Фрактал. Осколки

Гарик ЗеБра, 2018

Эта книга посвящена достижению мечты автора стать известным нефтяником и каким невероятно сложным оказался этот путь. Он горел в вертолёте, пережил два покушения его первую любовь упрятали за решетку, а жена оставила его в самое тяжёлое время, банкротство и борьбу с коллекторами, нищету, попытку самоубийства и возрождение. И всегда он оставался человеком. Книга написана от первого лица и читается на одном дыхании. Содержит нецензурную брань.

Крыса, 1969 год

Когда то давно, в студенческом стройотряде, мы «тянули» в казахской степи ЛЭП — 220 кв. Все мы, хоть и были студентами, имели квалификацию «монтажник-высотник 3-го разряда». И всегда бросали жребий: кому подниматься на первую опору и на последнюю. На первую, потому что не было опыта и страшно сорваться вниз. На последнюю — страх сорваться от невнимательности и усталости. Ведь работали мы с шести утра до заката солнца, которое в летние месяцы уходило на покой после трудового дня почти в десять вечера.

И вот рыжему, вихрастому, зеленоглазому Димке по кличке «Оторва» выпала последняя опора. Он надел монтажный пояс, клетчатую кепку, под которую не умещалась вся его огненная шевелюра, и полез вверх. Пока продвигаешься вверх по конструкции, карабин не пристёгиваешь. Слишком часто надо повторять эту процедуру, а значит, муторно. Мы же считали себя профи! Нужен шик! Пристёгиваешься уже на верхотуре.

И вот «Оторва» сорвался с двадцатиметровой высоты. Но ему отчасти повезло. Пристёгнутый к монтажному поясу карабин, а значит и страховочная цепь, при падении зацепились за монтажный рельс, шедший параллельно земле на десятиметровой высоте. Рельс спружинил пару раз и скинул Димку практически на наши руки. Мы сгрудились в то время внизу и курили. И только дикий крик «Оторвы» вывел нас из оцепенения, и мы как-то смогли и ухитрились его поймать. Конечно, не в полной мере. Он пробил наши руки и прилично грохнулся о землю.

И вот он лежал без сознания, а мы стояли и смотрели на него с немым вопросом: «Жив или нет?» Наконец он открыл глаза, улыбнулся и медленно стащил кепку с мокрой головы. Наш рыжий Димон был абсолютно седой. Скорая увезла его в местную больницу.

Когда я через три дня получил разрешение его навестить, он, лежа в кровати, тихим голосом мне сказал: «Гарик, за эти мгновения вся моя жизнь, как мне показалось, стремглав, но в хронологическом порядке пролетела передо мной, начиная от песочницы и до момента падения».

С Димоном мы корешились ещё с учёбы в МВТУ им. Баумана. И вот сейчас, сидя в палате у его кровати, мы вспомнили эпизод из нашей стройотрядовской жизни. Развлечений в селе, где мы квартировали, практически не было. Каждый день, когда мы затемно приезжали с прокладки ЛЭП, после короткого ужина происходила одна и та же сцена. Мы вваливались в нашу комнату в бараке, где стояли двенадцать кроватей, и валились на них, в чём были. Свет выключать забывали. А поскольку нашей будущей профессией была работа в энергетике страны, кто-то из нас кричал: «Руби фазу!» И чей-то сапог летел в лампочку, болтавшуюся под потолком на проводе вместо люстры. Наутро, когда мы уезжали в степь на линию, кто-то из местного персонала вкручивал новую.

Мы работали втроём. Я, Димка и Стас. Стас был бурщиком. Точнее, он был водителем ГАЗ-3381, на котором был смонтирован бурильный агрегат АВБ-2М, выпускаемый заводом им. В. В. Воровского. Также он бурил нам лунки под бетонные пасынки, на которых устанавливалась опора ЛЭП.

Впервые я встретил его рано утром у рукомойников, которые висели рядами у нашего барака. Я вышел, как всегда в 5.30 утра, в трусах и с белым «вафельным» полотенцем на талии. Начал умываться и вдруг услышал осипший голос:

— Эй, студент! Ты лосьон «Утро» пил? А жидкость для ног пил, студент?

Я мотнул отрицательно головой.

— Сушит горло, студент. Сушит.

Этот алкаш, как выяснилось, только приехал и оказался нашим бурщиком. Стас был парень с «багажом». Он отмотал восьмилетний срок за разбойное нападение и теперь встал на путь исправления. На зоне у него было погоняло «Пуля».

Опора крепится на четыре бетонных пасынка типа ПТ-33–2 массой 250 кг. Мы их сами, вручную, грузили в грузовик, с которого их потом скидывали около опор на линии. При погрузке мы ужасно напрягались, и наши брезентовые штаны от робы лопались по шву на попе. Мы их обычно «сшивали» мягкой медной проволокой. Так и ходили. Деревенские девчонки не могли сдержать смеха, глядя на наш вид сзади, где было видно, в каких труселях ходит их хозяин.

И вот наш Стас поспорил с Димоном, что он съест живую крысу. Ставка — весь заработок Димона или его, в зависимости кто выиграет спор. Надо сказать, что за лето мы зарабатывали приличные бабки. Два сезона в степи — и первую модель жигулей ВАЗ-2101 можно было купить. Конечно, по госцене.

Ударили по рукам. Отловили крысу. Поместили в кастрюлю. Это оказалась Rattus norvegicus, самая крупная особь в России, или тогдашнем СССР. Наш экземпляр был размером 21 см, не считая хвоста. Практически тёмно-серая и очень упитанная. Собрался весь стройотряд. Все 42 человека образовали плотное кольцо, внутри которого стояла закрытая кастрюля с обедом для Стаса. Стали делать нешуточные ставки: съест или нет. Кастрюля подрагивала, и крышка дребезжала. Видимо, крысе было неуютно и жарко в замкнутом пространстве.

Стас разделся по пояс и сел на землю перед кастрюлей по-турецки, скрестив ноги. Он достал из сумки две бутылки «Солнцедара». Это было красное креплёное вино (18 град.) самого низкого качества, или попросту бормотуха. В то далёкое время оно разливалось в бывшие в употреблении бутылки из-под шампанского — «бэцманы». Выпускалось Геленджикским винзаводом, стоящим в посёлке Солнцедар на Тонком мысе близ Геленджика. Исходный алжирский виноматериал Мерло или Каберне танкерами доставляли в Новороссийск, и оттуда по винопроводу он перегонялся на местный винокомбинат. Правда, перед наливом танкеры очищали пропаркой и покрывали специальным пищевым лаком. Даже Вадим Ерофеев упоминает эту бормотуху в своей знаменитой поэме 1970 года «Москва — Петушки». Вино имело прозвища: «чернила», «огнетушитель», «клопомор», «средство от тараканов», «краска для заборов». Ходили шутки вроде: «Силачом слыву недаром — похмеляюсь “Солнцедаром”». Стоило пойло, даже по тем ценам, копейки — 1 р. 56 коп. Много людей ушли в иной мир после тёплого общения с «божественным напитком».

Стас ловко отбил горлышко у первой бутылки «Солнцедара» и, широко открыв рот и не соприкасаясь с ней губами, медленно и со знанием дела влил всё содержимое бормотухи в себя. Толпа замерла. Он ещё посидел минут пять, видимо собираясь с духом, или ждал действия напитка. На кону стояло практически полмашины. Тогда мы не знали иномарок. Да и «Жигули» оставались для большинства жителей великой страны СССР несбывшейся мечтой.

Стас осторожно приоткрыл крышку глубокой кастрюли, он знал, что крыса может оттуда выпрыгнуть. Из посудины показалась жуткая оскалившаяся ужасная морда зверька. Она запищала и одновременно жутко зашипела. Стас ловко схватил её левой рукой в строительной перчатке чуть пониже головы, как будто делал это ежедневно. Он смотрел на неё невидящими глазами, и мы практически все были уверены, что он этого никогда не сможет сделать.

Всё остальное произошло молниеносно: он зажал голову крысы между стенкой кастрюли и крышкой, со всего маху ударил правой рукой по крышке посудины. Раздался мерзкий хруст. Из раздробленной головы и пасти мерзкого грызуна брызнула тёмно-коричневая кровь и окропила его лицо. Недолго думая, Стас впился зубами в волосатый тёмно-серый хребет грызуна и рванул шкуру, срывая её с тушки. После нескольких попыток это ему удалось. Пот градом катил с него, грязные волосы прилипли к лицу, и в остекленевших округлившихся глазах его стоял ужас. Он запустил свои заскорузлые пальцы с грязными длинными ногтями в тушку, вырвал кишки и бросил на землю.

Многих стоящих вокруг стало тошнить, некоторых рвало, а кому-то из девочек стало дурно. Вокруг уже стоял гвалт, крики и оханье. Картина была, как из фильма ужасов. Тем временем почти озверевший Стас уже кромсал зубами мясо крысы, отрывая его от костей. Через пять минут всё было кончено. На пыльной земле лежал обглоданный скелет ужасного грызуна с раздробленной головой, его шкура, хвост и потроха. Рот «Пули», его лицо были в крови и слизи.

Он вскочил на ноги, отбежал за угол нашего барака, и его вырвало. Он отбил горлышко второй бутылки бормотухи, влил содержимое в себя, вытер руку о штаны и, засунув её глубоко себе в глотку, вызвал повторную рвоту. После этого медленно пошёл, качаясь, к жестяным рукомойникам, висящим на гвоздях, где мы обычно умывались. Долго мыл с хозяйственным мылом руки и лицо.

Вечером у него поднялась температура. Его знобило и трясло. Жутко болел живот. Директор сельсовета, где мы квартировали, дал машину, и в сопровождении местного врача Стаса отвезли за 80 км в городскую больницу.

Мы все были уверены, что больше его не увидим. Нам с Димоном дали нового бурщика, и время покатилось своим чередом. Но к концу лета, когда у нас была госприёмка нашего участка ЛЭП, он появился. Осунувшийся и сильно похудевший Стас сказал, что он сбежал из больницы, не долечившись, ведь его ждал выигрыш. Через три дня нам должны были выплачивать зарплату. К сожалению рыжего Димона, его место к кассе занял Стас по прозвищу «Пуля»…

А сам Димка умер в больнице на следующий день после моего посещения. Сердце его не выдержало. Всем отрядом мы провожали его в последний путь на железнодорожной станции. Димон лежал в цинковом гробу, седой, строгий и серьёзный. Путь был неблизкий. Родители его жили в Норильске. Мы оплатили всем отрядом траурные расходы. Гроб запаяли, и отправили малой скоростью нашего весельчака, любимца всего третьего курса, рыжего Димку, далеко на Север, в Норильск, к его родителям.

Воображаемый поворот «Калейдоскопа», и я уже в другом мире, будто машина времени мгновенно переместила меня на пару лет вперёд, в самое сладкое время моей жизни — учёбу в аспирантуре…