С первого взгляда

Галина Романова, 2010

Утро после дружеской вечеринки с танцами на раздевание началось с дикого женского крика. Антон Марин обнаружил себя полураздетым и мающимся от жестокого похмелья, а вот бывшую жену Аллу нашли задушенной его же ремнем. Самое ужасное, Антон совершенно не помнил ни драку после вчерашнего разнузданного веселья, ни то, как ломился к Алке в комнату, грозясь ее убить. А значит, ни мотива, ни преступника искать не надо – вот он, собственной персоной… Правда, алиби есть: Влада уже много лет страдает по нему и готова подтвердить, что страшную ночь они провели вместе. Конечно, только в том случае, если Марин женится на ней. Но для Антона это такая же тюрьма, если не хуже. Выход один – найти настоящего убийцу. И сроку ему дано две недели… Или Влада откажется от своих показаний!.. Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 5

Они очень надеялись на то, что этим вопросом заинтересуется и милиция. Долго обсуждали его на кухне, фантазируя на все лады и тщательно обходя тему возможной причастности к убийству Антона. Час, наверное, обсуждали, пока их не вызвали для беседы — пока…

Это так один из сотрудников в штатском обозначил с нажимом — для беседы пока! И всем стало ясно, что потом будут и допросы, и все отсюда вытекающее.

Их было двое — милиционеров в штатском, небрежным движением извлекших из своих карманов по удостоверению. Что-то скороговоркой пробормотали, пойми-разберись, что именно. Антон лишь уловил, что одного звали Леней, второго Борисом. Он тут же окрестил их про себя Леликом и Боликом. Что они будто бы напарники и что всем следует отвечать на их вопросы по возможности правдиво.

Какую правду он мог им рассказать?! Никакой! У него ее просто не было.

Спасибо Саше и Ивану. Они немного воссоздали картину прошлого вечера, снабдив его таким образом хоть какими-то воспоминаниями, своих-то у него не было. Потом Сашка заставила его умыться и почистить зубы.

— И слушай… — она скованно улыбнулась, протягивая ему полотенце на пороге ванной комнаты на втором этаже. — Что бы ни происходило, кто бы что бы ни говорил, помалкивай.

— Понял, — покивал он тяжелой головой.

— Не пытайся возразить, не пытайся согласиться, просто молчи. Это лучшее в твоем случае на данный момент.

— А нас всех вместе станут допрашивать или каждого по отдельности?

Антон поежился. Капли ледяной воды с вымытых волос потекли за воротник рубашки, которую на него Саша натянула, это было почти болезненно. Хотя он весь сам себе напоминал сейчас огромный нарывающий волдырь. Куда ни ткни, всюду больно. Душу трогать вообще не стоило, ныло все так, что позволительно было бы — начал выть.

Вызывали всех по одному, как на экзамене. Первой пошла Лена Снегирева, за ней ее муж — Иван. Пробыли вдвоем в гостиной недолго, вышли немного взбодрившимися и сразу ушли к себе, уже по пути начав шушукаться.

Потом были Логиновы, потом Рогулины. Эти тоже недолго пробыли. Выходя из гостиной, старательно уводили взгляд от Антона. И тут же обосабливались.

Все понятно, решил он тут же. Слили его по чистой. Поэтому его очередь все и не наступала. Оставляли его на потом, как самого потенциального подозреваемого.

Потом вошла Влада, выйдя из гостиной, посмотрела на него с неприкрытым вызовом, и даже он сказал бы, что с торжеством. Ничего не понял, конечно. Да и не собирался объявлять себя чтецом красноречия ее взглядов. Хочется глаза ломать — на здоровье.

Следом вызвали Сашу. Пробыла она чуть дольше остальных. Вышла с заплаканными глазами. Только подошла к нему, приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, как его тут же позвали.

— Держись, Тоша, — единственное, что успела прошептать она ему в спину.

Он кивнул и перешагнул порог гостиной.

— Дверь прикройте, пожалуйста, — попросил его тот, которого он окрестил Леликом — маленький, щупленький белобрысый парень.

Антон прикрыл дверь, осмотрелся.

До приезда милиции все здесь прибрали, скатерть, скомканная в центре стола, исчезла уже после. Стулья стояли на своих местах. Портьеры аккуратно расправлены, пепельницы пусты. Нигде ни единого предмета чьего-то туалета, а, по слухам, вчера тут всего этого было в изобилии, когда начались танцы с раздеванием. На столе перед Леонидом и Борисом стоял графин с водой и два стакана.

Ну ни дать ни взять приемная комиссия!

Сейчас станут его пытать, заламывать руки. Он станет врать и изворачиваться. Они будут орать — «не верю». И по результатам этой «пока беседы» будет принято решение — признан он годным находиться среди себе равных, то есть свободных от тюремного заключения людей, или нет.

Как ведь не хотел ехать сюда, как не хотел! Будто чувствовал, что все так плохо и грязно закончится. Заместитель, который выручил его в дни его страшного запойного грехопадения, звал на рыбалку. Соблазнял барбекю на свежем воздухе. И намекал еще, что нужно серьезно поговорить о чем-то важном.

А он что? Он сморщил нос и спрашивает:

— До понедельника подождет?

Тот подумал и кивнул.

— Вот и ладно. Поговорим в понедельник. А рыбалка… Это, конечно, хорошо, но друзей обидеть не могу…

А что-то о нем друзья говорили тут — перед этими серьезными парнями из страшной комиссии по заполнению вакансий на нарах? Даже не подошли ни к нему, ни к Саше, хотя она тут же подалась им навстречу и бровями заиграла, вопросительно их вскидывая. Не поддались ни на какие знаки внимания. Тут же улизнули к себе, начав сразу же шептаться.

Оно и понятно, своя рубашка ближе к телу, кто же спорит.

— Марин Антон Степанович? — вопросительно поверх стильных очочков глянул на него Борис — высокий, плотного телосложения с вполне определившимся пузцом. — Тридцати четырех лет от роду… Мы с вами почти ровесники!

Почему он этому порадовался, непонятно, но Антону улыбнулся искренне и с теплом. Прием, может, у него такой был? Он приветлив и улыбчив. Леонид строг и пасмурен. Вот, мол, господа, вам на выбор — выбирайте для откровений, кого пожелаете.

— Нам с Леонидом по тридцать три, — зачем-то сообщил Борис, снова улыбнулся и тут же задал вопрос: — В каких отношениях вы пребывали с погибшей? Алла Сергеевна Марина… Кажется, она ваша жена?

— Бывшая, — поправил тут же Антон. — Мы разведены.

— Давно?

— Чуть больше двух лет.

— Понятно… — улыбчивый Борис вдруг нахмурился. — А в отношениях-то каких пребывали, так ведь и не ответили?

— Да ни в каких. Не было у нас отношений. — Антон пожал плечами, которые тоже болели, будто он всю ночь атлантом где-то подрабатывал.

— Не контактировали, стало быть? — уточнил Леонид и начал писать что-то слева направо левой рукой. — Не созванивались? Не встречались выпить кофе и…

— Не встречались, не созванивались, не пили кофе и вообще вместе не пили.

— А вот вчера, по слухам и по показаниям свидетелей, вы вместе с ней сильно надрались, — ввернул Борис и подмигнул ему заговорщически. — Вспыхнула былая страсть, а, Антон Степанович?

— С какой стати? — промямлил он, поняв, что наговорили перед ним все, прошедшие через эту парочку, предостаточно. — Не было никакой страсти. Да и она не одна приехала. У нее давно уже роман с Сергеем, фамилии не знаю, извините.

— Это мы узнаем, — пообещал с улыбкой Борис, перебивая его. — Так на тот момент, когда вы напились, ее спутник давно уехал. Отбыл в неизвестном направлении, поругавшись перед этим со своей спутницей, ныне погибшей. Господа Рогулины стали свидетелями их ссоры. Бурное, говорят, было объяснение. Так что скажете, Антон Степанович, по этому поводу?

— Был повод, вот и напились, — пожал он плечами. — А ругалась Алла с Сергеем или нет, не слышал.

— А что за повод собрал вас тут всех вместе? — промямлил вдруг Леонид.

— Пятнадцать лет со дня знакомства моих друзей, они теперь семья, — пробормотал он.

И тут же перепугался. А вдруг Ванька с Ленкой другую дату назвали — правильную? Они ведь семнадцать лет назад с небольшим познакомились, это точно знали они все — Антон, Саша и сами Снегиревы. Гостям была названа цифра пятнадцать лет. Вдруг они сказали правду?! Почему, когда на кухне разговаривали, не уточнили это, идиоты?!

— Пятнадцать лет со дня знакомства — это действительно повод для такого празднества, — произнес Леонид с сарказмом и добавил чуть тише: — В какую бы сторону деньгами ни сорить… Так вы начали приставать к своей бывшей жене до того, как уехал ее знакомый, или уже после?

— Я?! Начал приставать?! — У него получилось изобразить удивление. — Никто ни к кому не приставал.

— Допустим, — согласно покивал Борис и, как председательствующий, опрокинул графин над стаканом, забулькал водой, выпил потом, отдышался. — Но у вас получилось снова увлечь ее, снова ею увлечься.

— Да? — Он вяло пожал плечами. — Вы так это видите?

— Не мы, дорогой вы наш Антон Степанович, не мы, а друзья ваши так увидели.

— Выдумки! — фыркнул он и вдруг снова поежился от боли во всем теле.

Он вот тут сидит, отвечает на всякие — на его взгляд — ненужные вопросы, а Алла тем временем уже мертва. И нашли ее со страшной петлей вокруг шеи.

— Выдумки, — повторил он, заставив себя отвлечься от скорбных мыслей, успеет еще, нагорюется. — Просто танцевали, и все.

— Но танцевали очень откровенно, скажу я вам. — Леонид задвигал губами, складывая их в тонкую брезгливую линию. — Раздевались!

— И что? Дурачились просто.

— Ага, дурачась, потащили ее в спальню, — начал перечислять Леонид, загибая пальцы. — Дурачась, она отвергла вас, захлопнув перед вашим носом дверь. И вы потом, дурачась, поставили синяк своему другу, когда он начал вас оттаскивать от двери спальни, где укрылась ваша бывшая жена. Как вам это?

Что он мог сказать, если ничего из рассказанного не помнил?! Не помнил своих действий, не помнил чувств, что двигали им. Двигал им какой-то злобный кураж, вот он и вытворял, не заботясь о последствиях.

— Что скажете нам, Антон Степанович? — вклинился с вопросом Борис, поигрывая стаканом и рассматривая его для чего-то на свет. — Да и еще не скажете нам, где ваш ремень?

Вот оно, началось! Надоело следователям, или кто там они были, ходить вокруг да около, взяли в кольцо и теперь уже не выпустят.

— Свой ремень я стащил с себя, когда танцевал. Сами сказали, что мы раздевались, вот и… — он подвигал лопатками, стараясь избавиться от тупой ноющей боли между ними. — Ремень снял тут вот, когда начал раздеваться. Швырнул куда-то в сторону и тут же забыл о нем. Штаны снять не успел, остановили.

Кажется, так велела ему говорить Саша?

— Стало быть, свой ремень вы сняли в момент танца и оставили в гостиной. Там же он и оставался, когда вы пошли наверх следом за погибшей?

— Стало быть, так, — покивал он. — И доступ к нему имелся у каждого из присутствующих.

— Это вы к чему клоните?

И эти двое, выворачивающие ему теперь стонущую душу наизнанку, уставились на него глазами, полными детского, наивного непонимания. Сочли, наверное, что он проговорился. А вот нате вам, выкусите, господа! Он понемногу уже начал соображать, даже сквозь болезненную ломку у него сделать это получилось.

— Я клоню к тому, что мне уже сообщили, что Аллу кто-то задушил моим ремнем. И не надо тут… — он вздохнул, приложил руку к груди. — Ребята, мы же тут все свои собрались, на закрытой территории. С утра весь дом гудит как улей. Что же вы думали, что я не знал, что Алла погибла?

— Все свои, говорите?! — сузил противные водянистые глазки Леонид. — Теплая, дружная компания, так? Кто же тогда из этих милых людей ее задушил? Да с такой силой и жестокостью, что ремень не сразу удалось снять с распухшей шеи. У кого же из ваших своих имелся мотив для такого жестокого убийства? У вас он, кстати, имелся, это точно.

— Да ну! — с нервной насмешкой отозвался Антон. — И какой мотив у меня был?

— Ревность!

— Не смешите меня, господа, — фыркнул он как можно убедительнее. — Ревновать ее у меня было время. Мы два года в разводе. Все давно прошло. К тому же у меня имеется один очень важный и, несомненно, оправдывающий меня аргумент.

— Да и какой же? — Эти двое стремительно переглянулись.

— Алла захлопнула перед моим носом дверь, так?

— Ну!

— С какой тогда стати ей ее передо мной потом открывать? Дверь не выломали, заметьте. Не вышибли пинком. Ее она открыла кому-то сама!

— И кому же? — в замешательстве откликнулся Борис, принявшись ерошить волосы на затылке.

Видимо, такой сообразительности от самого главного подозреваемого он не ожидал.

— Она открыла убийце, это ясно. А кому?.. Я не знаю. Не мне — это точно.

В этот момент он сам уверовал в то, что говорил. И то, что Алла была человеком настроения, которое у нее менялось, как погода в туманном Альбионе, у него напрочь выскочило из головы. Он просто сумел себя убедить в том, что она ему после шума возле ее двери не открыла бы. И очень надеялся, что эти двое проникнутся его убежденностью.

А иначе как? Иначе просто жить невозможно. Он же…

Он же не мог ее убить на самом деле!

— Ладно, Антон Степанович, мы поняли вашу точку зрения, — снова начал излучать дружелюбие Борис и даже водички предложил, Антон отказался. — Признаюсь честно, что аргумент ваш так себе — на слабую троечку. Она могла потом передумать и впустить вас. Ваши друзья рассказали нам, каким погибшая была неуравновешенным человеком. Так что…

— Так что, если бы не показания вашей любовницы, вас вывели бы сегодня отсюда в наручниках, — со странным мстительным удовлетворением обронил Леонид, что-то подчеркивая или зачеркивая в своих записях левой рукой.

Антон из осторожности промолчал, не зная попросту, кого сейчас имел в виду этот плюгавый милиционер.

Сашу? Владу?

Саша не могла сказать, что они любовники, потому что это было неправдой и все об этом знали и потому что это было противно, противоестественно так говорить. Даже во имя его спасения!

Влада?

Та могла намекнуть на что-то такое, просыпался же он с ней как будто в одной постели. Но какие показания она могла дать в его пользу?! Он вчера обидел ее, она сильно оскорбилась, ударила его. Исключалась же, по идее, помощь с ее стороны. Что она могла сказать? И если это не она, то кто тогда назвал себя его любовницей?

— Что скажете? — вдруг пристал к нему въедливый Леонид, нацелив авторучку на чистую страницу в своем блокноте.

— По поводу?

— По поводу ее слов?

— А я что знаю, о чем она говорила?! — Он покрутил головой, усмехнувшись, и тут же начал блефовать по-черному. — С ней ведь никогда нельзя быть ни в чем уверенным заранее. Очень… Очень интересный человечек.

А в голове стучало и перекатывалось тяжелыми горячими валунами: кто, кто же она — эта доброхотка, назвавшаяся его любовницей? И что сказала?

— Да полно вам, Антон Степанович, скромничать-то, — снова обнажил безупречные зубы улыбчивый Борис. — Влада Витальна сказала, что минувшую ночь провела с вами в одной постели. Что накладывала всю ночь вам на голову компрессы. Не сомкнула глаз и потому настоятельно рекомендовала вас исключить из списка подозреваемых, поскольку из комнаты вы не выходили. Просто не могли по причине сильного алкогольного опьянения. Так что…

— Так что? — вскинулся он с вызовом. — Могу быть свободен?

— Пока можете. Но из города настоятельно советую не уезжать.

— А в город-то хоть для начала въехать можно? — решил он немного поострить, поняв, что никто его сейчас арестовывать не станет, что Владка вдруг с чего-то решила его спасти, состряпав на скорую руку ему алиби.

Хотя…

А может, она и не врала, а? Может, и правда всю ночь провела рядом с ним, накладывая ему на лоб влажное полотенце? А под утро просто взяла и ушла? Или Ленкин вой ее напугал, она и ушла из его спальни?

С ней ведь никогда нельзя быть ни в чем уверенным заранее. Очень… Очень интересный человечек.

Нашел он ее в той самой спальне, в которой не так давно его разбудил страшный крик и топот.

Влада сидела, неестественно выпрямившись, на краешке кровати — больше садиться было не на что. И, сцепив пальцы рук в замок не коленках, смотрела в одну точку. Точнее, куда-то в стену, на которой висело зеркало.

— Привет, — буркнул он, прикрывая за собой дверь. — А где все, не знаешь? Что-то прошелся по дому, везде пусто? Машин половины нет. Что, всех отпустили и они поспешили уехать?

— А тебя? — не шевельнувшись и не посмотрев в его сторону, спросила Влада. — А тебя отпустили?

Сейчас волосы ее были распущены по плечам, никакой глупой прически, напоминающей заячьи уши. Никакого макияжа. И в легком лиловом свитере и джинсах она даже показалась ему привлекательной.

Честно никакой неприязни в душе. Ничего, кроме легкой досады оттого, что он теперь вроде как ее должник.

— Меня отпустили, — вздохнул он и нехотя присел рядом с ней на кровати.

— Почему отпустили, сказали? — продолжала настырно допрашивать его она.

— Сказали, — поморщился Антон.

Понял, конечно, понял, куда она клонит, не дурак же совсем.

— И что скажешь? — Влада повернула к нему напряженное лицо, в котором он не нашел для себя ничего, способного вызвать обожание.

Обычное женское лицо: глаза, нос, рот. Все будто бы правильное, симметричное, не громоздкое, но…

Но не нравилась она ему, хоть тресни!

Алла вчера и изможденной выглядела, и сильно осунувшейся, а он все равно готов был пойти за ней на край света. И даже возмущаться начал, и весьма активно, когда она его вытолкнула из спальни.

— А что я должен сказать? — удивился Антон, подумал немного, нехотя обронил: — Ну, спасибо тебе большое.

— За что? — продолжала она настаивать на уточнениях.

— За то, что не дала мне умереть, что компрессы всю ночь на голову мне накладывала. Что не бросила одного и все такое. И…

— И все такое, — перебила она его с нажимом и кивнула. — На самом деле все было не так, Антоша.

— А как было?

Он насторожился. Это еще что за сюрприз?! Саша предупреждала его вчера, когда он еще был способен трезво мыслить и помнить что-то, что с Владой шутки плохи. Что нельзя ее обижать. Он вчера ее обидел. Сегодня она вдруг по воле непонятной прихоти взяла ему и помогла, сняв с него подозрения.

Но что-то тут было не так. Как-то смотрела она на него нехорошо. С особым каким-то значением, совершенно непонятным ему.

— А как было, Влада?

Он сделал над собой усилие и дотронулся до ее локтя. И она вдруг как-то вся обмякла, ослабла и начала заваливаться в его сторону. Положила голову ему на плечо. Что еще за новости?! Ее волосы тут же полезли ему в нос, начали щекотать щеку, он начал злиться и только хотел ее отодвинуть, как она произнесла слабым, срывающимся на тревожный шепот, голосом:

— Я соврала им, Антошенька. Соврала все от первого до последнего слова!

— То есть?! — Он опешил.

Как-то так уже уверовал в то, что он непричастен к смерти Аллы. Что ему не за что казнить себя.

Одно — чувствовать боль от страшной потери. Он уже знал, что это такое. Думал, что никогда уже это не повторится. Повторилось, и много страшнее. Но думать-то об этом пока было некогда.

Ведь совсем другое — чувствовать себя причастным к тому, что утрата эта совершилась.

Чувство вины от невозможности все вспомнить, липкий страх от осознания, что все это может лежать на твоей совести, пока не давали хода никаким другим мыслям.

Все другое — недоступное чужому глазу — должно было произойти потом.

Он уедет из этого дома, вернется к себе, запрет за собой дверь и уж там-то даст волю своему горю.

Так он думал, когда переступал порог гостиной, где его с нетерпением дожидались Леонид и Борис. Выходил оттуда с несколько иным настроением.

Он не виноват ни в чем? Кажется, да. И Влада вон свидетельствует. И сам, подумав, решил, что Алла не пустила бы его к себе в спальню.

И тут вдруг снова все меняется? Нет, он так не договаривался.

— О чем ты соврала, ну! — Он схватил ее за плечи и тряхнул. — Говори немедленно!

— Не кричи. — Ее губы, вполне обычные женские губы, в которых он никогда не находил никакой прелести, задрожали. — Я не была в твоей спальне. Не входила сюда ни вечером, ни ночью, ни утром. Но всем, всем я сказала, что ночевала у тебя. И все поверили!

— Всем-всем, это кому?

Снова страшно застучало в голове и обдало омерзительным липким потом.

Он мог, да? Он мог это сделать?! Не может быть! Ну не может же быть такое!!!

— Всем! — повторила Влада и вдруг дотронулась до его щеки. — Рогулиным, Логиновым, Снегиревым, следователям. Все поверили.

— Почему?

Нежное движение ее пальцев по его щеке бесило так, что еще минута, и он точно взорвется. И наорет на эту дуру, решившую обмануть следствие и всех его друзей.

А ему что, от этого лучше, что ли?! Обманывала бы тогда и его, все равно он ничего не помнил. Зачем, зачем она ему призналась в том, что соврала?!

— Все поверили, потому что никто не видел тебя после того, как Ваня оттащил тебя и уложил на кровать.

— А тебя?

— И меня не видели. Я заперлась у себя в спальне и проплакала всю ночь.

— А что так?

Зачем спросил? Зачем? Ему же плевать было на ее слезы, на ее горе. У него своего теперь невпроворот.

— Мне было больно от того, как ты с ней… Это выглядело очень вульгарно и…

— Может, это ты ее и убила? — Неожиданная, конечно, мысль, но она тоже имела право на существование. И он озвучил ее сегодня не раз. — А что? Алла всегда была тебе как гвоздь в одном месте. Ты всегда ей завидовала и…

— Ты повторяешься, Антон. — Она словно заиндевела, побелев до синевы, губы едва шевелились. — Я все это слышала уже вчера. Я не убивала Аллу.

— А кто ее убил? Кто? — И еще одна мысль пришла тут же ему в болевшую нещадно голову. — Слушай, ты же сказала, что не спала всю ночь. Ну там что-то такое, ревела или что-то там…

— И?!

— Ты должна была слышать, кто входил к ней в спальню! Ваши двери рядом, Влада! Ты не могла не слышать!

— Может быть, — левый край ее рта многозначительно дернулся. — А может, и нет. Но сейчас дело не в этом, Антоша.

— А в чем?

— В том, что я ради твоего спасения соврала следователям. — Она посмотрела ему в глаза с неприятным вызовом. — И ты теперь мне должен.

— И что я должен? Кажется, я уже поблагодарил тебя.

Прозвучало слишком небрежно. Нельзя было так с ней. Надо было, надо было сделать над собой усилие и хотя бы улыбнуться с признательностью.

— Это слишком мало, мой милый.

Ее пальцы вновь потянулись к его щеке, он отпрянул. И вот после этого ее голос и манеры стали много жестче и много неприятнее.

— Пока все проходило в форме беседы. Протокола никто не вел. Я специально уточнила. — Она собственнически уложила ему на затылок пятерню, сжала и потянула его голову на себя, продолжая говорить: — Я спасла тебя, сотворив тебе стопроцентное алиби. Теперь ты вне подозрений, дорогой. Но ничто не мешает мне поменять мои показания уже под протокол. Расплачусь, скажу, что была не в себе. Что испугалась за тебя. Им уже доложили, что я всю жизнь бегаю за тобой, как кошка. Так что мои действия находят объяснения. Ты понял меня?

— Что я должен понять?

Он будто одеревенел и от слов ее, и от прикосновений. И еще глаза…

Глаза вгрызались в его душу, потрошили ее, рассматривали и знали все, что там в ней творилось.

Да, он трусил! Отчаянно мелко трусил. Ненавидел себя за слабость, но поделать ничего не мог.

— Я повторяю, Антоша. — Влада неприятно улыбнулась, пододвигаясь к нему ближе. — Я соврала ради тебя, ради нас двоих. Но если нас двоих не состоится, то я с легкостью изменю свои показания, и ты сядешь в тюрьму. Надолго!

— Нас двоих? Не состоится? Ты что имеешь в виду?!

Грязная мелкая шантажистка! Сейчас он презирал ее с такой силой, как не презирал никогда прежде. Она предлагает ему сделку! В обмен на свою ложь она требует от него взаимности! Понял он не сразу, но понял.

Она что, очумела совсем, да?! Считает его способным на подобное?!

— Ты должен на мне жениться, милый, — продолжила она совершенно без тени стыда.

— Что я должен?

Он попытался отпрянуть, но ее руки вдруг оказались очень сильными и жесткими. Они держали его за плечи, не позволяя шевельнуться. Глаза, всегда казавшиеся ему бесцветными, потемнели, смотрели требовательно.

Влада ждала ответа. И она была почти уверена в словах, которых прождала слишком много лет.

Конец ознакомительного фрагмента.