Россыпь

Геннадий Конюков, 2022

Как на излучине реки вода наносит в россыпь множество разноцветных камешков, так и Геннадий Конюков собрал в пригоршню свои самобытные рассказы. Своеобразные персонажи уже почившей эпохи в рассказах Геннадия Конюкова оживают в воображении читателя, открывая ему незатейливый быт аборигенов Забайкалья. Забавные и отходчивые, доверчивые и наивные, хвастливые и бравирующие – герои его рассказов так сильно отличаются от современных, столь похожих друг на друга, людей. Есть место в россыпи и камешкам-очеркам, в которых автор от первого лица описывает незамысловатый, но тяжёлый труд таёжника-промысловика. Особняком в россыпи выделяется этюд «Под завесой дождя» как дань ностальгии по прибалтийской молодости. Ну и как небольшие самородки в пригоршне блестят взгляды Геннадия Конюкова – обобщение накопленного жизненного опыта в устойчивые аксиомы. Красной нитью через все произведения проходит любовь автора к родной Природе. Без всяких сомнений, «Россыпь» – достойное продолжение жанра деревенской прозы.

Санга́

Жили-были в одном селении Воробей, Цапля, Сорока и жизнерадостный бурятик Ранжил — дружная компания.

Жаркий июльский полдень. Где могут быть сейчас пацаны? Как это солнышко ясное — на речке, в Заливе, а Санга́, по закону подлости или какому другому раскладу, некогда поселившийся не где-нибудь, а как раз напротив Залива, с утра ушёл в колхозную кузницу на другой конец села.

Бурят Санга́, старик лет шестидесяти, был весьма неравнодушен к компании и всё пытался, но безуспешно, наладить с пацанами знакомство. И то сказать, когда кто-то из наших знакомцев в свою недалёкую бытность учинял кураж, а то, бывало, шалил без меры, мать его украдкой стучала по ножке стола кулаком и обеспокоенно выглядывала в окошко: «А вон Сангашка идёт, сейчас он заберёт тебя!» Это по-своему действовало, хотя подобная ложная тревога со временем стала восприниматься скептически. Случалось, Санга заходил к родителям по каким-то делам и после взрослого разговора непременно подходил к отроку, чтобы выразить своё внимание и расположение, и на правах фирменной шутки «нюхал табак». Щепоткой он дотрагивался до пипки, потом подносил пальцы к носу, шумно вдыхал воздух и притворно чихал, чтобы показать, какой это на самом деле «крепкий табак». И если раньше такие проделки ему удавались беспрепятственно, то теперь — фигушки с два!

Санга с головы до ног корявый: кривые нос и зубы, разбитые в кузнице пальцы рук, изведённые ноги. Он носил вислые редкие усы, брил шишковатую голову наголо, пил мутную аракушку, которую выгонял из молока. «Маленько горло мазал», — говаривал он, опрокинув в себя стакана два крепчайшего самогона. После Санга выходил на улицу, и тогда за наилучшее было миновать его стороной. Он важно вышагивал на своих кривых ногах, заложив руки за спину, одухотворённо улыбаясь, раздувая ноздри и щуря глаза, и если бы сейчас кто из пацанов попался ему, он не преминул бы «понюхать табак».

День был как день. Путь в Залив открыт. Братцы в полном сборе на берегу.

— Чур не водогрей! — заорал Воробей, срывая с себя рубашонку.

— Чур не водогрей!

— Чур…

Тот, кто последним выкрикивал своё «чур», обязан был первым окунуться в воду.

На этот раз «водогреем» оказался жизнерадостный Ранжил. Пока его душил смех, все уже откричали своё «чур». Надо сказать, этот парень смеялся всегда, везде, всему подряд, и, если бы взять, например, и показать ему палец, он бы укатился от хохота. Когда он смеялся, его нос туго обтягивался кожей и блестел, а на губах появлялись слюни.

— Как вода, Ранжил?

— Тёпленькая!

— Врёшь!

— Крест на пузе! — божился Ранжил.

Друзья покрывали себя мокрым песком и бросались в воду. Купались, само собой, голышом. Ныряли — кто дальше, плавали «по-собачьи» и «по-морскому», и даже немного «в размашку».

— Цапля, сделай «английский поплавок»!

Цапля охотно исполнял номер. Он набирал воздуха в лёгкие, нырял и, охватив колени руками, ждал, пока его не вытолкнет на поверхность. Всплывание происходило через несколько секунд, причём одним местом вперёд.

Публика приходила в веселье, а Ранжил «умирал».

На этот раз в довершение номера Воробей с размаху поставил на «поплавок» печать ладошкой, после чего Цапля перевернулся обратно, встал на ноги и, недоумённо оглядевшись, произнёс:

— Хвастуны!

Слово «хвастун» считалось самым ругательным словом в компании.

Все смеялись.

— Хвастуны! — ещё раз промолвил Цапля, выбредая из воды. На полпути до берега он вдруг остановился, точно натолкнулся лбом на невидимое препятствие, и оцепенел, переменившись в лице. Тревога мгновенно передалась остальным — все разом, как по команде, прекратили купаться и воззрились на берег.

На крутояре, усмехаясь, раздувая усы, стоял, как изваяние, Санга. Жестом руки он призывал их продолжать купаться.

Никто не шелохнулся.

— Давай поплавок! — сипло рассмеялся Санга.

Ни движения. Тогда Санга медленно спустился вниз, поднял чьи-то брошенные на траву штаны. Из кармана тех штанов достал свистульку, повертел в руках, размышляя над её предназначением и, жмурясь, посвистел с таким насмешливым видом, точно это была не свистулька, а постыдная соска. Из другого кармана тех же штанов он неожиданно вытащил окурок, а затем спички. Радостное изумление озарило лицо Санги.

— Чей штаны? — поинтересовался Санга.

Воробей побледнел.

Засим было гробовое молчание. Видимо, поняв, что ответа ему не дождаться, Санга на виду у всех стал собирать остальные штаны. Это было откровенной, неслыханной наглостью, бесчинством, вызовом.

— Ты!.. — наконец опомнился Воробей.

— Скажем на тебя!

— А? — Играя под дурака, Санга приложил руку к уху. — Шебо́ говорил? Кто курит, сказать, верно, надо. Варнак! — Он показал всем найденный окурок и демонстративно вдавил его в землю своим стоптанным сапогом. — Папирос курит, «нюхать табак» не даёт… Неси табак! Не хочет… — пояснил он сам себе. — Но, ладно. Не хочешь — как хочешь… Санга дела знает…

С этими словами он, усмехаясь, сложил себе на руку все собранные штаны, поднялся на бугор и неторопливо пошёл в сторону своего двора с видом человека, добросовестно исполнившего свой долг.

Тягостная тишина зависла над Заливом.

По мере того, как Санга удалялся, пацаны молча выбредали из воды. Ранжил теперь уже не смеялся, что оказалось совершенно ему не к лицу.

Померкло над Заливом июльское солнце. Братва была повержена в состояние безысходности, чёрного уныния. Неизвестно, что было делать дальше… Одно оставалось непреложным: когда-то надо идти к Санге, давать «нюхать табак», выручать штаны. Такое положение дел никто не хотел признавать первым, из-за чего они даже ненавидели сейчас друг друга.

— Хоть бы у него обвалилась кузница и придавила бы его… — выразил кто-то пожелание, которое упало в благодатную почву. Они наперебой желали Санге всяческих бед и несчастий, обретая друг с другом былую солидарность. Отведя душу, смолкли, так как ничего не менялось. Предстояло идти к ненавистному Сангашке.

Наконец, в смутной надежде, что всё как-нибудь обойдётся, не сговариваясь, впереглядку, они потянулись ко двору Санги, робкой гурьбой протиснулись в калитку.

Санга сидел у себя в пристройке, «мазал горло». Увидев пацанов, он несказанно обрадовался.

— Табак принёс… Заходи. Пошто боишься, однако, я не кусаюсь.

В пристройке было грязно, пахло кислым молоком, аракушкой. В избе гремела посудой Сангашиха.

Санга издевательски улыбаясь, оглядывая переминающихся с ноги на ногу посетителей, достал из кучи первые попавшиеся под руку штаны с брезентовыми заплатами на коленях.

— Это чей?

— Цапли.

— Кто такой Сапли?

Цапля выступил шаг вперёд и почесал ногой о ногу. Когда

Санга привстал из-за стола и подался вперёд, он исторг интересный звук «ы-ы-а…» и попятился в угол. У Санги лукаво блеснули глаза. Собрав свои корявые пальца в щепотку, он сделал резкое движение по направлению к цаплиному «табаку». Цапля вскрикнул и, не помня себя, вылетел в дверь.

Санга рассмеялся.

— Однако, трус, — резюмировал он, поднимая с пола другие штаны. — Это чей?

— Мои, — признался Сорока.

— Иди ближе.

Санга повторил движение, что перед этим к Цапле, затем по-бычьи, шумно втянул в себя воздух, притворно чихнул, делая вид, что «табак» очень крепкий.

— Молодес… Бери свой штаны. И все бери, — вдруг сломался он. — Саплин бери тоже. Приходи завтра кузница, дарить буду, как его… самокат называется. Другой игрушка имеется.

Заполучив штаны, братцы мгновенно оделись.

— А ножики вы умеете делать? — не без дальнего умысла, осмелев, поинтересовался Воробей.

— Умею, как же.

— А пистолет?

— Умею.

— И даже танка? — не утерпел жизнерадостный Ранжил, желая до конца выяснить способности Санги.

— И все умею. Приходи кузница.

Из избы вышла Сангашиха, высокая крепкая старуха в чёрном халате с листом сушенной арцы́ в руках.

— Карман есть, нет ли? — Щедро оделив их арцо́й, она сгребла остатки в мешочек. — Это Сапли. Бедный, пугался…

Друзья переглянулись, повеселели. Как-то само собою становилось очевидным, что Санга не такой уж и страшный, и выходило так, что Залив, похоже, теперь был для них свободен беспрепятственно и навсегда. Сангашиха участливо смотрела на них и беззвучно смеялась, обнажая красные дёсны.