Кровавый апельсин

Гарриет Тайс, 2019

Заботливый муж, милая дочка, дорогой дом и блестящая карьера – у Элисон была идеальная жизнь. Теперь это всего лишь декорация, за которой скрываются грязь и боль. Элисон пьет до тошноты и беспамятства. Ее роман с коллегой больше похож на сексуальное насилие, чем на легкую интрижку. Она живет в мире коварных мужчин, которые готовы растоптать всех, кто встает у них на пути. Каждый день петля на шее затягивается все туже, и вскоре у Элисон останется только один выход…

Глава 4

Утром Карл готовит Матильде завтрак и собирает ее в школу. Раз не занята в суде, я собиралась отвезти ее сама, но Карл справляется так здорово, что мешать не хочется. Я спускаюсь на кухню выпить кофе.

— Если дашь мне телефон, я могу отвезти его в ремонт, — предлагает Карл. — Возле нашего медцентра есть мастерская.

Изображая беззаботность, я оцениваю риски. Я всегда была осторожна. Предельно осторожна. Сообщения, е-мейлы — все удалялось сразу после прочтения. Главное, вовремя предупредить Патрика.

— Если тебе нетрудно, было бы неплохо, — пожимаю плечами я.

— Трещину нужно убрать, пока не стало еще хуже. Новый телефон тебе покупать точно не захочется.

Я понимаю, что Карл прав, но ханжеский тон здорово раздражает. Раздражение стоит попридержать: Карл же услугу мне оказывает.

— Не забудь сделать резервную копию, а то мало ли что, — предупреждает Карл, садится и ждет, пока я копирую и откатываю данные, вытираю телефон и передаю ему.

— Спасибо, ты очень любезен.

Карл забирает телефон и уходит, Матильда торопливо обнимает меня и оправляется следом.

Едва за ними закрывается дверь, я звоню Патрику в контору, дабы перехватить его, прежде чем он позвонил мне на сотовый. Трубку берет Хлоя Сами, его младший партнер, и соединяет меня с ним.

— Я назначил встречу на завтра, — объявляет Патрик, не дав мне открыть рот.

— Записки я просмотрела. Ничего нового от обвинения нет? — холодно осведомляюсь я. О работе мне с ним говорить нетрудно.

— Пока нет. Но Мадлен нужно с тобой встретиться, вам нужно как-то наладить доверие.

— Ясно.

— Думаю, ты для ее дела подходишь идеально. Ты заставишь присяжных увидеть дело глазами Мадлен. Ты перетянешь их на свою сторону. С юридической точки зрения это непросто, но у тебя получается мастерски. — В Патрике говорит профессионал. Это объективная оценка, а не комплимент, но я аж подрагиваю от удовольствия. — Так, встреча завтра в два, — продолжает он. — В двенадцать жду тебя на вокзале Марилебон. Мадлен сейчас живет у сестры в Беконсфилде.

— Что же ты не сказал мне в пятницу, что будешь инструктировать меня по этому делу?

— Хотел сделать тебе сюрприз. Ладно, мне пора идти, — говорит он.

— Погоди, Патрик! Не звони мне сегодня на сотовый и не пиши, ладно? Он у меня не с собой.

— Мы же только что с тобой поговорили, зачем мне снова выходить на связь? — удивляется он и вешает трубку.

Обидно, конечно, но перезванивать я не стану. Выбросив мысли о Патрике из головы, я берусь за работу.

Понедельник проходит вместе с остатками похмелья и страхом. То есть страх почти проходит. Чувствительное место за правым зрачком напоминает о боли, которую я причинила себе, Тилли и Карлу. «Никогда так больше не поступлю», — думаю я, надеясь, что слова только звучат фальшиво. Я просматриваю бумаги, выделяю, подчеркиваю. Карл привозит Тилли домой, а я так и сижу в пижаме, поглощенная делом Мадлен Смит. В конце дня Карл возвращает мне сотовый, он как новенький.

Во вторник утром я выбираюсь из дома одетая и обутая, вокруг меня скачет Матильда. Когда я завожу ее в школу, против меня сплачиваются мамочки-фитняшки в спортивной экипировке. Качая головой, я отгоняю паранойю. Я улыбаюсь одной, машу другим, здороваюсь с проходящими мимо отцами. Мамочки улыбаются в ответ, потом наклоняют головы поближе друг к другу и снова давай шушукаться: «Явилась не запылилась! Ну надо же, в кои веки! Удосужилась-таки, а то вечно беднягу мужа гоняет». Нет, они не об этом говорят! Зачем им?

Матильда тянет меня за руку, и мы по лестнице спускается к ее классной комнате.

— Удачного дня, солнышко! — Я наклоняюсь и обнимаю Матильду.

— Ты заберешь меня?

— Сегодня тебя заберет папа, у меня встреча.

— Ладно, пока.

Матильда вешает куртку на крючок и направляется к подружкам. Я задерживаюсь и смотрю ей вслед. Девчонки улыбаются, потом теснятся, принимая Матильду в свой круг. Я машу ей, а когда она машет в ответ, быстро выхожу из школы и, опустив голову, пересекаю детскую площадку.

«Главное, Матильде в школе хорошо», — твердит Карл, когда я жалуюсь на других родителей. Потом добавляет: «Со мной они очень любезны». «Уж наверное», — думаю я, но никогда не озвучиваю. «Просто нужно больше стараться», — говорит Карл в завершение. Именно так он выразился сегодня утром, когда проверял Матильдин ранец и подписывал ей книгу для чтения. Я не спорила: вероятно, он прав. «Я заберу ее сегодня, — пообещал Карл. — Последний клиент у меня в два». Что же, мне одной заботой меньше.

Я успеваю как раз к отходу автобуса и устраиваюсь на сиденье между двумя колясками. У ног стоит мой черный портфель, а в нем записки по делу — фотографии и страницы показаний, касающихся злодеяния, в котором за ближайшие месяцы мне предстоит разобраться лучше, чем во всем остальном — в собственных мыслях, в своем браке, в своей материнской никчемности. Жду не дождусь.

Приехав в контору, я здороваюсь с секретарями и выкладываю записки по делу на стол. Усаживаюсь и невидящими глазами смотрю в окно. Пятнадцать лет я работала, чтобы получить свое первое «убийство». Начинала с заурядного — с нетрезвых водителей, с наркозависимых несунов, с воров-рецидивистов в аду Бэлемского суда по делам несовершеннолетних, с жалких педофилов, трясущихся над непристойными детскими фотографиями; с преступлений, катящихся по наклонной от беспомощных горемык к неисправимым, которых даже мне порой хотелось навсегда упечь в тюрьму. На каждом шагу встречались мне неадекватные родители, плодящие детей с неадекватной тягой к алкоголю и наркотикам, обездоленность и отчаяние которых порой выливается во что-то вроде «Отдай телефон! Да, свой гребаный телефон, не то мозги вышибу / ножом пырну / сброшу с моста прямо под поезд».

Одно из любимейших у меня последнее дело об ограблении, доставшееся мне лет десять назад. Слушалось дело в Ноттингеме, многочисленные обвиняемые называли друг друга шантажистами и в итоге получили по пять лет каждый. А вот адвокаты в том процессе подобрались классные — каждый вечер мы напивались в ближайшем к «Трэвелоджу»^[10] пабе.

Итак, Мадлен Смит. Я листаю документы, пока не нахожу газетные вырезки с сообщением об убийстве, вскользь упоминающие информационные ограничения: дело находится в производстве. В самой большой статье есть фотография Мадлен, худой блондинки с усталым лицом и запястьями в наручниках, которую ведут двое полицейских.

«Сорокачетырехлетняя Мадлен Смит арестована после того, как ее супруга Эдвина обнаружили зарезанным на супружеском ложе. Эдвин Смит был главой американской управляющей компании „Атера холдингс”. Полицию вызвала уборщица, прибывшая на работу в дом стоимостью 3,5 миллиона фунтов на территории лондонского района Клапем. Согласно источнику, подозреваемая была обнаружена на полу возле трупа мужа и задержанию не сопротивлялась. Трагедия глубоко потрясла соседей. „Она всегда была такой любезной и помогала проводить уличные праздники, которые мы устраиваем каждый год. Поверить не могу, что такое случилось“, — заявил местный житель, просивший не называть его имени».

Я делаю паузу и готовлю себе кофе на кофемашине эспрессо, которую подарила Карлу на прошлое Рождество. Он ни разу ее не использовал, повторяя, что капсулы это очень непрактично.

А вот какие факты в своей краткой сводке предоставило обвинение. В понедельник 17 сентября уборщица обнаруживает Эдвина Смита мертвым, а его жену Мадлен — сидящей на полу рядом с телом. К тому времени Эдвин был мертв около двенадцати часов, смерть наступила из-за кровопотери. На шее и на туловище найдено пятнадцать колотых ран, очевидно нанесенных Эдвину во сне, так как оборонительных повреждений нет, равно как и признаков того, что он пытался остановить атаку или отбиться. Рядом с телом Эдвина валяется двенадцатидюймовый поварской нож, лезвие которого соответствует вышеупомянутым ранам. Кровь убитого пропитывает кровать и половицы, протекает сквозь потолок гостиной этажом ниже. Одежда Мадлен тоже в крови.

Полиция и «скорая» приезжают без промедления, хотя медицинская помощь пострадавшему уже не требуется. Мадлен аресту не сопротивляется, воздерживается от комментариев как сразу, так и впоследствии. Изначально ее отправляют в женскую тюрьму Даунвью, но две недели назад суд принимает прошение освободить ее под залог, и с тех пор она живет у сестры в Беконсфилде в условиях жестких ограничений.

Видимо, мне стоит ждать показаний уборщицы, поли цейских, фельдшеров «скорой помощи», патологоанатома, соседа, который якобы слышал крики, доносящиеся из дома Смитов в ночь гибели Эдвина. Не сомневаюсь, рано или поздно обвинение их предоставит. Так, а чем три недели назад в воскресенье занималась я?

Мы вернулись домой после довольно удачных выходных у моря. По крайней мере, Матильда получила удовольствие, а вот мы с Карлом пререкались и спали на разных сторонах кровати, явно созданной для страстных любовных баталий, а не для жарких ссор из-за неисполненных обещаний.

К запискам Патрик приложил отчет о передвижениях Мадлен в те выходные. По ее словам, домой приезжал Джеймс, их четырнадцатилетний сын, обучающийся в школе-пансионе, и воскресенье они с Эдвином отвезли его на вокзал Лондонский мост, чтобы он сел в поезд и вернулся в школу к вечерней службе. Имя Джеймса также фигурирует в списке свидетелей обвинения, хотя показания он еще не давал.

Мадлен вкратце рассказала солиситорам о себе. Сорокачетырехлетняя, она родилась и выросла в Суррее. Ее отец — дипломат, и в детстве она много путешествовала. Она дипломированный бухгалтер, хотя уже много лет не работает. Матерью она стала в тридцать. Они с Эдвином прожили в счастливом браке почти двадцать лет. О роковой ночи ей сказать нечего. Совершенно нечего.

Приехав на вокзал, я замечаю Патрика раньше, чем он меня. Он стоит у стены, уткнувшись в телефон. При виде него сердце радостно трепещет, и я спотыкаюсь о свою же сумку на колесиках. Патрик отрывает взгляд от телефона и улыбается, по-настоящему, не только губами, но и глазами. Я смеюсь, радуясь тому, что мне рады, и на миг забываю, что мы с ним расстались. Когда приближаюсь вплотную, Патрик касается моей щеки. Я собираюсь поделиться с ним мыслями о деле, но звонит телефон, и он отворачивается, чтобы ответить. По пути на встречу с Мадлен мы почти не разговариваем, хотя Патрик, отвечающий на сообщения, то и дело касается моей ноги. Я заставляю себя отодвинуться: между нами все кончено. Сейчас Патрик, может, и любезен, но в пятницу любезен не был и во многих других случаях тоже.

Беконсфилд — милый спальный пригород, усеянный бутиками и гастробарами. На такси мы едем от вокзала к дому, где сейчас живет наша клиентка, и ждем у закрытых электроворот. Рядом с огромным домом сад кажется маленьким. Дома по соседству столь же огромные, новые, красивые.

Из-за двери выглядывает женщина и внимательно на нас смотрит. Очевидно, удовлетворившись увиденным, она исчезает в доме, и ворота медленно откры ваются. Хрустя гравием, мы идем к парадной двери.

Она распахивается, Патрик переступает порог и пожимает женщине руку:

— Рад встрече, Фрэнсин. Элисон, это Фрэнсин, сестра Мадлен.

Патрик отступает в сторону, и я пожимаю руку хозяйке. Пальцы у нее тонкие, рукопожатие крепкое. Фрэнсин жестом приглашает нас пройти в гостиную. Мадлен сидит там на диване, поджав под себя ноги, и поднимается навстречу нам.

Мадлен очень худая. Густые гладкие волосы блондированы, но корни отросли примерно на дюйм. На шее выпирают вены, на виске бьется жилка. Фрэнсин тоже худая, но более холеная, чем Мадлен: кожа и волосы у нее лоснятся. Фрэнсин нервничает, переступает с ноги на ногу, дергает полы кардигана. Рядом с ними я чувствую себя низкорослой, коренастой, эдакой крестьянкой, попавшей в дом к благородным. Обе сестры одеты в бежевое — в светло-коричневые брюки и серо-желтые кардиганы, явно кашемировые. У Мадлен изысканные украшения — бриллианты в ушах и на пальцах, а на безымянном — массивное кольцо вечности. Я кручу свои колечки из белого золота — помолвочное поворачиваю, чтобы спрятать крошечный бриллиантик, и он впивается мне в кожу.

— О тюрьме говорить не хочу. Это сущий кошмар. — Мадлен теребит кутикулу.

— Мы вытащили вас при первой же возможности, — деликатно напоминает Патрик.

С хрупкой Мадлен нужно разговаривать мягко, тщательно подбирая слова. Я не подозревала, что Патрик способен на такой тон.

— Могу я предложить вам чай? — спрашивает Фрэнсин.

— Да, пожалуйста, — киваю я. — С молоком, но без сахара.

Это занятие может ее успокоить, снимет напряжение, пульсирующее вокруг нее, и мы сумеем разговорить Мадлен.

Фрэнсин бросается прочь из гостиной, и снова севшая Мадлен слегка вытягивает ноги.

— Там постоянно кричали. Я пыталась спать, но не представляю, как можно уснуть среди такого… Это ад, кромешный ад. В полицейском участке мне удавалось уснуть, а там нет. И так пять ночей…

Мадлен замолкает и улыбается сестре, которая возвращается с подносом, на котором — чай, молоко, сахар и три вида печенья.

— Что-нибудь еще принести? — спрашивает Фрэнсин.

— Нет, этого достаточно, — заверяю я, и мы все благодарим ее.

— Я в полном порядке, Фрэнсин. Может, дашь нам поболтать? — Мадлен улыбается сестре, и та наконец уходит, закрыв за собой дверь.

— Что же, начнем. — Патрик отодвигает чайный поднос и выкладывает на журнальный стол папки из своей сумки. Я достаю из своей записки по делу и блокнот. — Давайте я познакомлю вас как следует. Мадлен, это Элисон Вуд, которая будет представлять ваши интересы.

Я киваю Мадлен.

— Элисон занимается адвокатской практикой более пятнадцати лет. Она провела множество сложных дел и в суде короны и в суде второй инстанции, — говорит Патрик, показывая на меня. Такое ощущение, что он описывает кого-то другого. — Она выработает идеальную тактику защиты. Ваши интересы будут поставлены во главу угла.

Мадлен смотрит себе на руки:

— По-моему, тут ничего не поделаешь. Преступление совершила я, и все тут.

— Погодите! Для таких заявлений пока рановато. Сначала давайте получим предварительные сведения.

Вот это Патрик, которого я знаю, — резкий, язвительный. Я рада, что он ее прервал, — плохо, когда клиенты торопятся говорить о преступлении: они должны дожидаться наводящих вопросов.

— Элисон, не объяснишь Мадлен, как события будут развиваться дальше?

— Да, конечно. Ваше дело, Мадлен, перевели из мирового суда в Центральный уголовный суд в Лондоне. Далее состоится слушание о признании вины с рассмотрением обстоятельств дела. Тогда и подадите заявление о признании или о непризнании.

— До этого еще несколько недель, верно?

— Да, слушание назначат в середине ноября. Через пять недель. В настоящий момент обвинением предоставлено очень мало доказательств, но в ближайшее время они появятся. То есть я на это надеюсь.

Я пытаюсь перехватить взгляд Мадлен, но она смотрит себе на руки. Ногти у нее обкусаны до мяса — единственный изъян в безупречной внешности.

Дождавшись кивка Мадлен, я продолжаю:

— До слушания нам нужно изучить доказательства. Если вину вы не признаете, назначат дату судебного разбирательства.

— А если признаю?

— Вам сразу вынесут приговор.

— Вот так я и поступлю.

Мадлен поднимает голову и встречает мой взгляд. Вид у нее спокойный, решительный. Даже слишком. Интересно, что она скрывает?

— Мадлен, настоятельно рекомендую вам не принимать решений, пока мы не изучим все доказательства. Не думаю, что на данном этапе самое правильное — занять принципиальную позицию.

Мадлен упрямо стиснула зубы, но, по крайней мере, слушает меня.

— Я знаю, что́ совершила.

— А вот я пока нет. Правовые аспекты тоже нужно учитывать, так что давайте не будем спешить.

Краем глаза я вижу, что Патрик кивает.

Мадлен встает, идет к окну, потом обратно. На миг мне кажется, что она сядет рядом со мной на мягчайший кожаный диван, но в последний момент она разворачивается и снова идет к окну.

— Напрасно вы под залог меня вытаскивали. Мое место за решеткой.

— Судимостей у вас нет, проблем с законом прежде не возникало, — после небольшой паузы замечает Патрик. — Суд согласился, что опасности вы ни для кого не представляете. Да и защиту в таких условиях строить гораздо проще.

Мадлен вздыхает, но с Патриком не спорит. Она снова усаживается на диван.

— Все разговоры с нами, адвокатами, носят конфиденциальный и доверительный характер. Следовательно, разгласить их содержание нас не заставят. Проблема возникнет в случае, если при встрече с нами вы скажете одно, а во время судебного разбирательства — другое. Возникнет профессиональный конфуз, означающий, что мы не сможем далее представлять ваши интересы. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — кивает Мадлен.

Я достаю ручку и блокнот:

— Пожалуйста, расскажите, что случилось в те выходные. Начнем с субботы.

— Выходные мы провели с Джеймсом. Он приехал поездом в Лондон еще в пятницу вечером. Для субботнего ланча я приготовила сырные тосты, а ужинали мы в мясном ресторане в Клапем-коммон. Потом Джеймс отправился на вечеринку в Бэлем, которую устроил его школьный приятель, а мы с Эдвином на такси домой. — Мадлен делает паузу, чтобы перевести дыхание. Я записываю услышанное и кивком прошу ее продолжать. — Мы посмотрели фильм и легли спать.

— Какой фильм? — уточняю я.

— Это имеет значение? — Мадлен пожимает плечами. — «Славные парни»^[11]. Эдвину такие нравятся. — Осознав сказанное, она вскидывает голову: — Нравились. — Мадлен прижимает ладони ко лбу, делает глубокий вдох, потом выдох. — После этого мы легли спать. Джеймс вернулся около одиннадцати. То есть я так думаю, потому что очень устала и не слышала.

Я открываю рот, чтобы удивиться, — подростку позволяют разгуливать по Лондону в столь поздний час, — но прикусываю язык. Сейчас это в порядке вещей.

— Джеймс часто ходит на поздние вечеринки?

— Ходит, когда их устраивают. Насчет «часто» трудно сказать. Он то ходит, то нет — за ним не уследишь.

Матильде, когда подрастет, поздние вечеринки не светят. Не пущу. Ни за что не пущу!

— В воскресенье мы встали поздно. Я поджарила курицу, — продолжает Мадлен. — Потом мы отвезли Джеймса на вокзал Лондонский мост. Когда вернулись домой, Эдвин заявил, что хочет со мной поговорить. Он сказал, что уходит от меня.

Ручка едва не выскальзывает из пальцев: такого расклада я не ожидала.

На языке вертится вопрос, но Мадлен рассказывает дальше:

— Я выпила почти целую бутылку джина и отключилась. Разбудили меня крики уборщицы. Подняв голову, я увидела, что Эдвин мертв, а у моих ног лежит нож. — Мадлен говорит так тихо, что я едва слышу. — Я не хотела… Не помню, как у меня получилось. Простите…

Мадлен бледна, но к концу рассказа на щеках у нее появляется тусклый румянец.

— Пожалуйста, расскажите мне о Джеймсе, — прошу я мягче мягкого. Думаю, проще начать с этого, а потом перейти к ее отношениям с Эдвином.

Румянец сходит, лицо расслабляется.

— Что вы хотели бы знать?

— Какой он? Нравится ли ему в школе? Давно он учится в пансионе?

— В пансионе Джеймс второй год. Уехал перед самым тринадцатилетием. Говорит, ему очень нравится.

— А вам без него не трудно?

— Сначала было трудно, но к такому привыкаешь. Ездить туда-сюда каждый день было бы тяжеловато. Джеймс так поздно возвращался домой. Он и спортом много занимался… Не то чтобы я тяготилась его присутствием… Эдвин думал… — Мадлен осекается.

— Что думал Эдвин? — уточняю я тихо, чтобы не напугать.

— Эдвин думал, что Джеймсу будет очень полезно опериться. Еще он думал, что я чрезмерно опекаю сына, что Джеймсу нужно учиться самостоятельности.

— Вы соглашались с Эдвином?

Плечи расправлены, подбородок приподнят — так Мадлен реагирует на вопрос.

— Разумеется соглашалась. Эдвин был абсолютно прав. Он знает, как растить мальчиков. То есть знал.

— Понятно. Вы сказали, Джеймсу нравится школа. Что ему нравится больше всего?

— Спорт конечно же. А еще там царит порядок. Джеймс любит порядок. Ему нравилось, когда жизнь шла своим чередом, когда я держала себя в руках, когда мы вовремя ужинали, и так далее.

Я делаю запись.

— Получается, временами вы не держали себя в руках?

— Постоянно держать себя в руках не удается никому. Я порой не справлялась… — Мадлен судорожно стискивает руки. — Вот еще одна причина того, почему Эдвин хотел отправить сына в пансион. Это разгрузило бы меня, и мы получали бы больше удовольствия от встреч.

Я записываю ее ответ.

— Как вы отнеслись к желанию мужа?

— Опять-таки Эдвин, наверное, был прав. Я вечно как белка в колесе. За всем следить непросто. — У Мадлен дрожит голос.

— За чем вам приходится следить? Чем вы заняты? — Я старательно сдерживаю эмоции.

— Помимо спортзала, пилатеса и сбора средств для галереи? Я стараюсь заниматься собой. Эдвин не позволил бы… — Мадлен снова не договаривает.

Я дергаю пояс юбки, чувствуя, как она впивается мне в бок. На пилатес времени хронически не хватает — вот в чем проблема моей семейной жизни. Я перечитываю свои записи. Пора закрутить гайки.

— Мадлен, расскажите, как складывались ваши отношения с Эдвином в последнее время?

— Что именно вы хотите знать?

— Вы ладили? Много времени проводили друг с другом? Эдвин часто бывал в отъезде? Такие вещи.

— Разумеется, он часто бывал в отъезде. Он каждую неделю летал в Нью-Йорк.

— Каждую неделю? В самом деле часто, — говорю я.

— Так вы не знаете, как работают в Сити? Для топ-менеджеров это совершенно в порядке вещей, — ледяным тоном заявляет Мадлен, выпрямившись.

Замерзнув, я плотнее запахиваю жакет костюма от «Хоббс». Пусть он не от кутюр, зато куплен на свои кровные. Зубы Мадлен показывает мне впервые, и я представляю ее с ножом в руках, склонившейся над бездвижным телом мужа. Тут она вздыхает, сутулится, и страшный образ тает.

— Чем вы занимались в отсутствии мужа? — спрашиваю я.

— Тем, о чем я вам уже рассказывала. Я собиралась провести благотворительный обед в пользу галереи, а это дело хлопотное, — поясняет Мадлен.

— Какой галереи?

— «Фитцгерберт» в Челси. Правительство им почти не помогает, вот и приходится рассчитывать на спонсоров. Такие мероприятия очень важны.

— Галереям помогать интереснее, чем людям? — спрашиваю я, не сдержавшись.

— По-моему, это к делу не относится, — вмешивается Патрик.

Я улыбаюсь ему, потом Мадлен:

— Просто хочу получить максимально полное представление. Мадлен, если исключить роковой уик-энд, вы назвали бы свои отношения с Эдвином хорошими?

— Мне так казалось. Поэтому меня шокировало его желание развестись. — Мадлен нервно переплетает пальцы и не сводит с них глаз.

— Как думаете, почему он так поступил?

— Я не знаю! — Мадлен закрывает лицо руками, опускает голову и начинает всхлипывать.

Хочется спросить, не завел ли Эдвин интрижку, но она продолжает плакать — громкие, душераздирающие всхлипы доносятся будто из самого сердца.

— Эдвин погиб, погиб, и я не знаю, серьезно он говорил или мы могли все исправить. Это я виновата, я, только я…

Неловко даже Патрику — он ерзает в кресле и будто хочет обнять Мадлен, но в итоге поправляет документы и переклеивает стикеры, упорно не поднимая головы.

В гостиную без стука врывается сестра Мадлен.

— Вам лучше уйти! — заявляет Фрэнсин. — Видите, она больше не может.

— У нас есть еще несколько вопросов, — говорю я чисто для проформы, не сомневаясь, что нас выставят.

— А мне все равно! Зададите их в следующий раз. На сегодня хватит.

Я убираю блокнот в сумку и встаю. Патрик делает то же самое.

— В скором времени мы приедем снова — на следующей неделе. Для защиты Мадлен нам очень важно иметь полное представление о случившемся и о том, что тем событиям предшествовало.

— Хорошо. Очень хорошо, но не сегодня. На сегодня хватит. Теперь мне несколько часов ее успокаивать, а времени нет. — Фрэнсин кладет руку сестре на плечо и легонько встряхивает: — Тс, Мадлен! Скоро дети вернутся.

Мы с Патриком уходим, уже у ворот вызываем такси, в молчании добираемся до вокзала и едва успеваем на лондонский поезд.

Примечания

10

«Трэвелодж» — крупнейший независимый гостиничный бренд Великобретании с более чем 570 отелями по всей стране.

11

«Славные парни» („Goodfellas”) — драма Мартина Скорсезе с Робертом Де Ниро в главной роли.