Гости с той стороны

Гай Себеус

Пустоты, провалы в реальности, образованные нереализованными вероятностями, – самая страшная вещь! Одни затягиваются быстро. Но другие, злобно мстя, превращаются в настоящий источник бед. И чем мощнее желание, мечта, тяга к несбыточному, тем опаснее дыра в реальности…

Петал

1

Чтобы размяться после обильного застолья, все вышли по высокому мосту, пересекавшему западный ров, в поле, где танаиды соревновались в укрощении диких степных коней, несметными табунами пасущихся в этих плодородных степях.

Греки знали толк в верховой езде. Но они не решились оседлать этих низкорослых звероватых коньков, бешено выплясывающих под столь же звероватыми наездниками.

Персы бросали на местных коней презрительные взгляды. Но Бласт решил, что ему нравится всё: и бешеные скачки танаидов, и щедрый пир, и ритмичная пляска юных дочерей греков-колонистов. Он устал тревожиться и решил веселиться от души.

Тут на глаза ему попались таинственные девы в белых одеждах, перетянутых грубыми кручеными поясами. Кто они? Ни за стол, ни на танец их не позвали.

Они были. И в то же время их никто не замечал.

Тесной светлой группкой, тихо щебеча, они перемещались поодаль от толпы. Не отставали от неё, но и не перемешивались.

Привыкший брать всё желаемое быстро, Бласт не раз порывался напрямую направиться к ним. Но всякий раз его путь пересекали.

То приставал торжественный грек с кубком, которого никак нельзя было обидеть отказом. То перекрывал путь полудикий жеребец с полудиким всадником. И невозможно было им растолковать, что их забота уже вызывает досаду.

Разозлённый неудачей, Бласт вспомнил: с ним же кифара, и в этом его сила!

Мелодичные звуки любимого инструмента растрогали его самого, напомнив о родине, и придали голосу какую-то особую звучность! Как он пел!..

Как очарованная тайна,

Живая прелесть дышит в ней —

Как наглядеться, я не знаю,

На ясный свет её очей.

Она — души моей столица,

Богов подарок-благодать.

Стремится тело ей молиться,

А сердце рвётся обожать…

Таких восторгов публики Бласт ещё не видывал!

Привычные к рычащим звукам варганов или к свисту глиняных корин, слушатели радовались так искренне, что он сам растрогался.

Но это совсем не помогло ему подобраться к таинственным девушкам в белом. Напротив, его опять начали усиленно потчевать, окружив шумным кольцом, из которого он уже отчаялся выбраться. Он оглянулся, разыскивая Долиха: может тот выручит?

Но Долиха разъедали собственные переживания.

Как ему хотелось искренне, как все эти танаиды, восхититься пением друга! Но едкая зависть отяжелила язык. Горечь собственной никчёмности и неудачливости съедала его. Почему так несправедлива жизнь? Почему одному и красота, и таланты, и богатство, а другому — только мыкаться всю жизнь? И противней всего жить за счёт друга, зависть к которому уже топит все остальные чувства! Как строить доброе лицо, когда душа, будто губка, отяжелела, наполненная яростной ненавистью? И всё трудней сдерживаться, скалиться улыбкой в ответ на самоуверенность Бласта в том, что у него есть настоящий друг…

2

Тут воздух рассекли ритмичные позвякивания.

И танаиды повлекли накормленных-напоенных греков к центральной площади с песочными часами в центре. Таинственные девы тоже заторопились к центру площади! Наконец-то Бласт с ними познакомится! Девы суетились, зажигая кадильницы, расширяя круг. Их одежды были щедро украшены золотыми бляшками с изображением волка, повернувшего голову и совсем по-человечьи смотрящего в глаза.

На площадь шагнул высокий жрец в сером плаще с крупной волчьей маской на голове. Вокруг жреца собралось несколько таких же серых фигур в накидках из конского волоса, совершенно скрывающих лица.

Бласт почувствовал, что он многовато выпил пенного ячменного напитка. Руки и ноги пытались двигаться независимо от его желания. Но когда он увидел, как от налитой в жертвенник крови по каменному лицу бога смерти Тана скользнула судорога, он в ужасе протрезвел.

Поодаль спешивалась группа бородатых танаидов, вооружённых луками.

Несколько барабанщиков теснились к жрецам. Среди них выделялся один с барабаном в форме песочных часов. Бласту показалось, что обе барабанные формы, под правой и левой рукой, слишком похожи на человеческие черепа.

Именно этот барабан издавал какой-то особенный звук, стучащий прямо в глубину сознания.…А то вдруг сложная система барабанных ритмических фраз складывалась в почти человеческую речь, в которой чередовались вопросы и ответы…

Начался какой-то странный ритуал: девы одна за другой после хриплого выкрика жреца снимали с шеи гривну, обвязывали её шарфом и подбрасывали высоко в воздух. А один из бородачей, почти не целясь, стрелой сбивал гривну. Сажал красавицу перед собой на коня и увозил.

Бласт не успевал крутить головой, не говоря о том, чтобы расспросить кого-то, что всё это значит. Тем более, что его ноги всё ещё продолжали жить своей жизнью…

С кубком в руке он подошёл поближе, чтобы ничего не пропустить.

3

Но вдруг его сердце качнулось, и всё остановилось…

Перед ним встало прелестное девичье лицо…

С глазами светлыми, как текучая вода…

Казалось, через них сквозит душа смуглой танаянки…

Она скользнула по нему невидящим взглядом и отвернулась. А он, уронив кубок, смотрел на неё растерянно, не слыша звона и не понимая, что происходит.

Потом он судорожно сглотнул и схватил ртом воздух. Потому что временно будто забыл, что нужно же и дышать!

С него стекло всё внешнее веселье и внутренние страхи. Стекли все звуки, запахи и пестрящие вокруг пятна.

Жила одна шумно пульсирующая в горле кровь…

и она…, ставшая его частью…

Нить её движений казалась привязанной к его сердцу. Оно так послушно повелось за ней! За каждым её шагом!

Одно только смущало: сосредоточенное выражение её лица. Что происходит? Что так тревожит её?

Это вдруг теперь стало самым важным!

А тайное действо тем временем продолжалось. И вот уже дева, что стояла перед ней, усилием бородатого богатыря взлетела в седло и тот, довольный, умчал свою добычу.

Теперь она, та самая, стояла впереди, приготовившись, будто настал её черёд.

— Петал! — прорычал жрец. Бласт с отчаяньем запустил пальцы в шевелюру. Ему показалось, что этот дикарь выкрикнул прямо ему в душу!

— Это её имя? — Бласт заметался от безысходности.

Девушка собралась было подбросить перевязанную тонким шарфом гривну. Но тут два танаида заспорили, кому первому стрелять. И вот уже луки опущены, а руки потянулись к ножам. Зрители сразу оживились, обрадовались: «Быть схватке!»

Однако жрец властным жестом остановил соперников и сделал выбор: кому первому претендовать на девушку. Второй недовольно заворчал, но подчинился.

Она подбрасывает свою гривну…

…Бласт в момент забыл, как долго и тщательно он себя настраивал быть рассудительным и не вмешиваться в то, что его не касается. Провожая глазами взлетающую гривну, он просто потерял способность соображать. Он забыл и отца, и свои обещания, и желание начать новую жизнь, в которой не будет места неосмотрительности, так огорчавшей отца.

Безумным прыжком он вскочил на ближайшего коня, рывком за талию вскинул Петал в седло перед собой, и вот они уже на мосту через ров.

Она пыталась было сопротивляться и удержаться за что-то. Цеплялась попутно за всё, что было рядом. Но не смогла противостоять его бешеному натиску! Тут конь вдруг оступился, свернул в заросли прибрежного ивняка и остановился, увязнув в мокром песке. Близкая погоня, прошумев листвой и звероватым гиканьем, ушла в сторону. Всё кипение страстей, в котором они только что варились, осталось за стеной плотной зелени. А здесь, в укромном затишке из свисающих веток, оказались только они вдвоём, на коне, понуро созерцающем свои увязшие ноги.

Она оказалась в руках приезжего грека. А у неё в руках зачем-то случайно схваченная гривна. Чужая гривна.

4

— Что ты наделал! — извернувшись и изо всех сил упершись в грудь Бласта, Петал спрыгнула с коня и кубарем покатилась по мокрой траве. Потряся онемевшей рукой, «наверное, слишком сильно сжимала», повесила чужую гривну на ближайший куст шиповника, одёрнула, отряхнула одежду.

— Откуда ты взялся? Что тебе от меня надо?

Она торопливо завязала узлом длинный пласт растрепавшихся волос и исподлобья наблюдала, как грек, мастерски управляясь с конём, вывел его на твёрдую землю.

Её глаза казались белыми на фоне загорелого, разрумянившегося от бешеной скачки лица. Это было немного страшновато… Но он не мог оторвать взгляд от этих глаз! Разве такие бывают? Таких немыслимых глаз он не видал никогда! Бласт вспомнил вдруг тайное название этих земель, которое произносили шёпотом: «Край Белоглазых тан». Неужели это о таких, как она?

Но Петал не позволила ему даже предположить, что к ней можно приблизиться, насторожённо выставив вперёд открытые ладони. На одном из пальцев сверкнул перстень с головой оскалившегося волка.

— Кто ты? — голос звучал требовательно.

Под её светлым взглядом Бласт растерялся, что в его жизни бывало нечасто. Мысли шмыгали в голове, как мыши. Как представиться? Сказать, что выкрал её просто по привычке протягивать руку и брать всё, что понравилось, сам не зная, зачем? Простейший путь выставить себя дураком. Назвать имя? Оно ей ничего не объяснит. Но отпустить её от себя — вот такую, стоящую совсем близко — он был не готов.

— Я люблю тебя, — вдруг нелепо брякнул он, пытаясь удержать расплясавшегося коня и опасаясь, что выглядит в её глазах не лучшим образом. — Я сам не понял, что со мной произошло, будто ветром подхватило и понесло. Но знаю, что никак не могу уступить тебя тем, бородатым. Потому что ты нужна мне. Я люблю тебя, — повторил он, как будто это что-то объясняло.

— Меня нельзя любить, я тана…

К такому ответу Бласт не был готов. А девушка продолжала. И тон её ничуть не смягчился, как мог бы предположить Бласт из своего опыта.

— К этому ритуалу я готовилась всю жизнь. А ты всё испортил, — она по-звериному зло прищурилась, и её странные глаза сверкнули как замёрзшая вода. — Ты понимаешь, что тебя за это ждёт?

— О, наказание! — Бласт шутовски сморщился. — Только не пугай меня! — с наказаниями Бласт свыкся, поэтому только отмахнулся и попытался приблизиться. Но услышанное далее охолонуло его.

— Это наказание — смерть. Ты что, уже готов к ней?

— Почему сразу смерть? А если я хочу побороться за тебя с теми бородатыми? Только я боялся упустить момент, потому и вмешался так резко. Прости, если это вышло грубо, если нарушил твои планы. Но я хочу участвовать!

— Это не соревнование, глупый! Как можно вмешиваться в порядки, смысла которых ты не понимаешь! Ты чужой здесь! Забирай свои товары и рабов и отплывай в свою Элладу! А нам здесь жить своим укладом! Любовь ко мне тебе не по силам! — девушка опустила глаза, и Бласту показалось, что она ушла…

Ему наконец удалось поймать её руку:

— Скажи, почему ты не хочешь, чтобы я поборолся за тебя? Ведь я совсем не хуже тех, которым это было позволено! И что такое «тана»? Почему это может мне помешать?

Она, пытаясь найти аргументы, имеющие силу вразумить этого безумного, остановила взгляд на его лице.

Бласт был красив, и частенько использовал преимущества своей внешности. Но почему-то впервые он не был уверен, что сейчас это ему поможет.

Волнение сделало его лицо неуверенным и даже просящим. Шапка круто вьющихся волос, яркие, как греческие маслины, глаза, крепкая шея…

И всю эту красоту в костёр?

…Петал передрогнула спиной, как зверь, и, стараясь быть терпеливой, только открыла рот, чтобы заговорить, как взгляд её упал на ветку с висевшей гривной. Ветка уродливо засохла, оплыв серой коростой! Но почему? Ведь только что она сияла зеленью и розовым душистым цветом!

Петал осторожно, стараясь не продевать руку в гривну, взяла её. Судя по тяжести и сложному витому узору, это было не просто украшение, подобное её собственному, подброшенному в Тан-Аиде. Это была ритуальная гривна равновесия! И принадлежала жрецам.

Неровный чёрный «камень смерти» будто исподлобья выглядывал на них из своего гнезда. Гнездо же парного белого «камня жизни» пустовало.

5

С облака, остановившегося над головой, на них вдруг чёрными хлопьями стало осыпаться множество воронов. Таких же огромных, как тот, что навестил судно, подплывающее к Тан-Аиду. С надсадными криками они набросились на Бласта и начали рвать его своими крепкими клювами. Однако девушку не трогали, явно сторонясь гривны в её руках.

Петал невольно бросилась на его защиту, и вот уже она размахивает гривной, от которой птицы шарахаются, как от оружия. Но вдруг она, сама того не желая, насадила гривну на одного из воронов. А тот, тщетно пытаясь стряхнуть ритуальную вещицу, отпрыгивал всё дальше, пока не упал замертво. Тут же, прямо из перьев, развалившись…человеком в чёрных одеждах.

— О, ужас! Это жрец! Что я наделала!

Петал растерянно стащила с его шеи гибельную гривну, но было уже поздно. Жрец не подавал признаков жизни.

Бласт, в ужасе от жуткого превращения, хотел избавиться от страшной вещи, забросив подальше, но девушка вцепилась с неё мёртвой хваткой.

— Нельзя!

Тогда он замотал гривну в белый шарф и подвязал себе на пояс.

— Здесь она будет сохраннее, раз она тебе так дорога! А теперь — бежать! Бласту стало страшно при мысли о возможном наказании за убийство жреца. Тем более что вороны после этого с удвоенной силой набросились на них.

Петал поймала коня, и на миг Бласту показалось, что сейчас она сбежит. Но девушка с силой подтащила испуганно храпящее животное к нему и сама вспрыгнула позади.

Вороны, широко раскрывая клювы, выражали свое недоумение, почему она ему помогает? Она и сама этого не понимала — может быть, из-за гривны на поясе этого грека? Но в одном они были едины: убийство жреца, хоть и невольное никто им не простит! А значит, сейчас лучше исчезнуть!

Тем временем ветер нанёс тучи, и вороны начали метаться, как слепые.

— А-а, они не видят без солнечного света! — обрадовался Бласт.

— Да, это солнечные таганские вороны. Без солнца они слепнут!

Надо было срочно что-то решать. Ещё час тому назад Бласт сделал бы то, что первое взбрело бы ему в голову. Появление в его жизни Петал будто остановило безумное мелькание шальных мыслей в его голове, потому что важней всего на свете для него стало — сберечь её! Укрыть от жрецов! Сберечь, а там — как будет!

Сделать это можно было только с помощью «Афона». Здесь, в этих диких землях для него это единственная частичка родины! Но парусник уже отправился под загрузку в Тан-Таган. Что ж, значит, им в Тан-Таган!

— Мы найдем спасение в Тан-Тагане, у тамошнего эллинарха Атея. Я хорошо знаю его, мы сталкивались в Афинах.

Бласт умолчал, что оскорбление именно этого человека послужило непосредственной причиной его ссылки.

6

Смерти Петал не боялась.

Приход смерти, как учили жрецы, был подобен прыжку из воздуха в воду или в огонь. Словом, из одной среды в другую. Это был просто переход, не более того.

В огонь ей прыгать не приходилось. Но прыжки в воду, кроме мгновенного «Ах!», совсем не пугали! Поэтому смерти она не боялась.

Мучило её едкое сожаление об отсутствии любви. Ей так хотелось полюбить кого-то так, как любили друг друга её родители!

Однажды она с отцом поехала перегнать отару на другие пастбища. Путь их был через Беловодье.

Беловодье в землях Тана занимало особое место. Это был источник белой, оживляющей воды, без которой танаидская исцеляющая чёрная не имела смысла.

Беловодцы осознавали свое значение.

Их город купался в зарослях самых разных шиповников. Их женщины носили не гривны, а ожерелья из шиповника — кто золотые, кто серебряные, а кто просто из засушенных алых плодов. Их обряды были совсем иные, чем в городах Тана. Плодовитый жизнеспособный шиповник был их символом.

Петал с интересом смотрела на девушек из Беловодья. Они были весёлые, смешливые — не такие, как она и её подруги. Но ещё более «не такими» ей казались беловодские парни.

Сердце её вздрагивало, щёки алели.

Однажды красивые парни, увидев её, остановились, засмотрелись, даже двинулись было к ним, чтобы заговорить. Один из них протянул ей нитку с яркими бусами шиповника…

Но тут другой, всмотревшись ей в лицо, толкнул друга: «Брось, это же тана!» И их интерес мгновенно угас. Ни улыбки, ни сожаления, ни разочарования.

Она просто перестала существовать для них.

Слёзы брызнули у неё неожиданно. Отец испугался. Но она сказала, что больно укололась веткой цветущего шиповника, пахнущего сладко-сладко.

Отец долго утешал её. Говорил о её высоком предназначении таны, об уважении танаидов. Говорил не своими словами, а словами жреца. А свои слова, невысказанные, замирали на его губах.

— Жизнь, дочка, как крутой обрыв, с которого каждый день осыпается земля. И тут уж ничего не поделаешь.

В отчаянье она разорвала подаренную нитку с ярко-красными ягодами. И до сих пор видит, как долго они рассыпаются по белому песку…

Из всех слов отца тогда она услышала только одно: ей нельзя любить, у неё должно быть каменное сердце. Она Белоглазая тана.

Смерти она не боялась.

Она боялась умереть до любви. Но любви всё не было. Никто из соплеменников не осмеливался даже помыслить о таком кощунстве.

И она выстраивала свою готовность к смерти на осколках мечты о любви.

И вот, когда она совсем справилась и почти вырастила эту свою готовность, в её жизни появился Бласт. Свалился на неё, как камень с того самого крутого обрыва, о котором рассказывал отец!

И осколки зазвенели… И проросли диковинным противоречивым чувством. Нужно ли было это чувство ей теперь?

Петал оказалась в ужасном, совершенно безвыходном положении. Раньше впереди ей обещалась смерть, но это была почётная смерть, с мыслью о которой она уже свыклась!

Сейчас ей грозил позор, что по традициям танаидов, — страшнее смерти!

Но в душе её всё равно беспричинно плескалась радость.

Ей вдруг стало так легко и интересно жить, как выздоровевшему зверю, ещё недавно обессиленному и всеми оставленному, забытому. А теперь тревога убежала из сердца. И она ощущала, что нет на свете такой заботы, которая бы победила эту её радость!