Обжигающие вёрсты. Том 1. Роман-биография в двух томах

Геннадий Мурзин

В первый том романа-биографии «Обжигающие вёрсты» вошли житейские истории, относящиеся к детству и юности уральского литератора и публициста Геннадия Мурзина. Много радостного и счастливого здесь, но немало и грустного, подчас, горького и обидного. Автор откровенен, поэтому произведение не может не понравиться тем, кто интересуется прошлым.

Глава 5. Воспитание трудом

Как снег на голову

Мое явление стало большой неожиданностью для сестры. И вряд ли ее слишком обрадовало. Клава жила в бараке, занимая одну комнату квадратов на пятнадцать. В бараке жило семей сорок, коридор общий.

Выслушав сбивчивое объяснение причин, по которым вынужден был приехать, сестра занялась устройством спального места. Все-таки уже пятнадцать, парень взрослый. Она, потеснившись, освободила один из углов, принесла с улицы кем-то выброшенную металлическую и проржавевшую кровать, поставила, достала старенький матрац, застелила старенькими, но чистенькими простынями. Нашла и подушку, байковое одеяло. Повесила занавески, чтобы мою «спальню» отделить.

Получилось просто здорово. Первая ночь на новом месте показалась царской. Впервые у меня был свой угол. Впервые у меня была своя постель. Впервые спал на белых простынях.

Сестра смотрела на меня, тяжело вздыхала и качала головой. Вечером ей сказал:

— Клава, ты не беспокойся… Буду работать и буду зарабатывать.

Сестра грустно улыбнулась.

— Ну, какой еще из тебя работник? От горшка два вершка.

Сильно обиделся.

— Почему ты так-то? Я могу! Я смогу! Обязательно! Вот увидишь.

— Тебе бы в седьмой класс. — Продолжила сестра. — Куда нынче без семилетки? Но, — она развела руками, — сам видишь, вон, Витюшка подрастает. А у меня зарплата… В общем, втроем не прожить. Прямо и не знаю, что будем делать. — Она поднялась с табуретки, на которой сидела, и стала куда-то собираться. — Схожу к знакомой, посоветуюсь.

С тревогой ждал возвращения сестры. А что, если возьмет и отправит назад?

Часа через полтора сестра вернулась. Увидев мой тревожный вопрошающий взгляд, сказала:

— Подруга обещает помочь.

Встрепенулся. Во мне проснулась надежда.

— Чем?!

— У нее муж работает прорабом в ОКСе. Возможно, возьмет к себе, на стройку, подсобным рабочим. Большой зарплаты не будет, но все же…

— А… на завод? — С надеждой спросил я.

— Нельзя тебе. Завод военный, а у тебя паспорта нет. Беспаспортного не возьмут. В ОКС-то возьмут без оформления, на честном слове.

— Клава, а что такое ОКС?

— Отдел капитального строительства завода. Дома строят и ремонтируют, конечно. Работа не по тебе, тяжелая, но что делать? Потом, когда паспорт получишь, могут определить учеником каменщика. Профессию получишь.

Не знал, кто такой «каменщик», но мне все равно. Лишь бы работать, а где и кем — не важно.

Так начал зарабатывать свои, трудовые. Деньги не ахти, а все-таки поддержка сестре.

Через месяц (на пороге — осень!) Клава купила мне лыжный костюм, клетчатую льняную рубашку, старенькие полуботинки, а чуть позднее — фуфайку и шапку. Так что прибарахлился. Понимал, что на мою зарплату всего этого купить было невозможно. Значит? Посягнул-таки на скудный сестринский бюджет.

Кажется, нет никаких причин для радости, однако… Геннадий здесь в первых обновках: в лыжном костюме и клетчатой рубашке, на ногах пока что тапочки Кроме него, на снимке сестры Галина Мурзина. Клавдия Мурзина с сыном Виктором. Не до жиру. За неимением лучшего и лыжный костюм идет на ура. Не баре. И ими никогда не были: ни в детскую пору, ни в старости. Хорошо это или плохо? А Геннадий Мурзин, право, не знает.

Не костюм, а чудо

Осень и зиму перекантовался. А весной появилась подружка. Сестра стала замечать, что стыжусь с ней гулять в том самом лыжном костюме. В одно из воскресений она разбудила меня рано-рано.

— Вставай, — сказала она, — поедем в Нижний Тагил, на барахолку.

Встал, быстренько собрался. Не знал, не мог даже предположить, зачем мы туда едем. Клава молчала, я не расспрашивал.

На барахолке обратил внимание, что сестра постоянно останавливается возле продавцов, предлагающих мужские костюмы. Постоит, посмотрит, помнет в ладони ткань, спросит о цене и идет дальше. Первую же появившуюся догадку отогнал прочь. Не мог, не хотел верить.

Но вот у старушки, держащей в руках костюм, задержались. Сестра изучила все — швы, подкладку, рукава, штанины.

— Перелицованный пиджак-то? — Спросила старушку сестра.

Та кивнула. Что такое «перелицованный», не знал. Сестра приложила ко мне пиджак.

— А вы примерьте. — Посоветовала старушка.

Побледнел.

— Мне? Такой костюм?!

Сестра грустно усмехнулась.

— Кому же еще. Витюшке — великоват пока.

— Но… я… не… Как?!

— Молча. Бери и примеряй.

— Клава! Подойдет!.. — Отчаянно замахал руками. — Конечно, подойдет. Не надо примерять… Он такой хороший. Он… Он…

— Примерь, примерь. — Стала настаивать сестра. — Хотя бы пиджак. Брюки, если что, сама укорочу.

Пиджак оказался впору. Сестра долго торговалась со старушкой. И, кажется, немного удалось сбить цену. Потом сестра купила также поношенную белую шелковую рубашку, галстук, туфли.

С такими вот сокровищами вернулись домой. Потратилась, сильно потратилась сестра. Но зато в следующий выходной шел, нет, не шел, а летел на свидание с подружкой. Это невероятно. Перед тем, как выйти на улицу, долго смотрелся в осколок зеркала и не узнавал себя. Там был совсем другой человек. Если честно, он мне понравился. Да и сестра, глядя на меня, довольно улыбалась.

Весной мне предложили стать учеником каменщика. Согласился. И, пожалуй, зря. Потому что работа осталась та же, что и раньше (на носилках подтаскивать к рабочему месту каменщика шлакоблоки, раствор, кирпич), а вот деньги еще меньше — ученические. И, тем не менее, через три месяца мне присвоили третий разряд и даже выдали удостоверение. Квалификация? Извините…

Тут-то сильно задумался о своем будущем. И это было вызвано не только той квалификацией, которую обрел в результате странного бригадного ученичества, а еще и тем, что продолжал жить в комнатушке, где и без меня было тесно, где и без меня перебиваются с рубля на рубль. Надо было мне что-то делать. Как говорится, погостил и будет, пора и честь знать.

Кто-то из бригады обмолвился о том, что в Кушве есть строительная школа ФЗО, ремеслуха. Съездил, узнал насчет условий приема. Набор шел в разные группы, но мне подходила лишь одна — группа каменщиков, так как, например, в группу помощников машинистов станков канатно-ударного бурения принимали лишь с аттестатом. А у меня? Шесть классов. С таким багажом на многое не замахнешься.

Долго раздумывать не стал. От добра добра не ищут. Настоящую профессию приобрету — раз, трехразовая кормежка — два, форменное обмундирование, начиная с кальсон, обувка, спецодежда — три, общежитие — четыре, гарантия устройства на работу — пять.

Вернувшись, стал советоваться с сестрой. Она одобрила мое решение, сказав, что, действительно, учеба в бригаде — это не учеба, что только в ремесленном получу настоящую квалификацию.

Теперь, не стыдясь, Геннадий Мурзин уговорил друга Александра Новикова (он справа) пойти в ателье и сфотографироваться. теперь-то уж всё при нем: и первый приличный костюм (пусть даже перелицованный), первая из белоснежного шелка рубашка, и первые настоящие туфли, и даже первый в жизни галстук. Кстати, у друга этих проблем не было, хотя мама его — вдова фронтовика.

Загадка — без отгадки

Десять месяцев учебы пролетели, как один день. На торжественном собрании по случаю выпуска нового отряда молодого рабочего класса получил аттестат. В нем оценки по девяти предметам и только по одному, черчению — четверка, по остальным — «отлично». Кроме того, директор мне, одному из немногих, еще и вручил почетную грамоту. Кстати, за время учебы в ремесленном это была уже вторая почетная грамота.

Вообще, впервые задумался над этой странностью: в общеобразовательной школе, находясь под опекой родителей, с большим трудом выходил на троечки, мне постоянно указывали на недисциплинированность, а здесь, в ремесленном все наоборот. Почему? В чем тут дело? Что случилось со мной? Откуда появилась жажда знаний? Загадка, которую не разгадать.

Да, за десять месяцев учебы небо надо мной не всегда было безоблачным. Но эти десять месяцев, фактически, стали поворотными в моей жизни. Вспомню лишь некоторые, наиболее типичные эпизоды моего взросления и возмужания.

В группе №5 (одна из двух групп каменщиков) четырнадцать пацанов — домашние, иначе говоря, местные, кушвинцы, поэтому жили дома, в семьях. Они утром приходили на построение, некоторые, правда, и на завтрак, то есть чуть-чуть пораньше. После окончания занятий или практики многие, не дожидаясь ужина, уходили домой.

Оставшиеся четырнадцать — детдомовцы, причем из разных детских домов, в том числе и из далекой Кировской области. Они — жили в общежитии. И плюс — я, пятнадцатый, живший также в общежитии, среди детдомовских. Вскоре же у меня стали возникать проблемы. Одна из них — сугубо банальная: полное отсутствие каких-либо денег. Считалось, что учащиеся находятся на полном государственном обеспечении. Но это не совсем так. Действительно, было бесплатное трехразовое питание, форменное обмундирование (вплоть до носок), по субботам — баня со сменой нижнего (полагались белая нательная рубашка с длинными рукавами и из той же материи кальсоны) и постельного белья, два раза в месяц — бесплатный киносеанс. Однако оставались мелочи. Они для домашних не имели сколько-нибудь серьезного значения, поскольку этими мелочами обязаны были заниматься родители. Что касается детдомовских, то им родителей и здесь заменяло государство. У меня же, хоть и далеко, но оба родителя тогда были живы-здоровы. Мог ли обратиться к ним? Что вы, нет, конечно! Не за тем уезжал от родителей. Теперь — все свои проблемы обязан решать сам.

И что же это были за мелочи? В число форменного обмундирования, которое мы обязаны были носить в школе ФЗО, входила гимнастерка со стоящим воротником, как у тогдашних военнослужащих. А для воротника, как и у тогдашних военных, обязательно должен был быть белый подворотничок. Его наличие замполит на утреннем построении лично проверял. Не знаю, как эту проблему решали домашние, но детдомовским их выдавали регулярно.

Что мне делать? Каждый раз перед всем строем получать головомойку? Не хотелось. Взять же — неоткуда. Однажды решил оторвать полосочку от простыни. Во время смены постельного белья шел к кастелянше со страхом: а то заметит! Несколько раз сошло с рук. Но однажды она слишком пристально стала изучать сдаваемое постельное белье. Понял: обнаружила, что кто-то подсовывает ей регулярно надорванную простынку. И теперь вот ищет виновника. Подошла моя очередь. Но я вернулся вновь в хвост очереди. Потом еще раз.

Тетя Аня, довольно дородная женщина, заметила мои столь странные перемещения. И когда в очередной раз уступил свою очередь, она подняла на меня глаза и спросила:

— Ты что?

— Да… так… Парни торопятся…

— А ты нет?

— Н-н-н-ет. — Промямлил. — Успею, тетя Аня.

— Ну-ну. — Многозначительно произнесла кастелянша и продолжила свое дело.

Но продолжила, что мне сразу бросилось в глаза, с уже меньшим тщанием. Да, мне было страшно оказаться уличенным. Однако еще больше боялся стыда, который последовал бы; стыда перед другими ребятами за свой постыдный поступок. Ждал неминуемой кары. Но кары не при всех.

И вот сдал белье и получил свежее последний учащийся. Оказался один на один с тетей Аней. Опасливо приблизился.

— Ну, давай.

Протянул ей свои простыни, наволочки и полотенца. Но она взяла и, не разворачивая, бросила в общую кучу.

— Вы… не будете… проверять? — С дрожью в голосе, не веря своему счастью, спросил ее.

— А зачем?

— Но…

— Мне и так все ясно.

Тетя Аня, ласково потрепав мои волосы, улыбнулась.

— Надо было сказать… Зачем портить простыню-то, а, голубок?

Я, стоя перед ней, сгорая от стыда, опустив вниз голову, чуть слышно сказал:

— Я… я… на подворотничок… извините, тетя Аня, меня.

— Родители-то что? Не помогают?

Ничего не ответил. Но кастелянша все поняла. Она вновь ласково потрепала меня по волосам.

— Не делай больше этого, ладно?

Согласно и быстро-быстро закивал. Она встала, прошла к одной из полок, где лежало чистое белье, достала что-то и протянула мне:

— Возьми. Надолго тебе хватит.

Благодарно взял в руки и развернул: это была накрахмаленная наволочка. Я поднял на тетю Аню глаза. Прочитав в них немой вопрос, она сказала:

— Бери-бери. Наволочка старенькая, спишу по акту.

После этого у нее стал добровольным помощником, самым усердным помощником: помогал сортировать белье, раскладывать по полкам, бегал по группам, оповещая всех, кому и в какое время надо прийти за получением свежего белья. Очень хотел расплатиться с тетей Аней, кастеляншей, за доброту.

Или вот еще такая мелочь. Учебники для теоретических занятий выдавали в библиотеке бесплатно. Но ручки, карандаши, тетрадки, линейки, циркуль и прочее должен был иметь свои. Опять же нужны деньги.

Поразмыслив, решил заработать. Уговорил еще четверых соучеников по группе взять, так сказать, подряд на строительные работы. Нашел и заказчика. Мужчина на окраине Кушвы решил строить себе новый частный дом. Мы взялись ему выкопать котлован под фундамент, затем вывести под нуль (то есть забетонировать) фундамент. Заказчик пообещал, если мы все хорошо сделаем, выдать каждому по 250 рублей.

Две недели мы работали. После теоретических занятий, скрывая от дирекции школы, мы переодевались в спецовку, и отправлялись на свой объект. И работали до вечернего построения, даже в темноте. Получив расчет, положил деньги подальше, чтобы подольше сохранить. И тратил очень бережно.

У общежитских была и еще одна мелочь. Ужин в школе был в 18.00. И он состоял обычно из щей, пшенной, овсяной или перловой каши, чая или компота. Вечернее построение и отбой в 22.00. К девяти вечера, то есть за час до отбоя, наши молодые желудки начинали уже о себе заявлять открыто.

Я и еще пятеро парнишек из моей группы повадились в столовую. Там была ночным сторожем баба Оля. Она нас привечала и никогда не отпускала с пустым брюхом. Немного каши, оставшейся от ужина, хлеба, а то и компотика нам доставалось. Так что мы возвращались и отходили ко сну умиротворенными. Мы бабу Олю не забывали и помогали ей, как могли, в несении службы: то котлы помоем, то картошки почистим на завтра, то полы выдраим.

Самым счастливым днем для нас, общежитских, было воскресенье. И не столько потому, что выходной, и не столько потому, что вечером идем в кино, а, главным образом, потому, что домашние обычно не приходили ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. А рассчитывалось на всех, то есть на двадцать восемь человек. Так что это был настоящий праздник живота, поскольку каждому из нас доставалось всего по две порции. Тут мы даже позволяли себе носами крутить, отказываясь, к примеру, от перловой каши.

Контингент в нашей группе, как, впрочем, и в других, был еще тот. Как говорится, оторви да брось. Но вот что странно: несмотря на малый рост и хилый вид (на построении был одним из замыкающих, слева), за всю учебу меня никто пальцем не тронул. Не обижали, не пользовались своим физическим превосходством. Хотя другим, куда более крепким, доставалось. Не знаю, чем это можно объяснить.

Клавдия Ивановна Мурзина и ее дети — Ольга и Виктор. Клавдия не дожила и до семидесяти: скосило тяжелое заболевание. Ее сын Виктор по собственной глупости умер рано. Ольга, слава Богу, жива и здорова: вырастила и теперь воспитывает младшенькую дочь Лилю Шакирову. Кристина, старшая дочь, замужем. И у нее растут свои дети. Так что жизнь продолжается. А Мурзиных становится все больше. и больше.

Поручение для недоумка

Уважительно ко мне относились замполит, воспитатель. По-моему, я им нравился. Чем? Наверное, тем, что готов был выполнить любое их поручение или просьбу.

Заместителю директора строительной школы №18 (замечу: за десять месяцев учебы наше заведение сменило трижды свою вывеску; когда подавал документы — это была школа ФЗУ, потом — строительная школа, а под самый конец учебы — строительное училище) Ивану Алексеевичу Уткину, то есть замполиту, как-то пришла странная идея: для проживающих в общежитии в красном уголке по субботам проводить политинформации, причем, по его мнению, эту самую политинформацию должен делать кто-то из учащихся. Как понимаю, он долго искал подходящую кандидатуру для столь политически ответственного дела.

Однажды после занятий, пообедав, я поднимался к себе, на второй этаж, где были жилые комнаты. В коридоре встретилась воспитательница Зоя Ивановна.

— Замполит тебя вызывает. Зайди. — Сказала она.

Откровенно говоря, без самой крайней нужды мы к замполиту не ходили, потому что боялись. Боялись гораздо больше, чем самого директора. Гроза-человек! Мы знали, что он майор в отставке, что прошел всю войну, что был трижды ранен, что орденоносец. Наказывал. Самым противным наказанием служило мытье полов в туалете. Получив «наряд вне очереди», мы знали, что исполнение он придет проверять лично, поэтому на поблажку не рассчитывали.

Поэтому шел к замполиту с опаской, хотя понимал, что вины за мной никакой нет. Подошел к дверям кабинета, постоял с минуту, прислушиваясь, что там происходит. Стояла тишина. С радостью и облегчением подумал, что его нет на месте, что наша встреча откладывается. Но, для очистки совести, все-таки решил убедиться. Потянул на себя дверь, в образовавшуюся щель просунул голову и… Он меня заметил.

— Ну-ка! Ну-ка! Давно жду, понимаете ли.

Что мне оставалось? Вошел, конечно. Подошел к столу, за которым тот сидел, остановился напротив. Замполит поднял голову и сказал:

— Присаживайся, понимаете ли. В ногах — правды нет, понимаете ли. — Присел на один из стульев. — Я тут заметил, понимаете ли, что ты частенько газетки разные почитываешь, журнальчики.

В знак согласия кивнул, пока не понимая, что тут такого плохого? Может, подумал, журнал какой-нибудь пацаны стырили и он думает на меня?

— Ты, вижу, смышленый парнишка, понимаете ли, любознательный. Правда, грамотешки маловато. Я тут посмотрел: всего шесть классов. Что так? Из-за лени? — Отрицательно замотал головой. — Чего молчишь? Не хочешь отвечать? — Он махнул рукой. — А, ладно… Я вот чего вызвал… Хочу поручить тебе вести по субботам информацию под условным названием «У карты мира»…

— В красном уголке?! — Воскликнул я. — Перед всеми?!

Уткин посмотрел на меня из-под нависших на глаза длинных и густых бровей и усмехнулся.

— Страшно? Ничего, не Боги горшки обжигают, понимаете ли. Привыкнешь, понимаете ли. Это только поначалу так, чуть-чуть страшновато, а потом ничего, понимаете ли. Итак, в субботу, в 18.00. Ясно? — Вновь кивнул. — Почитай там, погляди, понимаете ли. Запиши, для памяти, в какой стране и чего интересного было на неделе. — Встал, намереваясь уйти. — Не подведи меня, понимаете ли. Возможно, сам директор придет. Ты уж постарайся, хорошо? — Кивнув, вышел.

И вот суббота. В красном уголке — полтораста человек. В первом ряду — директор, замполит, воспитательница и дежурный мастер.

У меня от страха подкашиваются коленки. Превозмогая себя, поднимаюсь на сцену, подхожу к большой карте мира и пробую говорить. Но в горле какой-то сип. Откашлялся. В красном уголке — тихо. Мальчишки и девчонки смотрят на меня и гадают, чего это забрался на сцену? Слышу бас замполита:

— Вперед! Не робей, парень!

Беру указку, обвожу ею территорию и начинаю политинформацию:

— Это — Индонезия, одна из слаборазвитых стран Юго-Восточной Азии. Была колонией мирового империализма, а несколько лет назад получила независимость. — Чем дальше, тем голос звучит увереннее. — В Индонезии, как и во всем мире, на прошлой неделе было неспокойно. Здесь к власти в результате военного переворота пришли военные — ставленники США, приспешники, холуи мирового капитала.

Из последних сил стараюсь, чтобы понравилась моя политинформация. Замполит громко крякает. Интересно, что бы это значило? Очевидно, одобряет, так как сидит, расслабившись, и в знак согласия все время кивает.

Политинформация закончилась. Сначала — тишина. Потом директор, а за ним и другие захлопали в ладоши. В след за начальством — ученики. Спустился со сцены. Замполит, похлопывая меня по спине, сказал:

— Ну, порадовал, понимаете ли! Ну, парень, просто молодчина, понимаете ли! Вот так, чтобы каждую субботу, понимаете ли!

От похвалы сурового замполитаза плечами выросли крылья. Приятно-то как… Прихожу в комнату, сажусь возле кровати, а мальчишки на меня странно смотрят, совсем не так, как обычно. С минуту молчат. Потом один из них растерянно произносит:

— Ну, ты даешь, паря! Отчебучил так отчебучил! И откуда все знаешь?

Падаю на кровать, забрасываю ладони за голову и так спокойненько, наслаждаясь минутой славы, говорю:

— А, ерунда… Подумаешь… — И уже менторским тоном добавляю. — Читать, парни, надо, газеты читать.

На это у ребят нет слов. И они продолжают смотреть на меня как на какое-то чудо. Я и сам себе не верю, что все получилось. А это… так… Хочется же перед пацанами похорохориться. Зауважали меня сверстники. Особенно девчонки из двух групп штукатуров-маляров. Раньше — не замечали, а тут… Всё норовят заговорить.

Это не единственный факт общественно полезного дела. Например, художественная самодеятельность, в том числе и хор. Тогда не знал еще, что с музыкальным слухом у меня серьезные проблемы, так сказать, медведь на ухо наступил. Но меня об этом не спрашивали. Воспитательница сказала, что должен посещать занятия хора. И посещал добросовестнейшим образом.

Наш коллектив художественной самодеятельности участвовал сначала в зональном отборочном конкурсе, проходившем во Дворце культуры Нижнетагильского металлургического комбината. Стали лауреатами. В качестве таковых поехали в Свердловск. Областной смотр проходил во Дворце культуры Верх-Исетского металлургического завода, где также стали призерами.

Конечно, мое участие в хоре вряд ли было столь уж полезным. Однако ехал в областной центр и с сольным номером, так сказать, с художественным чтением, поскольку в Нижнем Тагиле получил высокую оценку.

На областном конкурсе чтецов стал третьим. А со сцены Верх-Исетского Дворца культуры я читал:

— Мистер Твистер — бывший министр,

Мистер Твистер — банкир и богач,

Владелец заводов, газет, пароходов

На палубе играет в мяч.

Ну, и так далее. Тогда выступал с советской политической сатирой.

Иной раз и получал, но по заслугам

Не буду скрывать: и во время учебы в школе ФЗО случались проблемки. Упомяну лишь о двух, наиболее типичных для юношеского возраста.

Половина седьмого утра. Звучит сигнал, оповещающий, что пора вставать, одеваться, заправлять кровать, умываться и — на зарядку. Вскакиваю. Мои глаза упираются в лицо моего соседа, и начинаю дико хохотать. Потому что лицо парнишки все разрисовано чем-то черным. Встают другие, и все также хохочут. Обнаруживаю, что лица и других парней также разрисованы. Но что это? Парни показывают пальцами и на меня. Бегу в туалетную комнату, к зеркалу, гляжу и… Оказывается, сам-то ничем не лучше. Пробую оттереть — ничего не выходит.

Вот так: все пятнадцать человек из нашей комнаты оказались разрисованы ляписом. Все наши усилия избавиться не увенчались успехом. Так что на утреннем построении мы стали героями дня. Все потешались над нами, как могли.

Директор школы, увидев подобное безобразие, оставил нашу группу одних и потребовал, чтобы мы сказали, кто это сделал. Все молчали. Мне кажется, никто просто-напросто не знал.

За укрывательство нас наказали самым жестоким образом. По крайней мере, так нам казалось. Директор приказал всех остричь, как мы говорили, под Котовского, то есть наголо. А у нас к тому времени отросли такие лихие чубчики. Мы так ими гордились. До слез жалко их было. Но пришлось подчиниться. Разрисовка на лицах дней через пять сошла, а вот с волосами… Где бы мы ни появлялись, в след неслось:

— Гляньте-ка, бритоголовые идут! Ха-ха-ха!

И так вот несколько месяцев.

Второй случай, где также отличился.

Как-то вечером мне в руки попалась тетрадка, где от руки был записан рассказ «Дядя и племянница». Теперь уже и не помню, кто автор текста и как ко мне попал (все-таки почти шестьдесят лет прошло). Я, признаюсь, внимательно прочитал. Дернул же меня черт дать прочитать парню с соседней койки. Тот прочитал, потом другой, третий. Короче говоря, тетрадь пошла по рукам.

Вышел в туалет, а когда вернулся в комнату, то увидел, что парни сидят присмиревшие. Они рассказали, что в комнату неожиданно вошел замполит. Увидев, как все читают написанное в тетради, он потребовал, чтобы ему отдали рукопись. Ему отдали. Он глянул и позеленел.

— Откуда? Чьё? — Рявкнул он на ребят.

Ну, и один из них сразу же раскололся. Это, говорит, Мурзин дал почитать. Короче, меня тут же к замполиту. Он мне устроил хорошую головомойку. Я пообещал: больше подобного не повторится; впредь подобную «грязь» (это его слово) в руки не возьму, а не только читать. Он, конечно, допытывался, от кого взял сию литературу. Но я не назвал. Ругался сильно, но потом сжалился. Видимо, учел заслуги. Спустил на тормозах. Директору не доложил о «ЧП». А это было по тем временам действительно «ЧП». Просто непостижимо, что читал?! И не только сам читал, но, хуже того, дал прочитать всей группе!

Повторю: не помню автора, но рискну предположить, что кто-то из известных дореволюционных писателей. Чтобы читателю было понятно, о чем шла речь, очень коротко перескажу содержание рассказа, а, может, и повести.

В карете, запряженной тройкой великолепных лошадей, едут дядя и его племянница. Ему — за пятьдесят, ей — семнадцать. Он — поизносившийся мужчина, повидавший все на своем веку, она — юна, свежа, хороша собой и пока еще не вкусила всех прелестей жизни. Дорога длинна, скучна. Дядя и племянница болтают о всяком разном. Их разговор совсем незаметно переходит на вопросы взаимодействия полов. Племяннице хочется знать многое. Она тормошит дядю, требует все новых и новых подробностей. Он охотно откликается. Он посвящает племянницу в некоторые тайны сексуальной жизни мужчины и женщины. Девушка распаляется, он — тоже. Дядя дарит ей невинный поцелуй в розовенькую щечку, а затем и в пухленькие губки бантиком. Ей нравится. Племяннице хочется уже большего, и она проявляет нетерпение. Дядя поощряет ее, лаская уши, шею, еще не оформившиеся груди, опускается все ниже и ниже. Ее руки тоже не бездействуют. Он — опытен, она — усердна. Дядя овладевает племянницей. Она восторженным воплем встречает это и пытается вовсю насладиться новым, доселе неизведанным.

В таких вот утехах и проходит весь их путь. Племянница ненасытна и требует все новых и новых радостей.

Сегодня, да, и не такое можно увидеть даже по телевидению. Уж не говорю про домашнее видео. Но тогда…

Сколько лет прошло, а по-прежнему храню эту для меня ценнейшую награду. Ностальгия, наверное. Впрочем, есть и объяснение: все десять месяцев обучения прошли без особых потрясений. И даже слишком спокойно и слишком благополучно. Странно, если иметь в виду, что во все другие периоды жизни страсти полыхали и еще как полыхали. Громы-молнии летели отовсюду. Били по самолюбию, по, как нынче модно говорить, по имиджу..

Не ученье, а наслажденье

…«Фэзэушный» (всего десять месяцев) этап моей биографии заслуживает того, чтобы о нем говорить подробнее, в деталях. Это один из очень немногих этапов, который вспоминаю с удовольствием. И тому есть свое объяснение. Как мне сейчас кажется, тот крохотный по времени жизненный период мне дорог тем, что тогда жил полной жизнью, дышал свободно; где не было зла, насилия, подавления личности, грубости и хамства со стороны старших; тогда радовался всему, что делал, чем занимался. Иначе говоря, не было того самого мрачного фона, на котором прошло все мое детство. Впервые почувствовал себя человеком, а не, говоря языком отца, зверёнышем. Впервые почувствовал, что меня ценят, мною по-настоящему и искренне гордятся; что-то могу в этой жизни и что-то значу для других.

Странно все. Потому что (хочу прямо сказать) у городского населения наш брат, то есть ремеслуха, пользовалась откровенно дурной славой. Нас боялись. Замечал: когда мы шли группой по улице, то люди старались посторониться или перейти на другую сторону, считая, что с хулиганьем лучше не встречаться. Какие основания? Наверное, были причины дурной славы. Хотя официальная советская пропаганда до небес превозносила преимущества фабрично-заводского образования, сильно преувеличивая плюсы и всячески преуменьшая недостатки, но факт есть факт: сюда шли недоучки, недоумки, то есть те, кому просто идти было некуда. В общеобразовательной школе их держать не хотели, считая, что они не способны «грызть гранит наук», что учить таких — только зря народные деньги переводить. Перед такими два пути: первый — в систему ФЗУ, для пополнения отряда рабочего класса, гегемона советского государства, второй — в тюрьму.

Тогдашние учителя в общеобразовательных школах и не скрывали перед своими подопечными, что они делятся на две категории: на «чистых» и на «нечистых». «Чистые» — это те, кто учится хорошо и, следовательно, перед ними радужные перспективы продолжить образование в техникумах или институтах. «Нечистые» — это те, кто перебивается с двойки на тройку, те, у кого в мозгах полторы извилины и, следовательно, для них школа ФЗУ — единственно доступное благо.

Кастовый подход замечался во всем. Родители, например, стыдились говорить знакомым, что их ребенок в ремесленном училище. Потому что при всех усилиях официальной пропаганды в общественном мнении это выглядело дурно. Чего-чего, а нормальный родитель не хотел этого своему ребенку. Это правда. Об этом же говорит и такой факт.

Вместе со мной учились две группы на помощников машинистов станков канатно-ударного бурения. Они отличались от всех прочих тем, что набирались на базе среднего образования. Так сказать, наша элита. Так вот: эта самая «элита» неприкрыто демонстрировала, что форма, положенная учащемуся школы ФЗУ, их унижает. И всячески старались уклониться от ее ношения. Дирекция строжайше требовала и контролировала, но элита находила-таки предлоги, увиливала от сей принудиловки. Во всяком случае, будущие машинисты в городе в форменной одежде никогда не появлялись. По правде говоря, дирекция, устав бороться с элитой, в конце концов отступила, перестала замечать нарушения установленных правил по этой части. Дирекция стала закрывать глаза, но, обратите внимание, это касалось лишь элиты.

А что же я? Был всегда в форме, и по этому поводу у меня конфликтов с дирекцией никогда не было. Это было вынужденным, однако лишь отчасти. А иначе носил бы форму, стыдясь ее. Этого не было. Не только не стыдился, но мне (говорю чистую правду) даже нравилась форма. Любил гимнастерку с начищенными металлическими пуговицами и белоснежным подворотничком и брюки, на которых «стрелки» плохо держались, утюгов же не было, поэтому, аккуратно уложив, их помещал на ночь под матрац. Нравились добротные ботинки со шнуровкой. Охотно носил бушлат: зимой в нем было так тепло. И, наконец, атрибутами особой гордости для меня были форменная фуражка с блестящим козырьком и кокардой, а также широкий кожаный ремень с огромной металлической бляхой.

Были ли на самом деле среди фэзэушников драчуны или это всего лишь миф, порожденный обывателями? Да, были. Было явное противостояние между городскими парнями и учащимися школы ФЗУ, случались настоящие между ними сражения. Были драки и среди своих. Но я ни разу не был не только участником, а даже и свидетелем. Почему? Скорее всего, из-за того, что по природе своей был сугубо мирным парнем, не задирой. А еще из-за того, что подобные мероприятия меня не прельщали: любое насилие, а тем более кулачное, мне было противно.

И трусом не был. Любому парню, даже самому физически крепкому, мог сказать в глаза, в лицо все, что о нем думаю. И не раз говорил, без боязни получить в морду. Ни разу, слава Богу, не получил. Почему? Не знаю. Наверное, обладал (неведомой мне) охранной грамотой.

Вообще-то стоит немного объяснить существовавшие тогда взаимоотношения среди учащихся. Они делились примерно на две части: меньшая из них (по численности, но физически самая крепкая) состояла из «авторитетов», которых никто не смел тронуть и которые диктовали свою волю другим; большая — сплошь состояла из трусливых, а потому наиболее злобных и коварных шакалов, являющихся фактически подручными «авторитетов». В школе правили бал «авторитеты», а шакалы исполняли беспрекословно их волю.

К «авторитетам» (а к шакалам — тем более) себя отнести не мог. Был чем-то третьим. Наверное, меня можно отнести к авторитетам — именно без кавычек, где главенствует не грубая физическая сила, а что-то другое — то самое, которое вызывает уважение. Уважение даже у отпетых хулиганов, которые готовы были прибегнуть к физическому насилию в любую минуту — по поводу и без него. А иначе чем можно объяснить, что меня не трогали?

Однажды, правда, была для меня критическая ситуация. Она возникла на почве ревности. Несколько парней (из числа тех самых «шакалов») решили мне сделать темную (сведущие люди из советского прошлого знают, что это такое), но «авторитеты» не позволили. Не позволили, не объясняя причин. Так что затея с темной благополучно провалилась.

А были ли основания для ревности? Думаю, что были. Вспоминаю новогодний бал в школьном общежитии. Зинаида Ивановна, воспитательница и главный организатор вечера, решила провести некую конкурсную игру. Смысл заключался в следующем.

У каждого участника (или участницы) бала на груди был прикреплен номер. Каждый участник (или участница) мог послать поздравительную новогоднюю открытку. Причем не надо было указывать ни имени, ни фамилии адресата, а также ни имени, ни фамилии отправителя. Достаточно было указать номер (этот самый номер у каждого находился, напоминаю, на груди) того, кому предназначается поздравление. И все. Нет, точнее будет сказать, было еще два принципиально важных условия: каждый участник (или участница) мог послать только одну открытку и только представителю противоположного пола, то есть мальчик девочке, девочка мальчику.

Результат конкурса должен был быть подведен по количеству полученных поздравительных открыток.

Естественно, поучаствовал в этом конкурсе, так как он был анонимным и меня ничто не стесняло не только поздравить, но и признаться в своих чувствах своей девочке.

Моя девочка получила только две открытки и, конечно, не стала победительницей конкурса. Кто тот второй ее тайный воздыхатель? Через пару месяцев узнаю. Среди юношей же победил я, что ошеломило не только меня, но и воспитательницу, которая никак не могла даже предположить, сколько у меня тайных воздыхательниц. Кстати, на том новогоднем балу получил 26 открыток, что в четыре (!?) раза превышало результат того, кто занял следующее, второе место. Как говорится, невероятно, но факт. Так что оснований у ребят для ревности (для сведения счетов также) было предостаточно.