Ты и я

Галина Шишкова

Юношеская любовь… Она, наверное, одинакова во все времена. В этой книге вы перенесётесь на шестьдесят лет назад и попадёте в мир школьной жизни с её переживаниями, радостями и поиском жизненного пути. В мир настоящей дружбы и любви, которые пройдут через всю жизнь и никогда не угаснут.

Пролог

Всё началось с чердака. Только не думайте, что сейчас на свет появятся какие-то старинные документы и карты, начнётся поиск сокровищ или это начало какой-нибудь детективной истории. Нет, речь пойдёт о любви. Кого эта тема не интересует, не стоит тратить время на дальнейшее прочтение страниц.

Итак, всё началось с чердака. Я, Мария Александровна Черкасова, через несколько дней буду отмечать свой семидесятипятилетний юбилей. Соберётся много гостей, которые приедут на нашу дачу, построенную в конце шестидесятых годов прошлого столетия ещё моими родителями недалеко от Москвы. Милый сердцу дом, старый сад, старый чердак. И зачем я туда полезла? А решила я приготовить для гостей плов. Настоящий плов из баранины! Меня научили его варить в Средней Азии, когда я ездила туда в командировки ещё во времена Советского Союза. Плов я готовила редко, а теперь захотела тряхнуть стариной. И вспомнила, что несколько лет назад мы забросили чугунный казан на чердак за ненадобностью. Купила я его в той же Средней Азии, уже давно.

Не могу сказать, что я воодушевилась мыслью забираться куда-то наверх. Там было так много хлама, что надежда найти казан была мала. Я поднялась по скрипучей лестнице с фонарём в руке, так как электричество на чердаке отсутствовало, и попала в такую старину, что даже захотелось немного посидеть в старом ненужном кресле, стоявшем в углу. На нём стопкой лежали какие-то старые книги.

Казан я нашла сразу — мы его недалеко засунули, он находился рядом с лестницей; а вот книгами я заинтересовалась. Что там, интересно, было сложено? Можно будет взять почитать. Всё было покрыто толстым слоем пыли, и я не сразу обратила внимание на какой-то пакет, завёрнутый в старую газету и перетянутый бечёвкой. Прихватила и его вместе с двумя книгами и казаном; потом разберусь. Пока я передвигалась по чердаку, поднялось такое облако пыли, что поскорее ретировалась. Как бы аллергия не началась!

Я не сразу вскрыла пакет. Положила его вместе с книгами в сторонку, а сама занялась казаном — нужно было хорошенько его почистить и отмыть. И только потом развернула старую газету. В свёртке были две толстые тетради в коленкоровом переплёте, явно старые и потрёпанные, какие-то письма и разрозненные листки с записями. Я сразу узнала их. Боже мой! Это же старые дневники и письма из далёкого прошлого. Из шестидесятых годов. Я помню: начала писать дневник в пятнадцать лет, в девятом классе, а закончила, уже когда поступила в институт. Сколько же лет я не видела этих бумаг! Я и забыла, что они существуют. Думаю, моя мама, когда я вышла замуж, завернула их в газету, отвезла на дачу и закинула на чердак. Нечего было этим бумагам делать в новой моей жизни. Как же я теперь была ей благодарна, что она сохранила их, а не выбросила! Вернуться в то старое время, снова ощутить этот неповторимый запах детства и юности и летать, летать, летать! Мне не терпелось заглянуть туда поскорее: что же там, в них?

Первая толстая тетрадь — стихи. Половину тетради занимают стихи разных поэтов. Переписывала сюда всё, что мне нравилось. Вторая половина — мои собственные. Очень интересно будет почитать, что там я сочиняла в пятнадцать лет. Может, некоторые даже понравятся? Но это позже, ведь тут меня ждёт что-то ещё неизвестное и таинственное.

Вторая толстая тетрадь и разрозненные листочки — это мои дневники. Вот этим нужно заняться поплотнее, не спеша, интересно ведь снова повстречаться с давно забытым! Прочла я всё залпом, не получилось медленно читать, и внутри поднялась такая нежность к прошлому, к детству, так захотелось не просто спрятать эти записи и забыть, а написать об этом целую книгу. Ведь прошлое нельзя забывать! Может, кому-нибудь будет интересно узнать, как мы жили шестьдесят лет назад, какими были школьниками, как постепенно взрослели. Не знаю, получится ли из этого что-нибудь стоящее, но моим школьным друзьям и родным, думаю, будет интересно прочитать. А там, глядишь, и другие заинтересуются.

А пока вступление. С пяти лет я с родителями жила в подмосковном городе Балашихе. Учиться пошла в 1955 году в школу рядом с нашим домом, а после четвёртого класса нас перевели в только что построенную новую школу, и мы проучились там до конца одиннадцатого класса. Балашиха в те времена была заводским и фабричным рабочим городом и территориально разделялась на три части: Балашиха-1, Балашиха-2, Балашиха-3. Сейчас это огромный город, который так разросся, что примыкает к Москве, а тогда он был намного меньше и до Москвы от Балашихи нужно было проехать около двадцати пяти километров. Я жила в Третьей Балашихе. Первая и Третья Балашихи почти примыкали друг к другу и выходили на шоссе, разделяясь речкой Пехоркой. Вторая же Балашиха располагалась за ними, в глубине от магистрали. Между Второй и Третьей Балашихами вклинивался мыс леса, а я жила как раз на окраине Третьей, где сразу за нашим домом этот лес начинался и уходил вглубь от шоссе на многие километры. До Москвы можно было добираться на электричке от конечной станции во Второй Балашихе до Курского вокзала в Москве, а также на автобусе, который проезжал по нашей части города целых три остановки, а затем через Балашиху-2 и Балашиху-1 выезжал на шоссе Энтузиастов и ехал в Москву к метро «Измайловский парк» (теперь эта станция метро называется «Партизанская»). В царское время это было не шоссе, а Владимирская дорога или Владимирский тракт, по нему в Сибирь отправляли каторжников и ссыльных; позже — Московско-Нижегородское шоссе. В 1922 году начальный участок дороги переименовали в шоссе Энтузиастов в память о борцах за светлое будущее, которые шли по Владимирскому тракту в далёкую ссылку.

В центре Третьей Балашихи на площади размещались большой клуб с кинотеатром и школа, в которой я проучилась с первого по четвёртый класс; за ней был стадион с катком зимой, а за стадионом, уже в лесу, находились несколько озёр. В самом ближайшем от нас мы любили купаться летом. Берега озера были заболочены, поэтому пляжа никакого не было, а был громадный деревянный настил с кабинками для переодевания и сходнями в воду.

От площади шла прямая центральная улица, которая сначала называлась Сталинской, а потом была переименована в Октябрьскую. Это была наша главная пешеходная улица, по которой любила прогуливаться местная молодёжь. Сколько свиданий здесь было назначено, сколько произошло разных знакомств! Параллельно ей с двух сторон шли две другие улицы — Комсомольская и Пушкинская. Я жила в самом начале Комсомольской, недалеко от клуба, стадиона и озера, в двухэтажном доме; как я уже говорила, на окраине. Вокруг нашего дома в этой части города были только двухэтажные дома, поэтому клуб, находившийся недалеко от нас, казался громадным. Школа наша, в которой я проучилась до одиннадцатого класса, стояла в противоположном конце улицы. Недалеко от школы располагался огромный Балашихинский машиностроительный завод имени 40-летия Октября, на котором ученики старших классов проходили производственную практику два раза в неделю.

Деление Балашихи было не только территориальным. Ребята тоже разбивались на три больших клана, и влезать в дела друг друга было не принято. Везде были свои лидеры; просто так приезжать из одной части Балашихи в другую и болтаться без дела было непросто. Конечно, были какие-то пересечения и договорённости, но в общем все три Балашихи жили своей жизнью. На девчонок это не распространялось, перемещайся как хочешь. Тем не менее в нашей школе учились ребята, которые жили во Второй Балашихе; и, наоборот, кто-то, кто жил в Третьей Балашихе, ездил учиться во Вторую.

Вот краткое описание общей обстановки к тому времени, когда начинаются записи в моём дневнике.

А теперь про меня и моих друзей. С самого первого дня учёбы в школе мы были «Б» классом и оставались им до одиннадцатого, хотя и перешли из одной школы в другую. Те, кто учился в «А» классе, изучали немецкий язык, а наш класс «Б» учил английский. Самым большим другом был мой одноклассник и сосед по дому Петька Дергач, его семья жила как раз над нами. Дружили мы класса с четвёртого, когда его родители получили квартиру на втором этаже нашего двухэтажного дома; я же жила на первом. Понимали мы друг друга с полуслова. Нам нравились одни и те же книги, мы любили театр, любили пофилософствовать о жизни, не скрывали друг от друга ничего. Телефонов в доме не было, и мы перестукивались по трубе, которая проходила через комнаты.

В пятом классе увлекались детективами. Помню одну книжку под названием «Грозовой перевал». Это книга не Эмилии Бронте, английской писательницы девятнадцатого века, а какого-то нашего советского автора, книга про шпионов. В ней главный шпион зашифровывал сведения с помощью специального картонного квадрата, разбитого на мелкие квадраты; в некоторых из них были вырезаны отверстия. Этот квадрат накладывался на лист бумаги, и туда можно было вписывать буквы или части слов. Потом квадрат поворачивался на девяносто градусов, отверстия перемещались, в них снова вписывались буквы или слоги; затем поворот ещё на девяносто градусов. И так четыре раза, пока весь квадрат не заполнялся буквами.

Прочесть и понять текст без основного шаблона с отверстиями было невозможно. Мы с Петькой так увлеклись, что сами научились создавать такие квадраты и писали друг другу зашифрованные записки. Потом к нам присоединились другие ребята из класса и мы все только и занимались тем, что посылали друг другу загадочные письма, которые не мог бы прочесть посторонний человек.

Потом появилась книга «Тарантул». Автора я, конечно, не помню, но сюжет! В блокадный Ленинград должен проникнуть шпион, и двум ребятам, брату и сестре, удаётся его схватить. Книга была толстой и необыкновенно интересной. После этого мы с Петькой решили стать разведчиками.

Сам Петя дружил ещё с тремя ребятами из нашего класса — Володей Некрасовым, Игорем Малеевым и Витей Зиновьевым (Зиновичем, так мы его звали), который в восьмом классе пришёл учиться к нам и присоединился к компании Петьки. Я их за глаза называла «мушкетёрами»; правда, они этого не знали. Лидером у них был Игорь Малеев, самый серьёзный и уверенный парень в нашем классе. Володька Некрасов и Петька Дергач вечно что-нибудь придумывали. Витя, очень спокойный и молчаливый, был немного в тени, но добавлял разнообразие в эту разношёрстную по характерам четвёрку друзей. В их компанию я постепенно стала плотно входить только в десятом классе; до этого я дружила только с Петькой и Володей, который жил рядом, в соседнем доме. Наверное, тут немаловажную роль сыграл сам Петя, а может ещё что-то, мне неведомое, и в одиннадцатом классе они внезапно прониклись ко мне большой симпатией и уважением.

Думаю, дело было вот в чём. Иду я как-то домой и вижу, что на лавочке у подъезда сидят все четверо и пилят напильником какую-то металлическую пластину. Снизу ребята подложили газетку, чтобы на неё сыпались опилки.

— Что это вы тут делаете?

— Ты можешь сходить в аптеку и купить марганцовку? — спросил Петька.

— А ты сам? — У Пети отец был заведующим аптекой. — Тебе проще всего.

— Мне он не даст.

Я поняла, что дело тут секретное. Отправилась в аптеку и попала как раз в лапы отца Пети.

— А зачем тебе марганцовка?

— Горло болит, хочу пополоскать ею. — Я сделала невинное лицо.

— Обманываешь. — Он хитро посмотрел на меня.

Я удивилась:

— А для чего ещё она нужна?

Мой вид был таким наивным и простодушным, что отец Петьки выдал мне марганцовку, но долго провожал задумчивым взглядом.

И что вы думаете, для чего она была нужна? Ребята изготовили какую-то смесь, которая должна была взрываться. И мы, здоровенные семнадцатилетние лбы, отправились в лес эту смесь взрывать. Ну ладно ребята, но я-то, я-то! Великовозрастная девица! С восторгом потащилась с ними в лес, благо он был рядом с домом. Мальчишки заложили заряд, мы залегли за кустами метрах в двадцати. Уже не помню, как они его подожгли, но взрыв получился. Ура! Все были удовлетворены. Больше интереса к этому занятию не проявляли.

Но меня ребята зауважали, после этого я влилась в их компанию полноправным членом. Девчонки из класса ревновали — мальчишки входили в лучшую часть мужского коллектива. Если вечеринки устраивались у Пети или Игоря, я всегда присутствовала на них, меня приглашать было не нужно.

В одиннадцатом классе мы впятером ездили в Москву в какое-нибудь кафе-мороженое, у нас было несколько таких любимых мест. Почему-то других девчонок не звали. До чего же мне было лестно и приятно сидеть в кафе, а потом прогуливаться по улице Горького, теперь Тверской, или по Новому Арбату в окружении таких великолепных ребят! Самое главное, они вовсе не относились ко мне как к «своему парню», что часто бывает в такой ситуации. Нет! Я всей кожей чувствовала, что они в такие моменты просто восхищаются, что с ними вместе прогуливается такая прекрасная девушка. И никто из них в меня влюблён не был, по крайней мере я на это надеялась. Меня вполне устраивало, что они мои друзья.

Самой большой моей подружкой была Лена Степанова. Дружили мы, по-моему, с четвёртого класса, когда она с родителями приехала в наш город. Ленка всегда пыталась верховодить, и её раздражало, что это не всегда получалось. Но жили мы душа в душу, если не считать небольших дурацких ссор неизвестно из-за чего. Я росла «гадким утёнком»: очень долго оставалась худеньким невзрачным подростком, когда девчонки нашего класса уже начали формироваться в девушек. Только к концу восьмого класса что-то произошло в моём организме и я стала догонять подружек. Но вот это чувство длительного несовершенства навсегда, наверное, осталось в глубинах подсознания, из-за чего я в отношениях с противоположным полом часто испытывала чувство неуверенности. И чтобы скрыть и перебороть это, я замечательно играла роль то неприступности, то безразличия, то какого-то высокомерия. С возрастом всё, конечно, прошло, но в школьные годы мне это часто мешало жить. Я очень просто общалась с ребятами, к которым относилась по-дружески или равнодушно, но не дай бог, если хоть чуть-чуть задеты чувства!

У нас с Ленкой были длинные косы, что в шестидесятые годы было совсем не модно. А так хотелось выглядеть красивыми! Я долго уговаривала маму разрешить отрезать косу. Мама, конечно, сопротивлялась: такая роскошная длинная коса, такая красота! Ленка тоже уговаривала свою маму. Наконец мы получили разрешение сделать модную стрижку сразу по окончании экзаменов, которые мы должны были сдавать после восьмого класса.

И вот этот день наступил. Мы поехали в Москву на Ленинский проспект — там находилась какая-то знаменитая парикмахерская, которую нам посоветовали знающие девчонки. Долго сидели в очереди, народу было много, так как парикмахерская пользовалась большой популярностью. Но когда дело дошло до нас, мастера наотрез отказались отрезать нам косы. Оказывается, у них вышло постановление: только в присутствии родителей. Уже было несколько скандалов по этому поводу, и работники решили подстраховаться.

Сколько мы их ни упрашивали, они ни в какую! Уныло побрели мы по Ленинскому проспекту, ни на что не надеясь. Около метро увидели небольшую парикмахерскую, совсем невзрачную, и от отчаяния решили заглянуть туда. В салоне посетителей не было, мы были единственными. Робко уселись в кресла, думая, что вот сейчас снова выгонят. Неожиданно для нас никто ничего не спросил. Я вытащила небольшой журнальчик причёсок, который моя мама привезла из ФРГ (она часто бывала там в командировках, поэтому у меня дома всегда были какие-то знаменитые немецкие модные журналы и каталоги). Мы уже давно выбрали с Ленкой из него себе причёски и теперь показывали мастерам. У девушек загорелись глаза: такие журналы в Москве нужно было ещё поискать. Постригли они нас прекрасно, сделали укладки такие, как в журнале. Косы осторожно сложили, чтобы волосы не спутались, ведь из них можно будет потом сделать прекрасный шиньон. Я так была довольна, что подарила своему мастеру немецкий журнал; а мама привезёт другой.

Мы шли по улице, ветер раздувал волосы, и мы считали себя самыми красивыми на свете девушками. Пятнадцать лет! Только начало жизни! Проходящие мимо ребята оглядывались на нас, но мы были независимы и неприступны. Вот оно, счастье!

Лиза Чайкина… Дружим всю жизнь, с первого класса. Подруга и вроде бы не подруга, а всю жизнь стремились стать близкими. Так много связано с ней по жизни, а совсем главными друг другу так и не стали. В первом классе мы сидели за одной партой. Это было глубочайшей ошибкой нашей учительницы — посадить нас вместе. Двух таких хохотушек и выдумщиц, какими были мы, нужно было ещё поискать. Что называется, покажи пальчик, и мы зайдёмся от смеха. Придумщицы! Сочинили историю о какой-то Хрюшатине. До сих пор мы с ней так и не разобрались, кто это был: то ли толстая тётка, похожая на свинку-хрюшку, то ли настоящая хрюшка, одетая в женское платье; скорее всего, второе. Мы ещё представляли её в шляпке и с зонтиком. С ней всегда происходили всякие смешные истории, и мы просто заливались хохотом, придумывая их. А жалко, что ни одного рассказика о ней мы не записали, в памяти они не сохранились.

В третьем классе я прочла книгу Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Меня до того поразила карта придуманного главным героем острова-страны под названием Швамбрания, что я просто заболела идеей тоже создать собственный остров-страну. На большом листе ватмана нарисовала карту, написала названия рек, городов, гор и прочего, что можно было расположить на карте. После прочтения «Чёрной стрелы» Стивенсона я уже имела какое-то понятие о войне Алой и Белой Розы в Англии, поэтому назвала свою страну Алой Розой. Лиза тоже нарисовала карту и назвала свою страну Белой Розой. Мы привлекли ещё двух девчонок из четвёртого класса — они жили рядом со мной, я с ними дружила, мы вместе ходили в танцевальный кружок; у нас получилось уже целое сообщество. Я решила устроить «дипломатический приём». Мама испекла сладкий пирог и уехала на работу, а мы зазвали ещё одного мальчишку из нашего класса, Серёжку Данильца, он согласился тоже сделать карту и придумать страну. В Серёжку в те времена была влюблена половина девчонок нашего третьего класса, мы с Лизой тоже. Я уже не помню, выполнил ли он своё обещание или ему просто захотелось поучаствовать в наших проделках, но он с удовольствием изображал из себя правителя государства и поедал мамин пирог.

В четвёртом классе мы с Лизой создали оперетту. Я сочиняла тексты арий, музыку брали из классики или эстрадных песен, Лиза придумывала сюжет. Там было что-то о двух служанках, которые сбегают от злых хозяек и пускаются во всякие приключения. Помню, самой первой была ария хозяйки, которая ругает свою служанку, на музыку Глинки «Славься» из оперы «Иван Сусанин».

В пятом классе мы с Лизой как-то отдалились, я подружилась с Ленкой Степановой, а Лиза — с Верой Перовой, и уже потом к ним присоединились Маша Левченко и Рита Светлова. Они почти одновременно пришли к нам в восьмом классе, вместе с Серёжей Леоновым; так девчонки и стали дружить вчетвером. Правда, это не повлияло на наши с Лизой отношения. Как были хохотушками, так и остались! Помню, сидим в кабинете физики на уроке в десятом классе, наша учительница Валентина Александровна, дородная женщина, ходит по классу в новых белых, на толстеньких каблучках сапожках. Сапожки красивые, и я бы не обратила на них внимания, если бы Лиза вдруг не шепнула: «Смотри, как будто поросячьи копытца». Со спокойствием было покончено. Мы с ней тряслись от хохота, вытирая под столом слёзы, пока нас Валентина Александровна не выставила из класса. Мы с Лизой дружили и дружим всю жизнь. Сейчас, конечно, встречаемся реже, а в молодости часто ходили на выставки и концерты. Однажды в Доме композиторов шёл какой-то камерный концерт, выступал певец, он был альбинос, с совершенно белыми волосами и ресницами. Пел он очень хорошо, но немножко смешно поднимал и поворачивал голову. Я это заметила и заставила себя не обращать внимания, чтобы не засмеяться, но тут всё испортила Лиза — она наклонилась ко мне и шепнула: «Как петушок!» И вот в зале, где все тихо и внимательно слушают, где невозможно встать и выйти из середины ряда, две серьёзные молодые женщины, прилично одетые и на вид вполне интеллектуальные, начинают сотрясаться от беззвучного хохота, не зная, куда деться. У меня даже живот заболел от смеха. Нет, вместе нам находиться в общественных местах нельзя!

Вера Перова, подруга Лизы с младших классов, — умница, спокойная, рассудительная, с ней всегда можно было поговорить о наболевшем, она поможет советом. Несколько лет, по-моему с шестого по восьмой класс, она прожила с родителями в Германии — её отец был военным, потом вернулась, снова попала к нам и снова стала дружить с Лизой.

Рита Светлова — её фамилия совершенно точно отражает её образ и характер. Более доброго и участливого человека на земле нужно было ещё поискать. Просто свет в окошке! Её любили все, иногда подшучивали над ней: она была немного простодушна, но как же тепло всегда было рядом с ней!

Маша Левченко; пожалуй, у меня не хватит эпитетов, чтобы её описать. Это оазис среди наших девчонок, вечно что-то придумывающих, суматошных и мчащихся куда-то вперёд. Необыкновенно женственная; не могу сказать, что красавица, но очень симпатичная. Ей и не нужно было быть красавицей — она притягивала к себе именно своей женственностью. Никогда не повышала тона, говорила тихим приятным голосом, но всегда в точку. В одиннадцатом классе расцвела, и не у одного мальчишки забилось сердце при виде неё.

Следующая близкая мне компания из нашего класса состояла из трёх девчонок. Они дружили с самого детства, чуть ли не с детского садика: Татьяна Баринова, Татьяна Леонтьева, Света Осокина. Баринова — это несомненный лидер, очень решительная. Прекрасная певунья, часто на вечерах выступала одна с песнями; мы же, все остальные, больше пели хором. Я просидела с ней два года за одной партой — в десятом и одиннадцатом классах. Энергии у неё невпроворот; если нужно что-то отстаивать в жизни — это она. Света Осокина была под стать ей — конечно, не такой лидер, но всегда стояла плечом к плечу с Татьяной, если нужно за что-то бороться. И Татьяна Леонтьева — молчаливая, спокойная, «вещь в себе». Молчит, молчит, но если скажет, то это и будет самое верное решение, которого все ищут.

А вот троица наших мальчишек: Саша Петров, Саша Грачёв и Ромка Орлов. Тоже друзья с первого класса, жили рядом, в соседних домах; ребята, которые явно выделялись из общей массы школы. В седьмом классе организовали с ещё двумя старшеклассниками ансамбль; великолепно играли, когда в школе устраивали танцы. Они были, как теперь говорят, западниками. Тогда такого термина не было, всё западное было запрещено, но это не мешало Сашке Грачёву где-то доставать пластинки или магнитофонные записи всех современных западных групп и певцов. Ребята разучивали самые модные иностранные хиты и радовали нас на всех школьных вечерах. Молодцы! Лидер — спокойный Саша Петров, высокий красивый парень, немного медлительный; прежде чем что-нибудь сказать, подумает. Добрейшая душа Саша Грачёв, хулиганистый скептик Ромка Орлов.

В шестом классе, в те давние времена, в начале шестидесятых годов, мы, девчонки, ещё не знали, что такое колготки или рейтузы, носили тёплые чулки, которые пристёгивались к так называемому поясу с резинками. А зимой, чтобы ничего не отморозить, под юбки надевали толстые байковые с начёсом коротенькие штаны. И вот однажды сижу я за партой, идёт перемена, рядом стоит Света Огурцова, дородная девочка (она потом, после шестого класса, перешла в другую школу), и разговаривает с кем-то. Сзади подкрадывается Ромка Орлов, прижимает ко рту палец, показывает мне: мол, молчи, — и вытаскивает из кармана огромную английскую булавку, пристраивается около Светки и начинает втыкать ей сзади эту булавку. Светка стоит разговаривает, ничего не замечает. Даже я заинтересовалась. Ромка втыкает дальше — ноль внимания. Он удивлённо смотрит на меня и продолжает втыкать булавку Светке в заднее место. Никакой реакции. Булавка уже вся вошла, а ничего не происходит. Ромка удручённо вытаскивает её и уходит. Я расхохоталась, а Светка так и не поняла, почему я смеюсь. Бедный Ромка! Он не знал, какие толстые штанишки мы носили!

В десятом классе сформировалась ещё одна группа из четырёх ребят: Серёжа Леонов, Сева Раскин, Миша Львов и Витя Савельев. Сева учился с нами с первого класса, достаточно саркастичный и с тонким чувством юмора парень. Играл на гитаре, мы часто собирались у него на вечеринки в старших классах, его родители не возражали. Серёжа Леонов пришёл к нам в восьмом классе — приехал из Германии, где служил его отец. Они сразу с Севой подружились и стали неразлучны. Миша Львов и Витя Савельев перешли к нам в десятом классе из «В» класса. Этот класс был сформирован за год до этого из учеников восьмилетней школы после её окончания.

Я рассказала здесь пока только о тех ребятах моего класса, о которых пойдёт речь в записях и которые будут играть какую-то роль в моей жизни. Про остальных буду рассказывать в повествовании по мере того, как они будут появляться на страницах дневника. Это не только ученики нашего класса, но и ребята из других школ. Но и те, о которых я уже немного рассказала, — это, конечно, не весь наш класс. Он был большим, тридцать человек; кто-то приходил, потом, проучившись несколько лет, уходил, кто-то оставался. Дружили все; я не знала в жизни больше такого необыкновенного класса, как наш, мне очень повезло. Каждый из нас считал себя личностью, а весь класс был таким монолитом, что даже учителя прислушивались к нашему мнению. Если мы что-то решили, спорить с нами было трудно. Конечно, таким монолитом мы стали не сразу. Просто то, что закладывалось в нас нашими учителями с самых первых дней учёбы в школе, постепенно давало свои ростки. Это соединяло и переплетало нас в единый канат, пожалуй, единого отношения к миру, несмотря на то что мы, конечно, все были разными и у всех по-разному сложилась жизнь. В один прекрасный момент мы окончили школу, но этот канат, сплетённый из стальных нитей, не давал нам расстаться и разойтись навсегда по миру в разные стороны. И сейчас, через много-много лет, хотя и не часто, но мы встречаемся и как будто возвращаемся в тот светлый мир детства и юности, который в наших душах так и не смог погаснуть. Мы никогда при встречах не обсуждали и не спрашивали друг у друга, кем мы стали, где работали; поверхностно знали что-то о семьях, детях, внуках. Нам это было не нужно. Не нужно было знать, чего каждый из нас достиг в жизни, а чего не достиг, как она сложилась у каждого; нам нужно было просто встретиться, обняться, узнать, что мы ещё живы, что мы помним друг о друге. Помним всё то, что пронесли с собой через всю жизнь.