Стоит вспомнить

Геннадий Гусев

Книга «Стоит вспомнить» состоит из документальных рассказов, воспоминаний автора. Сюжеты совершенно разные, но всех их объединяет одно – прожитая жизнь, человеческая судьба. Детство, юношество, зрелая пора одного и того же человека протекают одним потоком в витиеватых историях этой книги.

В ЕРЕМКОВЕ

Вот моя деревня, вот мой дом родной…

Иван Суриков

В начале 70-х годов прошлого столетия наша семья жила в небольшом железнодорожном посёлке Еремково Удомельского района Калининской (ныне Тверской) области. В самом посёлке и примыкающих к нему деревнях находились хлебопекарня, молокозавод, совхоз, льнозавод, а также две школы, детсад, магазины, склады и базы. В полутора кило-метрах располагалась поселковая больница. Места у нас были красивые: голубые льняные, золотистые ржаные, зелёные картофельные и капустные поля. В лесах полно водилось дичи, а в многочисленных озёрах — рыбы, не говоря уже о ягодах и грибах. Каждый селянин имел свой надел земли, своё нехитрое подворье.

Я хорошо помню, как мы делали заготовки на долгую хо-лодную зиму. Мешков десять-пятнадцать отборной картошки закладывали в подполье, закатывали в банки варенье, солили огурцы, зелёные помидоры, грибы, квасили в пропаренных вереском бочках капусту, морозили собранные поздние ягоды брусники и клюквы. При хорошем урожае лишнее сдавали на заготовительные пункты по смешным на сегодняшний день ценам: 4—6 копеек за один килограмм картошки. В Москве и Питере она уже стоила 12—16 копеек. Но, надо признаться, нынешних изысков наш народ тогда не видел. За докторской колбасой и шпротами перед праздниками ездили в саму сто-лицу или Питер. Мы тогда не знали вкуса пепси-колы и кока-колы, гамбургеров и чипсов, разрушающих наше здоровье, а просто употребляли натуральный продукт: хлебный квас, клюквенный морс, домашнее парное молоко, ели своё мясо и местную свежевыловленную рыбу.

Да, иной раз задумаешься и поверишь, что не каких-то там сорок-пятьдесят лет прошло с тех пор, а целая вечность. Всё изменилось кругом. Грандиозная техническая революция, урбанизация, отток сельского населения в города привели к разрушению веками питающего великую державу столь ей необходимого живительного, плодородного человеческого слоя. С уходом людей из созданного их трудовыми руками реально существовавшего «рая» гибнет, зарастая, заболачиваясь, земля; затягиваются осотом, тиной озёра. Сегодня крайне редко увидишь в средней полосе пасущиеся на сочных лугах стада коров, лошадиные табуны. Разве только их мясо можно лицезреть в разделанном, замороженном виде с иностранной этикеткой в каком-нибудь супермаркете. Да, печально и скорбно. Однако бесполезно горевать о содеянном. Что сделано, того уж не вернёшь, а если и вернёшь, то только новым надрывным трудом, кровавым потом российского народа.

Однако отложим в сторону политическую полемику, её сегодня достаточно в СМИ, и вернёмся к своим воспоминаниям.

Итак, когда мы жили в посёлке Еремково, мой отец, Юрий Васильевич, работал на молокозаводе мотористом, а мать, Маргарита Николаевна, — заведующей и одновременно продавцом в железнодорожном магазине. Родители много трудились, вели домашнее хозяйство. На мне лежала ответственность обеспечивать наш дом и проживавших невдалеке от нас бабушек (двух сестёр по материнской линии, живущих вместе) водой, которую я возил им в сорокалитровом алюминиевом бидоне летом на велосипеде, прицепив к раме крюком, а зимой — на санках. Уличная колонка находилась в полукилометре от дома. Можно представить, как тяжело приходилось ребёнку справляться с этой нелёгкой задачей. Мой собственный вес тогда составлял меньше, чем бидон с водой. И если он сваливался с санок или велосипеда, то невероятно трудно было его поднять. Но на это никто никогда не обращал внимание. У каждого были свои дела.

Бабушки Евдокия и Нюра всегда радовались моему при-ходу. Тут же накрывали стол, кормили пирогами с черникой или яблоками, с капустой, луком и яйцами. Выставляли поджаристую с боков, душистую творожную или брусничную ватрушку. Разве от такого откажешься?! Когда уходил, иногда давали пятак на кино. Пенсии у них были маленькие (40 рублей), несмотря на то, что все свои силы, здоровье они отдали тяжёлой работе на льнозаводе.

Сделав письменные уроки, я отправлялся гулять с друзья-ми. Зимой мы катались на санках, лыжах, играли на озере в хоккей. Обычно игры заканчивались затемно, и я, уставший, замёрзший, еле волоча ноги, возвращался домой. Выслушивал нотации от матери, обещал исправиться, но через несколько дней всё повторялось. Часто игры в хоккей с ребятами из соседней деревни переходили сначала в споры, затем в пота-совки, драки. Как же без этого!? Только так, считал и считаю, формируется характер настоящего мужчины. Главное — лишь бы никакого издевательства, унижения, мести. Помахали кулаками, сбросили напряжение — и до очередной встречи. А ссадины и синяки на теле — это пустяки, заживут. И дей-ствительно, уже через день наши команды вновь сходились в жёстком поединке.

На лыжах тоже стоит немного остановиться. Те, кто освоил данный зимний вид спорта или хотя бы немного умеет кататься на лыжах, поймут меня. Так вот, тридцать-сорок лет назад ни о каком глобальном потеплении речь ещё не шла. В нашей Тверской области снег на землю ложился в ноябре и начинал таять только в апреле. Поэтому вся деревенская ребятня, да и взрослые тоже, умели и постоянно пользовались лыжами. Представьте, как приятно погонять по лесу, заметённому искристым, пушистым снегом, распугивая зайцев, покататься с ветерком с крутых склонов, косогоров, карьеров, попрыгать с трамплинов! Лыжи в те года у нас были простые, дере-вянные. Крепления состояли из кожаного ремня да верёвки или резинки. Вместо ботинок — валенки. Но ничего, сейчас любой горнолыжник позавидовал бы тому, как, на чём и где мы катались. Кроме того, и в школе на уроках физкультуры учащиеся часто бегали на лыжах, сдавая нормы ГТО, выполняя разрядные нормы. Куда ж без этого? Ведь основная территория нашей страны — холодная, северная. Ежегодно лучшие лыжники отбирались и готовились к районным и про-чим соревнованиям. Тем, кто готовился и участвовал в них, наша школа выдавала лыжи получше — на ботинках. Однако всё равно высоких результатов мы никогда не достигали, по-скольку отсутствовала хорошая материальная и тренировочная база. Занятия проходили от случая к случаю. У дирекции, преподавательского состава отсутствовала заинтересован-ность. Все они были обременены домашними делами. Одним словом — деревня. Но от участия в спортивных мероприятиях никуда не денешься. РОНО по головке не погладит.

Как-то при отборке кандидатов на поездку в районный центр (г. Удомля) к очередным лыжным забегам выпала честь показать свои способности и мне. Надо было пробежать три или пять километров в индивидуальной гонке. Стоял крепкий мороз. Трасса пролегала по полю, лесным участкам, пробегала вдоль частных жилых построек. Чтобы не обморозиться, я опустил на пушистой зимней шапке «уши» (спортивной не было), а вместо перчаток надел огромные варежки из цигейки. Когда очередь дошла до меня, сбросил пальто, оставшись в свитере, приготовился к старту.

— Пошёл! — кричит тренер.

Стараюсь с места разогнаться изо всех сил, оторваться от стартующих следом ребят. А дальше, выдерживая высокий, ровный темп, пройти всю дистанцию. Лыжи неплохо скользят. Значит, мазь угадал. Трасса короткая. Выкладываться при-ходится по полной. Вот уже иней покрыл свитер на спине и шапку. Становится жарко. Большая часть пути позади. Остаётся съехать по пологому спуску вниз, миновать кустарник, частные дома, а там недалеко и финиш. Кажется, всё складывается для меня удачно. Вдруг замечаю справа возле дома своего товарища Вовку Пядова. Он мне что-то кричит и машет рукой почему-то в сторону от лыжни. Я его, конечно, не слышу. От бешеной гонки кровь стучит в висках, да и «уши» на шапке опущены. Только и могу, что улыбнуться, коротко кивнув в ответ. Вижу, Вовка хватается за голову и отворачивается. Что за чёрт! Поперёк лыжни, проходящей в кустарнике, низко натянута верёвка. На максимальной скорости под горку я влетаю в Вовкиными руками искусно установ-ленный барьер. Короткий свободный полёт. Глубокий нырок головой в сравнительно мягкий сугроб. Лыжи, лишившись хозяина, продолжают свой путь к финишу…

Проходит несколько секунд. Прихожу в себя. Встаю. Смо-трю, как Вовка ловит лыжи и бегом несёт их мне. Они целы. Ярость и злость обуревают меня. Вовка испуган, оправдывается:

— Я хотел тебе помочь выиграть соревнование! Кричал, показывал, куда надо ехать! А ты не понял!

— Да зачем мне такая помощь! — орал я ему в ответ.

Ещё немного, и мы бы точно подрались. Но тут меня нагнал следующий участник гонки. Пришлось быстро становиться на лыжи и ликвидировать отставание. А с Вовкой мы потом долго не общались. Слишком ярким был тот эпизод.

Однако игры, спорт — это всё хорошо. Но коли ты живёшь в деревне, то особенно не побездельничаешь. Чем я становился старше, тем чаще отец привлекал меня к различным работам. Взяв на льнозаводе или молокозаводе лошадь, мы ездили в лес за дровами. На выгоревших летом участках вы-резали двуручной пилой мёртвые деревья (с подгоревшими корнями), везли их на дровнях домой, где пилили и рубили на более мелкие поленья. Затем для просушки складывали их в длинные, высокие поленницы.

В хорошую погоду выходили сами или выезжали на грузовике со знакомыми отца на подлёдную рыбалку. К вечеру практически всегда возвращались с хорошим уловом щук, окуней, ершей, плотвы, краснопёрки.

В нашей семье, как, пожалуй, тогда в каждой, где были мужики, имелось ружьё. У нас — одностволка ИЖ16. Отец использовал её для охоты, но не на дичь, а, возможно, для некоторых будет странно узнать, — на щук. Весной, когда озёра и реки вскрывались ото льда, на мелководье выходила нереститься щука. Тут-то её и поджидали охотники. Это, конечно, считалось браконьерством, однако такая охота не наносила урон экологии, или, будет точнее сказать, ихтиологии. У нас единицы промышляли ею. А вот если сравнить, что творилось в России в 90-х — начале 2000-х годов, тогда и вовсе говорить не о чем. Водоёмы просто под гребёнку вычищали от рыбы: сетями, электроудочками, травили, лучили и т. д. Словно под нашими ногами враз оказалась чужая земля. «Грабь — не хочу!» Да и сейчас этот процесс всё ещё продолжается. Побывав в 2016 г. в родных краях, своими глазами видел, как совершенно спокойно днём поперёк Еремковского (Клещино) озера рыбак-браконьер ставил сеть. В те года, о которых я пишу, так открыто и безнаказанно сделать это было невозможно.

Тогда, хорошо помню, раза три-четыре в сезон подстрелишь несколько приличных хищных рыбин, законсервируешь, поешь свежего щучьего мяса с икрой, угостишь соседей. Они тоже с тобой чем-то поделятся. А иначе в деревне не проживёшь. Так вот насчёт этого ружья у меня в памяти остались несколько эпизодов. На двух из них я хотел бы остановиться. Ружьё у нас висело на настенном ковре (не как сейчас требуют хранить оружие в специальном металлическом ящике). Отец рано научил меня стрелять из него. Я помогал ему готовить патроны к предстоящей охоте: забивать капсюль в металлическую гильзу, засыпать порох, дробь или картечь, набивать сделанные из старых валенок пыжи. Отец, конечно, предупреждал меня и о соблюдении мер безопасности при обращении с оружием, приводил страшные жизненные при-меры и требовал, чтобы я без его разрешения не прикасался к ружью. Так было до определённого момента.

Однажды отец с матерью пошли вечером в кино. Я остался один. Жили мы тогда в дедовском доме, вернее, занимали две отдельные комнаты. Стояла поздняя холодная, сырая осень. За окном от сильного ветра шумели голые тополя, стучала наружная входная дверь. Ни телевизора, ни радио у нас не было. Мне шёл 6-7-й год. Оставаться одному в пустой квартире в таком раннем возрасте было довольно жутко. Кругом что-то скрипело, шуршало. Окружающий мир представлялся огромным и непонятным. Чтобы как-то справиться со своим страхом, я включил в комнатах свет, забрался на кровать, обложился по-душками — сделал засаду. Снял со стены ружьё. Представил себе, как какой-то злой человек, бандит, ломая дверь, врывается к нам в дом. Вот тут он и попадёт мне на мушку:

— Стой, стрелять буду! Лечь на пол! — тогда крикну я. Увлёкшись игрой, я не заметил, как пробежало довольно много времени. Страхи ушли, ведь в моих руках теперь было настоящее оружие. И вдруг в замочной скважине еле слышно провернулся ключ, дверь тихо скрипнула, открылась. Родители, наверное, думали, что я уже сплю, и постарались как можно незаметнее войти в квартиру. Но не тут-то было. Я всё почувствовал и уловил. Взвёл курок, направив ствол ружья в сторону двери.

Первым понял серьёзность обстановки отец. Он мгновенно побледнел. Сделал осторожно шаг вперёд, заслонив собой мать. Стараясь не спровоцировать дальнейшие мои действия, ровным голосом попросил отвести ствол ружья в сторону. Но я этого не сделал. Видя, как родители испугались, за-нервничали, мне стало смешно. Теперь игра вошла в новую фазу — с уже реальными игроками. Только, в отличие от них, один лишь я знал, что ружьё не заряжено. Но этого не мог знать мой отец. Можно представить, что он пережил тогда, пока приближался ко мне, уговаривая положить ружьё, какие только подарки ни обещал.

Однако всё, как говорят в таких случаях, слава богу, закон-чилось благополучно и для родителей, и для меня. Правда, я не получил не только обещанных подарков, но и возможного ремня, обошлось лишь серьёзным разговором.

Второй интересный момент, но теперь уже реально связан-ный с охотой, случился со мной значительно позже. Тогда я учился, кажется, в 8-м классе.

С приходом весны постепенно вскрываются реки и озёра, заливая при этом прибрежные низменные места, в которые на нерест шла щука. В то время мой отец серьёзно заболел и находился на стационарном лечении в больнице. В один из выходных дней, взяв ружьё и с десяток патронов к нему, за-ряженных крупной дробью и картечью, я задумал отправиться на охоту. Свой выбор сделал на озере Большая Кжемля. Зная, что меня не погладят по голове, если встречусь с кем-нибудь из взрослых, не говоря уж об участковом или работнике рыбоохраны, решил не рисковать и идти по лесу. Несмотря на яркое солнце, в лесу было сыро, кое-где лежал снег. На ногах у меня — отцовские рыбацкие сапоги на 2—3 размера больше моего, плюс ружьё да тёплая зимняя одежда. Всё это давало о себе знать. Пройдя несколько километров по лесным тропа и наконец-то добравшись до озера, я совершенно вымотался. Но раз дошёл, то решил продолжить намеченное дело. Отдохнув, осторожно, оставаясь незамеченным, пошёл вдоль левого берега осматривать подходящие для охоты участки. Вскоре нашёл такой. Он представлял собой большую заболоченную поляну с торчащими из воды кочками сухой прошлогодней травы, мелкими деревьями. Само озеро набухло. Пористый серый лёд всплыл. В образовавшиеся огромные полыньи между ним и берегом как раз и должна заходить щука. Само место и погода позволяли надеяться на успешную охоту. Самое главное, думалось тогда, чтобы никто не помешал.

Прошло некоторое время. Стою на берегу, весь в ожи-дании. Ружьё подготовлено к «бою». И вдруг вижу: вдоль берега пошли круги. Щука! Жду. Проходят ещё несколько напряжённых минут. Прогулявшись вдоль береговой черты, хорошо исследовав и найдя это место для себя подходящим, хищница решилась выйти на мелководье. Здесь, осторожно обходя вокруг кочек, кустов, она стала оставлять икринки, а за нею тут же следом шли более мелкие самцы, оплодо-творяя их.

Я осторожно двинулся навстречу живой «эскадре», состоя-щей из «ударного авианосца» и его охранения: «крейсеров», «эсминцев» и прочих «кораблей», — держа её под постоянным прицелом. Необходимо было подобраться как можно ближе. В то же время одно неловкое движение, один посторонний звук — и рыба снова уйдёт в озеро. Ещё следовало учитывать глубину её погружения. Чем ближе к поверхности щука, тем больше вероятность её подстрелить или оглушить.

Ориентируюсь по сапогам. Глубина — сантиметров 30—40. Стою как вкопанный, боюсь вздохнуть. Щука, наматывая кру-ги, всё ближе и ближе подплывает ко мне. Вода совершенно чистая. Палец — на курке ружья. Однако понимаю, что надо ещё немного подождать. Вдруг щука, сделав вираж, проскаль-зывает прямо между моих ног и направляется в сторону. Всё, медлить нельзя! Выстрел! Столб огня, дыма, брызг! Вытираю рукавом мокрое лицо. В двух метрах от меня кверху брюхом плавают щука и семь самцов. Забрасываю ружьё за спину и спешу выбросить оглушённую рыбу на берег, пока та не пришла в себя.

Проделав эту работу, срезал толстую ветку берёзы, насадил за жабры рыбу. Попытался забросить за спину, но ветка сло-малась. Одна только щука без самцов в длину была больше метра. Вместе с ружьём такую ношу я не смог дотащить до дома. Пришлось зачехлить ружьё и спрятать в лесу в куче валежника.

С огромным трудом уже к вечеру я добрался домой. Но зато как были удивлены и рады такому улову в моей семье. Даже отцу никогда не удавалось подстрелить или поймать такие экземпляры.

Приходящая следом за зимой весна вносила свой неповторимый оттенок, можно сказать, некий другой жизненный аромат. Природа после долгой спячки пробуждалась, сбрасывая с себя надоевшее белое холодное бельё, медленно, капризно примеряя и надевая праздничную, цветную одежду.

Вся детвора была несказанно рада приходу весны. На весё-лых журчащих солнечных ручьях мы делали искусственные запруды, пускали собственноручно изготовленные парусные кораблики. Сделав надрез на коре, собирали в банки холодный сладковато-вяжущий берёзовый сок.

Помню, что в этот период каждый ребёнок обязан был со-брать и принести в школу стакан берёзовых почек. А далее они сдавались государству и шли на изготовление лекарств.

Мы вдвоём с отцом вставали на лыжи, шли в лес рубить берёзовые ветки. Волоком тащили их домой. А там вечером в тепле всей семьёй принимались за нелёгкую работу. Почки были очень мелкие, липкие, и собрать стакан было не так-то просто. Несколько вечеров уходило на это.

В конце мая — начале июня на лесных лужайках, пригорках расцветали белоснежные ландыши. За ними и за душистой земляникой местная ребятня на велосипедах ездила далеко вдоль железной дороги. Увидев залитую мелкими сладкими ягодами лужайку или откос, тут же спрыгивали с великов и наперегонки бежали к нетронутым земляничным полянам. Сначала вдоволь наедались сами и лишь затем приступали к сбору ягод в чашки или небольшие лукошки.

Ещё одно из увлекательных, весёлых мероприятий у ребят было ловить майских жуков, которые с наступлением тепла вылезали из своих нор и по вечерам, как пули, неприятно жужжа, летали низко вдоль земли. Пацаны и девчонки в эти поздние часы собирались за околицей, чтобы изловить как можно больше этих страшных «злодеев». На опушках, пригорках мы носились за ними с берёзовыми ветками или сачками, намереваясь догнать, сбить быстро летящего жука. Иногда в порыве погони не смотришь под ноги, так увлечёшься, что вдруг оступаешься, влетев в какую-нибудь яму, или спотыкаешься о камень, кочку. Короткий свободный полёт. Жёсткое приземление. Лицо изодрано, в крови, штаны порваны, синяк на теле! Да, и так тоже бывало. Зато на следующий день, при-дя в школу и достав на уроке под партой спичечную коробку, показываешь друзьям, какой экземпляр ты вчера поймал. Иногда кто-нибудь выпускал жука в классе. Он кругами, пугая всех, носился по периметру помещения. Девчонки вскакивали, пищали. Пацаны смеялись, некоторые пытались его поймать. Короче, в классе наступал полный коллапс! Бедная учительница без толку кричала, стучала указкой по столу, пытаясь хоть как-то навести порядок.

В это тёплое время, когда сама природа звала к себе, дурманила наше сознание источающимися, как из рога изо-билия, всевозможными запахами, пленяя красотой цветов и растений, трудно было усидеть дома. Желание учить уроки отсутствовало полностью. Видя это, родители (во всяком случае, мои) старались ограничить наши гулянья. Однако лично я находил различные способы, как улизнуть из дома, закрытого на внешний навесной замок. Часто в этом мне помогал мой дед Василий Алексеевич. В тот период (я уже писал) мы занимали две комнаты в дедовской квартире одноэтажного железнодорожного дома. Когда родители уходили вечером в кино или ещё куда-нибудь в гости, то мать мне строго-настрого наказывала:

— Сиди дома! Учи уроки!

Но разве это было возможно? Какие там уроки, когда друзья собираются за околицей ловить жуков, играть в прятки, жечь костры!.. И я, выждав несколько минут: вдруг родители вернутся, — открывал форточку и звал деда. Дед Вася часто выходил из дома (с другой стороны) и подолгу сидел на деревянном крыльце, покуривая скрученную из газеты папиросу. Услышав меня, неспешно подходил к окну, подшучивал и подсмеивался надо мной. Я слёзно просил его помочь выбраться из этой «тюремной клетки». Дед вначале договаривался со мной о том, что я его не подведу и до при-хода родителей буду дома. Затем он притаскивал от сарая лестницу, и я через форточку по ней спускался на землю. Со временем мои похождения всё-таки становились известны родителям и безнаказанно уже не проходили. Доставалось также и деду от моего отца и от бабушки Лены.

Из весенне-летних игр мне особенно нравилась лапта. Это чисто русская игра. Первые свидетельства о ней обнаружены при раскопках Древнего Новгорода и относятся к XIV веку. Лапта развивает координацию движений, скорость, быстро-ту принимаемых решений. К тому же она командная игра. А это многого стоит. Одно — ты отвечаешь за себя, другое — за коллектив. Американцы, например, просто берут и копируют чью-нибудь игру (бейсбол, регби, а также американка — игра в бильярд), с одной стороны, добавив в неё больше помпезности, с другой — упростив. Наша лапта задорная, весёлая, быстрая. Здесь нет никаких прибамбасов, только сильные руки, быстрые ноги, зоркий взгляд, резкие, точные движения тела. Вот, например, высказывания нашего великого писателя А. И. Куприна об этой игре: «Лапта — это народная игра, одна из самых интересных и полезных игр. В лапте нужны: находчивость, глубокое дыхание, внимательность, изворот-ливость, быстрый бег, меткий глаз, твёрдость удара руки и вечная уверенность в том, что тебя не победят. Трусам и лентяям в этой игре нет места».

Помню, очень ценились тогда «арабские» мячики, и прежде всего своей упругостью. От удара битой (в роли которой была обычная палка) они летели очень далеко, но в то же время хорошо принимались (ловились), не выскальзывая из рук, а при броске точно попадали в цель. В игре часто участвовали и взрослые, тогда она становилась ещё более задорной и весёлой.

И вот учебный год закончен, наступала самая любимая пора у всех детей. Любимая, прежде всего, тем, что утром можно было подольше поваляться в кровати, а тёплым звёздным вечером допоздна задержаться с ребятами на улице, не надо учить нудные уроки, сидеть по несколько часов в классе. Наступали весёлые, вольные, интересные дни.

Когда вода в озёрах и реках хорошо прогревалась, мы устраивали состязания на Еремковском озере (озеро Клещино) на то, кто быстрее всех проплывёт от берега до вбитого в или-стое дно кола, дальше всех нырнёт. Со временем, научившись хорошо плавать, пацаны переплывали его с одного берега на другой. Само озеро, похожее на огромное чёрное живое кру-глое зеркало, в диаметре составляло где-то с километр. Для нашего юного возраста такая дистанция на открытом водоёме без спасательных средств была приличной.

Девчонки по окончании горячего летнего дня тоже часто приходили на озеро. Бывало, не взяв с собой купальники, предварительно убедившись, что пацанов рядом нет, заходили в прибрежные кусты и там раздевались догола. Осторожно ступая по колючей болотной траве, прыгали в мягкую, ласкающую тело воду. Упустить такой момент ребята, конечно, не могли. Дождавшись, когда все девчонки окажутся в озе-ре, более старшие и уверенные в себе, с показной наглецой пацаны осторожно подкрадывались поближе к ним. Уловив удобный момент, тут же ныряли и под водой плыли навстречу. Чем ближе удавалось подобраться к беззаботно купающимся «русалкам», а если повезёт, схватить, скажем, за ногу, тем интереснее была последующая картина. Внезапно ещё со-вершенно спокойное, отдыхающее от дневного зноя озеро разом взрывалось криком, визгом, судорожным барахтаньем. Девчонки как ошпаренные выскакивали на берег. Только мель-кали их голые задницы, когда они бежали к спасительным кустам. Пацаны взахлёб хохотали. В ответ летели довольно неприятные слова. Но всё это быстро забывалось. Проходило несколько минут, и вот они, уже одетые, гордые, выходили из леса, становились в сторонке, отжимали, расчёсывали мокрые волосы, делали вид, что нас не замечают. Ребята, в свою очередь, тоже вылезали из воды. На берегу разжигали большой костёр. Наступала очередь нашему брату показать слабому полу свою ловкость и бесстрашие. Когда костёр по-настоящему разгорался и языки пламени поднимались сравни-тельно высоко, начинались состязания в прыжках. Во-первых, надо было не испугаться и прыгнуть через огонь, во-вторых — далеко от берега и как-то по-особенному «приводниться». Ребята по очереди с разбега прыгали, бултыхались в воду. У кого-то при этом на семейных трусах не выдерживали резинки. Но никакого конфуза почему-то это ни у кого не вызывало, только брызги, крики, смех!

Если вспомнить, как меня научили плавать, то это будет, возможно, тоже занятно. Вернее, учёбы как таковой и не было вовсе. А тренерами для меня стали родные дядьки по отцов-ской линии. Однажды после сенокоса, в котором принимал участие и я (разбрасывал граблями для просушки скошенное сено), все, хорошо разогретые, уставшие, пошли на озеро, взяв меня с собой. Берег (его и тропинку к нему сегодня называют Гусевым) представлял собой небольшой открытый болотный участок, резко обрывающийся в глубину. Вода чистая, но чёрная из-за илистого дна.

Мужики, повесив на кусты потную от тяжёлого труда одежду, с разбега бросились в озеро. Мне тоже предлагали окунуться. Однако я не умел плавать, тогда мне было лет во-семь. Стоял, улыбался и мотал головой. Накупавшись, братья вылезли на берег, и кто-то из них предложил:

— А что, давайте Генку научим плавать?!

Все разом согласились. И не успел я ничего предпринять, как тут же был раздет. Меня крепко схватили за руки и ноги, раскачали и под мой дикий крик бросили в чёрную бездну. Здесь у меня воспоминания больше представляют обрывочную ленту: собачье барахтанье, глотание воды, кочка жёсткой травы, берег. Долго откашливаю попавшую в лёгкие воду. Мне плохо, хочется реветь, но чисто физически не могу. А вот мои дядьки отчего-то безумно смеются. С этого дня я стал самостоятельно плавать. По сей день воду безумно лю-блю. Много с тех пор прошло времени, но такого сурового урока никогда не забуду и о нём не жалею.

Часто летом в наш район заезжали цыгане. Они становились разноцветным, шумным табором невдалеке от посёлка. Вечером весь табор собирался возле своих палаток. Разжигались костры. В густой, пьянящий вечерний воздух, насыщенный ароматами полевых растений, добавлялся аппетитный запах свежеприготовленных на живом огне: мясного супа хабе рома, заправленного луком, зеленью; кукурузной каши хывиций; пресных горячих колобков пугаччо. Всё это быстро со-творённое женскими рука-ми волшебство подавалось к импровизированному столу на лужайке, где в это время, отдыхая, покуривая свои трубки, сидели, полулежали их мужья, отцы, братья, ведя серьёзные разговоры.

Когда всё было готово к трапезе, то вот здесь и начиналось самое интересное, замечательное, за что мы прощаем и любим этот своеобразный народ. Взрослые, усладив свои желудки простой кочевой едой, хорошо запив вином, брали в руки гитары и под их плачущие, страдающие звуки долго пели красивые, трогательные песни. И вдруг струны взрывались неуёмным всплеском радости жизни, выбрасывая из тьмы к пламени костра цыгана или цыганку. Табор охватывала волна буйства весёлой песни, пляски…

Несмотря на то, что родители нам не разрешали даже приближаться к цыганам («вот возьмут и увезут с собой в Молдавию или Румынию — и поминай как звали»), мы всё равно ходили в табор. Для нас это было что-то сказочное, бесшабашно вольное, весёлое, дикое. Взрослые цыгане на нас, как и на своих детей, не обращали никакого внимания. Они находились во власти тёплого летнего вечера, каких-то своих дум, пламени огня, задушевной, рвущей струны гитары песни.

— Эх, ромалэ!..

Мы, пацаны, присаживались невдалеке, наблюдая за живой театральной сценой жизни вечно кочующего, странствующего по просторам многих государств народа. К нам подходили цыганята, просили деньги. За две-три копейки они готовы были станцевать или спеть. Но иногда и нагло требовали их. Когда получали твёрдый отказ, возникала потасовка, которая быстро пресекалась взрослыми цыганами.

Ещё хорошо помню интересные, рискованные похождения, устраиваемые нами. В нескольких километрах от желез-нодорожного посёлка Еремково находился другой — Новое Еремково. Он состоял из десятка, может, чуть больше домов, располагался возле заброшенного карьера, рядом с одноимённым озером. На склонах карьера каким-то образом прижился и вырос кустарник дикого ореха — фундука. В низине находился огромный участок, огороженный деревянным забором, в котором свободно паслись колхозные лошади.

До посёлка мы добирались на велосипедах. Там у одного из живущих ребят оставляли их, а сами пешком шли в сторону карьера. Вначале наш путь лежал к колхозным лошадям. Чтобы не спугнуть мирно пасущихся животных, тихо приближались к ним, залезали на забор. Затем взятым заблаговременно лакомством подзывали лошадей. Выбрав удобный момент, когда некоторые из них, потеряв осторожность, близко подходили к нам, приманенные хлебом или сахаром, мы внезапно прыгали на их широкие спины, намертво хватались за длинную, сплетённую репейниками гриву. Под дикие мальчишечьи крики табун срывался в галоп. Лошади шли плотно, ржали, пыль летела из-под копыт. Тем, кто находился на неизвестно куда несущемся скакуне, было не просто страшно — жутко! Всем своим существом мы как могли вжимались в мускулистое тело пленённого монстра. Обычно несколько минут продолжалась дикая скачка. Затем животные постепенно успокаивались и останавливались. Редко кому из нас удавалось до конца усидеть, обычно, выбрав момент, сами спрыгивали или сле-тали на жёсткую землю. Травм серьёзных как-то удавалось избежать, а вот синяков, ушибов, царапин получали немало. Лишь однажды молодой жеребец во время прикормки, рез-ко повернувшись, лягнул меня и Саньку Смирнова задними копытами. Но, к счастью, мы успели вовремя отскочить. Я тогда остался без каблука на ботинке.

Затем мы поднимались в гору, туда, где плотными вы-сокими кустами рос фундук. Вначале объедались орехами, затем набирали их в завязанные мешком на животе рубахи и, уставшие, но довольные ещё одним прожитым днём, воз-вращались домой. По пути обсуждали, чем займёмся завтра.

Кроме игр и развлечений, в летние каникулы я не забывал и о своих домашних обязанностях. На селе, как писал выше, все с раннего возраста помогают своим родителям. Так, ежедневно в мои обязанности входило накормить кур, свинью или телёнка, которых мы летом постоянно держали, наносить из пруда в огромную алюминиевую ванну воды для поливки огорода.

Кстати, об алюминиевой ванне. Ёмкостью она была при-мерно полтора-два кубических метра. Длинная, плоская, ши-рокая. Весной, как только таял снег и в низинах, болотистых местах скапливалась вода, я вместе с соседскими пацанами подтаскивал эту тяжеленную ванну к водоёму. Там мы пу-скались в рискованные странствия, пугая многочисленных греющихся на кочках лягушек.

Однажды мать прочитала вслух произведение А. Н. Толстого «Пётр Первый». И с этого момента мне захотелось проверить, действительно ли молодой русский царь смог волоком перетащить свой деревянный флот (галеры) по земле на такое большое расстояние, как там было написано. (Гангутское морское сражение, состоявшееся в июле 1714 года. Этим дерзким манёвром, переволокой части флотилии для атаки шведской эскадры с тыла в Фрилакс — фьорде, он до-бился внезапности и, несмотря на численное превосходство неприятеля, наголову разбил его). Эта тема тогда мне сильно запала в душу. Тут-то я и вспомнил о нашей ванне.

Сколотив команду из четырёх верных и преданных дру-зей (мал мала меньше: мне и Сашке Смирнову тогда было лет 10—11, соседу Кольке — 8—9 и его брату — 6 лет), с раннего утра приступили к тяжёлому бурлацкому труду. Подклады-вая поочерёдно под днище своего «боевого корабля» сырые скользкие палки и доски, взялись метр за метром тянуть его в близлежащему озеру с неприятным названием Гнилое. Оно находилось метрах в шестистах от дома. Вначале ванну тянули вдоль леса по высокой траве. Один из нас находился впереди, приподнимал и подтягивал её на себя. Остальные толкали сзади и подкладывали по очереди доски. Работа спорилась. Желание выйти в настоящее плаванье было велико. Но вскоре тропинка, по которой мы до этого успешно продвигались, свернула в заболоченный лес. Воды было не много, но кочки, корни деревьев — всё это значительно осложнило наше про-движение к заветной цели. Когда оставалось пройти менее половины пути, в команде возникли разногласия:

— А стоит ли дальше тянуть эту ванну, не лучше ли вер-нуться назад?

Но я и Санька Смирнов были непреклонны. Путём уго-воров, а где-то и угроз вновь взялись за непосильный труд.

И вот, вконец уставшие, мы всё-таки выкатили свой «фре-гат» к открытой воде. Озеро, на котором собирались плавать, было необычным. Со всех сторон к нему подходили заболоченные берега. Плотно сплетённые растения и их корни составляли единый ковёр. Под ним несколько метров жидкого ила, прелых отложений. Сделаешь шаг, ступишь ногой и тут же почувствуешь, какая неустойчивая под тобой основа.

А если вдруг «плетёнка» не выдержит или попадёшь в «окно» (открытое место, не заросшее травой), поминай как звали! Жуть, страшно! Но разве об этом думаешь в детские годы? Тем более мы были деревенские ребята, давно привыкли ходить по лесам и болотам. На озере находилось несколько небольших островков. Жёлтые кувшинки, белоснежные лилии в огром-ном количестве росли вдоль всей береговой черты. Дикие утки, заметив нас, держались на значительном расстоянии, покрякивая, ныряли, чтобы где-то метров за двадцать вновь показаться на зеркальной водяной поверхности. Осенью это болотистое место сплошь покрывалось краснощёкими ягодами клюквы, а чуть дальше в лес — брусникой.

Итак, «корабль» был спущен на воду, первая команда (мы поделились по двое, иначе всех ванна не выдерживала) от-правилась в путешествие к одному из островков. Вначале по-плыли мы с Колькой. Я стоял чуть сзади и длинной палкой, втыкая её в мягкое илистое дно, толкал ванну вперёд. Колька сидел впереди, обеспечивая устойчивость нашего судёнышка. Так не спеша мы добрались и высадились на небольшой со-вершенно дикий островок, при этом спугнув несколько уток, сидящих на гнёздах.

Затем по тому же маршруту сходили Сашка Смирнов с Колькиным братом. В итоге все остались довольны успешно завершившимся походом. Тащить ванну назад сил и желания ни у кого не было. Поэтому, спрятав её в лесу и забросав с целью маскировки ветками, вернулись домой. Только через несколько дней, собравшись с силами, мы вернули ванну на место. Наши родители ничего не узнали об этом эксперименте. Иначе хорошей взбучки уж точно бы не миновали.

Ни от кого не секрет, что в деревне каждая семья в то время держала какую-нибудь скотину. Мои бабушка и дедушка по отцу имели белую, с рыжими пятнами корову и несколько серых гусей, которые постоянно гонялись за мной и не раз больно щипали. А по материнской линии бабушки (сёстры) держали кур и кошку. У нас жили кот, свинья или телёнок и с десяток кур. На работе у отца был огромный конь-тяжеловес чёрной масти по кличке Вальс и немецкая овчарка Жульба. Кроме непредсказуемой коровы и гусей, я не боялся никого. На телёнке или свинье часто катался верхом. Сначала кормил, чесал шею или за ухом, и тогда они позволяли мне покататься на себе. Однажды телёнок по кличке Миша пасся у нас за домом на убранном колхозном поле. Отец перед уходом на работу привязал его длинной верёвкой к вбитому в землю колу. Когда я возвращался из школы домой, то вижу: верёвка оборвана, а Миши нет. Тут слышу чьи-то крики:

— Люди, помогите! Убивают!

Вдалеке, за полем, начиналось мелколесье. Крики, как мне показалось, доносились с той стороны. Всматриваюсь. Точ-но, перед кустарником стоит наш Миша и трубным голосом мычит. Я бегом туда. Подбегаю. Хватаю за обрывок верёвки и через плечо тяну за собой быка. А он как танк — попробуй сдвинь с места. Смотрю, из кустов с опаской вылезают две женщины в длинных цветных платьях и кричат:

— Вы такие-растакие, мы на вас и вашего быка управу найдём!

Мой Миша, увидев их, снова дёрнулся назад так, что я чуть не свалился в траву. Пришлось крикнуть на него, хлест-нуть обрывком верёвки по боку. Бык недовольно промычал, но всё же последовал за мной. Бабы с испуга вновь скрылись за деревьями и сидели там до тех пор, пока мы не отошли на значительное расстояние.

Коль речь зашла о домашних животных, то стоит вспомнить о Вальсе — огромном чёрном мерине, однажды спасшем мне жизнь. На молокозаводе, к которому он был приписан, конь выполнял различные работы по перевозке тяжестей. Так, для охлаждения молочных продуктов на предприятии использовали не только холодильные установки, но и заранее заготовленный лёд. Его всю зиму намораживали слоями, затем накрывали толстым слоем опилок. При необходимости летом куски льда откалывали, грузили на телегу, и Вальс тянул её на завод. Также он подвозил огромные распиленные и колотые брёвна к котельной. Кроме этого, лошадь использовали для личных нужд: при заготовке дров, посадке и копке картофеля и прочем. Короче, трудился конь с полной нагрузкой. Но и кормили его на заводе хорошо. В день он выпивал по нескольку вёдер обрата или сыворотки с хлебом. Кроме этого, овощи, трава, сено всегда входили в его рацион, отчего чёрная глад-кая шкура у Вальса блестела, лоснилась на солнце, а длинная густая, жёсткая грива, словно струи воды, ниспадала с шеи.

Я часто заходил на завод к отцу, где меня все знали, были рады, всегда угощали свежим творогом со сметаной или предлагали выпить сливок с кусковым сахаром и душистым, тёплым хлебом, привезённым из местной хлебопекарни. Всё натуральное, вкусное. После такой трапезы домой на обед можно было не ходить. И я чаще всего направлялся к Валь-су, если он, конечно, не работал. Обычно конь пасся неподалёку. Длинная верёвка или цепь, привязанная к вбитому в землю колу, ограничивали его территорию. Уже издалека почувствовав или увидев меня, Вальс вытягивал шею и, на-вострив уши, внимательно всматривался, смешно втягивал воздух своими ноздрями. Только окончательно узнав меня, спешил навстречу. Если я ему сразу не предлагал чего-нибудь вкусненького, то он нагло начинал обыскивать мои карманы. От тёплого дыхания, ощупывания одежды этими большими губами мне было щекотно и смешно. Я пытался оттолкнуть его голову, отойти в сторону, но конь не отпускал, настой-чиво проверяя все уголки моей одежды. И, лишь получив угощение или, наоборот, ничего не найдя, оставлял в покое. Иногда я катался на нём, залезая на спину с какого-нибудь высокого предмета. Жёсткой щёткой расчёсывал ему гриву, хвост, летом мыл из шланга холодной водой. При этом конь всегда вёл себя спокойно. Не укусит, не ударит копытом, не сбросит на землю. То ли это ему нравилось, то ли он понимал, что я ещё ребёнок.

Однажды, сейчас уж точно не помню, по какой надобности я ехал на телеге от молокозавода в сторону дедовского дома, со мной произошёл такой случай, который, если бы не Вальс, мог стать последним в череде событий моей жизни. Я стоял, широко расставив ноги, недалеко от переднего края телеги. Посвисты-вал, крутил над головой вожжами, лихо подгонял коня, чтобы тот бежал быстрее. Вальс не особо ретиво, но всё же исполнял мои команды. Телега на ухабах подпрыгивала, тряслась, трудно было удержаться на ногах. Однако меня это лишь возбуждало, никакого страха не ощущал. Вот невдалеке переезд. Он открыт. Значит, поезда нет. Перед ним небольшой подъём. Я вновь подгоняю коня. Вдруг, когда ничего не предвещало опасности, деревянное, обитое железным обручем колесо попадает в углу-бление, где лежит рельс. Телега как вкопанная останавливается на месте. Я, теряя равновесие и не находя, за что можно схватиться, падаю по ходу движения прямо под задние ноги лошади. И самое страшное то, что при этом моя шея оказывается чёт-ко под колесом телеги. Ноги запутываются в вожжах. Больно и страшно оттого, что конь сейчас дёрнет и тяжёлое колесо с хрустом прокатится по моим детским шейным позвонкам. Хочется что-нибудь крикнуть, но нельзя, так как это может спровоцировать лошадь к движению. Нелепо, смешно, печально моё положение. Но Вальс это словно почувствовал. Он стоял, как скала, недвижим, повернув голову в мою сторону. Его большой чёрный глаз наблюдал за тем, как я выпутываюсь из этого капкана. Первое, что сделал, — убрал из-под колеса голову, затем освободил ноги, ухватившись за хвост коня и обруч, подтянулся и влез обратно в телегу. Синяки, ссадины, испачканная в пыли одежда для меня в этот момент ничего не значили. Значила только жизнь, подаренная мне Вальсом. И она была прекрасна!

Каждое лето к нам в Еремково на отдых приезжали род-ственники — родная сестра моей матери тётя Валя с мужем дядей Толей и сыном Сашей. Двоюродный братишка был на два года младше меня. Я с нетерпением ждал их приезда (родители Саши были учителями). С ними лето проходило весело и интересно. Они поселялись недалеко от нас, в доме бабушек. Анатолий Аркадьевич страстно любил рыбалку. С его прибытием блюда из свежевыловленной рыбы становились постоянным атрибутом нашего стола. Очень часто на рыбалку мы выезжали вчетвером на мотоцикле и мопедах. Обычно это были поездки на озёра: Малую либо Большую Кжемлю или более удалённое Молдинское озеро. Места там необыкновенно красивые. Хорошо ловились щука, лещ, под-лещик, плотва, краснопёрка, окунь. Как-то раз в одну из таких поездок мы остановились с ночлегом на берегу Молдинского озера, возле небольшой деревеньки Полукарпово. В ней в то время отдыхал друг Анатолия Аркадьевича. По специальности он был врач, хирург, весёлый и потешный дядька.

Погода выдалась действительно по-летнему тёплая, нежная своей среднерусской берёзовой красотой, дурманящая запа-хами полевых растений.

Расположившись на крутом берегу, мы плотно перекусили взятыми в дорогу продуктами. Дядя Толя выпил домашнего крепкого первача и, разморенный горячим июльским солн-цем, быстро уснул. Всё равно днём рыба ловилась плохо. Я и Санька, взяв топор, пошли заготавливать на ночь дрова для костра. В лесу на земле лежало много упавших деревьев. Не-которые обросли мхом, возле других выросли муравейники. Пауки сновали сверху вниз, создавая тонкие, прочные сети, в которые попадались, запутавшись, мелкие букашки. Где-то высоко в лесной кровле громко прокричала невидимая птица. Мы с опаской осматривались в этом сказочно-заколдованном мире, боялись ненароком наступить на гадюку. Здесь их было много. Но всё обошлось. Валежника наносили огромную кучу. Тетя Валя тем временем помыла в озере посуду. Так постепенно закончился день, солнце котилось к закату, активизировались комары. Санькин отец, кусаемый этими неугомонными насекомыми, проснулся, велел нам сначала поставить палатку и лишь за-тем готовить снасти к предстоящей рыбалке. Мы вместе со старшими мигом установили её на крутом берегу, откуда в вечернее время вид на озеро становился ещё более прекрасным.

Дядя Толя, выдав каждому по удочке, одну на двоих бан-ку с червями и установив нужную глубину крючка, показал место, где между кустами тростника должна быть рыба. Осталось насадить на крючок красного вёрткого червя, сде-лать хороший заброс и ждать поклёвки. Эх, чёрт возьми, как это было приятно! Сегодня с лёгкой грустью вспоминаешь те незабываемые дни.

Итак, рыбалка началась! Косяки мелких рыбёшек гуляли недалеко от песчаного берега, рядом с порослями молодого тростника. Крупная рыба бороздила глубины озера, выискивая корм на дне. Хищники, окунь и щука, прятались в тине, в тростниковых зарослях, внезапно нападая на зазевавшуюся жертву.

В утренние и вечерние часы жизненные процессы в озере резко активизировались. Над водой появлялись несметные зудящие тучи комаров. Мелкая рыбёшка выпрыгивала на поверхность, старалась поймать комарика или мотылька. В стаи рыб временами торпедами врезались вечно голодные щуки, или снизу, с тёмного дна, нападал крупный окунь. Тогда вся стая мигом разлеталась в стороны, чтобы через секунду-другую вновь собраться в плотный косяк. Охотничий азарт у нас с Санькой был огромен. Каждый хотел выловить больше рыбы, чем другой. Однако этот давалось не так — то просто. Часто из-за неудачного заброса леска запутывалась, червяк слетал или был объеден. Да и «добыча» не собиралась просто так сдаваться, срывалась с крючка прямо возле ног.

Дядя Толя подсказывал, как надо подсекать ту или иную рыбу, как правильно её подтаскивать к берегу. И понемногу у нас с бра-том стало получаться. Вот уже десятка два краснопёрок, окуньков, плотвы плавали в ведре. Сашин же отец специализировался на более крупной и хитрой рыбе: леще, подлещике, щуке. Он на берегу выставил несколько донок. А сам, постоянно контролируя их, немного отойдя в сторону, блеснил спиннингом тихую заводь.

Часа через два стало совсем темно. Анатолий Аркадьевич, выловив несколько хороших подлещиков и приличную щуку, закончил рыбалку. Забрав и наш улов, пошёл наверх, к палатке, помогать тёте Вале готовить уху. Они разожгли яркий костёр, который, словно маяк, далеко виднелся с глади озера. Одни мы с братом не могли никак остановиться. В наступивших ночных сумерках рыба стала брать хуже, но всё же поклёвки продолжались. Пока один из нас напряжённо всматривался в еле заметный на воде поплавок, подолгу спокойно лежащий на поверхности или внезапно несущийся в сторону и ныряющий на глубину, другой менял объеденного червя, спеша сделать хороший заброс под тростник, где, казалось, уж точно возьмёт. Словно сумасшедшие, мы носились с братом от удочки к банке с червями, что есть силы размахивая удилищем, забрасывая снасти как можно дальше от берега, совершенно при этом не глядя, кто у тебя сзади. Ну и, как говорят в этих случаях, чему быть — того не миновать. В очередной раз рыба объела червя на крючке у Саньки. Он тут же бросился его менять. А я в это время делал очередной заброс. Леска засвистела в воздухе, но отчего-то в воде ничего не булькнуло. Мне показалось это странным. Я потянул — удилище прогнулось.

«Да, — думаю, — явный зацеп». Наверное, леска или крючок застряли в ветках деревьев, свисающих прямо над нашими головами. Ещё раз потянул, слышу со спины чей-то сдавленный стон, поворачиваюсь и своим глазам не верю: Саша стоит на коленках возле перевёрнутой банки с червями, руками схв-тившись за натянутую леску, а крючок вместе с насаженным червяком торчит из его щеки. Последовавшие его мычание и всхлипы привели меня в сознание.

— Саня, держись! — я тут же бросил своё удилище и по-бежал к нему.

Он встретил меня кулаками. Но, видя, что и я не меньше его испуган, остановился. Надо было срочно освобождать от крючка его проколотую щёку, но как, я не знал. Оторвав от удилища кусок лески, мы поспешили к Сашиным родителям. Они в это время находились возле палатки, готовили на костре уху. Собрав волю в кулак, мы полезли по крутому откосу наверх. Всё это происходило поздним вечером.

Тётя Валя, увидев в пламени костра своего сына с проколотой щекой, с размазанными по лицу слезами и кровью, свисающим с крючка этаким вёртким, дерзким червяком, пришла в ужас. Она растерялась и вместо оказания практической помощи накинулась на меня и сына, причитая и всхлипывая, говоря, что нам ничего нельзя доверять, что за нами надо постоянно смотреть и тому подобное. Мы стояли с опущенными голова-ми. А наглый червяк на Санькиной щеке, пытаясь соскочить с крючка, продолжал тем временем вертеться.

Только дядя Толя, хоть и не скрывал своего раздражения по поводу случившегося, но долго мусолить этот вопрос не стал. Успокоив жену, он тут же завёл свой мотоцикл, поса-дил сзади сына и повёз его в посёлок Полукарпово к своему другу — хирургу Олегу. Мы вдвоём с тётей Валей остались ночью на берегу Молдинского озера. Слышно было, как кричат ночные птицы, в тростнике плавают дикие утки, бултыхается выдра, издавая звонкие шлепки по воде, играет крупная рыба. Казалось, ночной мир вокруг нас ожил: заговорил, закричал, зашевелился своей невидимой жизнью. Да, скажу прямо, тогда нам с тётей Валей было немного не по себе и прежде всего от переживаний за Сашу.

Прошло два часа, а Анатолия Аркадьевича с Сашей всё ещё не было. Тётя Валя начала нервничать:

— Может, с ними что-то в дороге случилось? — то ли про-сто говорила, то ли спрашивала она.

Я, подавленный ответственностью за содеянное, молчал, подбрасывая в костёр сухие ветки, палки, коряги. От яркого огня становилось теплее и спокойнее.

Вдруг сухой треск мотоциклетного двигателя прорезал густой ночной воздух. Яркий пучок света фары взлетел в звёздное небо.

— Едут! Едут! — радостно закричал я.

Действительно, это были наши пропащие дядя Толя с Сашей.

— Ну, как? — с нетерпением встретила их тётя Валя. — Скажите скорее, что моему сыночку сделали?

— А ничего особенного, — улыбался Анатолий Аркадьевич, находясь в бодром настроении, — просто Олег (хирург) пинцетом снял червя, промыл спиртом крючок, откусил проушину и вытянул его из щеки. Вот и всё. Санька, Генка, теперь вы поняли, что значит правильный заброс? Это когда во время его не ловите своего товарища! — здесь он засмеялся.

Жена замахала на него руками: — Толица, что ты такое говоришь?! Посмотри, как испуганы ребята. Что сказал врач насчёт Сашиной щеки? Я жду, а ты смеёшься, — тут она погрозила мужу кулаком.

Я взглянул на Саньку. Его щека, вымазанная йодом, заклеенная лейкопластырем, вспухла. Сам он был не по-детски серьёзен. Грозно, исподлобья смотрел на меня. Удержаться от улыбки, глядя на это, не было никаких человеческих сил. Через пару дней данный эпизод забылся, во всяком случае о нём не вспоминали, и мы с братом были готовы к новым приключениям. Стояли жаркие июльские дни. Сашины родители решили организовать новый поход на рыбалку на Большую Кжемлю. Берега этого приличного по размерам озера покатые, песчано илистые, поросшие мелким кустарником, тростником. Старшие решили не брать в этот раз технику, а идти пешком, к тому же это было недалеко, всего три километра от дома. Тащить же пришлось много всего: палатку, рыбацкие снасти, продукты, тёплую одежду. Несмотря на горячие дни, приходилось подумать и о прохладных тверских ночах. Итак, с вечера подготовив походное снаряжение, на следующий день мы рано поутру двинулись в путь. Пройдя вдоль правой стороны озера метров триста, нашли красивую лужайку с выходом к воде. Поставили палатку. Сложили кострище — круг из камней для костра, заготовили дров. Всё, можно было идти ловить рыбу.

Анатолий Аркадьевич помог нам разобраться со снастями, а сам пошёл вдоль озера блеснить щуку. Про — мучившись с кустарником и тростником, которые мне и Саше не давали сделать нормальный заброс, я предложил поискать где-нибудь возле берега спрятанную лодку, или ройки. Не говоря ничего Сашиным родителям, мы отправились на поиски. И, действительно, вскоре нашли то, что искали. Это были ройки (долблёнки), притянутые к дереву цепью, скрепленной болтом.

— Теперь рыбалка удастся, — думали мы. — Сейчас отплывём, встанем под тростник — и вся рыба наша.

С трудом раскрутив и сняв с болта ржавую гайку, освободили плавсредство. И вот мы с братом плывём мимо лилий, жёлтых кувшинок, тростника. Вдруг страшный крик про-

— А-а… Вот кто тут мои ройки украл! Держи их!!! Сейчас поймаю — руки-ноги повыдергиваю!

Сообразив, что это относится к нам, мы здорово испугались. Саша побледнел.

— Кто это? — прошептал он, не видя скрывавшегося в густом прибрежном кустарнике человека.

— Это наш сосед Волога, — ответил я, — жуткий мужик.

Одна рука у него сухая, отсохла, висит вдоль туловища. Он часто пьёт и бьёт свою семью. А однажды я видел, как он со своими дружками во дворе забивал жеребёнка на мясо. Жуткое было зрелище! Сначала мужики выпили водки. Потом вывели из сарая жеребёнка, завалили его на землю и воткнули ему в шею огромный нож. Но не удержали. Жеребёнок вскочил, вырвался из их рук и стал бегать по двору. Так эти гады и ловить его не стали. Просто пошли дальше водку пить, ожидая пока тот сам умрёт.

От этих комментариев Саньке сделалось совсем худо.

— Ты чего, Саня, всё у нас с тобой обойдётся, — решил я его хоть как-то приободрить. — Здесь он нас с тобой не достанет. Вот только не хотелось, чтобы Волога с твоими родителями встречался и на нас нажаловался. Давай на другой берег пере-берёмся, там ройки оставим, а сами лесом вернёмся к палатке.

Так и сделали. От страха силы наши удвоились. Само-дельные вёсла с обеих сторон заработали безостановочно, чему способствовала крутая матерная брань Вологи. Узкий участок озера, метров в двести-триста, мы пересекли словно на крыльях.

А дальше, бросив ройки возле берега в траве, словно парти-заны, боясь нарваться на страшного и злого мужика, сделали приличный круг по лесу, чтобы незамеченными добраться до своей палатки.

Дядя Толя, продолжая рыбачить, ушёл далеко от нашего лагеря и ничего не слышал. Тётя Валя, занятая обустрой-ством палатки, готовя обед, тоже была не в курсе последних событий. При нашем внезапном появлении лишь спросила:

— Где вы столько времени пропадали? И где рыба?

На что мы с Санькой ответили: мол, обследовали местность. Вскоре пришёл Анатолий Аркадьевич, как всегда, с хорошим уловом. Он разжёг костёр, повесил на палке между двух вбитых в землю рогатин казанок с водой для ухи. Казалось, все напасти минули. Но не тут-то было. Слышим, ударилось что-то в берег. Это были те самые ройки. А следом из кустов на поляну вышел злой Волога. Тут я и Саша снова здорово струхнули. Волога, увидев нас, не стесняясь чужих людей, громко заматерился, грозя нам своим единственным здоро-венным кулачищем. Мы не на шутку испугались, думая, что Санькины родители возьмут и отдадут нас этому свирепому мужику, вот тогда он точно из нас сделает котлету. Однако Анатолий Аркадьевич был мастер разруливать и не такие ситуации. Налив Вологе рюмку самогона, поговорив об особенностях местной рыбалки, он увёл его в сторону, к озеру. Там, на берегу, они несколько минут о чём-то поболтали, после чего Волога так же бесследно исчез, как и появился. «Международный» конфликт был улажен. Но мы хорошо понимали, что главная взбучка для нас ещё впереди. И тут вдруг, словно провидение, произошло резкое изменение по-годы. К тому времени день перевалил за полдень. Над травой заклубились живые рои комаров. Солнечные лучи внезапно закрыли набежавшие откуда ни возьмись тёмно-синие тучи. Через несколько минут брызнул редкий дождь. Далеко, на другой стороне озера, мелькнула молния, ударил гром.

— Мигом все вещи в палатку, — скомандовал Анатолий Аркадьевич, сам же бросился к костру спасать уже готовую уху.

Только всё успели убрать, как с неба полило будто из ведра. Обедать пришлось в неудобно скрючившихся позах в маленькой, рассчитанной на двоих палатке. Но вкуса свеже-приготовленная на костре уха от этого не потеряла.

Брезентовый потолок и всё вокруг нас временами вспыхи-вало от очередной сверкнувшей в облаках молнии, затем так же мгновенно погружалось во мрак. Небесная канонада была сравнима с грандиозной битвой. Порывы ветра трепали из стороны в сторону нашу убогую лачугу, нарываясь снести её и залить водой. Не знаю, как взрослым, а мне и брату было не по себе.

Дядя Толя, будучи преподавателем физики, стал объяснять феномен такого происходящего природного явления, как гром и молния. Особенно он остановился на опасном характере молнии — сверхмощном электрическом разряде. Тогда я сказал, что тоже знаю кое-что о шаровых молниях. Он подтвердил, мол, действительно, есть такие молнии, и попросил меня о них рассказать.

— Мой отец Юрий Васильевич, — начал я свой рассказ, — тоже рыболов-любитель, хорошо знает здесь все озёра. Ему с ранних детских лет пришлось помогать своим родителям ставить на ноги младших братьев, которых у него было аж семеро! Однажды он ловил рыбу с роек на этом озере, недалеко от места, где сейчас стоит наша палатка. Во второй половине дня подул свежий ветерок, появились кучевые облака, закапал дождь. Отец собрался было скручивать удочки и плыть к бе-регу, да вот рыба стала просто бешено брать, только успевай вытягивать. Он сидел в ройках под проливным дождём, над его головой гремел гром, сверкали молнии. И вдруг он по-чувствовал необъяснимую притягивающую силу. Посмотрел вправо назад и увидел, как над водой в его сторону медленно летит яркий светящийся шар.

«Шаровая молния!.. — пронеслось в голове отца. — Если она коснётся меня, то всё, пропал…»

Он медленно освободил воткнутый в илистое дно кол, сдерживающий на месте ройки, и тихонько оттолкнулся от него. Однако искрящийся огненный шар не желал его отпускать, подлетая всё ближе и ближе. Это воздушные потоки влияют на движение молнии. И чем быстрее ты двигаешься, тем сильнее они становятся. Время измерялось секундами до того момента, как смертельное электрическое ядро настигнет и в щепки разнесёт жалкую долблёнку. Отец лёг на дно роек лицом вверх и стал обречённо ждать: «Будь что будет».

Эти пережитые секунды показались ему вечностью. Он поч-ти не дышал. Рядом с противоположным бортом послышался сухой треск, свечение. Ещё мгновение, и это огненное ядро превратит в щепки жалкую посудину. Он закрыл глаза. Но что это? Треск стал удаляться. Не веря самому себе, отец ещё какое-то время лежал, не шевелясь, но крайнее любопытство оказалось сильнее страха. Он с опаской привстал и увидел, как жёлто-красный шар плавно скользит над гладью озера в сторону огромной, растущей на берегу осины. Сильнейший взрыв, похожий на грохот разорвавшегося артиллерийского снаряда, пламя, дым, пар мгновенно окутали то место, где только что стояло дерево. Когда дождь затушил огонь, а ветер унёс остатки дыма, перед глазами отца пред-стала не мощная, в полтора обхвата осина, а искорёженное, с чёрным прожжённым дуплом, расщеплённое невиданной силой «чудовище».

— И, кстати, эту осину все вы видели, — закончил я свой, вернее, отца рассказ.

— А мне Юрий Васильевич ничего такого не говорил, — с явным интересом сказал Анатолий Аркадьевич. — Вот пройдёт дождь, и ты нам, Гена, покажешь это дерево. А так всё это правда: шаровая молния — мало изученное наукой явление. Она может быть для человека крайне опасной.

Разговаривая, кушая, прячась от дождя в палатке, мы про-вели весь оставшийся день, вечер, а затем и ночь. Однако дождь и не думал заканчиваться. В нашей крохотной «лачуге» было тесно, крыша провисла, с неё постоянно капало. Дядя Толя, выпив бабушкиной самогонки как ни в чём не бывало заснул, с удовольствием похрапывая. Короче, не знаю, как остальным, но мне было не до сна. Лишь временами я куда-то проваливался в небытие, где были бегающий за Санькой и мной с огромной дубиной Волога, шаровые молнии, летящие навстречу, как снаряды….

Рано утром нас подняли Сашины родители. И, поскольку никаких прояснений погоды не предвиделось, всё так же шёл мелкий, неприятный дождь, мы решили возвращаться домой. Можно себе представить, какое это было возвращение. Все вещи, одежда, палатка промокли и стали словно свинцовыми. Мы с братом еле передвигали ноги. Тётя Валя всю дорогу бурчала на мужа:

— Зачем ты нас потащил на эту рыбалку? Да ещё с ночёв-кой. Вот заболеют дети…

Дядя Толя, хлюпая водой в огромных рыбацких сапогах, лишь посмеивался и отшучивался, напевая куплет за куплетом бесконечную частушку:

Вдоль по Волге по реке

Плывёт корова в пиджаке,

А за нею бык плывёт,

Тоже семечки грызёт…

Таким образом, в страданиях и муках, под задорные, весёлые частушечные марши Анатолия Аркадьевича наша команда добралась до бабушкиного дома, где нас уже давно ждали, где было всегда тепло, сытно и уютно.

Однако время шло. Мы подрастали. Кроме игр, различных мелких хулиганских проступков, будь то слазить в чужой огород, спереть с нефтебазы пару вёдер бензина или соляра и устроить на сопке, где во время войны стояла зенитная батарея, фейерверк, покататься на колхозных конях, внутри у 14-15-летних пацанов стали проклёвываться ростки симпатии к противоположному полу. Это происходило как-то само собой. От дёрганья за косу и удара в ответ книжкой или портфелем по голове до провожания к дому на расстоянии, нервного прикасания друг к другу в тёмном клубе во время просмотра кинокартины, на танцевальной площадке и первого, обычно летнего поцелуя, как пишут в таких случаях лирики, при луне. Лично я от начала до конца этот «экзотический» период, в отличие от своих более свободных во всех отношениях сверстников, прошёл значительно позже. На это есть причины: физиология, воспитание и условия (после 8-го класса я поступил в СВУ). Так вот, среди нашего класса выделялась пара парней, которые в этом возрасте, далеком до полного полового созревания, уже не могли сдерживать свои гормональные всплески. Даже с некоторыми молодыми учителями (женщинами) они вели себя как с одноклассницами. Зажмут где-нибудь в тёмном углу, потискают, пощупают, ненароком завалят в траву или снег… Это были крепкие, высокие, в от-личие от остальных, молодые кобельки. Я же к такому «от-ветственному» рубежу жизни тогда ещё только подходил. В связи с этим самые красивые девчонки моего возраста, как ни печально, но были уже разобраны. Отстаивать, драться за понравившуюся подругу было почему-то стыдно, да и, прямо сказать, кишка слаба. К тому же тогда все наши мальчишечьи взгляды привлекала всего лишь одна ученица — Галька Агеева с льнозавода. Она была красивой девчонкой, высокой, с ру-сыми длинными волосами, сплетёнными в две косы и умело скрепленными сзади головы. Лицо кругленькое, открытое. Умные, проницательные глаза. Прямые плечи, походка так и притягивали к себе взгляд любого парня. И училась она на «отлично». Ясное дело, такая девочка многим нравилась. И, чего там скрывать, мне тоже. Так получилось, что я ходил с ней в один детсад, учился в одном классе, и дорога в школу у нас была одна, даже мыли нас мамаши (в раннем возрасте) в одной льнозаводской бане, однако ко мне она не питала никакого интереса. С трудом, но всё-таки я постепенно спра-вился со своим влечением к данной неприступной персоне, у которой женихов было хоть пруд пруди.

Что ж, раз я стал освещать этот скрытый под сенью давних лет период своей жизни зарождающихся чувств к противоположному полу, то грех не вспомнить о первых опытах на этом соблазнительно-коварном пути. Первый, а может, и нет, случился в шестом классе. Кто-то из пацанов на перемене дёрнул за косу Надьку Белову. Она была сильной, вёрткой девчонкой и никогда в долгу перед нами не оставалась. Я тогда сидел позади неё и чем-то там занимался со своим напарником Витькой. Надька моментально повернулась и, возможно, подумав, что это сделал я, со всей силы ударила меня книжкой по голове. От неожиданного крепкого удара у меня полетели искры из глаз. Больно и, главное, обидно. Я вскакиваю, готовый на месте преступления покарать девчонку. Однако она опережает меня и бежит к выходу из класса, откуда, на её удачу, входит учитель. Начинается очередной урок. У меня внутри всё клокочет, желая мщения. Скажу прямо, к Надьке я никогда не питал никаких чувств. Она была как пацан, только одета в платье и передник. Училась она хорошо, могла бы и лучше, но мешал этому её неуёмный характер, да и тяжёлое морально-материальное положение семьи.

— Ладно, — подумал я, — скоро закончатся уроки, ты пой-дёшь домой, вот тогда я тебе и припомню…

И вот возвращаемся мы после школы домой. Зима. Идём по самому короткому пути — железной дороге. Она всегда расчищена. По обеим сторонам откосы, ямы, занесённые по-лутораметровым слоем пушистого, искрящегося на солнце снега. Нас трое пацанов — я, Сашка Смирнов и Витька Гусев. Впереди — девчонки, среди которых Надька Белова.

— Ну, давай, Генка, действуй! Накорми Надьку снегом, чтоб не задавалась! — подталкивают меня друзья.

А мне вдруг что-то расхотелось. Девчонки весело смеют-ся, оглядываются на нас. И за что я должен кормить Надьку снегом, не понимаю. Вся злоба к ней у меня вдруг улетела. Но ведь надо, иначе ребята засмеют. И я, отдав свой портфель Сашке, стиснув зубы, побежал к мирно идущим девчонкам. Надька, словно почувствовав это, остановилась, повернулась, а её подруги автоматически продолжили ещё некоторое время идти. Подбежав к ней, я на секунду-другую притормозил. Девчонка всё так же стояла, ничем не защищаясь, только с каким-то интересом, ожиданием всматриваясь в меня, словно спрашивала:

— Ну и что дальше?..

Пацаны за моей спиной кричали:

— Что стоишь?! Вали её в снег!..

И я схватил девчонку за талию, повалил в глубокий, пуши-стый снег. Она оказалась внизу. Теперь надо было зачерпнуть варежкой холодного изумрудного чистого снега, натереть им Надькино лицо, а если получится, то и «накормить». Мне ка-залось, что она будет отчаянно сопротивляться, однако Надька совершенно спокойно лежала подо мной и только пронзительно смотрела в мои глаза. Прядь тёмных волос вылезла из-под платка на лицо правильного, немного грубоватого профиля. Её взгляд ввёл меня в какое-то оцепенение. Было приятно находиться рядом с ней, чувствовать её дыхание, глядеть в её совершенно не испуганные глаза. Так продолжалось всего секунду-другую. И вдруг она сказала:

— Ну, всё, отпусти.

И я, словно по приказу, встал, вышел на железную до-рогу, где меня ждали друзья. А Надька быстро выскочила из снежной ямы и, отряхнувшись, показав нам кукиш, побежала к своим подругам.

Что это было? Я тогда не знал. Сейчас, с течением времени, мне стало понятно — это первое ощущение женщины. Ощущение другого пола. Это уже не игры в догонялки, а более серьёзное и глубокое, это — чувство. «Но продолжения не будет», — так, кажется, поёт А. Новиков. Вот и у нас с Надеждой после того случая всё вернулось на круги своя. Школа, домашние дела, игры с ребятами в войну, хоккей, футбол. Нет, не созрел я к тому времени для ухаживания за девчонками. Однако прошло с той поры уже более 40 лет, а я этот эпизод ясно помню.

Второй случай со мной произошёл в пятнадцать лет. У председателя Еремковского колхоза было две дочери: стар-шая — Алёна, младшая — Ольга. За старшей взялся ухаживать суворовец, прибывший в отпуск, а я — за младшей. Помню, как вечером мы провожали их из кино домой, проходя по железнодорожным путям, мимо вокзала, дедовского дома, по деревянному мостку, через лужайку, прощаясь возле не-большого деревянного крылечка. Тёплая ночь, яркие звёзды, молоденькие девчата. Эх, лепота!..

В один из вечеров мне захотелось подарить Ольге цветы. Я нарвал возле бабушкиного дома на лесной поляне большой букет фиалок и пошёл на свидание. Мне хотелось просто по-дарить их наедине своей подруге, но вышло иначе. Её отец и мать пригласили меня к себе в дом. Пришлось идти. Скажу прямо, мне было страшно неловко, когда я предстал перед глазами всего Ольгиного семейства с каким-то там «драным веником» из фиалок, источающим тяжёлый болотно-ночной запах. Мать у Ольги тяжело болела. Я её почти не знал, поскольку она редко выходила из дома. Отца видел часто, всё-таки председатель Еремковского колхоза. Родители поблагодарили меня за цветы, сказали Ольге, чтобы она поставила их в вазу, пригласили в зал к чаю. Посередине большой комнаты стоял круглый стол, накрытый льняной скатертью с уже приготов-ленными приборами: чашками, блюдцами, ложками, вазоч-ками с вареньем и баранками. Пока пили чай из самовара, разговаривали о пустяках. Вернее, мне задавали вопросы, а я на них отвечал. Нашу семью хорошо знали, как, впрочем, и всех, кто проживал в этом небольшом железнодорожном посёлке. Так что скрывать было нечего. На Ольгу я практически не смотрел, поскольку находился под пристальным наблюдением её родителей.

Конец ознакомительного фрагмента.