Вспомнить нельзя забыть

Галина Щербакова, 2008

«Вспомнить нельзя, забыть» – повесть совершенно новая, непривычно жесткая и написанная с шокирующей прямотой. Будто бесхитростно взятый с чужой жизни слепок, история преодоления тяжелейшей физической и психологической травмы – изнасилования. История приобретенного мужества и красоты.

1

Он смотрел на нее со второй полки поезда Москва — Берлин. Как же неловко, неудобно она сидит, даже как-то криво, прижавшись лбом к стеклу вагона. Но как спокойны ее волосы, ровно стекающие от макушки. И как трогательна сама макушка, светлая и беззащитная. Он видит в потоке ее светло-каштановых волос тоненькие седые нитки. Когда (пять или уже шесть лет тому) он держал ее за голову в грязной, не приспособленной для боли «Скорой помощи», их не было. Его глаз ухватил тогда сразу все: неработающую, сломанную будто нарочно аппаратуру в машине, к которой он прижимался спиной, какие-то грязные мешки на полу, гнутые носилки с драным брезентом, а в его руках голова девчонки с такими слабенькими волосами и сгустком крови от удара, как он уже понимал, несмертельного.

Сейчас она поднимет голову и увидит его глаза.

— Как чисто, — говорит она, кивая на пробегающий пейзаж.

— Мы уже в Германии, — отвечает он. — Контраст всегда бросается в глаза. Ты давно смотришь?

— Как стало светать… У меня не получается спать в поезде. А была маленькая — укачивалась мгновенно. Мама еще шутила: «Вот бы нам самое дальнее следование, пока ты подрастешь и научишься спать». А подросла — все время поезд слушаю и подглядываю. Сегодня же подумала: ночью за окном бежит не расстояние. Бежит время. Оно черное и какое-то ватное. Быстрая вата — это смешно или противно?

— Теперь я понимаю, — улыбается он, — почему не люблю черных окон поезда. Не люблю вату.

— Доктор не может не любить вату. Ему без нее никак, — смеется она.

— О! — отвечает он. — Еще как!

Он спрыгивает вниз уже с зубной щеткой, мылом и полотенцем через плечо.

— А я уже давно умылась, — говорит она. — Все спали. Тихо. Никакой очереди. Умылась, как говорила бабушка, по-честному. До скрипа.

Ему же пришлось занять очередь. Но стоять не стал, вернулся, обхватил руками «чистую до скрипа» и стал шептать ей в волосы разные никакие слова, потому что народ за миллионы лет так и не придумал настоящих, чтобы сказать ей, что она для него — все, что у нее самая лучшая макушка в мире, что у счастья есть только одно имя — Оля, что он дурак, что тогда уехал, но какой же умный, что вернулся. И теперь он не отпустит ее одну ни в какую сторону, а через вату будущего времени они будут пробираться вдвоем. Ну не дурь ли? Хоть бы стихов по молодости навыучил, заслонил бы ими свое скудословие.

Она смотрит на него. В глазах ее слезы. «Ну какой же ты идиот! Разве этого ты хотел? Она не должна больше плакать в этой жизни никогда. А ты тупица, ты болван!»

— Я люблю тебя, Миш. Очень! Как бы я без тебя жила?

И они сидят обнявшись, забыв про очередь.