Библия в истории европейской культуры

Г. Г. Пиков, 2020

Пособие подготовлено на кафедре всеобщей истории гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета в соответствии с программами курсов «История Средних веков», «История средневековой культуры», «История цивилизаций», также может быть использовано и при изучении курсов «Философия истории», «Методология истории», на отделениях истории и археологии НГУ, а также в других вузах, где читаются аналогичные и близкие по содержанию курсы. Оно составлено на основе тех лекций, которые читались в течение ряда лет студентам и преподавателям высших учебных заведений Новосибирска, и дает обзор вопросов, пользовавшихся наибольшим интересом со стороны слушателей. В нем рассматриваются некоторые важные и сложные конкретно-исторические и методологические проблемы, либо слабо затрагиваемые в исследовательской литературе, либо до сих пор не решенные однозначно. В этом плане, как по содержанию, так и по методологии, учебное издание имеет оригинальный авторский подход.

Глава 2

Библия как историко-культурный феномен и действующий текст в истории цивилизации

Право, приятно,

Когда развернешь наугад

Древнюю книгу,

И в сочетании слов

Душу родную найдешь…

(Татибан Акэми, эпоха Эдо)

До сих пор в европейской и мировой культуре существуют и борются различные трактовки Библии, что в определенной степени свидетельствует о сохраняющихся культурных разломах внутри цивилизации.

Прежде всего, надо отметить наличие ее различных переводов. Это еврейско-иудейский акцент на Торе (Пятикнижии Моисеевом) с игнорированием новозаветных сочинений, опора католицизма на канонизированный в рамках патристики перевод Иеронима Блаженного («Вульгата»), ее модернизация протестантами (особенно лютеровский перевод) и акцент в православии на древнегреческом варианте (Септуагинта). Есть смысл учитывать и попытки дезавуировать библейский текст в целом, объявив его набором нелепостей (просветительская и марксистская трактовка).

Европейская трактовка Библии в силу своей цивилизационной специфики не только была малопонятна, но и стала «распыляться» в силу того, что евроамериканский мир не был един в религиозном (католицизм, протестантизм) и национальном отношениях. «Клоны» этой цивилизации (США, Австралия, Латинская Америка) эволюционировали все больше в сторону своей культурной и религиозной самобытности. Активно идет разделение единой прежде «христианско-латинской» цивилизации на дочерние, где Россия одна из крупных. В условиях соревнования «капитализма» и «социализма» Библия важна и потому, что была механизмом определенного «вражеского» дискурса, написана под определенным углом зрения и фактически есть модель постижения чужой «истины», содержит и примеры методов ее постижения. Иначе говоря, чтобы победить врага, надо было хорошо изучить его «оружие», тем более что во многом именно с его помощью одерживались Европой внушительные победы в «холодной войне».

Новое отношение к священным текстам проявляется в стремлении их осовременить, т. е. приспособить к нуждам сегодняшних религиозных и идеологических баталий. В последнее время выходит серия книг с новейшими переводами библейских текстов, где откровенно говорится, что «принципиальная особенность этой серии — ориентация на современную литературную норму: русский язык способен выразить все стилистическое и смысловое многообразие библейского текста и переводчику нет нужды прибегать к неуклюжим буквализмам».

Создаются многочисленные библейские энциклопедии и словари, комментарии к священным текстам. Как пишется в предисловии к The Good News Bible, переводчики ставят цель представить текст Священного Писания в «ясной, однозначной и доступной форме» и все «туманные» места объяснить. Если текст становится трудным для спонтанного понимания, значит, по мнению современных переводчиков, он устарел. Наступит время, когда и к синодальному переводу нужно будет писать толкования. Между тем, потребность в Библии в современном обществе, как будет показано дальше, не исчезла, и наши современники нуждаются в ней на доступном и понятном им языке.

По сути, лишь во второй половине прошлого столетия окончательно и зримо оформился своего рода срединный подход, когда с позиций складывающегося религиоведения, Библию стали изучать не только как священный, но и как своего рода социальный и правовой текст. Библия изучается как источник по истории еврейского народа. По выражению Джорджа Оруэлла, ее стали изучать как переодетую в «пиджачный костюм», т. е. как источник и методологическую базу многих современных представлений и рецептов. Констатируется, что многие духовные, морально-этические и идеологические истоки западной цивилизации коренятся в иудаизме и, прежде всего, в Торе.

Действительно, именно в ней в виде религиозных догматов сформулированы базовые идеи христианско-европейской цивилизации (Бог, креационизм, провиденциализм, Завет, Первородный Грех, Страшный Суд и др.), программирующие и корректирующие ее развитие во времени и пространстве. Здесь же систематизирована и приведена в соответствие с религиозной проблематикой терминологическая номенклатура, взятая, конечно, не только из ближневосточной, но и из греческой и римской культур. Действительно, там впервые появляется множество понятий, которыми мы пользуемся до сих пор (новый, индивидуальный, личность, история, свобода, дух, справедливость, время, вера). Если евреи дали «совесть Запада», то эстафету у них перенимают христиане, ибо «вся история есть евангелие» (Новалис). Сказанное имеет прямое отношение даже и к сфере юриспруденции. Традиция изучения Библии как литературы дала толчок дидактическому направлению, в течение многих десятилетий основы христианства преподавались в духовных школах, лицеях, гимназиях, ее рассматривают как пособие для христианских миссионеров. Есть даже библиопоклонение как «религиозно-фетишистское толкование, отношение и использование Библии». В отечественной исторической и религиоведческой науке периода СССР впервые, и, надо признать, не без влияния марксизма, в связи с Библией стал рассматриваться широкий комплекс исторических, филологических, философских, религиоведческих, юридических и социологических проблем.

Библия играла и продолжает играть роль цивилизационной программы на всем протяжении существования западного общества. Важна она была и для советского общества. Христианские идеи строго фильтровались и брались в «аранжировке» мыслителей и писателей, находившихся в сложных отношениях с церковью (Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и др.). Но в XX в. авторов, настолько глубоко проникнувшихся православной культурой, уже не было, а марксизм, как это ни парадоксально, нуждался в подпитке именно со стороны христианских социальных и этических рецептов. Западные ценности осуждались. Вероятно, это одна из причин пробуждения интереса к религии и Священному Писанию и в обществе в целом, и в марксизме, который был скроен во многом по лекалам христианства.

Даже один этот не иссякающий интерес к книге мог бы позволить сказать, что Библия все еще является в истории Западной цивилизации и человечества, так сказать, «действующим документом», продолжающим играть важнейшую роль в современной истории и культуре человечества.

Однако, дело в действительности в большем. Есть смысл обратить внимание на то, что в истории различных цивилизаций неоднократно встречаются тексты, значение которых не ограничивается только временем их создания или какими-то культурными особенностями. По сути, таковы все Священные тексты (Библия, Коран, Трипитака). Однако встречаются и тексты, так сказать, менее высокого ранга, например, Великая хартия вольностей (Magna Charta Libertatum или The Great Charter). Это грамота, подписанная английским королем Иоанном Безземельным 15 июня 1215 г., создана на основе феодальных традиций, о соблюдении которых идёт речь во многих ее статьях, и фактически представляла собой договор короля с оппозицией (в основном церковно-баронской), которой гарантировалось соблюдение определённых прав и привилегий свободных сословий: церкви, баронов и купцов. Хартия получила название Великой, поскольку отвечала на обширный перечень требований о гарантиях прав и свобод. Большая часть статей посвящена установлению законности, правопорядка и гарантиям личных прав населения в рамках «общего права». Именно эти статьи хартии придали ей в дальнейшем силу конституционного документа и значение манифеста «прав человека и гражданина» (такую трактовку хартия получила в эпоху английской революции). Великая хартия вольностей стала в последующем (наряду с Хабеас корпус акт, Биллем о правах 1689 и Актом о престолонаследии 1701) одним из основополагающих конституционных актов Англии.

В этом смысле можно сказать, что значение библейского текста, безусловно, связано с тем или иным определенным историческим периодом, но, в то же время, прослеживается и будет прослеживаться на всей истории цивилизации. Эта его амбивалентность, двоесущность видна во множестве аспектов.

Прежде всего, надо отметить, что Библия — энциклопедия европейской и, в какой-то мере, даже всей человеческой цивилизации, ибо она впитала в себя не только средиземноморско-ближневосточную «мудрость», но и «мудрость» халдейскую и индийскую, и оказала мощное воздействие на культуры американские, африканские, австралийские, мусульманские и, в настоящее время, на восточноазиатские и прочие. Библия и сегодня остается одной из самых популярных книг. Это даже не популярность, а постоянная востребованность. Европа все еще не видит альтернативы Библии и Корану, хотя и воспринимает их часто только как «священные» тексты. Это связано и с тем, что Библия оказала огромнейшее влияние на всю европейскую культуру, практически выросшую на библейских идеях. Уберите эти идеи из европейской культуры и она просто не сможет развиваться дальше.

Именно в библейском тексте появилась первая сформировавшаяся модель культуры, когда происходит объединение сакрального и секулярного и была выражена базовая парадигма будущей европейской цивилизации. Она фактически существует до сих пор и до сих пор в ней в сложном соотношении находятся цивилизационная парадигма и достаточно хаотично текущая эмпирика.

Понятие «культуры» — одно из самых древних и в то же время спорных в истории человечества. Культуру традиционно рассматривали узко, выискивая ее специфику в тех или иных этнических или социальных структурах или психологических характеристиках. Акценты делались при этом на индивидуализме или корпоративизме, традиционализме или его отсутствии, «левополушарном» или «правополушарном» мышлении и т. п. Между тем культура есть многомерный конструкт, в котором сложно или даже противоречиво сочетаются самые различные факторы. Каждая цивилизация рано или поздно вырабатывает свое сложное и комплексное понимание того механизма, с помощью которого существует во времени и пространстве.

«Осевое время» (800 г. до н. э. — 200 г. н. э.) — время начала складывания ряда цивилизаций («миров»), на которые оказался поделен или, скорее наоборот, объединен обширный евразийский родоплеменной («первобытнообщинный») мир, в двух огромных секторах которого идет формирование «цивилизаций» на основе «степного» (скотоводческого) и «оседлого» (земледельческого) субстратов. Если история номадов во многом еще находится на описательно-реконструктивной стадии, то история земледельческих «миров» (китайско-конфуцианского, индийско-буддийского, европейско-христианского, арабо-мусульманского) уже не раз проходила через порожденные ею самой «фильтры» разнообразных методологических систем.

Необходимо также учитывать и другие составляющие цивилизационной конструкции, связанные с геополитическими реалиями и экономикой. Модель цивилизации можно выразить дробью, где в числителе находится парадигма, а в знаменателе эмпирические конструкции, прежде всего государство. Государство не является продуктом лишь оседлого общества, оно есть и у кочевников, и, следовательно, оно такой же обязательный признак цивилизации, как и город, письменность, религия, язык, философия.

Экономика тоже придает своеобразие той или иной цивилизации, ведь каждая из них связана с определенной природно-климатической зоной, но все же надо отметить некоторую маргинальность этих зон и присутствие в них как сельскохозяйственного сектора, так и городского, огромную роль торговли.

Соотношение этих двух частей, как правило, очень непростое, но еще заметнее отличие цивилизационных моделей и различных стадий одной и той же модели друг от друга. На это в свое время обратил внимание Мишель Фуко, который ввел в философский оборот понятие «эпистема» (франц. episteme). Это понятие тоже может быть использовано при анализе истории цивилизации. Собственно, М. Фуко это и сделал. По его мнению, на каждом историческом этапе существует разное соотношение «слов» и «вещей», в соответствии с чем можно выделить три Эпистемы как три среза «археологической почвы»: «ренессансную» («слова» и «вещи» сходны или даже тождественны), «классическую» (рационализм XVII–XVIII вв., когда «слова» и «вещи» опосредованы мыслительными представлениями) и «современную» («слова» и «вещи» связаны такими онтологическими факторами, как «жизнь», «труд», «язык»). Как видим, речь идет о синтезе идеального и материального («сознания» и «бытия»), который в каждую эпоху практически уникален. Понятно, что и в различных цивилизациях эти синтезы будут самобытны.

В применении к средневековой эпохе также можно говорить об определенной эпистеме, где соотношение «слов» и «вещей», желаемое и реальное опосредованы такими не менее онтологическими понятиями, как «Бог», «Вера», «Религия». Это неплохо представлено в модели Троицы. Онтологические проблемы решаются с помощью понятия «Бог Отец». Именно Бог создает материальный мир и человека, и тем самым нет необходимости решать «бесполезные вопросы» о происхождении этого мира, но можно сосредоточиться на решении социальных проблем. Социальные же проблемы решаются с помощью «Бога Сына», который принес «истину» как комплекс «полезных» вопросов и «ответов» на них. Это — обязательный в любой культуре аксиологический пласт. Идея «Бога Святого Духа» приводит в движение гносеологический механизм верификации, проверки онтологии и аксиологии. Поскольку средневековое общество принадлежит к разряду традиционных, все социальные и культурные проблемы повторяются из поколения в поколение, а это значит, что ответы на них есть не только в традициях и обычаях, но и в «богодухновенном» Тексте — Библии. Отсюда известное средневековое мнение о том, что в Библии есть ответы на все вопросы. А это возможно только в том случае, если ее творцом является сам Бог, иначе говоря, она содержит весь необходимый комплект ответов на все возможные вопросы традиционного общества.

Европейская цивилизация отличается от других тем, что во всем видит причинно-следственный порядок. По этой причине в ее истории сосуществуют и даже борются два видения этого порядка.

1. Движение от Бога как начала и причины мира через причинно-следственный порядок в самом мире к Богу же как цели (телеология, «идеализм»).

2. Движение от Человека как «царя природы», наводящего порядок в хаосе несотворенного мира и управляющего всеми остальными «неразумными тварями» к Человечеству как повелителю Вселенной и достижение конца истории как построение единой для всего человечества и идеальной, вечной модели («материализм», коммунизм, правовое государство).

В любой цивилизации можно выделить, как уже говорилось, две зоны — геополитическое «ядро» и этнокультурную «периферию». Под «ядром» в данном случае есть смысл подразумевать регион, характеризующийся относительной этнической, государственной, политической, экономической и культурной гомогенностью и стабильностью, под «периферией» — располагающиеся вокруг этносы и субэтносы, развитие которых связано с близкими, но и несколько иными характеристиками (более низкий уровень или лежащая в основе иная экономика) и не отличается необходимой устойчивостью и однородностью. Но обязательной особенностью периферии является идейно-культурная и экономическая близость с центром. Самое яркое выражение эта модель нашла на «плечах» Евразии, в Европе и Китае, где в «центре» существовали империи («Средиземное море», «Срединное государство» в междуречье Хуанхэ и Янцзы) и на периферии «варвары». В этих центрах зарождается и оформляется цивилизационная парадигма, и из этих «островов» она идет до границ периферии.

Границы культурной периферии неопределенны, границы же ядра достаточно четки. На Западе «ядерная» зона была ограничена пустынями, морями и «римскими валами», в Китае — морями, Гималаями и Великой стеной. Зона же влияния христианской культуры в средние века доходила до Урала, китайской — до берегов Северного Ледовитого океана. Кочевая цивилизация находилась в «средиземье», т. е. между различными цивилизационными зонами — Сибирью, Китаем, Средним Востоком, Византией, славянским миром и лишь отчасти христианско-европейским «pax»’ом.

Предпосылки складывания «цивилизаций» многочисленны. Происходит истощение земель, пригодных для собирательства, охоты, рыболовства, функционирования присваивающей экономики и складывается ситуация перенаселения, что ведет к усилению войн и медленной смене структуры общества. Начинается слияние первоначальных «атомов» (родов и племен), образуются «вождества» (chiefdom) и союзы племен. Переход от кровнородственных отношений к соседским дает начало складыванию социальной лестницы.

Переход от родового строя к рабовладельческому или дофеодальному, от присваивающей комплексной экономики к производящей требует разрыва прежних связей, форм существования и, как следствие, порождает широкую социальную апатию. В этих условиях новые формы идеологии неизменно будут основываться не на «атеизме», а на религии, которая играет роль утешения, социальной компенсации. Новые идеи будут передаваться в религиозной форме и принадлежать людям с необычными способностями, которые делятся на три категории: одни объявляют себя «постигшими истину» (Будда, Конфуций), другие — «передающими истину» (Мани, Моххаммед), третьи — «приносящими истину» (Христос). Это деление связано со спецификой этнокультурного развития тех территорий, на которых впоследствии возникнут те или иные «миры» (цивилизации).

Это — эпоха последних родовых «учителей», вместо которых придут этнические «вожди» и «деятели культуры». Следующей столь же значимой стадией станет эпоха перехода от последней формы традиционной экономики к капиталистической, когда тоже появятся «учителя», но уже другого рода. Они будут формировать свои представления либо на основе научно-светского подхода и анализа (Маркс, Ленин, Мао Цзэдун и пр.), либо на основе эклектически-синтетического метода (Рерихи, Баха — Улла), либо сочетая оба эти подхода (Лютер, Кальвин).

Цивилизация, которая в различные периоды своей истории носила названия «христианской», «европейской» и «западной», имеет наиболее известный и наиболее распространенный термин для его обозначения — «cultura». Он происходит от глагола colere, среди значений которого были и такие, как «населять», «культивировать», «обрабатывать землю», «покровительствовать», «поклоняться», «почитать». Произведенный от него термин в результате четко указывал на земледельческий мир как место существования и действия культуры людей (физиологические, этические, эстетические факторы), формирование и развитие профессиональных качеств и навыков, сохранение и трансляцию коллективных ценностей, вырабатывать механизмы сохранения генофонда и этнофонда, государства, семьи как ячейки общества и т. д.

Складывавшаяся цивилизация была преимущественно аграрной, а это значит, что сама структура общества выполняла многие из этих задач в силу своего специфического устройства: наличие классов и расположение социальных слоев «по этажам», ограничение вертикальной мобильности членов этих слоев, передача профессиональных навыков и традиций от отца к сыну, «рутинный» характер производства, цикличность общественного и экономического развития. Однако новый «мир» отличался по ряду параметров от первобытнообщинного. История цивилизации — это история седентаризации, и это «оседание на землю» происходило в условиях ограниченности территории — сначала это берега Средиземного моря, а потом Европейский субконтинент. Европейская цивилизация практически на всем протяжении своей истории (примерно до XIV в.) выступала как своего рода «окраинная» цивилизация и отставала от восточных стран, что было обусловлено сравнительно бедными земельными ресурсами и полезными ископаемыми, более суровым климатом, большей близостью к северной климатической зоне.

Однако именно «замкнутость» региона обитания «европейцев» позволяла этой цивилизации в отличие от других азиатских «миров» развиваться особенно динамично и интенсивно, практически за полтора тысячелетия (V–XX вв.) достигнув того, чего, скажем, Китай не смог достичь за пять тысячелетий. Если первобытнообщинная присваивающая экономика в условиях обилия свободных земель была открытая, то складывающаяся производящая экономика, первой формой которой, собственно говоря, и было земледелие, создавалась в условиях земельного дефицита. Закрепиться на данной территории близким в этнокультурном отношении племенам можно было только культивируя какие-то общие представления. Так, еще кельты выдвинули идею «круглого стола», т. е. сообщества племен и народов. Она была понятна и приемлема на стадии первичного освоения материка, когда в хозяйственном комплексе так или иначе доминировали присваивающие формы хозяйства (охота, рыболовство), а война как средство решения проблем уходила на задний план. Поскольку для развитого («феодального») земледелия характерен острый и все нарастающий дефицит земельных ресурсов, в формирующемся «мире» будет складываться монархическая общественная модель («феодальная лестница»). Она откажется от идеи равенства родоплеменных «лоскутков» и начнет выстраивать их сложную иерархию.

Европейская цивилизация оказалась наиболее «чистой» из всех евразийских сообществ, ибо практически не смешивалась с другими. Если в Китае было 24 династии и почти все они иноземного происхождения, если средневековые «Индии» всегда в представлении различных народов существовали во множественном числе, то Европа азиатскими народами всегда ассоциировалась или с Римской империей, или с государством «франков». Не случайно она постоянно рефлексирует, занимается самоизучением, а не просто восхвалением, первая выстраивает историю как векторную. Срединная китайская империя (Чжунго) или древний Израиль под «концом истории» понимают практически современное состояние, достигнутый оптимум, христианская же Европа «строит», заглядывая на века вперед.

Уже в первобытном обществе роль религии медленно растет. Существует онтологическая зависимость человека от мира. Проблема происхождения мира первобытного человека не волнует, но свою зависимость от него он пытается каким-то образом компенсировать. В соответствии с этим необходимо выстроить и определенную систему общепринятых ценностей. К аксиологической сфере вплотную примыкает гносеологический механизм непрерывной «проверки» этих идей как подтверждения их эффективности. Однако если вначале «страх создал богов» (выражение римского поэта Стация) как персонификацию того, что было внешней силой для людей (зависимость от грома, урагана и т. п.) и обрушивалось на них сверху, то постепенно человек начинает ощущать свою зависимость от тех сил, которые соседствовали с ним на земле. Выстраивается своеобразная сетка координат, где горизонталь постепенно становится важнее. От грома и урагана можно укрыться, но в условиях медленного оседания на землю лес, вода, горы становятся враждебными. Их «богам» начинает противостоять племенное божество как символ единства племени, смысл его существования, залог его победы над природой. Именно с коллективом и будет связано формирование представления о культуре как не «натуре». Процесс социализации религии идет стремительнее, сфера применения «религии» резко расширяется.

В условиях становления производящей экономики, что хорошо видно на примере древнегреческого общества, боги «опускаются на землю». Это связано и с тем, что человек приспосабливается к цикличности космических процессов, которые как бы «останавливаются», и перестает настороженно задирать вверх голову, более пристально и опасливо всматриваясь в то, что происходит на земле. Первобытная космофобия как смесь страха и ненависти к природе перерождается в космофагию как «пожирание пространства», расширение зоны освоенных, прирученных земель. Боги становятся посредниками между человеком и природой, с ними заключают своеобразные контракты, угождая им, но и требуя от них спрятать враждебные стихии в ящик Пандоры. Этому помогает «специализация» богов (Гефест как бог огня, охотница Деметра, бог моря Посейдон и т. д.). Появляется возможность «обожения» человека: Геракл за свои подвиги введен в сонм бессмертных, за свою красоту земные женщины могут стать нимфами и т. д. «Богоравные» Одиссеи вступают в единоборство с богами, стравливают их друг с другом, ставя человеческое выше божьего. Если первичное понимание культуры было связано со стремлением человеческого сообщества самоопределиться по отношению к природе (cultura как не natura, т. е. не природа), то впоследствии, по мере усиления и усложнения процесса социализации, на этом «стволе» появляется все больше и больше «ветвей» (дополнительных значений). Такого рода представление прослеживается у софистов Протагора, Антифонта и Гиппия (V в. до н.э.).

Постепенно боги выстраиваются в иерархию (пантеон), что отражало формирование первоначального полицентричного «мира», где боги «равны». Боги проникают и в жилище человека (лары, пенаты), помогая решать внутрисемейные проблемы. Появляются даже особые сферы в религии, связанные с магией, мантикой. Усиление социализации религии, ее «даосизация» и увеличение количества этнокультурных контактов постепенно создают «языческую» ситуацию, когда происходит, по словам Лукиана Самосатского (II в.), «столпотворение богов», когда на улицах городов богов стало больше, чем жителей. Язычество в исследовательской литературе отождествляется с первобытнообщинной религией как «дохристианской». Христианство действительно выступает против язычества, но язычество как многобожие появляется лишь на стыке культур. Для классического первобытнообщинного строя характерна иерархия богов. Поэтому христианство фактически выступает против «бескультурного» хаоса и предлагает новый религиозно-церковный порядок.

Путь в «цивилизацию» начинают племена, располагавшиеся в речных долинах. Они имели возможность раньше приступить к более интенсивному обмену друг с другом товарами и продуктами и в то же время были максимально отдалены от прямых «великих» путей, которые вели на Восток.

Проблемное соотношение сакральной и секулярной частей культуры явственно отмечается в эллинистическо-римском обществе. Уже в мифе о Прометее, с которым активно работают софисты, можно наблюдать одну из первых в Средиземноморье моделей культуры, содержащей обе части. Два брата — Прометей («мыслящий прежде», «предвидящий», «провидец», «про-мыслящий») и Эпиметей («крепкий задним умом») — по поручению Зевса наделяют сотворенные богами живые существа различными способностями. Эпиметей забыл о человеке, тогда о нем позаботился Прометей: «Украв у Гефеста уменье обращаться с огнем, а у Афины — ее уменье, Прометей дал их человеку для его благополучия» (Платон. Протагор. 321е–322а). Эти два «начала» (навыки Гефеста и знание Афины) и составили структуру культуры, но и позволяли вырабатывать основанный именно на традиции («навыки Гефеста») механизм ее трансляции во времени (но пока не в пространстве!). Образ «двуликого Януса» как божества времени, всякого начала и конца, демонстрирует другую грань этой проблемы — судьбу традиции как «прошлого» в статическом современном и динамичном будущем времени. Здесь сакральное как традиция сложно сочетается с вечно изменчивой и динамичной эмпирикой и происходит универсализация представления о сакральном, которое должно быть обязательной и ведущей частью культуры, и призвано обеспечивать ее сохранение и трансляцию. Сам термин «культура» был введен в широкий оборот римскими мыслителями уже в I в. до н. э. В своих «Тускуланских беседах» М. Т. Цицерон акцент делает на «духовной» ее части: «cultura animi auten philosophie est (возделывание души и есть философия).

Не случайно М. К. Мамардашвили видел в мифе «одну из первых, конечно, датируемых началом человечества… человекообразующую машину»; ибо в нем всегда надо выделять конструктивную, человекообразующую сторону: нечто такое, через что в человеке становится “что-то”, чего не было бы, если бы не проходило через некую машину… называемую нами мифом».

Предел этой универсализации достигнут в рамках древнееврейской религиозной мысли. Если «навыки» Гефеста и «знание» Афины были фактически еще разделены, то здесь впервые в Средиземноморье происходит объединение сакрального и секулярного. Можно утверждать, что вопрос об эсхатологии — это вопрос о соотношении между сакральным и секулярным, божественным и человеческим.

Сакральное («религиозное») связано с «базовыми» идеями формирующейся цивилизации: Бог как надъестественная сверхличность, креационизм, провиденциализм, «мир» как место обитания и действия «избранного народа», Завет Бога с Человеком как цель космического бытия и др. Все эти идеи в развернутом и всесторонне обоснованном виде сформулированы именно в Пятикнижии. Секулярное «отвечает» за «формы» бытия, создает необходимый «механизм» существования цивилизации в виде стройного и непротиворечивого синтеза социальных, политических, юридических и тому подобных концепций.

По ряду параметров «религиозные» идеи неизбежно предстают в виде «ведущих», «программных», но текучая эмпирия неоднократно создает возможность для «философии» перестать быть «служанкой богословия», дистанцироваться от нее или даже заявить о ненужности «религии». Действительно, в общественной жизни духовный примат принадлежит не политике или экономике, а культуре. У о. Павла Флоренского есть замечательная метафора: «Бутон культуры произрастает из зерна религии».

На самом деле они, как сиамские близнецы, неразлучны. Культура может восприниматься как нечто бицефальное, двуглавое, или двуликое, как Янус. Проще представить ее «форму» в виде «дроби», где в «числителе» сакральное, а в «знаменателе» секулярное: Бог / Человек.

Идеалом, «целью» этой «дроби», а следовательно, всей цивилизации является превращение в целое число, коим может быть только «единица». «Единица» во всех цивилизациях имеет особое значение. Египтяне в гимнах Амон-Ра именовали его «Один-Единственный». Моисей обращался к народу: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть» (Втор. 6: 4). Пифагор в «единице» видел единое и неделимое.

Это возможно только в том случае, если «верхнее» и «нижнее» числа «равны», т. е. не «противоречат» друг другу. В реальности этого никогда не бывает, ибо каждая из этих сфер стремится к абсолютизации своей «истины»: «знаменатель» — к «атеизму», «числитель» — к абсолютному Божественному «произволу». И то и другое — невозможные и ненормальные состояния общества, ибо просто недостижимы.

В «равновесие» «числитель» и «знаменатель» «дроби» приводит «завет» между Богом и Человеком как «формула» единой культуры, объединяя «богово» и «кесарево». Нарушения связи человека с человеком — непосредственное свидетельство и критерий нарушения связи человека с Богом. Именно так воспринимает исторический процесс библейская традиция.

Сакральное здесь «отвечает» за «смысл» всего бытия, «истории» особенно, обосновывает «право на существование» цивилизации, ее легитимность и место в мире. Секулярное «отвечает» за «формы» бытия, создает необходимый «механизм» существования цивилизации в виде стройного и непротиворечивого синтеза социальных, политических, юридических и прочих концепций.

Соотношение «божественной истины» и «человеческой» («бытия» и «сознания») всегда было проблемным и часто именовалось «основным вопросом философии». Споры о соотношении «богова» и «кесарева», «человеческой» и «божественной» истин в христианской Европе шли на протяжении всего средневековья, начиная как минимум с Христа (проблема «универсалий», номинализм и реализм, теория двойственной истины, аверроизм). Вероятно, оптимальное «решение» в итоге дал Фома Аквинский, который сказал, что две истины соотносятся как «а» и «б». Однако еще И. Христос не только поставил эту проблему, но и дал ее первоначальное решение. Его формула «Богу — Богово, кесарю — кесарево» — формула «распада культуры». Она разбивает прежний синтез сакрального и секулярного как форму «ветхой» культуры, обветшавшей и испорченной, и призвана была доказать «тупиковый» вариант развития двух типов культуры.

«Двуединая заповедь» и акцент на отношениях Бога и Человека как «отца» и «сына» восстанавливает ее. Заметим, что слово «отец» в отношении Бога впервые применяется тоже в Торе (Втор. 32: 6). Перед нами предельная универсализация формулы культуры. Недаром на этом делается акцент во всей последующей культуре Европы. Достаточно вспомнить диалог Августина с собственным разумом в его «Soliloqia»: «Что ты желаешь знать? — Бога и душу. — И более ничего? — Совершенно ничего».

Именно «религиозность» культуры явилась тем системообразующим фактором, который обусловил возможность ее существования на территории обширного метарегиона. Так устанавливалась и нижняя граница существования «христианской культуры», связанная с формированием того, что можно назвать протоцивилизацией («Средиземноморье» как первичный «мир»). Не случайно она впоследствии найдет отражение в периодизации «от Рождества Христова». Это — один из «решающих исторических этапов» развития европейской цивилизации, который впоследствии неслучайно был назван «рубежным» и «поворотным» (переход от «старой» эры к «новой»), символизировавшим завершение «Осевого времени» на просторах Евразии.

Важнейшей вехой в ее истории станет так называемое «падение Римской империи», которое на самом деле было взрывообразным, внешне катастрофическим расширением «мира» (pax) путем включения «мирных» (принявших условия римского «мира») германских племен. На самом деле идея «падения» Западной Римской империи была впервые сформулирована итальянскими гуманистами, которым необходимо было каким-то образом объяснить исчезновение «великой» античной культуры. Если она «великая», то не могла умереть сама по себе. Идея «убийства» культуры «варварами» была типичным порождением средневековых представлений о решающей роли насилия в истории. Сами современники «падения» Рима воспринимали происходящее спокойнее, как продолжение извечного противостояния греко-римского Юга и кельто-германского Севера. Эти племена воспринимают римскую культуру в качестве образцовой и переходят из внешней зоны во внутреннюю. Христианизация же германских и славянских «варваров» будет означать принятие ими средиземноморской культуры как основы существования всего «христианского мира». Трансформация «христианского мира» в «Европу» начнется в XV–XVI вв., когда начнется широкий и всесторонний процесс десакрализации культуры.

Роль «сакрального» в «христианской» культуре огромна. Прежде всего, оно окончательно образует то, что можно назвать «Текстом цивилизации». Стоит лишний раз напомнить, что цивилизация — это историографическая традиция, ибо «человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст», словесные тексты есть «первая данность… всего гуманитарно-филологического мышления» (Бахтин М.). Разумеется, история любой цивилизации — многофакторный процесс, и в нем обязательно присутствуют экономическая, политическая, этническая, социальная и другие составляющие, но она также и история Текста, лежащего в ее основе. Под «текстом» в данном случае понимается не то или иное отдельное сочинение или даже их группа, а строго выверенная, прошедшая многолетнюю, а то и многовековую, редакцию и апробацию иерархическая система произведений. Недаром эти сочинения или канонизируются и получают название в форме множественного числа («Тора» — «учение», «Библия» — «книги», «Коран» — «чтение»), или существуют в виде наиболее «важных» и «авторитетных» текстов. В истории европейской цивилизации четко прослеживаются два таких Текста. Это — «античная культура», представленная в виде иерархии разного рода авторитетных «профанных» сочинений Платона, Аристотеля, Эпикура и др. Именно они представляют секулярную сферу культуры сначала Средиземноморья, а потом и всей Европы.

«Сакральную» сферу европейской культуры представляет «Библия», основой которой является один из архетипических Текстов Западной цивилизации Тора, — практически первый синтез мифологических, исторических и философских представлений Средиземноморья как метарегиона. Сефер-Тора — Пятикнижие Моисея, в которое входит пять книг: Берейшит (Бытие), Шмот (Исход), Ваикра (Левит), Бэмидбар (Числа) и Дварим (Второзаконие). Окончательная канонизация Торы — 397 г. до н. э. Тора именуется также «Хамиша Хумшей Тора» («Пять частей Торы») или просто «Хумаш» («Пятикнижие»). Раннехристианские авторы обозначали ее греческим словом «пентатеухос» («Пятичастная книга», «Пять свитков»).

Конец ознакомительного фрагмента.