Тормози, приехали! Русский менталитет на немецкой кухне

Галина Хэндус

Ира Кирова выходит замуж за немца в Германии. О событиях новой жизни она делится с удовольствием. И если у Шекспира весь мир – театр, а люди в нем актеры, то ее девиз: даешь каждому актеру по русской душе.Непонятным образом Ирину заносит в одну реальность с Иосифом Сталиным. Да, с тем самым. За два дня общения они успевают удивить друг друга. Сталин – секретами, Ирина – событиями после его смерти.Развлекательная книга с элементами истории написана для твоего удовольствия, Читатель!

Глава 3. По-родственному

Машина быстро мчится в сторону Франкфурта-на-Майне. В пятницу на автобанах суета, но пробки начинаются после обеда. К концу рабочей недели все торопятся — кто домой, кто к маме на блины или к сосискам с пивом. С утра автобан дышит спокойно — фуры развозят товары, частные машины спешат по рабочим или личным делам. Мы с Ханнесом за рулем с раннего утра. Большой поток машин только греет моторы, рычит в предвкушении скорого отдыха, ждет обеденного часа, чтобы разом ринуться к выходным. А нам все равно, не боимся мы ни волка, ни совы! Спокойствие — основа жизни без инфаркта.

Мимо проносятся полуголые леса с остатками листвы на ветвях, до сантиметра размеченные съезды, большие или скромные автостоянки с запахом крепкого кофе. Но сейчас не до приятных ароматов. Заляпанное свежей кредитной задолженностью БМВ несет нас в гости. Я честно отсидела за рулем первые сто километров пути, теперь очередь Ханнеса. Все согласно устной семейной договоренности. При пересменке в придорожном кафе я могла бы с устатку хлебнуть шампанского, но не хлебнула — в дороге, кроме капучино, ничего больше не пьется. Ханнесу тоже достался глоток кофе: ему за руль. Дорога дальняя, гладкая, дождь закончился, душа на месте.

В виде исключения мы посвятили путешествию к родственникам не один, а два дня. Мария-Луиза дожила до преклонных девяноста лет. Давно стала заговариваться, не узнает сыновей, не может себя обслуживать. Старший сын Фриц Фердинанд никак не хочет расставаться с мамой, но и его долготерпению пришел конец. Не так просто ухаживать за тяжело больным человеком двадцать четыре часа в сутки. Даже если этот человек — горячо любимая мама. В течение последних лет братец Фру по телефону обсуждал с Ханнесом варианты — в какой из домов для престарелых определить маму. С кем еще обсуждать, как не с единственным близким родственником? Впрочем, обсуждать — не совсем верно. Он ставил брата в известность о многочисленных вояжах и следом озвучивал личное мнение. Фриц Фердинанд ездил и осматривал пансионаты для пожилых то один, то, в зависимости от настроения и погоды — с мамой. Мама выражала мнение об увиденном скупо: ей как-то все равно. Она жила в своем мире, где ей было сытно, спокойно, не надо ни волноваться, ни переживать, ни принимать решения. Главное — родное лицо рядом.

В каждом пансионате Фрицу с мамой устраивали короткую или долгую экскурсию, показывали комнаты, подсобные помещения, рассказывали о самом лучшем сервисе, иногда знакомили с персоналом, приглашали в столовую к недорогому обеду. Гость с маменькой внимательно выслушивал информацию, важно кивал головой, затем величественно удалялся для раздумий, обещая позвонить. В основном, не звонил. То район города, где располагался приют, недостаточно зеленый, то услуги дорогие, то далеко от дома — дорога-то денег сто́ит. Там же, где нравилось, недалеко и цена сносная — места были все заняты.

Суета вокруг приюта обошлась Фрицу дорого: пришлось перейти на сокращенный рабочий день. Он, конечно, потерял в деньгах, зато о мамином будущем забот поубавилось. После многомесячной суеты мамин радетель определился с выбором и записался на очередь в три дома престарелых.

Бог тоже любит троицу.

Каждый месяц Фриц Фердинанд прилежно звонил или приезжал справиться, как продвигается очередь. Со временем интерес к двум приютам отпал по разным причинам. Остался третий и единственный. В него Фриц вцепился бульдожьей хваткой. Персонал приюта нервно посматривал на часы, когда будущая жиличка с сыном задерживались: они привыкли видеть их еженедельно в одно и то же время. Пунктуальность — мать их немецкого порядка. Интонация — по настроению.

Очередь для новой пациентки подошла относительно быстро: не прошло и трех лет. День заселения обозначился долгожданным телефонным звонком. Необходимые документы лежали вместе с носильными вещами в огромной сумке вторую неделю и ждали субботы. В этот день мы должны проводить Марию-Луизу на ее последнюю станцию в жизни. Она не сознавала важность переезда, но из четырех человек трое хорошо понимали, что после пансионата старушка попадет прямо на кладбище. Что ж, человек смертен. Старый человек смертен без вариантов. В девяносто с лишком лет боль прощания с жизнью незаметно притупляется или вообще растворяется в забытье.

Братья задумали устроить маме последние пышные посиделки. По-немецки этот акт дословно называется праздник прощания. Возражать я в данном случае не смела — праздник, так праздник. Традиции забывать не след. Делали это братья, скорее для себя, а не для нее. Лично я не очень понимала, что можно праздничного и пышного устроить человеку, плохо понимающему, что вообще происходит вокруг, не знающего, какое время года на дворе и кто она такая. Все равно их решение приняла с радостью. Свекровь я не то чтобы без оглядки люблю, но отношусь к ней сердечно, как и она относилась ко мне. Пока была в памяти. Так почему бы напоследок не посидеть всем вместе за общим столом, не вспомнить прошлые, памятные времена? И даже если свекровь не очень ясно воспринимает жизнь вокруг, тепло близких людей точно дойдет до ее сердца — в этом я уверена.

Мария-Луиза — добрый человек. Но, как говорится, хороший человек — не профессия. Мое личное мнение: лучше уж жить худо-бедно без профессии и хорошего образования, зато никому никогда не делать ни зла, ни гадостей и не ждать их от других. Именно так и прожила Мария-Луиза — беззлобная простая женщина. Никакой профессии она не получила, вела жизнь домашней хозяйки в подаренном не бедным отцом доме и за широкой спиной хорошо зарабатывающего мужа. После его преждевременной смерти она безбедно существует на большую вдовью пенсию.

Странно играет с людьми судьба.

На мой взгляд, всю жизнь работающей женщины, Мария-Луиза, по большому счету, ни к чему не приспособленная ничемушка. Слово ничемушка — собственного изобретения. Расшифровывать не буду, и так понятно: мы-то люди образованные и с руками. Так вот, моя свекровь-ничемушка готовить не умела, разогревала супы из магазинных банок и ни одного путного пирога за всю жизнь не испекла. Как-то однажды Ханнес признался, отведав первый раз мой пирог с рыбой:

— Я бы один его весь съел, жаль, больше не входит. Подожду, пока провалится, может, дальше смогу есть. Как вспомню мамины горелки из духовки, перемешанные с несолеными кусками сырой картошки, после твоего пирога плакать от счастья хочется.

— Чего ж не плачешь? — не удержалась я от ехидства: комплименты муж выдает скуповато и в основном по выходным, для мотивации на кухне.

— Если заплáчу, кто пирог доедать будет? Нет уж, лучше вкусно кушать, чем слезы лить. О счастье и с полным ртом думать можно, а слезу виртуально пустить…

Сад обихаживала свекровь как-то бестолково. Деревья насажены абы как, кустарники засунуты в такие места, где им точно не место: рядом с поленницей дров на заднем дворе; у калитки, где о них приходится спотыкаться; у гаража, где выхлопные газы. Желания есть крыжовник и смородину с этих кустов у меня лично никогда не возникало. Что ж, чем богаты, тем и рады. Цветочки она высаживала всегда по сезону, но тоже беспорядочно, без особого умения и вкуса. Братец Фру покупал цветочную рассаду в горшочках на блошином рынке, как обычно. Выбирал всегда только то, что подешевле, а лучше на распродаже. Ну да ладно, в каждой избушке свои погремушки.

О том, чтобы сшить детишками штанишки, себе передник или ночнушку — речь в семье мужа даже не шла. Швейная машинка в доме имелась, модный лет пятьдесят назад «Зингер» с педалью для ног. Модно — значит, нужно. Чтобы как у всех. Но машинка десятки лет сиротливым монстром на литых металлических ногах стояла в углу. В последние годы ее прикрыли толстой вязаной салфеткой, приобретенной по случаю тоже на блошином рынке. Сверху поставили вазочку с искусственными цветами — вроде дизайна. Выбросить нужную вещь у братца Фру рука не поднялась, хотя пользоваться швейной машинкой не умел в семье никто.

Я свой талант пошить что-нибудь несложное тщательно скрываю. Зачем вешать себе на шею лишнюю головную боль? Отзывчивая русская душа — само собой, но и, как учит немецкий менталитет, о бренном теле думать надо. Признаться — значит взвалить себе на шею две непосильные задачи. Или придется получить железного монстра в качестве щедрого подарка к Рождеству в нашу квартиру, заставленную и без того ненужной старой мебелью. Или, еще хуже, — в каждый свой приезд перешивать старые платья на похудевшую свекровь, ушивать брюки деверю, подрубать обтерхавшиеся кухонные полотенца, простыни, скатерти. Братец Фру ненавидит что-то выбрасывать — это у них семейное. Пусть простыня протрется вначале до дыр величиной с лежачую спину — вот тогда можно купить новую. На следующие тридцать лет.

Ну уж нет, моя русская душа рванья в домашнем хозяйстве не приемлет. В случае со швейной машинкой широта души быстро сузилась до размеров здорового женского прагматизма. Слава богу, не во времена перестройки живем, когда на бананы только по телевизору любовались, а очередь за молоком в четыре утра занимали. С меня достаточно, что перед любым застольем я одна стою на кухне и готовлю на четверых первое, второе и третье. Шитье — дело добровольное. Хочу — говорю про швейные умелые ручки, хочу — молчу. Молчание — золото, неглупые люди знают.

***

В этот раз я ехала на встречу с родственниками с легким сердцем. Мне предстояло готовить на наш квартет в последний раз. Чтобы уж совсем облегчить себе работу, я заранее накрутила маленьких фрикаделек из фарша индейки и приготовила овощи для домашней лапши. Сварить ее недолго, подготовка муторная. На второе немецкую семью ждал сюрприз русской кухни — блинчики с начинкой из мясного фарша с тыквой. С блинчиками я провозилась накануне весь вечер, их оставалось только чуть обжарить. Со сладким заморачиваться не стали. В четверг муж купил коробку специальных конфет для мамы — она многие годы болеет диабетом, а для нас — три увесистых пирожных с разными кремами. Самыми кремастыми, какие смог найти. Все. К празднику готовы.

С приподнятым настроением мы подъехали к родительскому дому. Тормози, Ханнес — приехали! Машина конем встала перед домом. Калитка не заперта, на пороге уже стоит Фриц Фердинанд и помахивает пучком сена. При виде меня он быстро вытянул руки вперед отталкивающим жестом, еще живей натянул на нос маску — это ее я приняла за пучок сена.

— Никаких контактов, коронавирус, боюсь заразиться… — глухо донеслось из-под маски.

— А у тебя маска с каким запахом? — лучшая защита от глупости — нападение. Шутить я любила и решила вытащить деверя из толстого панциря, в который он вечно прятался. — Я ношу с запахом варенья, чтобы не забыть, как оно пахнет. Твой братец сметает варенье на раз, мне мало что остается, а так хоть понюхать…

— Ты дели банку на две части, на одной пиши свое имя, на другой — его. Попробуй. Ханнес всегда любил сладкое, так что, если хочешь сохранить конфеты или варенье — прячь от него подальше.

Фриц Фердинанд бубнит в своем репертуаре. Шуток он не понимает, приходится пробиваться к его сознанию через толщу скучных объяснений, чтобы достигнуть хоть чуточку понимания. Что ж, сам напросился.

— Так ты предлагаешь нам еще один холодильник купить? Не пойдет: дорого, места мало и вообще лишняя покупка. Может, свой подаришь, раз мама уезжает?

Фриц от такого дикого предположения — подарить что-то свое — слегка обалдел, сделал шаг назад, и мы мимо него проскользнули в дом. По дороге он попытался прояснить обстановку:

— Мне самому холодильник нужен.

— Нужен, так нужен, обойдемся. Не буду есть сладкое — сяду на морковную диету. Муж морковь не ест, пусть завидует.

Беззлобное пикирование могло и дальше продолжаться — люблю пошутить над Фрицем. Он, правда, мои подначки принимает за чистую монету. Его круг общения ограничивался всю жизнь только мамой и ее подругами-ровестницами. Перед молодыми женщинами он пасует, а с моим русским менталитетом вообще бороться не может. При виде меня у него перехватывает дыхание, он боком отползает в сторону и бормочет сплошные глупости. Хорошо он себя чувствует только вдвоем с мамой. Или один. Правда, один он бывает только в редких командировках, но года три назад и от них отказался — из-за мамы и приближающейся пенсии. Мама требует ухода, старенькая все же. А из-за пенсии Фрицу горевать не стоит: он ее давно заработал, и сокращение рабочих часов на десять в месяц на ней не отразится. Иначе шиш бы сократился. На приходящую прислугу он не надеется, да и платить неохота, так что сам, все сам. Оно дешевле.

Как обычно, свекровь нас не узнала, хотя приветливо кивнула головой и протянула руку для приветствия. Руку мы пожали, целоваться через маску не стали. Сыновья остались с матерью, а меня с сумками отправили на кухню. Но тут же следом влетел братец Фру. Он, видимо, опасался, что я слишком много воды израсходую на суп.

— Что ж здесь так холодно? Отопление не работает? Да ты маску-то сними, мы не заразные и с заразными не общались. И вообще, зараза к заразе не пристанет, не боись, — я зябко пожимала плечами под теплой кофтой и выгружала продукты.

— Ты что? Пришла вторая волна вируса, даже дома нужно всего опасаться, — братец Фру осторожно снял маску, сунул в карман, — отопление работает плохо, батареи старые — зачем их лишний раз напрягать? Если система сломается, ее менять надо, а это дорого. Дом все равно скоро продавать придется, так что лишний раз тратиться неэкономно и глупо. Ты ведь готовить будешь, от газа кухня нагреется, не замерзнешь. В гостиной я сейчас зажгу камин, и там потеплеет. Подожди, еще вспотеешь.

— Ни в одном немецком доме я за двадцать лет жизни в Германии не вспотела от холода, а ты доэкономишься до воспаления легких. На дворе октябрь, не лето, неужели себя не жалко? Маму бы пожалел, она у тебя в трех кофтах сидит, как кочан капусты, шевельнуться не может, — фраза про газ вывела меня из равновесия. Готовить я люблю если уж не в комфортных условиях и в хорошей посуде, так хоть не при уличной предзимней температуре. За свекровь в этот момент даже порадовалась — в пансионате наверняка теплей и светлей, не то, что в родном доме.

— А себя мне жалко, — продолжил Фриц. — Я купил на прошлой неделе на распродаже одеяло с подогревом. Сейчас оно у мамы, завтра я его заберу себе, так что не простужусь.

Настроение от общения с Фрицем без присутствия мужа у меня быстро портилось. Ведь брат не тупой же. Работает в техническом отделе фирмы «Сименс», раньше часто летал на переговоры в Корею, свободно говорит на английском. В технических вопросах разбирается прекрасно, иначе не посылали бы в заграничные командировки. Но почему на бытовом уровне и при общении вне службы его мозги перемыкает?

Вообще для меня какая-то загадка, почему браться такие разные. Родители одни и те же, родня без тяжелого колониального наследия, дети выросли на одном горшке, но Ханнес весь в папашу пошел, и внешне, и внутренне, а Фриц — копия мамы, вместе с характером и привычками. Не сказать, что он недалекий или ограниченный. Брат знает все цены на рынке, помнит, где и когда распродажи, где на блошином рынке что по дешевке купить можно, на каком виде транспорта и в какое время года выгодней ездить, в какие дни в каких домах для престарелых можно дешево покушать, когда и на сколько повышают электроэнергию и много еще всякой ерунды, связанной с ценами и экономией бюджета. С другой стороны, зарабатывает он очень даже прилично, у мамы большая пенсия, кредитов нет, дом оплачен, на женщин не тратится, вредных привычек нет, в еде не гурман, хобби отсутствуют. И да, он не аутист, вполне даже здоровый мужчина. Немного чугунный, с прокисшей тормозной жидкостью в голове. Бывают экземпляры похуже, ладно, хоть такой родственник попался. Наверное, родители тоже где-то на распродаже его приобрели. Уцененного. По дешевке.

— Фриц, тебе Ханнес звонил и просил сливочное масло купить — блинчики на нем обжарить. Где оно?

— Зачем масло? У нас почти полная упаковка маргарина — я два месяца назад купил.

— Ты что, ведро маргарина купил, если вы за два месяца съесть не можете? — гормоны злости начали во мне постепенно подниматься, а настроение портиться. — Неужели так трудно купить пачку масла за полтора евро, если брат попросил? Я бы тебе даже два евро назад отдала, не переживай. Блин, знала бы, с собой привезла…

— Фриц, тебя мама спрашивает, не пойму, что ей нужно, — позвал брата Ханнес. — У нее руки ледяные, очень холодно в гостиной. Пойду, дров принесу, пора камин затопить, а то мы тут сами вирус производить начнем, — супруг, скорее всего, услышал окончание нашего разговора и решил вмешаться. Он знал, что больше десяти минут я не выношу занудство брата даже при наличии у меня рюкзака с шутками и вагона положительных эмоций. Приятно, что муж поспешил на помощь. На сердце отлегло, угроза надвигающегося семейного скандальчика шмыгнула под старенькую газовую печь и затихла. Фриц Фердинанд молча достал из холодильника пластмассовое ведерко маргарина, так же молча поставил его на стол и пошел с братом за дровами на двор. Наверняка боялся, что тот выберет неправильные поленья.

Через час нос щекотал запах человеческого жилья. Тепло от камина из гостиной просочилось в кухню, а отсюда назад понеслись приятные запахи мясного супчика с зеленью и поджаренных блинчиков. Пока я парилась на кухне, мужчины растопили камин и начали сервировать стол. Вернее, сервировал Фриц на правах хозяина дома. Мария-Луиза, как королева, сидела в большом кресле около камина и безучастно смотрела на огонь. Маску с нее сын так и не снял ввиду опасности заражения. Гарантии Ханнеса, что мы оба здоровы, не убедили брата — он очень переживал за здоровье мамы. Две кофты пришлось снять — руки мамы потеплели, но улыбку или отсутствие ее из-за маски видно не было.

Ради гостей и торжественности момента Фриц водрузил на стол бабушкин сервиз. Он был когда-то красивым и дорогим. Сейчас позолота на краях тарелок слегка облезла, две из них явно покрыты пылью, одна с трещиной. Непорядок!

Конец ознакомительного фрагмента.