Точка невозврата

Галина Логинова, 2023

Невеста перспективного ученого, занимающегося разработкой новейшего оружия, погибает в результате аварии. Тело умерло, однако, душа по счастливой случайности, остается на земле. Со временем, она находит такие же неприкаянные души, которые рассказывают ей, что ранее на Земле уже существовали цивилизации, подобные нашей, и показывают, как можно туда попасть. Посетив одну из них, маленькая душа узнает, что именно люди и их деятельность стали причиной гибели всего живого. Вернувшись назад, душа находит способ обрести новое тело, вернуть себе семью и возлюбленного, а также постараться донести до человечества ужасную правду, которую узнала.

Глава I. Путь к бессмертию

2008 год, Москва

Далеко-далеко, насколько хватало глаз, простиралось бескрайнее золотистое поле, засеянное колосьями пшеницы. Тут и там мелькали голубые пятнышки васильков. Татка, как в детстве, когда они с мамой ходили на речку, протекающую в километре от их небольшого городка, бежала по этому полю, раскинув руки, чувствуя на лице теплый летний ветерок, ощущая себя птицей, свободной от земного притяжения. Вот еще немного, и она взлетит, поднимется высоко-высоко, и увидит за прибрежными деревцами блестящую на солнце воду.

Но вместо этого впереди вдруг появляется пропасть, дна которой Татке даже не видно. А она так быстро бежит, что вряд ли успеет остановиться. А край глубокой расщелины уже близко, и она напрягает все мускулы, чтобы удержаться, не совершить роковой шаг, за которым возврата уже не будет. Она слышит, как мама что-то кричит сзади, но слов не разобрать из-за шума ветра, который внезапно стал таким сильным и словно подталкивает Татку к краю. И вот уже пропасть совсем близко, и даже стало видно мутный стремительный поток на дне глубокого ущелья, своим ревом перекрывающий шум ветра в ушах, все сметающий на своем пути. И она уже на самом краю. Еще немного и она полетит вниз, потому что схватиться не за что…

Татка открыла глаза. Это был всего лишь сон. Но такой яркий. Как колотиться сердце, просто готово выскочить из груди. Девушка глубоко вдохнула, стараясь успокоиться, и посмотрела на будильник. И, словно ожидая ее взгляда, тут же раздалась звонкая веселая трель.

Татка любила раннее утро. С самого детства она привыкла просыпаться еще до того момента, как мама входила в детскую, чтобы разбудить ее в школу. Не открывая глаз, она лежала в постели, чувствуя на лице лучи ласкового солнышка, попадающие в комнату сквозь незанавешенное окно. Шторы она почему-то тоже никогда не задергивала.

Потом Татка выросла и стала жить отдельно от мамы. Теперь по утрам ее должен был будить маленький звонкий, уютно разместившийся на тумбочке возле кровати будильник, как раз тот, который сейчас так радостно звонил, оповещая ее о наступлении утра. Но по старой привычке Татка все равно просыпалась за несколько минут до его бодрой трели.

Встав с постели, она прошла в ванную и, включив воду, стала под душ. Под теплыми струями воды кожа быстро порозовела, а остатки сна слетели окончательно, унося с собой ночной кошмар. Присниться же такое!

Завернувшись в махровое полотенце, Татка причесала длинные рыжие волосы и улыбнулась своему отражению в зеркале. Отражение улыбнулось в ответ и в его огромных, зеленых глазах заплясали веселые золотые искорки.

Она снова вспомнила вчерашний вечер:

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Ты станешь моей женой?

Разве могла Татка сказать: «нет»? Конечно, она согласилась. Ведь она любила Павла всем сердцем. Это была любовь с первого взгляда. Раз, и навсегда.

Они познакомились случайно. Для подготовки дипломной работы Татке понадобился кое-какой материал, которого не нашлось в институтской библиотеке, и она отправилась в ЦУНБ им. Н.А.Некрасова. Там она и увидела Павла. Молодые люди понравились друг другу. Павел красиво ухаживал за Таткой, и через месяц девушка поняла, что не может без него жить. На следующий день она привезла Павла к своей маме, в маленькую двухкомнатную квартирку, где прошло Таткино детство.

Мама одобрила выбор дочери, а иначе просто и быть не могло. Ведь Павел — он такой замечательный, а мама всегда понимала Татку с полуслова.

Они всегда были очень близки с мамой. Светлана Николаевна Шумова воспитывала дочь одна и постаралась сделать все, чтобы девочка не почувствовала отсутствие отца. Конечно, на зарплату школьного учителя не больно пошикуешь, но Светлана Николаевна подрабатывала репетиторством, готовила школьников к поступлению в ВУЗы. Так что в школе девочка ничем не отличалась от остальных ребят ее возраста.

Татка с детства была довольно бойкой и самостоятельной девчушкой. Если ее обижали ребята во дворе, она не ревела и никогда не бежала к маме, а старалась сама решать конфликты, при случае не боясь пустить в ход кулаки. Когда Татке исполнилось пять лет, она, подралась в детском саду с одной из воспитанниц. Мама этой девочки, забирая вечером дочь из сада, увидев на ее руке большой синяк и узнав об инциденте, назвала Татку безотцовщиной.

Татка еще не понимала значение этого мудреного для ее детского ума слова, но то, как оно было произнесено, задело и обидело девочку, и по дороге домой, она спросила маму:

— Мама, а безотцовщина — это как?

Услыхав подобный вопрос из уст дочери, Светлана Николаевна удивилась:

— Где ты слышала это слово?

Татка не привыкла жаловаться матери, поэтому, отвернув лицо, соврала, что слышала от ребят в группе. Светлана Николаевна попыталась поймать взгляд детских глаз, но Татка упорно смотрела в землю. Она, развитая не по годам, всегда поступала так, когда не желала показывать свой интерес к чему-либо. Значит то, что она услышала, сильно задело девочку. Светлана Николаевна, стараясь подбирать слова, осторожно ответила:

–Это ребенок, который воспитывается в неполной семье, потому что его папа умер.

— Значит, я — безотцовщина?

— Вовсе нет. Ты моя любимая дочка.

— А где же мой папа?

Татка затаила дыхание, ожидая ответа.

— Его нет. И сейчас мы больше не будем говорить об этом. Ты еще слишком мала. Когда ты подрастешь, я обязательно все тебе расскажу.

Мама больше не возвращалась к этой теме, но Татка тот разговор запомнила надолго. Она хотела быстрее вырасти, чтобы наконец узнать, где ее отец. Ведь мама сказала, что она вовсе не безотцовщина, значит Таткин отец жив. Она привыкла верить маме. Девочка представляла себе, что ее папа необычный человек. Наверное, у него такая важная и ответственная работа, что он не может сейчас быть с ними. Но он их очень любит и когда-нибудь обязательно вернется. Вот тогда они заживут счастливо все вместе.

Долгие годы она верила в придуманную сказку, и только когда выросла, узнала, что ее отец самый обычный инженер, который бросил их ради другой женщины и у Татки даже есть сводный брат. Но отец с новой семьей жил в Липецке, поэтому они с братом никогда не виделись. На память от отца у Татки осталось только отчество — Аркадьевна.

Через минуту Татка уже сидела на кухне за столом, накрытым цветной скатертью. На плите в маленькой турке закипал кофе, наполняя квартиру терпким, вкусным ароматом. И как только люди могут пить растворимый кофе? Это же непонятно что — не вкуса, ни аромата. Татка пила только настоящий напиток, сваренный по особому рецепту, которому она научилась еще в институте от одного араба, не слишком хорошо говорящего по-русски и непонятно как оказавшегося на одном потоке с девушкой.

Быстро побросав в сумку необходимые мелочи и заперев дверь, она спустилась по лестнице вниз и вышла на улицу. Лето было в самом разгаре. Сейчас, ранним утром, еще сохранялась легкая ночная прохлада, в середине же дня от жары плавился асфальт и плотное марево, от которого было трудно дышать, висело над перегретой землей.

Но Татку не раздражала жара. Она любила лето. Любила зной, яркое, слепящее глаза солнышко, любила шум многочисленных фонтанов, и то, что на улицах города было относительно мало людей, так как уже начался сезон отпусков.

Даже в метро было почти пусто. Татка не стала садиться, здесь всего-то несколько станций. Выйдя на Авиамоторной, она пешком дошла до офиса.

Работала она помощником нотариуса. В свое время Тата закончила юридический факультет, и год назад пришла в эту контору, да так тут и осталась. Ей нравилась ее работа, нравилось, что она постоянно была окружена людьми. Татка вообще была общительным человеком. Вот сейчас она наберется опыта, сдаст квалификационный экзамен, и сама станет нотариусом. Пока же она оформляла бесконечные доверенности, договоры, соглашения и несла их на подпись начальнице, которая размещалась в соседнем кабинете.

— Привет! — коллега и по совместительству подруга с красивым, соответствующим ее модельной (девяносто-шестьдесят-девяносто) внешности именем Виолетта, плюхнулась за соседний стол, схватила папку, лежащую поверх стопки бумаг, и принялась обмахиваться. — Ну и жара, просто дышать нечем. Татуль, ты чего такая задумчивая? Что-то случилось?

— Нет, с чего ты взяла! — Татка вдруг вспомнила свой сон, и у нее на душе отчего-то стало неспокойно. Она постаралась взять себя в руки. Подумаешь, какой-то сон! Ну, чего она так расстраивается. Татка улыбнулась, — Все хорошо!

— Тогда я знаю в чем причина.

Виолетта серьезно смотрела на Татку. Пожалуй, даже слишком серьезно. Сейчас скажет что-нибудь смешное. За год работы бок обок, девушки хорошо изучили друг друга.

— Ты поссорилась с Пашкой.

Татка фыркнула. Ну вот, она так и думала. Большей глупости и придумать трудно. Разве с ним можно поссориться. Пашка — это Пашка. Он уникум. Абсолютно неконфликтный, неприхотливый, обожающий Татку увалень. Будущий великий ученый — химик. С ним совершенно невозможно поссориться.

— Перестань говорить глупости. — В голосе Татки явно слышался смех.

— Мы сегодня начнем работать?

Из своего кабинета выглянула Наталья Алексеевна.

— А ну хватит прихорашиваться! Сейчас же открывайте контору!

Наталья Алексеевна скрылась за дверью. Маленькая, полная, она так комично выглядела в своем строгом с юбкой до колен и узковатым пиджаком костюме и старомодных с узкими, длинными носами туфлях. Девчонки прыснули в кулак. Они совершенно не боялись свою «грозную» начальницу, которая только казалась строгой, на самом же деле была добрейшим человеком, частенько отпускала их домой пораньше, на праздники дарила подарки и всегда была готова помочь дружеским советом.

День потек своим чередом. Звонки, бумаги, клиенты.

В пять, как всегда. позвонил Пашка. Татка схватила трубку.

— Привет.

— Здравствуй, Тат! Я заеду за тобой в шесть?

Он каждый день забирал ее с работы, и они ехали куда-нибудь ужинать, так что мог бы и не спрашивать. Но он все равно звонил ровно в пять, и задавал один и тот же вопрос. Можно подумать, что она откажется. Ну уж нет! Татка была рада каждой минуте, проведенной с ним рядом. Но Павел вообще педант, поэтому ритуал повторяется каждый день на протяжении полутора лет. Единственное отличие в том, что по выходным он забирает ее из дома. Но такое постоянство импонирует Татке. Это залог стабильности их будущей жизни. А Павел с его серьезностью и рассудительностью просто создан для брака. Татка видела его этаким обстоятельным, солидным главой семейства.

Ох, скорей бы уж свадьба! Тогда они, наконец-то, смогут начать совместную жизнь. Татке не терпелось попробовать себя в роли молодой жены, а может быть даже и мамы. От последней мысли сладко заныло где-то в животе. Она представила себе, как берет на руки своего ребенка, прижимает к груди, вдыхая его нежный аромат, а Пашка смотрит на них и улыбается. А что, ему явно пойдет роль отца. Ну, ничего, осталось совсем немного. Предложение уже сделано, с родителями друг друга она давно знакомы, день свадьбы тоже назначен и даже кольца куплены. Еще совсем немного и…

Усилием воли Татка отбросила приятные мысли в сторону, и, убрав телефон в сумочку, висевшую на спинке стула, занялась текущими бумагами.

***

От яркого солнца, заливавшего светом улицы, слепившего прохожих, было трудно смотреть на небо. Да спешащим по своим делам людям было и некогда разглядывать голубую бездонную высь. Может быть, именно поэтому никто не обратил внимание на два темных пятна-облачка, неспешно паривших на высоте нескольких сот метров над землей. Они медленно кружили над городом, словно высматривая что-то внизу. От их эфемерных тел, переливающихся всеми оттенками мрачно-темного, от почти серого до иссиня черного насыщенного цвета, веяло леденящим мертвенным холодом. Потоки студеного воздуха, хоть и несколько ослабевшие, достигали даже поверхности земли. Никому из тех, кто попадал в зону волны, исходящей от туманных пятен-облаков, почему-то не приходило в голову посмотреть наверх. Наоборот, они опускали глаза и старались как можно быстрее проскочить эту зону холода, гонимые каким-то неведомым страхом, сами себе не отдавая отчет, откуда внутри них разливается по всему телу этот леденящий душу ужас, заставляющий бежать без оглядки, подальше от этого места.

Мрачные пятна-облака еще долго парили над оживленными улочками, то поднимаясь выше — и тогда поток излучаемой ими негативной энергии почти не достигал земли — то опускаясь вниз, словно хотели прикоснуться к поверхности, оставить на тротуарах города свой темный след.

Большая толпа возле проходной одного из московских НИИ возбужденно наблюдала, как санитары в белых халатах закатывают в машину «скорой помощи» носилки с лежащим на них грузным телом старого профессора.

Одна из наблюдавших, полная лет пятидесяти женщина, в старомодном шерстяном, несмотря на одуряющую жару, костюме повернулась к соседке:

— Сердечный приступ! Говорят, жив еще! Может и выкарабкается! Жалко — если помрет, хороший человек, интеллигентный, уважительный, всегда здоровался. Молодые-то некоторые мимо пробегут и не остановятся. Поломойка для них не человек, что ее замечать! А он всегда остановиться, про здоровье спросит. Упал, говорят, прямо на работе. Родня-то, небось, теперь шикарные похороны закатит.

Ее соседка, интеллигентного вида дама, с убранными в аккуратный пучок слегка тронутыми сединой волосами, с неодобрением посмотрела на словоохотливую уборщицу.

— Ну что вы такое говорите! Почему — умрет? Сейчас отвезут в больницу, полечат, и через месяц-другой будет снова заниматься наукой. Медицина не стоит на месте, сейчас и не такое лечат.

— Может, и лечат, только больно уж он плох был, пока врача ждали, все пытался что-то сказать, да не мог. Да и «скорая» не быстро приехала. — Очевидно, жизнь у пожилой женщины была не богата событиями, а «сердечный приступ» старого профессора внес в нее хоть какое-то разнообразие, поэтому она спешила поделиться своими мыслями с окружающими. Интеллигентная дама в ответ только негодующе покачала головой.

Люди тихонько переговаривались, обсуждая случившееся, переживая за старого профессора, оказавшегося — судя по отзывам тех, кто лично его знал — на редкость хорошим человеком. Санитары уже погрузили носилки и, закрыв двери, заняли свои места в машине. И тут на собравшихся людей словно пролился ледяной дождь, подуло холодом и липкий ужас начал расползаться по жилам. Ощущение, правда, длилось всего несколько мгновений, но оставило после себя какое-то непонятное горькое «послевкусие». «Скорая» скрылась в потоке машин и люди торопливо начали расходиться по своим делам.

Темные пятна-облака, до этого плавно кружившие над толпой, словно только и ждали этого момента. Они заметно снизились и устремились вслед за «скорой», уже успевшей включить сирену и ловко маневрирующей в плотном дорожном потоке.

Вскоре на тротуаре перед дверью в НИИ осталась только словоохотливая уборщица. Она все вглядывалась вдаль, туда, куда скорая увезла старенького профессора и беззвучно причитала одними губами.

— Может, конечно, и вылечат. Хороший человек, уважительный. Не то, что нынешняя молодежь.

***

Павел приехал, как и всегда, без двух минут шесть. И как ему удается, живя в Москве, где пробки на дорогах возникают стихийно, и никогда не угадаешь, в каком месте можно надолго застрять, быть таким пунктуальным?

Через окно Татка видела, как он припарковал машину у крыльца и, щелкнув брелоком сигнализации, поднялся по ступеням. Через секунду он уже стоял в дверях, наклоняя голову, чтобы не удариться о косяк. Паша высокий, Татка достает ему едва до плеча.

— Добрый вечер.

Он поздоровался с Виолеттой, и девушка кивнула ему в ответ. Татка схватила сумочку.

— До завтра.

— Пока.

Как обычно Павел выбрал ресторан, поближе к ее дому. В рабочие дни Татка должна пораньше ложиться в постель, чтобы успеть высыпаться. За полтора года общения, она уже привыкла к его иногда несколько чрезмерной заботе и не противилась. Павел, конечно, порой бывает слишком серьезен для своего возраста, но ведь для семейной жизни это совсем не плохо. А они скоро поженятся, и тогда вообще не будут расставаться. Так зачем же как-то переделывать его, ломать под себя? Татка вовсе не собирается этого делать. Она хочет, чтобы Павел был счастлив с ней, поэтому готова принимать его таким, какой он есть.

Татка с удовольствием принялась за рыбу. Повар в этом ресторане ее готовит как-то по-особенному, она получается нежной и совсем не сухой. Уже так скоро ужин для них с Павлом Татка будет готовить дома сама, а потом они будут долго сидеть за столом, ведя неспешные разговоры. А для ресторанов останутся выходные. Скорей бы началась семейная жизнь. Конфетно-букетный период затянулся, и Татка хочет продолжения.

Уже начало темнеть, когда они вышли на улицу. Сев в машину, Татка сразу же включила радио. До дома было совсем недалеко, вот только Павел снова выбрал дорогу через этот чертов лефортовский тоннель. Ну понятно, так же намного короче, а она помнит, что должна хорошенько выспаться. Да только не любит Татка здесь ездить. Разумного объяснения этому нет, разве что у нее скрытая клаустрофобия и ограниченность пространства вызывает в ней беспокойство. Скорей бы уже закончилось это беспрерывное мелькание маленьких красных огоньков и массивных железных дверей с ручками во всю ширину и нанесенными масляной краской яркими номерами.

Внедорожник, подаренный Павлу родителями, не торопясь двигался в правом ряду, держа приличную дистанцию до впереди идущей машины. Пашка вообще очень аккуратно водит машину, никогда не превышает скорость, не пересекает сплошную разметку, в пробках не выезжает на обочины.

Сидя рядом с ним на переднем пассажирском сидении, убаюканная ровным гулом двигателя, Татка строила планы их будущей совместной жизни, и не заметила, как вдруг тяжелый, груженый какими-то объемными железными деталями, прицеп идущего чуть впереди по крайней левой полосе тягача несколько раз вильнул, и неожиданно отделившись от машины, по инерции продолжая движение, начал заваливаться на бок, подминая под себя находящиеся в соседних рядах машины. Со всех сторон послышался визг тормозов. В относительно плотном потоке машин началась неразбериха. Прицеп пролетел через все три полосы и остановился, уперевшись в стену, своей массой просто размазав по ней машину, в которой находились Павел и Татка.

Все случилось так быстро, что они даже не успели понять, что произошло. Татка лишь услышала визг тормозов и, повернув голову на звук, увидела, как на их машину надвигается что-то огромное, закрывая от них желтоватый свет ламп. В следующую секунду она почувствовала удар, и страшная боль пронзила ее тело, а потом все эти лампы вдруг разом погасли, и она потеряла сознание.

Прицеп лежал, одним боком уткнувшись в стену тоннеля, перегородив две полосы из трех, подмяв под себя три легковушки. Четвертый, темный внедорожник был зажат между стеной и упавшим прицепом. Внедорожник был сильно поврежден, так что даже невозможно было угадать марку машины.

Последнюю полосу занимал остановившийся тягач, вокруг которого бегал очумевший от всего произошедшего водитель, пожилой низенький мужчина с темными, пропитавшимися машинным маслом руками. Он все время выкрикивал одну и ту же фразу.

— Я не виноват! Ребята, как же это? Почему же так? Ну почему он отцепился?

Он явно был не в себе. Вокруг него сгрудились оцепеневшие, растерянные от всего произошедшего водители машин, чудом не попавших под смертоносный прицеп.

Из одной из пострадавших машин выбрался молодой парень. Все его лицо было залито кровью. Прикрывая рукой рваную рану на лбу, он обошел машину и принялся нервно дергать дверь пассажирского сиденья, пытаясь помочь своей спутнице. Ее стоны были слышны даже через закрытые окна. Еле держась на ногах от большой потери крови, парень с остервенением дергал ручку заклинившей двери. По его руке, прижатой ко лбу, медленно стекала струйка крови. Его действия словно растопили лед, сковавший людей, и ему на помощь бросились окружающие. Они выбили стекло, пытаясь помочь женщине. Наконец пострадавшую удалось вытащить, и ее уложили прямо на асфальт. Она была сильно поранена, но в сознании и только истерически всхлипывала.

Вокруг толпились растерянные водители других машин. Подходили все новые и новые люди. Толпа быстро разрасталась. Некоторые, нервно переминаясь с ноги на ногу, переговаривались между собой, выясняя причину случившегося:

— Перегрузил он прицеп, вот его и повело на скорости.

— Или не закрепил как следует.

— Да, впаяют теперь бедолаге, натворил дел.

— Это точно. И себе всю жизнь загубил и людей угробил. Вон, какая каша!

— И ладно бы пьяный был, а то просто по глупости. Надеялся, что пронесет. Но с законами природы не поспоришь. Стольким людям жизнь испортил. Как теперь жить-то с таким грузом?

— Как топливом воняет, скажи там всем, чтобы не курили, а то взлетим на воздух.

Молодой парнишка, ставший свидетелем произошедшего, достал мобильный телефон и принялся снимать покореженные машины и перевернутый прицеп тягача, пытаясь поймать в кадр пострадавших людей, но на него тутже шикнули и он стыдливо спрятал трубку в карман. В воздухе стоял запах пролитого бензина и человеческой крови, из поврежденных машин слышались стоны остальных пострадавших. Очевидцы аварии, как могли, старались им помочь, бестолково суетясь вокруг кучи металла, в которую прицеп превратил автомобили. Из пробитого бака иномарки на асфальт выливалось топливо. Позади места аварии собралась большая пробка из машин, напрочь перекрыв движение.

Кто-то по мобильному пытался дозвониться в МЧС и «скорую». Наконец прибыли спасатели. Кое-как пробравшись сквозь толпу, они споро принялись за работу, доставая из покореженных машин трупы и пострадавших. Еще минуту назад царивший здесь хаос превратился в слаженную операцию по спасению пострадавших. Спасатели действовали очень согласованно и быстро, лишь иногда перебрасываясь парой слов. В ход пошли большие ножницы, разрезая металл кузовов. Дольше всего пришлось возиться с машиной Павла. Она была наглухо зажата между стеной и прицепом, и пришлось ее буквально разрезать пополам. Наконец спасатели добрались до людей.

— Вроде живы! Даже не вериться! Скорей носилки, нужно срочно доставить их в больницу!

— Врача сюда, быстро!

Люди в белых халатах как очумелые носились между ранеными. Кареты скорой помощи, кое-как пробиваясь сквозь плотную толпу машин, все прибывали. Свет от проблесковых маячков на их крышах нервно метался, отражаясь от мрачных стен тоннеля, отбрасывая зловещие блики на лица спасателей, врачей и случайных свидетелей трагедии, волей-неволей вынужденных томится в ожидании. Побросав свои машины, водители, застрявшие в пробке, сбились в кучу поодаль, наблюдая за тем, как пострадавших грузят на носилки, закатывают в машины и те, взревев сиренами, уносятся в ближайшие больницы, куда по тревоге уже вызвали всех ведущих врачей.

Понадобился целый час, чтобы достать всех пострадавших. Трупы упаковали в мешки и увезли в морг, тягач вместе с прицепом оттащили в сторону, а асфальт с помощью специального порошка отмыли от топлива. Через два часа движение по тоннелю возобновилось, и пробка потихоньку начала рассасываться.

***

Антон еще на первом курсе института понял, что он выбрал не ту профессию. Вот скажите, ну зачем он отправился в медицинский? Это все мать! Так кричала — станешь хирургом, престижная профессия. Профессия-то престижная, да вот только выяснилось, что Антон тупо боится крови, и совсем не хочет делать людям больно даже для их же блага. Так что первоклассный хирург из него точно не выйдет! Впрочем, даже посредственный хирург не выйдет, и если уж быть честным с самим собой, то Антон должен признать, что даже заурядный терапевт из него вряд ли получится. Ну не лежит у него к этому душа! Вот только деваться-то ему некуда, мать не переспоришь! Бесполезное занятие, все равно будет так, как она сказала. И когда только она разрешит ему жить самостоятельно. Пожалуй, он этого не дождется!

На практических занятиях, когда видел, как другие препарируют трупы, Антон закрывал глаза. Если же ему самому приходилось брать в руки скальпель спина покрывалась липким потом, а ноги подкашивались. Ну, какой из него хирург? Хлопнется в обморок на первой же операции, или того хуже, сделает что-нибудь не так. Но мать была слишком настойчива и непреклонна, и он, опасаясь ее гнева, кое-как переползал с курса на курс.

Вот и сейчас именно мать настояла, чтобы он проходил практику здесь, в больнице, где работала она сама. Сегодня он дежурил в ночную смену — тоже инициатива матери, дети не должны работать по ночам. Антон почему-то до сих пор в душе считал себя ребенком, хотя уже в этом году заканчивал институт. Но имея такую авторитарную маму, которая все за него решала на годы вперед — это не удивительно.

Вечер прошел относительно спокойно. Их, с дежурным врачом пару раз вызывали в приемный покой. Один раз пришлось наложить гипс на сломанную руку, во второй же и вовсе явилась сумасшедшая мамаша, с категорическим требованием госпитализировать ее грудного малыша, так как, видите ли, он постоянно плачет, значит у него чего-то болит. Мамашу успокоили, и отправили домой. Уже даже собирались вздремнуть, и тут этот звонок. Большая авария на трассе.

Первый раз за три недели работы здесь Антон видел такую заварушку. Забившись в угол, он наблюдал, как в приемный покой вкатывают одну за другой каталки с тяжелоранеными. Кругом раздавались стоны. Врачи на ходу отдавали распоряжения младшему персоналу. Голоса слились в непрерывный гул.

— Срочно готовьте операционную.

— Проверь давление, пульс…

— Что с ним?

— Сделай кардиограмму…

— На внешние раздражители не реагирует… Срочно в реанимацию!

Господи, и как только они все понимают, что нужно делать. Одежда Антона уже успела пропитаться потом, а халат весь был в пятнах крови, хотя ему самому казалось, что он так и просидел в углу, наблюдая за работой врачей и санитаров. Он глянул на своего друга Витьку, с которым они вместе проходили практику. Он выглядел таким же испуганным и растерянным. А ведь он отличник, а тоже, похоже, не знает, что нужно делать.

Мимо них пронеслась каталка, на которой лежала молодая девушка, вся в крови. Даже длинные рыжие волосы были местами окрашены в красный цвет. Каталку толкала молоденькая медсестра.

— Помогите!

Антон и Витька переглянулись, не решаясь двинуться с места.

— Ну, быстро! — прикрикнула на них она. — Вторая операционная.

Ребята послушно ухватились за ручки. Колесики каталки подпрыгивали на стыках плитки, и голова девушки моталась из стороны в сторону. Каталка въехала в широкие двери и замерла у операционного стола.

Санитарка ухватила девушку за одежду и кивнула ребятам.

— На счет три. Раз, два, три…

Девушка оказалась на столе. Держа руки, одетые в стерильные перчатки на весу, подошел врач и склонился над ней. Санитарки подключали какие-то аппараты. Медсестра в белом халате закрепила на пальце девушки датчик и на экране побежали зеленые линии.

— Давление?

— Двести двадцать на девяносто.

— Скверно.

–Давление растет…

Если бы не спешка, с которой врач боролся за жизнь девушки, ни Антон, ни Витька не оказались бы в операционной. Но сейчас все были заняты, и никто не обращал на них внимания. А сами они растерялись и так и стояли поодаль, как зачарованные наблюдая за действиями людей в белых халатах. И хотя на них тоже были такие же халаты, вряд ли от них была бы сейчас какая-то польза. От волнения Антон забыл все, чему его учили, и уже совсем не понимал, что происходит. Ему казалось, что каждый из находившихся здесь людей живет своей отдельной жизнью, и что во всех этих действиях нет никакого смысла. Рукавом халата Антон вытер пот, градом катившийся со лба. Да, хороший же из него выйдет врач! Он снова посмотрел на Витьку, но тот не глядел в его сторону. Он внимательно наблюдал за действиями хирурга. Быстро же он пришел в себя, пожалуй, из него врач все-таки получится! Антон снова взглянул на стол, туда, где в окружении белых халатов умирала девушка, такая молодая. Кто-то из санитарок назвал ее возраст — двадцать три года.

Очнулся он, когда доктор поднес к груди девушки электроды дефибриллятора, называемые среди медиков «утюгами»:

— Четыре тысячи вольт. Разряд… Еще разряд.

Тело девушки подпрыгнуло и снова упало на стол. На экране горела прямая линия.

— Еще разряд…

Сейчас сердце девушки либо забьется — либо нет. И тогда она умрет. Время неумолимо уходит.

— Нет пульса!

— Повысить до шести тысяч. Еще раз! Все в стороны!

На кардиографе прямая линия.

— Она мертва.

— Проклятье!

Антон по-прежнему стоял не двигаясь. Как быстро все произошло. Он чувствовал себя ужасно.

–Мы сделали все, что могли. Слишком сильные повреждения. Запишите — смерть наступила в двадцать три — пятнадцать.

Доктор медленно стягивал окровавленные перчатки.

***

Павел пришел в себя в палате интенсивной терапии. Врачи сделали все что могли, они несколько часов боролись за его жизнь.

Сквозь рвущую на части боль и пелену перед глазами он увидел, склонившуюся над ним медсестру. Она держала его за руку. Павел попытался спросить — что с ним, но язык не слушался, а от малейшего движения веками боль только усиливалась. В ушах звенело так, что от этого шума голова готова была расколоться на тысячу частей.

— Вам не нужно сейчас разговаривать. Все уже позади, теперь все будет хорошо. Отдыхайте.

Голос у нее был глухой и словно пробивался через толстый слой ваты. Чувствуя, как его руки коснулась игла, Павел закрыл глаза и снова провалился в бессознательное состояние.

Когда он снова пришел в себя, голова уже болела не так сильно, и он даже сумел спросить:

— Что со мной?

Медсестра улыбнулась ласковой, ободряющей улыбкой.

— Вам нельзя разговаривать. Вы сильно ударились головой, поэтому вам нужно лежать.

Павел попробовал пошевелить руками, но они его не слушались. Он попытался вспомнить, что же все-таки случилось. Последнее, что он помнил, как боковым зрением увидел огромную махину, надвигающуюся прямо на них с Таткой. Татка?

Сердце сжалось, и боль снова вернулась, вгрызаясь в тело. Он еще успел еле слышно прошептать:

— Тата… Как она?

— Вы не волнуйтесь, вам нельзя волноваться.

Голос девушки в белом халате затих где-то на полуслове. Он уже потратил последние силы и снова провалился в сон.

В коридоре лечащий врач Павла разговаривал с его отцом.

— Это просто чудо, что не пострадали внутренние органы. Перелом ноги не опасный. Сотрясение мозга, я думаю, тоже пройдет без последствий. Будем надеяться. Сейчас самое главное, что он пришел в себя. Извините, мне пора.

Доктор пошел дальше по коридору.

Константин Алексеевич присел рядом со своей женой, которая вот уже какой день отказывалась покидать больницу. Она как-то вдруг постарела, ссутулилась, и жалкая потерянная сидела на стуле у дверей, ведущих в реанимацию, где боролся за жизнь ее единственный сын. Она отказывалась от помощи медсестер, пытавшихся напоить ее успокоительным, и только с надеждой смотрела на каждого выходящего из реанимации врача в белом халате. Она ничего не спрашивала, они сами задерживались на минуту возле нее.

— Он все также.

— Уже пришел в себя.

— Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Отправляйтесь домой, поспите.

Но она не трогалась с места.

И вот сейчас доктор сообщил, что опасность миновала. Константин Алексеевич обнял жену.

— Любочка, с ним все будет в порядке. Доктор сказал — он обязательно поправиться. Пойдем, тебе нужно отдохнуть.

Он помог женщине подняться. От усталости ноги не держали ее, и Константину Алексеевичу пришлось буквально нести ее на руках. Несчастье с сыном и будущей невесткой сломило пожилую женщину. Только бы ее сердце выдержало. Константин Алексеевич подумал о том, что Павел еще не знает о смерти Татки. Ну, за что им это?

***

Все было как-то не так, неправильно. Очнувшись в палате реанимации и не почувствовав никакой боли, Татка сначала даже подумала, что это просто сон. Сейчас она проснется и вернется эта мучительная рвущая тело на куски боль, которую она почувствовала там, в машине, за секунду до того, как потеряла сознание. Она должна вернуться, ведь Татка прекрасно помнила, как жесткие рваные края искореженной машины со всех сторон сдавили ее, сминая собой плоть, ломая кости. Но боли почему-то не было. Напротив, она чувствовала необычайную легкость и эйфорию. Вот только что-то было совсем не так. Она словно летела.

И тут она увидела свое тело, лежащее внизу на столе, и людей в белых халатах, склонившихся над ним. Высокий, довольно молодой мужчина с небольшой аккуратной бородкой и добрыми усталыми глазами, как и все облаченный в белый халат прижал к ее груди какие-то железки — подобное Татка не раз видела в фильмах — и скомандовал остальным:

— Разряд…

Что он делает? Сейчас Татку пронзит электрический ток. Зачем? Она хотела закричать: «Подождите!». Но не смогла произнести не звука. А тело уже выгнулось над столом и снова упало. Татка зажмурилась, готовясь к боли, но ничего не почувствовала. Она снова посмотрела вниз. Вниз, туда, где было ее тело. Но как же тогда она его видит? Бред какой-то. Рядом с операционным столом мерцал экран кардиографа, на котором светилась ровная прямая линия.

— Пульса нет.

— Она мертва.

— Проклятье.

— Мы сделали все, что могли. Слишком сильные повреждения. Запишите — смерть наступила в двадцать три — пятнадцать.

О чем они говорят? Какая смерть? Кто умер? Она жива. Вот же она, все видит и слышит. Татка снова попыталась закричать:

— Я здесь, я жива!

Но опять не смогла произнести ни звука. Ее охватила паника. Как же так? Что происходит?

Она рванулась вперед, еще не понимая зачем и чего хочет. Но ведь она должна что-то предпринять, что-то такое сделать, чтобы они поняли…

Молодой парень, до этого столбом стоящий в сторонке и растерянными глазами наблюдавший за всем происходящим, вдруг поднес руку ко рту и быстро рванул из операционной. Татка не успела отскочить. Парень, словно не замечая ее, продолжал свое движение. Вот он совсем рядом. Татка напряглась, ожидая столкновения, но парень легко пришел сквозь нее и скрылся за дверью, ведущей из операционной. А Татка так и застыла посреди палаты, не в силах понять, что же произошло.

***

Когда на работе стало известно о смерти Татки, Наталья Алексеевна долго не могла прийти в себя. Вытирая платком градом катившиеся по щекам слезы, она всхлипывала и все повторяла:

— Ну, надо же! Такая молодая. Только бы жить. И такая ужасная смерть. Бедная девочка.

Она даже закрыла офис и вместе с Виолеттой отправилась на похороны.

Хоронили Татку на небольшом подмосковном кладбище, расположенном рядом с деревенькой, в которой родилась и провела свое детство Таткина мама. Именно здесь, на этом кладбище покоились немногочисленные родственники по материнской линии. Глубокая могила была вырыта в рыжей глине, рядом с небольшими холмиками уже ушедших родственников. Наталья Алексеевна и Виолетта стояли в толпе родственников и знакомых, пришедших проводить Тату в последний путь. Со всех сторон слышались рыдания.

— Такая молодая!

— Мать не переживет!

— Водителя того теперь посадят, да только ее-то уже этим не вернешь.

— Девочка моя, любимая, единственная, как же я без тебя?

— А жених-то еще в больнице.

Когда начали забивать крышку гроба, матери, седовласой пожилой женщине, поздно родившей дочь, вырастившей ее в одиночку, стало плохо. Ее подхватили подруги. Комья земли прощальным эхом застучали по крышке гроба. Мрачные полупьяные могильщики наспех насыпали поверх могилы небольшой рыжий холмик, который тут же покрылся венками и ковром из живых цветов.

На поминки они не поехали. Вернулись в офис. Виолетта отпаивала свою начальницу горячим чаем с коньяком, а у самой глаза были на мокром месте. Все так неожиданно. Был человек, и нет человека. Уже никогда Татка не переступит порог конторы, не наполниться ее смехом все вокруг. Почему именно она? Наверное, это судьба.