Эмоциональная диверсия

Гай Себеус

Один за другим Поднятые оставляли принятую похоронную «позу покоя»: вытягивали шею в беззвучном вороньем грае, разминали руки, словно крылья, и только потом уже – самое трудное: поднимали тело на выломленных назад коленках. Похоронены они были людьми, но даже в мёртвых в них сохранялась память о полётах…

Крайне не подходящие друг другу

1

Кровь оказалась неожиданно тёплой. А перегрин издал мучительный стон.

Вот ещё! Возница выплюнул палец и возмутился: зря старался-кусал. Как это могло получиться? Видите ли, только что лежал мёртвый-холодный, а тут надумал оживать! У этих чужеземцев всё не как у людей!

Придётся перстень вернуть.

Он вытер губы и с досадой перевернул неожиданно воскресшего перегрина. Отбросил ему волосы с лица, чтобы хорошенько рассмотреть.

Тот приоткрыл глаза, и Вознице стало ясно, что мороки предстоит немало. Бросить его теперь тут никак нельзя.

***

Занять «тихий угол» в семействе Возницы означало получить место, о которое все, кому не лень, спотыкаются чуть реже, чем о всякие другие.

В обширной турлучной* хижине клубилось неимоверное количество детей всех возрастов и женщин с детьми на руках. Семейство было необычайно плодовитое. Одна печаль: кормилец для всей этой оравы был всего один.

Причина, по которой Перегрин (он и не протестовал против данного имени) не сбежал тут же, окончательно и безоговорочно, от всей этой скученности, вони и суеты — его бессознательное состояние по приезде.

Перевозка далась ему очень непросто.

Возница тоже искренне изумлялся, что пострадавший седок до сих пор жив: судя по полученным ранам и переломам, этого не должно было случиться. Поэтому, пока перевозил, всё проверял, не «отпустить ли уже с миром» это истерзанное тело?

Но «тело» оказалось упрямое и не желало сдаваться. В отличие от сломленного духа.

— Зря ты меня тащил сюда, — первое, что прошептал Перегрин, перенесённый из повозки в хижину, на помост, застеленный сухой травой, пахнущей остро и одуряюще. — Чувствую, сил уже нет. Да я и не хочу жить. Без моей Оливии.

Он хотел отвернуться к стене, пытаясь скрыть слёзы бессильного отчаянья, но боль остановила его. Сознание, сжалившись, уплыло в спасительные края.

…Милое личико Оливии приблизилось, губы беззвучно шептали… Что? Не разобрать…

Как ласкает сердце её красота!

Как ЛАСКАЛА сердце, до того, как увидел он её там, внизу — …нет, не хочу думать об этом!..

Тьма с готовностью стянулась к центру…

*Турлучная хижина — стены из шестов, вкопанных в землю, переплетенных лозой или хворостом и обмазанных глиной.

Однако Возницу не волновали тонкости самочувствия больного, он торопился, был деловит и совершенно не расположен к сантиментам. Слушает ли его кто-нибудь, его тоже не заботило.

Худое безбородое лицо было бесстрастно, даже брезгливо. Чувствовалось: недоволен собой. Тулуп он сбросил, но столь же уродливую танаидскую шапку с гребнем и широким оплечьем снять даже не помыслил. Похоже, сросся с ней, забыв на голове на годы, судя по засаленности и обтрёпанности.

— Ну, прости, дорогой. Раз уж дело сделано, придётся тебе жить. В моём доме больные не умирают. Я с тобой и так уж один раз понапрасну постарался — зря грызанул, — искоса глянул на перевязанную кисть чужака, покрутил носом и добавил, — хотя, ума не приложу, как я мог ошибиться, совсем нюх потерял: живого с мёртвым спутал!

Куренье травяных дымов, организованное его быстрыми руками, мгновенно отпугнуло прилипчивую детвору, с визгом вылетевшую веселиться наружу.

То, что больной обмяк и не сопротивлялся, помогло Вознице, не тратя времени на утешенья, быстро и ловко обмыть и перевязать его, пристроить укрепы к переломам. При этом он всё время что-то приговаривал, приборматывал.

Иногда эти тексты были так красивы, что Перегрин, обрывочно приходя в сознание, даже изумился: это ж подлинная поэзия! Но чувствовал, что если бы спросил этого худосочного обтрёпыша, что все эти песнопения означают, тот просто отшутился бы, плотней надвинув свою уродливую шапку.

Края, в которые удалялся бедный Перегрин, на этот раз были полны материнской заботы и ласки.

— Что с тобой, мой бедный?

— Мне плохо, мама!

— Чем тебе помочь?

— Как жаль, что ты не со мной!

— Я с тобой, мой родной!

— Мама-мама, я не хочу жить!

— Тебе нельзя, без тебя она не выживет.

— Кто «она»? Моя Оливия умерла и похоронена. Моё сердце, моя жизнь похоронены вместе с ней. Там, рядом с этой проклятой лощиной, погубившей нас.

— Твоя маленькая дочь без тебя не выживет. Держись мой дорогой! Тебе просто необходимо выжить, чтобы могла выжить ваша с Оливией девочка!

–…Родилась девочка?

— Да…

— Она выжила?

— Пока она жива. Но что с ней будет дальше, зависит от тебя.

— Но где же она?

— Ты найдёшь её…

— Мне придётся жить?

— Тебе придётся помочь ей, милый…

2

Перегрин так загулялся по ту сторону сознания, что Возница забеспокоился.

Ему было непонятно, что он сделал не так, почему больной так долго не приходит в себя. Оставалось попробовать ещё одно средство. Он достал перстень, ради которого пришлось откусить палец чужеземца, покрутил его. Очень старая вещь. И очень непростая.

Он не ошибся в своём предположении. Как только перстень оказался на пальце, соседнем с откушенным,…больной открыл глаза.

— Где ребёнок? — пробормотал он непослушными губами.

— Что? — Возница не ожидал столь быстрого результата.

— Рядом с нами, там, внизу, куда мы свалились, был ребёнок. Моя Оливия… Роды начались как раз перед тем, как это случилось… Где он, ребёнок?

— Я…слышал ребёнка. Но не видел его, — Возница решил, что быть честным в этой ситуации лучше всего.

— Так ты слышал ребёнка, но не забрал его? — больной возвысил голос.

— Там была тьма кромешная! — Возница, услышав собственные оправдательные интонации, разозлился и попёр в наступление. — А за тобой охотились! Ты был со мной недостаточно откровенен: не сказал, что тебя преследуют какие-то бандиты! Я запросил бы больше денег за риск связываться с тобой!

— Но как ты мог бросить беспомощного ребёнка? — еле вставил Перегрин и замолк от напора.

— Беспомощного?! Это я среди вас всех — беспомощный! Оглянись! Что ты видишь вокруг? Да-да! Кучу голодных ртов! Здесь не один ребёнок! И помощи — никакой, ни от кого! Кто взялся бы кормить их всех, если бы меня убили, ради твоей прихоти? Задумайся!

— Ребёнок — не прихоть. Он — дар Создателей, — еле слышно проговорил больной, будто не свои слова. — Мы же договорились… Ты же взялся… Я поверил тебе…

— Он мне поверил! Вот спасибо за честь! — Возница распалился, его глаза из-под надвинутой шапки сверкали гневно и непримиримо. Хриплый голос звучал так резко, что детвора и женщины, постоянно мельтешащие вокруг, испуганно притихли. — А что мне дало общение с тобой? Кучу неприятностей, которую совсем не окупила плата, полученная перед поездкой? И, судя по твоему состоянию, расплатиться за лечение ты тоже не собираешься?

— Прости…

— То-то же! Спасай вас тут каждого, да ещё выслушивай потом! — Возница сердито гремел плошками, прибирая и рассовывая по полкам и коробам свои «лекарства».

Больной притих, даже дыхание стало еле слышным, как если бы он добровольно решил не дышать. Но когда Возница встревоженно обернулся, он встретил его вопросом.

— Его можно найти?

— Ребёнка-то?

— Да.

— Тебе это надо?

— Да, очень.

— Понимаю тебя, — Возница присел напротив и пристально всмотрелся в глаза постояльца.

— Так ты поможешь?

— Думаю, это возможно. Здесь все обо всех всё знают. Особенно о новых людях. Я помогу,…постой, не благодари! Помогу, но только, если заплатишь мне. Ты, похоже, из тех людей, с которых плату следует брать заранее, потому что они постоянно норовят свинтить из этого мира. И зачем я только связался с тобой! Не мог мимо пройти!

— Как же я заплачу, если у меня украли всё, что было? Ты лучше меня знаешь об этом.

— Нет денег — нет дела!

— Ну и мерзавец же ты! Это ведь по твоей вине моего ребёнка украли! Если бы ты не струсил, как последний негодяй…

— Да, я мерзавец. И негодяй, — злобно ощерился Возница. — И это единственная причина, по которой я могу кормить семью. Поэтому я горжусь тем, что ты считаешь оскорблением. Ради денег я готов и продать, и предать, и убить! Больше того: после ещё и не обижаться на оскорбления! Не нравится? Можешь убираться! В тебе здесь не сильно нуждаются!

Перегрин, словно от удара, обессиленно откинулся на своём ложе.

Возница, сочтя разговор оконченным, поднялся и собрался было уходить. Но тут Перегрин от ненависти сжав кулаки, застонал от боли и воскликнул.

— Перстень! У меня же остался перстень! Возьми его! Он, правда, старый и потёртый, но посмотри, какая тонкая работа! Его подарила мне мать, на память. Но, думаю, она будет рада, если он послужит…другому делу.

Увидев ответное выражение лица своего лекаря, Перегрин смутился.

— Что? Что не так?

— Ты хочешь отдать свой перстень?

— Да, а что тебя не устраивает? Тебе ведь нужна плата? У меня нет больше ничего, кроме этого перстня.

— Но он не годится для оплаты!

— Почему? Он тебе не нравится?

Возница засучил рукав, прикрывающий кисть, и Перегрин увидел такой же перстень, только развёрнутый выпуклостью в ладонь. Разочарованно вздохнул.

— А, так у тебя такой уже есть, поэтому ты не хочешь брать?

Возничий, будто не слыша, мягкой звериной поступью вернулся к постели больного.

— Это не твой перстень? Ты его не используешь? Ты, кажется, сказал, он принадлежал твоей матери?

— Да, она родом из этих краёв.

— Я понял. Об этом можно было догадаться по твоим глазам. И как же тебя, неудалый, занесло в наши земли? Чего не жилось там, откуда ты?

Перегрин отвечал с трудом не только из-за боли.

— Мы с братом влюбились в Оливию. Брат оказался сильней и удачливей. Больше радовал родителей, отца, во всяком случае. Он обманом вынудил родных Оливии назначить свадьбу. Но она любила меня! И в то время была уже беременна. Нам пришлось бежать. Моя мать, она одна была за нас, помогла устроиться на корабль, сказала: «Бегите через море, на север, подальше». На память дала свой перстень с руки.

— На память? Этот перстень? Она так и сказала: «На память»?

— Сказала? Нет, сказала она что-то другое, что, я уже не помню. Очень переживал. Кажется, что-то про золото в Крае Белоглазых тан. Чтоб я не прикасался к нему…

— А про перстень?

— Да не помню я! Не до того мне было, я об Оливии беспокоился, погони боялся. Да что ты привязался? Хороший перстень, бери, у тебя вон какая семья, подаришь кому-нибудь или продашь. А мне помоги, умоляю тебя, помоги найти мою дочь!

— Странный ты, очень странный!

Маленький худой Возница смотрел на рослого Перегрина, как старший и разумный на никчёмного, нежизнеспособного недоумка.

— Ну, ничего, ребёнка всё равно нужно отыскать — тут я с тобой согласен. Не видел, какие у неё глаза, но, думаю, придётся постараться. Чтоб потом не жалеть…

Возница вышел. А Перегрин с недоумением заключил.

— Говорит, что я странный. А сам несёт полную ахинею: я ему про дело, а он мне про глаза! Дурачок чумазый! И перстень не взял, а клянчил: «Заплати, да заплати!»

3

Через несколько дней Возница вернулся под вечер, усталый и злой. И, даже не спросив постояльца, как тот себя чувствует, буркнул.

— Пойдём, я нашёл.

— Ты нашёл мою дочь? — изумился Перегрин. — Так быстро?

— Ну, да. Я ж обещал. Пойдём. Надо сделать всё поскорей, пока они вышли.

— Кто они-то?

— Не важно. Давай, пошевеливайся!

Он помог скособоченному от боли и повязок Перегрину взгромоздиться на лошадь. Тот только охал, хватаясь то за сломанные рёбра, то прижимая увязанную в лубок руку.

Дорога не заняла много времени, довольно быстро они въехали в безлюдное селение. Тихим шагом добрались до укромного турлучного домика и спешились. Возница вошёл в него бесшумным шагом. Перегрин, с трудом сдерживая стоны и подбирая повязки, еле ковылял следом.

В нише, перед фигурками богов, горел огонёк масляного светильника.

Крошечный ребёнок, укутанный в белые пелёнки, лежал в плетёной корзинке и спал. Рядом никого не было.

— Твой? — Возница требовательно упёрся взглядом в Перегрина.

— Откуда ж я знаю, мой или нет? — громче, чем можно было, от растерянности вскрикнул Перегрин. — Я же его ни разу не видел! А почему он такой мелкий? Что тут можно разобрать?

— Тише ты, не ори! Забыл, что не у себя дома?

— Да-да, конечно… Я молчу! А можно спросить у этих людей, откуда он у них? Так и узнаем: мой или не мой!

— Как же, скажут они тебе! Ладно, рискнём, хуже не будет!

Возница схватил ребёнка на руки, вышел наружу и с поклонами закричал на три стороны: «Волчица принесла волчонка!», «Волчица принесла волчонка!», «Волчица принесла волчонка!».

Перегрин присел от неожиданности. А ребёнок проснулся и, несмотря на малость, реванул на всю округу, встревоженный бесцеремонным с собой обращением.

— Не ошиблись! — увидев его глаза, удовлетворённо пробурчал Возница.

Из самого высокого дома, перед центральной площадью поселения, выскочили люди и, размахивая руками, с воплями: «Чужие! Чужие!» — бросились к ним.

Пора было удирать.

Перегрин беспомощно переминался с ноги на ногу. Он давно бы уже схватил свёрток и прыгнул на коня, но понимал: без помощи не справится. Приходилось ожидать спасительной поддержки от опытного спутника.

Но тот повёл себя непредсказуемо: несколькими прыжками влетел в дом, вложил младенца в корзинку и рявкнул.

— Бегом! По коням!

— Куда «бегом»? Ты что, сдурел? Надо было по-тихому забрать его! Зачем орал? Зачем ты его туда вернул?

— Забрать младенца? На что он тебе? — вопил Возница, толкая нелепо растопырившегося Перегрина к коню.

— Мне ребёнок нужен! Зачем ты кричал, созвал всех? — возмущался тот, разрываясь между ребёнком и необходимостью бежать.

Наконец Вознице удалось бесцеремонными пинками, с помощью подставленного колена и плеча взгромоздить Перегрина на коня. Сам он взлетел на своего мигом и сразу жестоко огрел обоих животных и подбежавших преследователей плетью. Кони понеслись, не чуя земли.

Только оказавшись далеко в степи, они перешли на медленный шаг.

Ночь укрыла всадников.

Погони не было слышно. Видимо, поняв, что незваные гости ничего не украли, хозяева сочли преследование излишним.

4

Перегрин, возмущённый бесполезным риском, швырялся сорванными повязками, орал, рычал, осыпал спутника бесчисленными оскорблениями, пересыпая их жгучими сожалениями.

— Дохлый чёрт, недолугий! Что ты наделал! И зачем я только связался с тобой! Ещё в первый раз, когда увидел, сразу подумал, что от такого грязного урода ничего хорошего не дождёшься! Так и вышло! Никчёмный заморыш! Только на коня твоего рослого купился! Да что толку в коне, если у всадника головы на плечах не хватает! Ещё и заплатил ему! За что? Всё, всё испортил! Всю жизнь мою загубил! Убил бы тебя, гада ненавистного!

Обескураженный Возница держался на всякий случай в стороне и не вступал в разговор, обдумывая услышанное. Только увидев, что бедняга Перегрин обвис на коне и, видимо, близок к обмороку, подъехал ближе. Начал нерешительно.

— Я думал, ты ищешь ребёнка, для того, чтобы известить всемилостивых богов о его рождении и просить взять под своё покровительство! Это не было сделано при рождении, но необходимо! А теперь всё в порядке. Ты можешь быть совершенно спокоен.

Высказавшись, отъехал на безопасное расстояние, потому что Перегрин горестно встрепенулся:

— Как могу я быть спокоен, если ты совершенно по-дурацки привлёк внимание всей деревни своими никому не нужными воплями? В то время как надо было только забрать ребёнка, чтобы никто этого не заметил! Забрать! И всё!

— Так тебе нужен младенец?

— Да! Мне казалось, именно для этого мы туда и ехали!

— Тогда я неправильно понял тебя. Надо было ясней высказываться! А то бубнит еле-еле!

— Я ж просил тебя. Ты денег хотел за это. Куда ясней?

— Я денег просил за проведение первичного обряда посвящения твоей дочери в Белоглазые таны. Что и сделал. Весьма достойно сделал, заметь, несмотря на опасность!

— Чего-чего? Какие там ещё «таны»?

Возница закатил глаза.

— Боги! Зачем вы наделяете немереной милостью тех придурков, которые всё равно не в состоянии оценить ваших даров?

— Ах, ты гад! Ты ещё и увиливаешь? — Перегрин бросился на него с кулаками. Но забыл о собственных ранах. Он свалился с коня с таким звуком, что можно было предположить, что встать ему уж не придётся.

Возница молча постоял над ним, однако помогать не стал: захочет — сам встанет. Выживать должны сильнейшие. А доля слабаков — освободить зря занимаемое место.

Невозмутимо разжёг костёр и достал припасы из засмоктанной сумки, привязанной к седлу. Он долго сидел, размышляя в одиночестве, раскладывал на листах лопуха поджаренный сыр. Потом, уловив шевеление, заговорил.

— Глупец! Зачем тебе этот назойливый пискун? Я могу дать тебе подобных дармоедов из собственной семьи — сколько хочешь!

— Зачем мне твои? Мне свой нужен!

— Ты же собирался идти дальше на север! Как ты думаешь идти с грудным младенцем на руках? И себя измучаешь и его не сохранишь — всё равно не выживет! А там, в деревне, его вырастят, выкормят, там женщины его поднимут — будь уверен, этому ребёнку умереть не дадут!

— Для чего он им?

— Кто их знает! Скорей всего, для продажи.

— А тем, кто купит, для чего?

— Детей покупают для разных целей, — уклончиво проговорил Возница. А про себя подумал: «Лучше с тобой не обсуждать, для каких. А то ведь с таким бешеным бугаем* потом не совладать будет!»

— Это единственное, что осталось у меня от жены, — послышался еле слышный голос. — Я хочу забрать его.

— А-а. А я думал…

— Что ты думал? Что ты мог думать? — бессильно рыдал Перегрин, с трудом ворочаясь и усаживаясь. — Откуда ты узнал, где ребёнок?

— Ночью сбегал, разнюхал.

— Что ж ты меня не мог взять?

— Ты весь изранен. Не хватит сил превратиться.

— Во что превратиться?

Возница со вздохом уставился на собеседника, терпеливо, как с неразумным, продолжил.

— Перстень тебе зачем? Для украшения?

— Мать на память при расставании дала. Я ж тебе говорил.

— И у тебя никогда своего такого не было?

— Были. Разные. Такого не было.

— А мать, когда перстень передавала, не рассказала, зачем он?

— Ничего такого она не говорила.

— Интересно. Что же мне с тобой делать? Навязался ты мне на шею, не скинуть теперь! Видно, причина была, раз мать ничего не объяснила. Интересно только, что за причина? Дай-ка мне его!

Перегрин с трудом стащил перстень с узловатого пальца. Отдавая, чуть помедлил, точно увидел впервые.

Мощный, реальгарового окраса волчара будто дыхнул смрадом хищно оскалившейся пасти…

*Бугай — большой, громоздкий человек, похожий на быка.

5

Базарный денёк выдался замечательный.

Лучшие базары побережья традиционно были всё-таки в Тан-Амазоне. Даже несмотря на то, что самих амазонок уже не было, и восстанавливать город после того, как море отхлынуло с него, было почти некому. Осталось несколько увечных-калечных, вынужденно отбившихся от своих. Они всем и заправляли.

Однако на удобстве центральной площади это почти не сказалось. Каменные ступени амфитеатра окружали её так же, как и прежде.

Только новые водоросли, заселившие камни и закрепившиеся в щелях и впадинах, придавали ступеням красноватый оттенок. Амазонки любили красный цвет, поэтому новому украшению амфитеатра было обеспечено благоденствие.

Возница усадил Перегрина на каменную скамью повыше и поближе к выходу, строго наказав, не снимать шапку. Такую же уродливую, как у него, только почище. И пока тот боролся с одышкой и бережно растирал повязку на срастающихся рёбрах, метнулся в толпу и вернулся с бурдючком тана и горкой печёной рыбы, завёрнутой в большой блин.

Перегрину ужасно хотелось есть. Но он боялся, что пропустит момент, когда его ребёнок будет выставлен на продажу. Десятки раз он уточнял, действительно ли Возница готов выкупить его дочь и надоел тому до смерти:

— Я буду работать, я грамотный. Я все деньги буду отдавать тебе. Мне только нужно выздороветь, а так я буду работать и все деньги отдавать тебе! Ты мне веришь?

— Если бы не верил, ни меня, ни тебя здесь не было бы, — досадливо бормотал Возница, выбирая губами и руками рыбьи кости. Сплюнув в завершение трапезы, он обтёр жирные руки об остатки блина и отправил его в рот. Даже во время еды он не счёл нужным откинуть свою танаидскую шапку с оплечьем, крайне неудобно нависающую прямо на нос.

— Как только у меня появится хоть немного денег, я сразу отправлю письмо на родину. Моя матушка не откажется помочь. Ты не бойся, деньги будут. Ты только помоги, а я расплачусь! Ты веришь мне? — вид товарища казался Перегрину излишне пассивным. Он нервничал.

Возница, только чтобы угомонить, вложил ему в руки остатки еды и знаком показал заняться ими. Сам же, отвернувшись, выискал в толпе пожилую женщину и, получив на свой вопрошающий взгляд утвердительный кивок, успокоено уселся и принялся разглядывать подготовку к продаже.

Перегрин с удивлением отметил: с его никчёмным на вид спутником весьма уважительно раскланиваются многие встречные: и танаиды, и таганы с синёными фонтанчиками волос на темени. Он же отвечает досадливо, а порой и вовсе отворачивается.

***

Торговля рабами организовывалась здесь обычно в порядке, узаконенном веками.

Сперва — самые дешёвые. Обычно это были дети, из которых пока неизвестно какой прок выйдет, потом шли работяги для чёрных трудов. Завершался базар тайно приберегаемым «на закуску» самым лакомым экземпляром: женщиной-красоткой, самой природой созданной для любовных утех, или мужчиной-суперсилачом. За таких порой запрашивали фантастическую плату, и легенды об этих суммах служили отличной рекламой самому амазонскому базару.

Но ни разу не видел Перегрин, чтобы распорядителем на рынке рабов была женщина! На его родине, на Италийских холмах, подобное было немыслимо!

Впрочем, чему удивляться? Перед ним знаменитый Тан-Амазон! Своё право — быть законодательницами — амазонки отстояли в боях. И пока его никто не оспорил.

С интересом он уставился на крепкую одноглазую тётку, уверенной походкой кривоватых ног (наездница!) вышедшей в середину круга и прогорланившей начала торгов.

— Готовьте золото, уважаемые! Что может быть надёжней вечного металла! Серебро мы тоже принимаем, но кошелями, а не монетами! Помните: амазонский рынок рабов не разменивается на мелочи! Мы не занимаемся бросовым товаром! Поэтому готовьте золотишко!

— У тебя ведь есть золото? — заботливо поинтересовался Перегрин у Возницы.

— Есть-есть, — рассеянно пробормотал тот, напряжённо всматриваясь в бурлящую толпу.

По его виду ни за что нельзя было поверить в то, что у него за душой хоть что-нибудь имеется: неряшливая рубаха и штаны, поверх них — кожаная длинная безрукавка. Уродливая танаидская шапка, с которой он будто сросся, завершала облик. Но приходилось верить, выхода не было.

— Смотри, вывели детей! — Перегрин подскочил на своём месте, чем вызвал вопли неудовольствия сидящих сзади. Пришлось сесть.

Он не верил своим глазам: ничего похожего на его ребёнка! Были дети малые и побольше. Но не было ни одного грудничка! А Возница так уверял его, что ребёнка готовят именно к продаже! Именно на этом рынке! Именно в этот день!

6

Сердце оборвалось у бедняги в груди, жуткое опустошение дохнуло смертным холодом. Будто Оливия умерла только что, а он, обещавший ей любовь и счастье, не сдержал слово!

— Ты! Ты обманул меня! Её нет! — он вцепился в кожаную жилетку Возницы. От отчаянья бедолага готов был грызть её зубами.

— Да отвяжись, ты, бешеный! — злобный тычок под рёбра заставил его отцепиться и, судорожно хватая воздух, прижать ладони к больному боку. Возница нахлобучил ему слетевшую шапку и отвернулся.

Самонадеянность этого дохляка бесила Перегрина всё больше и больше: он, видите ли, настолько был уверен в себе, что даже не боялся повернуться к нападавшему спиной! Не будь вокруг столько народу, подлый враль немедленно поплатился бы! Клыки Перегрина просто ныли от желания вонзиться в его шею!

Тем временем на арене разворачивался оживлённый торг.

Среди прочих присутствующим представлены были два очаровательных близнеца-десятилетки. Чтобы наилучшим образом продемонстрировать достоинства товара, мальчикам приказано было сбросить одежду, повернуться одним боком, другим, наклониться, присесть, пройтись по кругу.

Братья выполняли все указания покорно, кроме одного: расцепить руки. Они были настолько похожи друг на друга и настолько хороши собой, что предлагаемые суммы росли на глазах. Почётные покупатели, занявшие первые ряды, сумели оценить красоту товара.

Возница нервно грыз ноготь. Перегрин впервые увидел, как волнение сменило на его лице привычную маску равнодушия.

— В чём дело? — он ещё раз взглянул на детей, их лица показались знакомыми. Они будто выступили из бреда. Не может быть…

Два торгаша сцепились в соревновании: кто переупрямит в звоне золотых за право обладания близнецами. Победил носатый в чёрном плаще с синим фонтанчиком волос на темени. И Возница с облегчением осел на лавку.

— Слава всемилостивым богам!

— Кто они, эти дети?

Но тот будто не слышал.

— Что произошло? Я не понял, — Перегрин знал, что имеет глупый вид, но не желал угомониться.

— Мне удалось сейчас крайне выгодно продать своих братьев-близнецов, — по худому лицу собеседника расплылась улыбка.

— Как?! Ты продал собственных братьев?

— Ну, да! И очень выгодно! Их купили в соседний город, Тан-Таган.

— Слушай, как же это возможно? — Перегрин не находил слов для возмущения. — Ты сделал рабами, товаром, собственных братьев? А что скажут родители? Твои родители живы?

— Мать. Она стара и больна. Ей уже давно не до них. Она нарожала их целую толпу, они продолжают плодиться, а выкармливать приходится мне.

— Но зачем же было продавать братьев?

— М-м… Мне нужны деньги.

— Ты ведь сказал, у тебя есть золото, в частности для того, чтобы выкупить моего ребёнка!

— Теперь есть. Вернее, его дадут мне в конце торгов.

— Но я не знал, что для того, чтобы помочь мне, ты решишь продавать своих братьев! Я ни за что не попросил бы у тебя такой жертвы!

— При чём тут «жертва»? — в хриплом голосе Возницы прозвучала такая досада, что Перегрин, опасаясь очередного тычка под рёбра, решил плюнуть на чужую проблему и сбавить накал разговора.

— Послушай, они перешли уже к женщинам-рабыням. Потом будут мужчины. Я знаю порядок. Нам нет смысла оставаться. Ты ошибся. Надо искать ребёнка в другом месте, там, где мы видели его в последний раз.

— Наивный! Неужели ты думаешь, что он там до сих пор лежит и ждёт тебя? Да его перевозили с одного на другое место десятки раз!

— И ты знаешь, где он может быть?

— Думал, что знаю. Должен быть здесь. Странно, почему его не вынесли на торги. Может, заболел или… — договорить ему не удалось. Перегрин вновь взбунтовался.

— Чем сидеть здесь и заниматься преступными продажами родственников, лучше бы искал получше! — вопил он вне себя.

— Тише ты! Не ори, а то нас выгонят! — шикнул на него Возница. — Мы вынуждены дождаться конца торгов. Я же должен получить деньги!

7

Взаимно обозлённые, они молча просидели всё время, пока торговали женщин — по одной и группами. Потом мужчин — для работы в шахтах, в полях и прислугой. Интрига вызревала: что же припасла одноглазая под завязку торгов?

Богачи на передних сиденьях заёрзали, она ни разу не обманывала их ожиданий. Последний экземпляр всегда был не только полезным, но и отличным развлекающим моментом. Борьбой влияний. Соперничеством кошельков. Сопровождаемым приятнейшим эмоциональным взлётом, о котором потом долго можно было судачить в кругу друзей.

И вот он, этот миг!

Торжествующая амазонка вышла в центр арены и застыла, наслаждаясь паузой. Красная юбка колыхалась на ветру, кожаный пояс сиял в свете солнечных лучей всеми начищенными заклёпками и застёжками. Браслет превращенки добавлял значимости.

Несмотря на подпорченное лицо, она была неимоверно хороша и колоритна! Воительница! Кто сказал, что амазонки выродились? На этот раз она командовала весьма умело! Золото было готово выплеснуться рекой — только ждало её сигнала!

Зычный голос наверняка слышен был на самых дальних улицах:

— И последнее предложение амазонского рынка на сегодня…

Барабанный бой прервал её слова, взбодрив всех придремавших. Выдержав паузу, накалившую нервы до предела, она выкрикнула:

— Бело-гла-зая…тана!!!

Общество, готовое взорваться приветственными воплями в ожидании развлечения, смолкло, будто сдулось.

— Что-что? — зрители не верили своим ушам.

— Белоглазая тана?

— На торги выставлена…Белоглазая тана? Не может быть!

— Вы слышали?

— Ага!

— Это невиданно!

— Белоглазая тана будет продана в рабство? Что за дикость?

— А что вы хотите? Кто запретит?

— Белоглазые танаидки — сейчас большая редкость! Почти выродились!

— Но они же,…они — покровительницы наших земель! Нельзя!

— Их времена прошли! Осталось…воспоминанье о власти танаидов на побережье…

— Давай-давай! Самое время!

— А что скажут сами танаиды?

— Подумаешь, танаиды! Кого это интересует?

— Они уже давно разучились держать оружие в руках, твои танаиды! Пусть попробуют возразить!

— Танаиды уже давно сами торгуют своими собратьями! — раздался ехидный возглас сзади, явно, в расчёте на уши Возницы. Перегрин искоса глянул на спутника. Тот был невозмутим.

— Но не танами же, — жалобно пискнул кто-то поблизости.

Отпихнув поднявшегося Перегрина, Возница вскочил и уставился на арену: по взмаху распорядительницы в центр вышла молодая застенчивая женщина-степнячка с грудным ребёнком на руках.

Общество охнуло: «Младенец? Тана-младенец?»

Свёрток был значительно крупнее, чем тот, что они видели в последний раз. Что ж, если это был тот самый ребёнок, его выкармливали старательно, заботились о нём — это было вполне ожидаемо. Потому что, как верно разузнал Возница, его готовили для продажи. А продать можно тем дороже, чем лучше вид у товара.

«Товар! Моя дочь — товар! — кровь ударила в голову Перегрина. — Какой позор! Какое несчастье! Знали бы родители, до чего я дошёл!»

Сидящие на скамьях, даже те, кто не собирались принимать участие в заключительных торгах, разбушевались не на шутку. Разгорался скандал.

— Покажи тану!

— Докажи, что тана!

— Откуда мы знаем, что это тана?

Амазонка бестрепетной ручищей взяла у степнячки свёрток, отбросила покрывало.

— То самое покрывало с меандровым узором, — ахнул Перегрин, — покрывало Оливии!

— Тише, ты! — дёрнул его Возница.

Но было поздно. Крайне подозрительная пара субъектов, явно не местные, хмуро переговариваясь, уставилась на них. До Перегрина только донеслись обрывки разговора: «Проклятые дикари» и «…кажется, продешевили!».

Тем временем амазонка, торжествуя, демонстрировала обществу упитанную девочку. Ребёнок действительно был уникален, не похож ни на одного из присутствующих на этом сборище. Кроме единственного человека: Перегрина. Тому сразу стало понятно, зачем на нём такая глубокая шапка.

Глаза только у них двоих были одного цвета: светлые, почти белые. Гораздо светлей яркой кожи лица.

8

Торг начался с сумм весьма значительных.

Этим сразу отброшены были от соперничества всякие нищеброды. Серьёзные же претенденты повели диалог степенно и обстоятельно.

Сперва они удостоверились: здорова ли девочка, натуральный ли цвет глаз, нет ли тут жульничества, и даётся ли в придачу кормилица? Пытались было выяснить, каких корней ребёнок, не появятся ли неожиданные претенденты, могущие опротестовать покупку. Однако распорядительница уверенно заявила, что родители малютки мертвы, и она никому не нужна. Поэтому «продажа чистая и денег можно не жалеть»!

В этот момент Перегрин захотел выскочить вперёд и заявить свои отцовские права на ребёнка. Но Возница успел остановить его, тайком указав на пару подозрительных бородачей, сверливших их глазами.

— По-моему, это те самые, что охотятся за тобой, — тихо произнёс он, почти не шевеля губами. — Вы знакомы?

От вопроса будто включилось узнавание.

Да, конечно, эти типы знакомы ему! Он встречал их там, на далёкой родине, на улицах, прилегающих к дому брата. Особенно вон того, бойкого! Такое совпадение не могло быть случайным. Вот оно что! Значит,…это брат послал им вслед убийц? И Оливию не пожалел! А ещё распинался о своей любви! Боль утраты вновь прихлынула к сердцу, бедный Перегрин готов был разорвать убийц любимой голыми руками!

Но тут чужаки быстро поднялись и почти бегом, очень проворно растворились в орущей, возбуждённой толпе. При этом даже чуть не сбили с ног весьма эффектную молодую женщину в маске. Окружающие её юные девушки бросились на подмогу.

В таком многолюдье и возне проследить путь бородачей оказалось невозможно. Кто они? Узнали ли они Перегрина, как он их, или нет, осталось непонятным.

Нужно было срочно разобраться, выяснить правду!

Догнать?

Но боец из него пока ещё был никакой. А просто обнаруживать себя в таких условия — было неразумно. Если это наёмные убийцы, они легко могут завершить порученное дело: добить его. И чем он тогда поможет своей беспомощной малютке?

Перегрин ощущал себя предателем по отношению к дочери, будто во всеуслышание отрёкся от неё.

Но выбора не было. Если он привлечёт к себе убийц, лучше никому не будет. В сложившихся условиях приходилось рассчитывать только на возможность выкупить малышку. Лишь сейчас он оценил мудрость спутника, собиравшегося сделать это через посредника, не привлекая внимания к себе. И пожалел о собственной несдержанности.

Тем временем состоятельные граждане, узнав о безродности девочки, потирали руки: «Она ничья!» Складывалась поистине уникальная возможность заполучить в собственность подлинную Белоглазую тану! Такую редкость! Такую знаменитую редкость, которая может стать главным украшением дома и показателем исключительных возможностей хозяина!

9

Единственной проблемой было достаточное количество золота! Но это преодолимое препятствие — так считали тут многие, занимающие полукругом первые ряды.

— Пять золотых!

— Десять!

— Пятнадцать! — аппетиты претендентов только разгорались от раздувающейся цены. Эта сумма уже оказалась выше самой дорогой предыдущей продажи — могучего раба-северянина, ушедшего за одиннадцать золотых.

Кормилица успела и перепеленать малышку, и побаюкать, и покормить, а страсти только накалялись. С целью сбить цену вступили «критики».

— Пустая затея, — цокал языком один.

— Ага! Бабьи сказки о белых глазах! — поддакивал другой.

— Откуда этот кусок мяса в пелёнках может что-то знать? — соглашался третий, делая вид, что собирается уходить. Но не уходил, а подмигнув кому-то на первых рядах, продолжал выкрикивать, скрываясь за спинами.

— Ещё неизвестно, выживет ли она без матери! На чужих-то руках! Риск какой! Так чего цену ломить?

Покупатели опять потребовали продемонстрировать ребёнка. В ответ девочка так раскричалась, что пришлось отодвинуть их с кормилицей на задний план — ничего не было слышно из-за её воплей!

На подмогу распорядительнице выскочила ещё пара подруг, таких же кривоногих. Перекрикивая «критиков», подбавили жару, подбрасывая комментарии, вспыхивающие в головах торговцев жаждой соперничества.

— Белоглазые таны — хранительницы тайных знаний, настоящие обереги для нашего побережья! — выкрикивали они, расхваливая товар.

— В древности им запрещено было покидать наши земли, ради этого их даже превращали в каменные статуи и устанавливали на холмах!

— Все видели каменные статуи? Это они, таны!

Народ загомонил.

— Конечно, видели!

— Тайных знаний! Слышал?

— Ого!

— Вот бы…

Перегрин вытянул шею, надеясь услышать, что «…вот бы…»? Хотелось понять смысл происходящего безумия: чего хотят все эти люди от беспомощного младенца? Ради чего ввязываются в схватку кошельков?

— Пятьдесят золотых! — выкрикнул носатый с первого ряда, что купил близнецов.

— О-о! Наше почтение! Уважаемый житель Тан-Тагана блеснул величием! — амазонка знала, как польстить богачу.

— Шестьдесят!

–…После Великой катастрофы и междоусобной войны белоглазые девушки стали такой редкостью, что второго случая заполучить тану в собственность у вас может и не появиться! Ловите момент, пока и эта не окаменела! Не жалейте денег! Настоящая тана! Небывалое везение! — разливалась одноглазая.

10

Перегрин застыл, сам словно окаменев.

В какую историю он попал? Да, у него светлые глаза, такие же, как у матери. Глаза, унаследованные и его дочерью. Но до нынешнего момента, кроме того, что они уникально красивы, ему ничего такого, что здесь о них говорят, — и не думалось!

Выражение «Край Белоглазых тан» иногда звучало в разговорах родителей между собой. Но в его присутствии они немедленно замолкали. В первую очередь, по непреклонному требованию отца. «Не хочу, чтобы весь этот ужас коснулся моих детей», — твердил он, не давая матери даже рта раскрыть для возражений.

А теперь выясняется, что их «белые» глаза значат гораздо больше, чем просто украшение лица! И за них все эти люди готовы платить бешеные деньги! И, наверняка, не ради чисто эстетического удовольствия. Цели их явно иные. Какие?

Что хотят получить все эти богачи от его дочери — так называемой «Белоглазой таны»? Какие такие тайные знания желают извлечь из неё? Вложение подобных денег просто не может быть бескорыстным — в этом он был уверен. Так же, как и в том, что его ребёнку угрожает реальная опасность. А уж фраза «каменные таны» заставила его просто похолодеть.

–…Семьдесят! — присутствующие округлили глаза в восторге от безумия, свидетелями которого им так повезло оказаться.

Перегрин дёрнул за рукав Возницу.

— Чего, скажи, чего они все хотят от неё? Зачем она им за такую цену?

— Не сейчас! Потом! — прошипел тот, почти не разжимая губ. Похоже, он тоже был ошарашен происходящим. Крутил головой, зыркал глазами из-под шапки.

— Семьдесят пять золотых! — выкрикнул некто, сидящий на первом ряду, но до сих пор не принявший участия ни в одном из торгов.

— Почтенные жители побережья! Архонт Тан-Аида Эсхин решился вступить в бой лично! Танаиды не желают отдавать уникальную тану соперникам! Ведь девочка — копия их белоглазых предков! Вопрос в одном: найдётся ли у архонта семьдесят пять золотых? — мощный торс амазонки склонился в униженном поклоне, выражая явное желание смягчить нанесённое оскорбление.

Что поделаешь? Архонт Тан-Аида находился не у себя дома, где он был хозяином. Ему пришлось продемонстрировать присутствующим свой золотой запас. Небольшой, но вполне достаточный.

В ответ амазонка приторно защебетала в предвкушении своей доли. Отходила мелкими шажочками, оставляя за собой почти змеиный след.

— Восемьдесят золотых! — скрипучий старческий голос вмешался в переливы её излияний.

— Кто такой? — народ изумлённо качнулся к седому незнакомцу в рубахе, расшитой цветами и плодами шиповника.

— Кажется, жрец богини Росты, из Беловодья.

— Не может быть, он же давно умер!

— Взгляни на него, если сомневаешься, вроде живой! Ха-ха!

— Ему-то на что тана? Он всегда был вне споров за влияние на побережье!

Тем временем Ростовец в вышитой рубахе затеял спор, требуя себе привилегий за общепризнанные перед Побережьем заслуги. Однако ему было отказано, что вызвало с его стороны бешеную ругань на всех и вся.

…Всякий раз, когда в торг вступал новый претендент, Перегрин поедал его глазами — может, это он посредник? Потому что у Возничего ничего невозможно было вызнать. Он уж по-всякому заглядывал тому в глаза, но так и не понял: удастся или нет им выкупить ребёнка?

Звучащие суммы приводили его в отчаянье — это сколько ж ему придётся работать в порту Тан-Аида, чтобы оплатить стоимость собственной дочери!

— Девяносто золотых! — выкрикнул носатый таган.

— Сто! — архонт Тан-Аида был краток.

Ответом был всеобщий восхищённый стон.

Продолжать не решился никто. Сумма была безумно велика.

Лицо распорядительницы стало цвета её пропотевшего алого платья. Ещё и ещё раз, размахивая руками, она расхваливала маленькую тану, но безуспешно: претенденты выдохлись.

Покупать ребёнка за цену небольшого поселения с домами, людьми и скотом — оправданием покупателю-архонту могло стать только сумасшедшее желание возродить своих выродившихся белоглазых танаидов. По какой причине ввязались в спор остальные — для большинства присутствующих осталось тайной. Хотя слухи ходили разные…

В общем, торг был завершён.

За небывалую сумму — сто золотых — была впервые в этих местах продана Белоглазая тана — событие скандальное, если не сказать: кощунственное.

Но когда покупатель пожелал получить оплаченное, выяснилось, что кормилица с драгоценной малышкой бесследно исчезла. И никто не заметил, в какой именно момент их не стало.

11

Торг закрылся скандалом.

Подобного позора не бывало на памяти старожилов: покупатель уже золотишко достал, а платить-то оказалось не за что!

Обескураженная амазонка-распорядительница с несколькими подружками изо всех сил лебезила перед богатыми покупателями и особенно перед седым архонтом Эсхином, чтобы сгладить неприятное впечатление от последнего эпизода.

Но это не сильно повлияло на присутствующих, те расходились разочарованными. Причём, больше всех горланили вообще не участвовавшие в торгах. Они с удовольствием судачили о странном исчезновении, обсуждали плохую организацию и даже подозревали амазонок в хитрости: якобы никакой таны вовсе не было, а всё это лишь изощрённый способ привлечения внимания к знаменитым амазонским торгам! А толстосумы так глупо купились!

Но Перегрин-то с Возницей знали, что девочка со светлыми глазами, вызвавшими настоящий переполох, на самом деле была. А если так, то куда она исчезла?

Пока они протискивались в возбуждённой толпе, Перегрин даже о рёбрах своих, которые пока надо было поберечь, позабыл. Настолько разозлился, что простую вещь сделать ему не дают — взять на руки собственного ребёнка! Будто пером по носу водят — вот-вот отдадут. Но — нет! Только руку протянешь, а ты уже не в игре, а где-то далеко за пределами!

Вот где теперь искать ему свою дочь?

Больше всего нервировала невозможность не то что повлиять на ситуацию, но просто включиться в неё. Он тщетно пытался понять, что происходит. Сознание металось, перебирая варианты.

По ходу мероприятия ещё была надежда, что кто-то из торгующихся выступает от имени его хмурого спутника — очень уж напряжённо тот следил за ходом действия.

Но потом Перегрин отказался от этой мысли. В торге принимали участие больно уж маститые претенденты, ни один по виду не годился на роль подставного покупателя от имени его нищего спутника.

То, что беспомощная малышка в руках неведомых негодяев, бесконечно перепрятывающих её ради какой-то непонятной выгоды, приводило его в состояние отчаяния.

— Слушай! Кто же всё-таки украл ребёнка? — впился он Вознице в самое ухо. — Ведь ни один, из тех, кто торговался, не мог быть твоим представителем!

— Не знаю пока, — буркнул тот, спеша выбраться из толпы. — Не отставай! Потеряешься!

Но Перегрину и не надо было напоминать. Он снова вцепился, как клещ, в своего спутника, вознамерившись выпытать всё и немедленно.

— А зачем? Что, что они хотят с ней сделать? — почти орал он, семеня следом, спотыкаясь и отбиваясь от разгорячённых компаний. Ощущение, что он не понимает чего-то главного, нарастало.

Возница досадливо озирался в поисках оставленных лошадей, но отвечал, поняв, что в ином случае «бешеный эллин» ещё больше разорётся.

— Рассчитывают разбогатеть с её помощью.

— Каким это образом? Что может младенец?

— Тан-Аид раньше был колонией, поставлявшей в Элладу золото. Много золота.

— Ну и что?

— А то, что после Великой катастрофы никто не может не то что отыскать те самые золотые разработки, но даже просто войти в шахты.

— Почему?

— Никто не знает. Все, кто пытались, не вернулись. А пытались многие. И не только танаиды. Помнишь, памятник таганам? Они из этих, из золотоискателей.

12

— Ужас! — вспомнил Перегрин жуткий памятник, неподалёку от которого пришлось похоронить бедняжку Оливию. — Ладно, это ваша история. А мой ребёнок-то причём?

— Некоторые думают, что раз добыча золота удавалась во времена Белоглазых тан, когда их было много, то новая тана, возможно, знает тайну.

— В связи с чем? Она ребёнок! Что она может знать?

— Кое-какая связь существует. Есть вещи, передаваемые голосом крови. И знак наследования, в данном случае, белые глаза. У твоей дочери они необычайно светлые. И все вокруг это заметили. Ты ведь сам не можешь поспорить с этим?

— Для меня в этом нет ничего необычного: глаза — такие же, как у меня и у моей матери. Мне странно, что это вызывает ажиотаж. Это какая-то примета?

— Это знак наследования возможностей Седых Странников.

— Кто это?

— Небесные покровители всех белоглазых. Они любимцы Всемилостивых Создателей, их возможности почти безграничны. Однако помогают они только тем, кому хотят. Но если уж пожелают, их вмешательство чрезвычайно мощно.

— И где они? — Перегрин обвёл глазами горизонт.

Над Тан-Амазоном, словно истекающим гомонящими, перевозбуждёнными людьми,

…вскипали и бурно перемешивались облака.

Ветры, носящиеся по степному простору, вгоняли их в обозримое пространство, а потом уносили, будто людей, разузнавших то, что было нужно, и проследовавших дальше по своим делам…

Возница тоже, придержав шапку, задрал голову — не смотреть на них было невозможно: столь величественны и притягательны на вид они были. Совсем не сравнить с полуразрушенными окружающими постройками из выгоревшего на солнце песчаника: амазонки всегда были непритязательны по части быта.

— Седые Странники появляются в виде облаков, потом сходят на землю. Видом своим очень похожи на людей. Только выше и красивее. Глаза очень светлые. А волосы и одежды — белые.

Слушая, Перегрин, затаил дыхание. Что-то насторожило его в голосе Возницы и в блеснувших, вынырнувших из-под шапки глазах.

— Ты описываешь так, будто они тебе являлись.

— Конечно, являлись, — усмехнулся тот, снова укрыв лицо почти полностью. — С детства. Они и тебе, наверняка, являлись. Ты ведь тоже белоглазый. И тоже любишь разглядывать облака?

— Ты смеёшься надо мной? Мне не до сказок. Мне дочь искать надо! Эти ненормальные, что выкрали её, могут сделать с ней что угодно! Мне страшно становится при одной мысли, что мой ребёнок во враждебных руках!

— Чтобы найти, мало просто бегать и кричать. Надо сначала понять, что происходит.

Соглашаться с «дикарём» не хотелось, но не признать, что чумазый спутник высказал его тайную мысль, Перегрин не мог. Правда, внутри себя, не вслух. Вслух он спросил о другом, потому что понял, что именно ощущение непонимания происходящего мучило его больше всего.

— Постой, ты сказал, у Странников тоже белые глаза? Очевидно, это неслучайно?

— Именно один из Седых Странников в стародавние времена и оставил потомство на нашей земле. А сам из-за этого стал смертным. Потом он умер. Но мы сохранили его череп. Все белоглазые танаиды ведут свой род от того самого Странника.

— Красивая сказка.

— Да, красивая. И у нас в неё верят все. С результатом этой веры мы сегодня и имеем дело. Видишь ли, от белоглазых требуют порой больше, чем они могут дать. Считается, что стоит им только захотеть, и любая просьба, в том числе о золоте, будет выполнена. Поэтому…надвинь-ка шапку поглубже!

— Какая чушь!

— Не чушь. А надежда. На почти несбыточное. Но, поскольку в наших краях народ нынче бедствует, а золота в тех шахтах под Тан-Аидом было очень много, вес даже несбыточной надежды довольно велик, как ты понимаешь.

— Да не желаю я принимать участие в этих золотых бреднях. И ребёнку своему не позволю! — снова возвысил тон Перегрин. — Как только найду её, немедленно увезу на север!

— Вполне отцовское решение! — иронии Возницы не было предела. — Осталось только отыскать твою дочь и уведомить о нём.

— Это ты виноват! Уже в третий раз! Сначала бросил её в Тополиной балке, потом заморочил мне голову своим обрядом посвящения в таны, вместо того, чтобы хватать и увозить! И сегодня не дал вмешаться! Если бы не ты, я давно её забрал бы! — взбесился Перегрин. — Ещё и насмехаешься!

Он никак не мог вскочить на коня, просить же помощи не желал. Конь куражился лảрвом веселящимся. А Возница, как назло, делал вид, что не замечает мучений спутника, был хмур и сосредоточен.

— Ты брось свои господские замашки — виноватых искать! Тут, у нас это не пройдёт! Вы, эллины, больше не хозяева на нашей земле, понял? Так что не покрикивай мне! Если бы не я, ты, со своими бандитами на хвосте, что притащил из-за моря, уже давно сгнил бы в той Тополиной балке! — Возница взглянул на понурившегося Перегрина и, подсадив его, добавил уже мирно. — Ты лучше в самый корень смотри.

— М-м?

— Может, её и украли те самые бородатые убийцы, которые тебя преследовали? А что? Решили, что продешевили, отдав на продажу, и передумали. Решили выкрасть и перепродать: побольше золотишка срубить! Может такое быть?

— Да может.…Ну и где их теперь искать?

— Думаю, твоя проблема не в том, где их искать, — скептически сверкнул глазами из-под шапки Возница. — А как от них спастись. Не забыл: они хотели убить тебя? А сегодня увидели, что дело не сделано.

— Так «искать» или «как спастись»?

— Это уж ты сам решай! Тут я тебе не советчик.

— И что мне теперь делать? Это ты во всём виноват! Ты же обещал мне, что здесь, сегодня, мы её найдём! Я поверил! И что теперь? — жутко перенервничавший Перегрин никак не желал заботиться о собственной безопасности — говорить тихо — и почти кричал от отчаянья.

— Хватит собачиться! Ты привлекаешь внимание! — шикнул на него Возница сквозь зубы, стараясь тихо выскользнуть из города.

— Наплевать мне теперь! — не желал сдаваться эллин, горюя громогласно, словно ребёнок, напрашивающийся на сочувствие.

13

То ли они накликали беду своей бесцеремонностью, то ли наёмные убийцы давно взяли след, но напали на них неожиданно!

Несмотря на то, что в степи видно очень далеко.

Когда на сближение вышёл небольшой табун диких коней с двумя погонщиками, препирающимся напарникам даже не пришло в голову поопаситься: ну, табун и табун — что тут такого? Их в степях несметное количество пасётся.

Однако, когда погонщики, забыв о своих конях, с двух сторон притёрлись к Перегрину, и ножи сверкнули, выхваченные из-за пазух, он решил уж было, что «вот она, смерть пришла! В прошлый раз убийцам не повезло, но на этот раз им ничто не помешает!»

Рассчитывать на помощь только что безжалостно обруганного задохлика Возницы не приходилось. Даже если тот захочет драться, шансов у них всё равно немного. А самому, не вполне оправившемуся от ран, да ещё и безоружному, — и вовсе не выкрутиться.

Он увидел только, как Возница отступил в сторону и даже не удивился тому: «Бросил меня!». Что ж, весь опыт общения с этим странным типом не мог обнадёжить.

Однако Возница сумел удивить: он упал с седла, странным образом крутанувшись, и на землю встал уже…волком!

Рыжеватого, реальгарового окраса волком!

Перегрин от неожиданности вытаращил глаза…

«Но это же невозможно…» — пролепетал он, не чувствуя губ.

На свою беду — и нападающие тоже не ожидали подобного поворота событий. Поэтому бросок мускулистого волчьего тела пришёлся одному из разбойников прямо в лицо. А второй, только увидев разорванное одним рывком горло напарника, как был с ножом в руке, так и дал дёру прямо в центр уносящегося конского табуна.

Всё это произошло настолько быстро, что Перегрин ещё не успел даже избавиться от «предсмертной» испарины, а Возница уже стоял в своём прежнем человечьем обличье и держал его коня под уздцы.

— Слезай!

— Зачем? — Перегрин, как испуганный ребёнок, прижался к лошади, подобрав длинные ноги, словно не доверял ни земле, ни людям на ней. Зрелище превращения шокировало его не меньше общения с убийцами.

— А что это сейчас было? — ему хотелось то ли молиться, то ли просто потрясти головой. Во всяком случае, увиденное не добавило доверия к спутнику.

— Что ты хочешь со мной сделать?

— Я хочу испытать те…,…твой перстень, — тон Возницы был безапелляционным. Похоже было, происшедшие события сподобили его на решительные действия. Это-то и настораживало.

— Как это?

— Слезай, говорю! Не могу же я вечно спасать-прикрывать тебя! Давай, дорогой, ты всё-таки сделаешь усилие и будешь выкручиваться сам! Хотя бы иногда! Иначе когда-нибудь я опоздаю с помощью, и твою драгоценную шкуру попортят безвозвратно! К тому же, ты, вижу, не очень-то мне доверяешь, покрикиваешь на меня постоянно! Подозреваешь! Хозяином себя вообразил! Хочешь быть хозяином — будь им и заботься о себе самостоятельно! Слезай-слезай! Нечего тут!

На этот раз приказ был подкреплён увесистым шлепком по ляжке, и Перегрину пришлось подчиниться. Рука у мелкого Возницы оказалась неожиданно тяжёлой.

***

Эти двое со стороны представляли собой странную пару, крайне не подходящих друг другу людей: командовал маленький и худой, а отлично выкормленный, хотя и побитый красавец, подвывая от неуверенности, подчинялся.

Но когда поворотом похожих перстней оба превратились в рыжеватых степных волков, это различие почти сгладилось.

Зато обнаружилось другое, и весьма существенное.

Волк, что был помельче статью, при ближайшем рассмотрении оказался…волчицей.