К вопросу о миражах

Георгий Куликов, 2020

Книга рассказывает о расследованиях преступлений второй половины XX века, которыми занимался инспектор уголовного розыска Евгений Кудрин. При этом прослеживается его жизненный путь с момента прихода в МУР – от молодого лейтенанта до полковника. Книга во многом автобиографична, так как прототипом Кудрина является сам автор. Автор – Георгий Викторович Куликов – родился в 1950 году. Окончил Академию МВД СССР и Дипломатическую академию МИД России. Четверть века служил в органах внутренних дел. Работал первым заместителем министра юстиции Российской Федерации, начальником Главного нормативно-правового управления Союза Беларуси и России, заместителем губернатора Калужской области. Государственный советник юстиции 1-го класса, заслуженный юрист РФ, имеет ряд правительственных наград. За последние десять лет автор написал 15 произведений, опубликованные в разных литературных изданиях, а в 2016 году издал первую книгу «Блюз опавших листьев».

Далекие следы случайной улики

Спускаясь по лестнице в курилку, лейтенант милиции Кудрин чуть не столкнулся с молодой девушкой в светлом легком платье, бойко бежавшей вверх по ступеням.

— Ой, извини, Женечка, — запыхавшись, произнесла она. Это была секретарша начальника отделения милиции, где вот уже почти два года правил службу инспектор уголовного розыска Евгений Кудрин.

— Ах, эти барышни, — со вздохом, как бы про себя, пролепетал он и вышел на улицу в курилку за зданием, где уже толпились жадные до курева сослуживцы.

Шум машин с улицы практически не заглушал гвалт сотрудников, вышедших глотнуть воздуха.

— Привет, Женя, — заулыбались коллеги, — есть что-нибудь новенькое?

— Да вам только дай потравить, наверное, уже не в первый раз курите, хотя еще далеко до полудня, — миролюбиво пробурчал Кудрин.

— Хватит умничать, Женя, — сказал самый старший из стоявших в курилке, мужчина с проседью во вьющихся черных волосах, — выдай новенькое.

У Кудрина была интересная особенность, помимо запоминания анекдотов, он удивительным образом подмечал смешные моменты из обыденной жизни и фиксировал их в своем небольшом блокноте, помещавшемся в кармане пиджака. Об этом знали многие сотрудники отделения милиции и, когда собирались в курилке или еще где-то, просили его что-нибудь прочитать интересного из увиденного в серых буднях жизни. Несмотря на свои двадцать пять лет, Женя внешне выглядел совсем юношей — и лицом, и походкой, и фигурой. На его счету пока не было громких дел, и все это, по его мнению, определяло не очень серьезное отношение к нему среди товарищей по работе. Впрочем, сам Женя и не пытался изменить эту ситуацию.

— Пусть будет, как будет, — думал он, — со временем, может быть, и раскроются мои способности как аналитика и сыщика.

Да и в быту было не очень все устроено; он жил один в однокомнатной кооперативной квартире, купленной родителями.

Вот и сейчас все просили свежего анекдота и что-нибудь из блокнота.

— Ну хорошо, один анекдот, пока не погаснет моя сигарета, — сказал Кудрин.

Все одобрительно закивали головами и придвинулись ближе к Кудрину.

— Грузчик винного отдела гастронома Сидорчук, внезапно увидевший после праздников динозавра с сигаретой в зубах, бросил пить, уволился с работы и постригся в монахи, — громко произнес Женя.

Все захохотали, а Лев Алексеевич Ерихин, тот самый, с проседью на голове, со смехом произнес:

— Я вполне представляю себе эту картину. Давай еще, Женя.

— А теперь из блокнота, — сказал Кудрин и, достав из пиджака небольшой блокнотик, стал читать: — Самостоятельная сборка мебели — это процесс, когда муж узнает, что он никакой не «любимый» и не «дорогой», а «хрен безрукий».

Сослуживцы закашлялись от смеха, а Женя продолжал:

— Итак, сигарета докурена, поэтому я прочитаю последнее на сегодня. На подъезде дома висело объявление: «Трезвые грузчики с высшим образованием быстро загрузят и разгрузят любые тяжести».

Под общий хохот к ним незаметно подошел дежурный по отделению милиции и громко сказал:

— Слава Андреев, к начальству, а Женя Кудрин — на выезд. Там на твоей территории, на Варшавке, у дома 41, киоск «Мороженое» ограбили.

— Ну вот, — сказал, улыбаясь, Ерихин, — сейчас наступит тишина.

Лев Алексеевич Ерихин по возрасту был старшим из оперативного состава отделения милиции и самым опытным сыщиком. А Женя Кудрин, несколько лет назад закончивший среднюю специальную школу милиции, попал по распределению к ним в отделение, где Ерихин был назначен его наставником. За глаза Женю называли салагой, но, тем не менее, каждый сотрудник хотел подстраховать его, помочь молодому милиционеру разобраться в лабиринтах профессии. Вот и сейчас, когда Женя надевал куртку, Лев Алексеевич тихо произнес:

— Я понимаю, что это пацаны полакомились, но напоминаю тебе в который раз: обращай внимание на каждую мелочь, на каждый нюанс; в будущем такой навык пригодится. И еще, я тебе уже говорил, что не бывает больших дел и маленьких, бывают преступления, когда нарушается закон, и мы для этого и работаем, чтобы пресекать эти нарушения.

Женя поблагодарил Ерихина и вышел из кабинета. Ему не очень хотелось в конце дня заниматься таким мелким вопросом, но замечание Льва Алексеевича подбодрило его — мелких дел не бывает.

Приехав на место происшествия, Кудрин увидел небольшой киоск, который стоял рядом с другим таким же киоском «Союзпечать». Его уже ждала моложавая, шустрая продавщица, которая сразу в двух словах услужливо рассказала, что примерно минут сорок назад двое выпивших молодых парней, проходя мимо закрытого уже киоска «Мороженое», сорвали с петель замок, взяли по несколько брикетов мороженого и ушли. Приметы она назвала, ребята как ребята, ничего примечательного.

Женя осмотрел киоск изнутри; малюсенькое помещение, везде одни коробки с мороженым, стоящие в небольших холодильных камерах. Никакого беспорядка не было, однако когда он подсветил фонариком пол киоска, то увидел за одной из коробок валявшуюся на полу раскрытую жестяную банку из-под леденцов. Что-то заставило Кудрина нагнуться и осмотреть ее: или назидания Ерихина, или всплывавшие в голове практические семинары школы милиции по тактике осмотра места происшествия.

Нагнувшись, он увидел, что в банке лежали сложенные пополам бумаги. Аккуратно взяв одну из них, Женя понял, что перед ним иностранная бумажная купюра, а точнее — пять английских фунтов. Он впервые в жизни держал в руках иностранные деньги. Вторая бумажка оказалась такой же пятифунтовой купюрой. Женя аккуратно положил эти купюры обратно в банку и вышел из киоска. В это время подошел участковый инспектор Виктор Иванович Савушкин, немолодой уже мужчина за пятьдесят лет, подводя двух женщин-понятых. Он доложил, что послал дружинника за киоскером, жившим в нескольких остановках на трамвае.

Женя коротко рассказал Савушкину о своей находке и быстро составил протокол осмотра места происшествия. Минут через двадцать к киоску в сопровождении дружинника нехотя подошел пожилой мужчина, выглядевший замкнутым и недовольным:

— Дольников я, Павел Петрович, работаю в этом киоске продавцом.

Бегло осмотрев помещение и убедившись, что практически всё на месте, кроме нескольких брикетов мороженого, он угрюмо возразил:

— Зря милицию вызывали, незачем и заявление писать!

Кудрин насторожился. Все-таки мороженщик — лицо материально ответственное, кому охота из своей зарплаты компенсировать недостачу? И пятифунтовые купюры, которые, кроме как в хранилище Сберегательного банка, нигде не найдешь, о них можно разве что в книгах прочитать, — эти мысли не давали покоя.

— А что это за коробка тут валялась с иностранными деньгами? — спросил как бы невзначай Кудрин.

От него не ускользнуло, что Дольников странно воспринял вопрос и даже не проявил любопытства к факту обнаружения английских денег, а как-то сразу съежился, напрягся.

— В первый раз об этом слышу, наверное, ее кто-то подбросил.

Искусственность сказанной фразы навела на мысль, что Дольников врет. Когда протокол был дописан и подписан понятыми, Кудрин, по наитию, дополнительно оформил протокол изъятия банки и найденных купюр. Он со знанием дела аккуратно, как учили, завернул улику в пакет, валявшийся на полу, положил к себе в сумку, предварительно взяв объяснение у продавщицы «Союзпечати», попросил Дольникова подойти завтра к десяти часам утра в отделение, тот утвердительно кивнул головой. Попрощавшись, они разошлись, и Женя поехал на трамвае обратно к себе в отделение милиции.

Было поздно, никого уже не было, кроме дежурного инспектора уголовного розыска, да и тот был на выезде. Неожиданно дежурный по отделению вспомнил, что еще не уехал Павел Иванович Николаев, заместитель начальника по розыску. Странные находки не давали Жене покоя, и он обрадованно побежал на второй этаж докладывать Николаеву о своих находках.

Влетая в кабинет и увидев, что тот собрался уходить, Кудрин с порога начал, торопясь, рассказывать о выезде и неожиданных уликах, обнаруженных на месте происшествия. Павел Иванович, чувствуя что-то важное, вернулся за стол, усадил Женю и попросил его начать заново, не торопясь. Внимательно выслушал Женю, а когда тот дошел до демонстрации банки с английскими фунтами, принялся внимательно их разглядывать. Как и салага-подчиненный, Павел Иванович также впервые увидел английскую валюту. Дело начинало принимать серьезный оборот.

— Ты, Женя, молодец, что все запротоколировал и вещественные документы изъял по правилам, — похвалил Николаев, — однако здесь думать надо и сначала поставить в известность дежурного по районному управлению КГБ.

Оказалось, что в этот день там дежурил его старый знакомый майор Свешников. Немало удивившись сообщению, майор велел ждать и немедленно выехал в отделение милиции.

Через полчаса майор Свешников уже входил в кабинет; они тепло поздоровались с Николаевым как старые добрые друзья, и Павел Иванович попросил Кудрина рассказать все, как было на месте происшествия.

Женя не спеша рассказал, боясь упустить каждую мелочь, а когда Свешников увидел иностранные купюры, он долго и внимательно смотрел на них и спросил:

— Так этот киоскер точно завтра утром придет?

— Да, — ответил Кудрин, — я его попросил к 10 утра подойти, хотя еще раз повторяю — заявления писать он не стал.

— Ну, в принципе — это наша подследственность, — сказал Свешников. — Но пока пусть документы и вещественные доказательства останутся у вас, Павел Иванович, а я доложу своему начальству и, скорее всего, приеду утром для встречи с киоскером.

На том и решили. Через десять минут, поговорив на дорогу о текущих делах, Свешников уехал.

Наутро, около десяти часов, в кабинете у Николаева собрались Свешников, Кудрин и участковый инспектор Савушкин. Ждали киоскера. Прошло минут двадцать, но его не было. К половине одиннадцатого Павел Иванович вздохнул, понимая, что вчерашние недобрые предчувствия сбывались, и подвел итоги:

— Ждать нечего, надо ехать за Дольниковым домой.

Чувствуя продолжение странной цепочки событий, Кудрин не стал перекладывать черновую работу на участкового инспектора и выехал вместе с Савушкиным за киоскером.

Они долго звонили в дверь квартиры Дольникова, но им никто не открывал. Наконец, через некоторое время открыла дверь его соседка, видимо, услышав шум на лестничной площадке и разглядев в глазок своей двери настойчивых посетителей. Она подтвердила, что Павла Петровича нет дома. Вчера вечером он пришел очень поздно, оставил ей своего кота и попросил присмотреть за ним несколько дней, сказав, что едет к сестре в Калугу.

Женя спросил у нее, как часто Дольников ездит к сестре, и, может быть, ей известен ее адрес.

Соседка на минуту задумалась:

— Да за все годы он всего раза два к ней ездил и оставлял своего кота на моем попечении, — ответила соседка. А что касается адреса калужской сестры, тут она ничем помочь не может: не знает.

Выудить из женщины еще какую-нибудь полезную информацию милиционерам не удалось: соседи редко общались, да и интерес к такому человеку, как Дольников, мало у кого может возникнуть: нелюдимый он, сам по себе, ни семьи, ни детей, хотя и спокойный всегда.

Поблагодарив женщину за помощь, они вышли из подъезда и поехали на трамвае обратно в отделение милиции.

На работе их с нетерпением ждали. Когда Женя закончил доклад, воцарилась минутная пауза, после чего Свешников сказал, что забирает все материалы и идет на доклад к своему руководству.

— Пока еще ничего не случилось, — тихо произнес Павел Иванович. — Ну, нашли валюту, ну, уехал человек, возможно, испугался. Нужно денек подождать, а пока попытаться установить в Калуге адрес сестры Дольникова.

На том и сошлись, после чего Свешников забрал протоколы и жестяную коробку и уехал к себе на работу.

Спустя два дня Дольников так и не появился, Кудрин занимался своими текущими делами и уже стал забывать о том происшествии, как неожиданно его вызвал к себе какой-то удрученный Николаев и сказал, что через час они едут в районный отдел КГБ.

У Кудрина было отличное настроение, вчера он передал в следствие законченный материал по краже автомобильных покрышек с автобазы, за что удостоился похвалы самого Льва Алексеевича Ерихина. Редко Лев Алексеевич кого-то хвалил, и Женя был по-настоящему счастлив, что сам лично раскрутил это дело.

Через полчаса Николаев и Кудрин входили в небольшой кабинет майора Свешникова.

— Проходите, товарищи, — официальным тоном сказал Свешников, — вот какая штука здесь получается, наши эксперты сказали, что эти фунты фальшивые. Дело приобретает необычный оборот, сегодня утром его взяли на контроль в центральном аппарате. Сейчас подъедет сюда полковник Строгов из нашего Главка, я прошу рассказать ему еще раз о происшествии. А что там с Дольниковым? — спросил он.

— Да не появлялся он пока, — ответил Николаев, — мы сейчас устанавливаем местонахождение его сестры в Калуге.

Через десять минут твердой походкой в кабинет вошел седоволосый среднего возраста человек:

— Полковник Строгов Иван Данилович, — представился он, — прошу вас все по порядку рассказать.

Николаев, в свою очередь, представил полковнику Кудрина, и тот с расстановкой, как учил Ерихин, стал рассказывать о происшествии с кражей из киоска, случайной и странной находке и не менее странном исчезновении Дольникова. Строгов внимательно выслушал, задал несколько уточняющих вопросов и тихо произнес:

— То, что я вам сейчас скажу, товарищи, должно остаться в этом кабинете.

Все утвердительно кивнули головами.

Строгов продолжил:

— В 1941 году в концлагере Бухенвальд немцы отобрали узников, имеющих опыт типографской работы: граверов, художников, каллиграфистов. Их поместили вначале в отдельный барак лагеря Заксенхаузен, а в 1943 году перевели под Гродно, где была оборудована специальная типографская мастерская. Во главе этого всего стоял штурмбанфюрер СС Бернгард Крюгер, чьим именем и была названа секретная операция. К 1945 году в мастерской было изготовлено фальшивок на сумму более ста миллионов фунтов стерлингов, весьма отличного качества.

Продукция «Бернгарда» использовалась в самых различных целях. Два бумажных завода, один в Судетах, другой в Гродно, были целиком заняты изготовлением бумаги для фальшивых денег. Английские экономисты не без основания полагали, что немцам удалось в какой-то мере насытить английский денежный рынок фальшивками. В 1945 году Английский национальный банк даже был вынужден изъять из обращения часть старых пятифунтовых банкнот.

— Теперь главное, — тихо сказал Строгов, — после стремительного наступления наших войск в 1944 году следы мастерской под Гродно потерялись. По нашим данным, немцы не успевали вывезти готовую продукцию со своих складов и все фальшивые деньги спрятали где-то в Гродненской области. В том же тайнике, вероятно, хранится и архив немецкой агентуры, исчезнувший бесследно накануне наступления нашей армии. В те дни было не до архива и тем более не до фальшивой английской валюты: немцы бежали, сломя голову. Так вот, бежать-то бежали, но об оставленном, видимо, не забыли. Мы практически не знаем людей, участвовавших в операции, и не владеем информацией, которая нам могла бы позволить установить место нахождения тайника, но есть отрывочные данные, что некий обер-лейтенант Крамер с русскими сопровождавшими, следовавшими на двух подводах, останавливались в это время в деревне Стрешнево Гродненского района. Есть показания местной жительницы, что между обозниками, а это были местные полицаи, ночью возникла перестрелка, в ходе которой Крамера убили.

Почему она возникла и что было дальше, никто не знает, обоз и полицаи исчезли бесследно, оставив несколько трупов, в том числе этого немца. Тут-то мы и подходим к самому интересному: на месте перестрелки жители обнаружили несколько банкнот, деньги были незнакомые и ценности не представляли. Находку передали нашим бойцам. Хорошо, что те тоже сориентировались и, в свою очередь, отдали эти банкноты в СМЕРШ.

В те дни разбираться с этим было некому и некогда, шло наступление, и найденные банкноты по странному стечению обстоятельств попали к нам в архив.

Так вот теперь самое основное: банкноты вашего мороженщика те же, что и гродненские из архива, экспертиза показала их идентичность. Мы редко имели дело с фунтами, я не знаю пока, как объяснить это совпадение, но факт остается фактом, теперь это дело приобретает иной аспект.

Воцарилась тишина, никто не мог ничего сказать, да и мыслей никаких не было.

— Далее, — продолжал Строгов, — нашим руководством принято решение образовать межведомственную группу по расследованию этого дела. Вопрос сегодня согласован с руководством МВД СССР. От вашего ведомства выделен опытный оперативник из московского Главка, в помощь ему я бы хотел включить в состав этой группы и Евгения Сергеевича Кудрина, вашего, Павел Иванович, оперативника, который начал вести это дело.

Кудрин вздрогнул от этих слов, его первый раз на таком уровне назвали Евгением Сергеевичем.

— Но он только начал работать, — возразил Николаев, — без году неделя как из школы милиции.

— Вот и хорошо, — сказал Строгов, — взгляд не замылен, молодой, задористый.

— Возражений нет, — тихо ответил Николаев, — ему будет полезно сразу таким делом заняться.

— Вот и хорошо, — подтвердил Строгов, — откомандируйте Кудрина завтра же в мое распоряжение.

Возвращались в отделение милиции в полном молчании. Павел Иванович что-то бубнил про себя, мол, а кто будет заниматься на подведомственной Кудрину территории, и всякое такое. Но в итоге, когда зашли в кабинет к Николаеву, тот обнял Женю и сказал, что надеется на него и что не боги горшки обжигают. Он пожелал по-отечески успехов и попросил зайти ко Льву Алексеевичу для напутствий.

Целый вечер Женя просидел в кабинете с Ерихиным. Лев Алексеевич по-доброму разжевывал его возможные действия, как поступать в тех или иных ситуациях. В завершение он налил им обоим по стакану водки, они выпили, закусили старым сухарем, который на цепочке был привязан к сейфу и казался вечным, и разошлись по домам.

Утром Кудрин, как было согласовано, прибыл на площадь Дзержинского. В кабинете у полковника Строгова уже находился моложавый человек, но старше Кудрина.

— Знакомьтесь, майор Волк Дмитрий Дмитриевич, — представил его Строгов. — Ты, Кудрин, поступаешь в его распоряжение.

— Кудрин Евгений, — промямлил Женя.

— Так, мужики, за дело, — сказал Строгов, — первое, мне сообщили, что нашли в Калуге адрес сестры киоскера. Фамилия у нее уже, конечно, другая, но немедленно оба выезжайте туда и опросите ее: что она знает о брате. Второе — немедленно дать информацию по всем отделам милиции водного, авиационного и железнодорожного транспорта о приметах киоскера на предмет его задержания. Третье — следует запросить все медицинские учреждения, морги, медицинские стационары о возможном нахождении там Дольникова. На второе и третье вам три часа, а потом — в Калугу. Завтра днем в двенадцать ноль-ноль собираетесь у меня в кабинете. Все.

— Ничего себе напор, — подумал Женя, — но это интересно и даже очень.

Пока ехали в электричке, Женя и Дим Димыч, как он окрестил старшего по званию и их тандему, успели о многом поговорить. Оказалось, что майор тоже окончил московскую среднюю специальную школу милиции, и учились они, хотя и в разное время, но у одних и тех же учителей. Только у Волка уже была за плечами Высшая школа милиции и он работал старшим опером в МУРе. Женя не хотел отставать и немедленно поделился с Дим Димычем своим планом о поступлении в будущем году на заочное отделение в высшую школу МВД. В общем, контакт был найден, и у Кудрина поднялось настроение.

Калуга, хотя и была южнее Москвы, встретила их дождем и ветром. Видимо, мелкое дело, каких не бывает, после попадания в центральный аппарат оборачивалось подключением начальства на всех уровнях, потому что на вокзале их ждал кортеж в лице заместителя начальника УКГБ области подполковника Ветрова и заместителя начальника местного УВД полковника Иванова. Быстро добравшись до здания УКГБ, Волк с Кудриным проинформировали о цели своего визита, местные начальники не задавали много вопросов. Аудиенция прошла быстро, и на любезно предоставленной им машине ребята отправились по установленному адресу к Вере Николаевне Рощиной, сестре Дольникова.

Дверь им открыла довольно пожилая женщина с проседью в волосах и утомленным взглядом, особенно, в общем, ничем не примечательная, каких много можно встретить в очередях и на автобусных остановках. Трудно было бы предположить, глядя со стороны, что у нее может быть семейная тайна. Когда Женя с Димычем рассказали о цели своего визита, она была искренне удивлена. С братом они уже не общались много лет из-за его нелюдимого характера. Последний раз виделись лет пять назад, когда он приезжал на похороны их двоюродной сестры. Вера Николаевна недолюбливала Павла за нелюдимость, закрытость. С родственниками, которых и так мало осталось на этой земле, общаться не хотел, да и к ней самой не испытывал братских чувств. Когда ей сказали, что Павел Николаевич пропал, она даже бровью не повела, только и вымолвила: «Жизнь все расставит на свои места, хоть он мне и брат, но его служба у немцев у меня всегда вызывала отвращение».

— Да, — сказал Волк, не показав своего удивления, как будто каждый день приходилось слушать такие откровения, тянувшие на отдельное расследование, — но ведь он искупил кровью, воевал в партизанах, награды имеет.

— Пусть так. Но не могу я через себя переступить. — Чувствовалось, этот разговор ей трудно давался, мало кому приятно сообщать о своих близких подобные вещи, да и жить с этим. Все-таки город не так велик, чтоб затеряться, один узнает — все будут знать, потом костей не соберешь, пальцем будут ходить показывать или за глаза обсуждать. И, видимо, редкие встречи с братом бередили ее старую рану и укоряли об утраченных родственных чувствах.

— Ну, это вы сурово, — пытался возразить Женя.

— Пусть сурово, но что есть, то есть, — сказала она, тяжело уронив на колени руки.

— Послушайте, а может у него были друзья какие-нибудь, с кем он мог общаться? — спросил Женя.

— Да не было у него друзей, — ответила Вера Николаевна, — а хотя погодите, некоторое время тому назад его разыскивал однополчанин один, он приехал в Калугу, пришел ко мне и спрашивал московский адрес Павла. Он сказал, что нашел меня, потому что когда-то брат дал ему мой адрес. Тогда это не показалось мне странным, ну я и дала координаты брата в Москве, все же однополчанин.

— А какой он из себя? — спросил Кудрин. — Может, какие приметы особенные?

— Да нет, такой же угрюмый бирюк, хотя постойте, у него на лбу большой шрам, и еще я заметила, что на левой руке, кажется, ну, знаете, на запястье, татуировка «Верт». Я почему запомнила, меня же Верой зовут.

— Ассоциативно, — подумал Кудрин.

— Он еще сказал, — поспешно добавила она, — что работает где-то в бане в Москве, в Дандунах или Калтунах… и зовут его Степаном.

— Может, в Сандунах? — перебил Волк.

— Может, и в Сандунах, точно не помню, только этот Степан просил, чтобы я передала брату, когда увидимся, где его, однополчанина этого, искать. И ситца на прощанье мне подарил хорошего, этот отрез я до сих пор храню.

— Спасибо Вам большое, а может, еще чего вспомните? — пытался дожать невозможное Женя.

— Да нет, больше ничего не помню, — ответила Вера Николаевна, давая понять, что устала и хочет закончить неприятный разговор.

Ничего не оставалось, как попрощаться и уйти.

Поблагодарив коллег из Калуги, гости сели в электричку и поехали обратно в Москву в приподнятом настроении. Женя почти всю дорогу травил анекдоты, отчего Волк страстно хохотал, и Жене было от этого весело и беззаботно.

На следующий день они долго, в деталях докладывали Строгову о результатах своей командировки в Калугу, обращая внимание на мелочи, на первый взгляд ничем не заслуживающие внимания.

Строгов выслушал их, затем кому-то позвонил, и через несколько минут в кабинет вошел среднего возраста человек ничем не привлекательной внешности.

— Подполковник Разумов, — представился он.

— Послушай, Борис Федорович, тебе ничего не говорит слово или кличка «Верт»? — обратился он к вошедшему. — Ты же был в партизанском отряде в Белоруссии во время войны?

— Постойте-постойте, Иван Данилович, так это же зондеркоманда националистов, свирепствовавших во время оккупации Белоруссии в районе Гродно. Сколько на их счету безвинной крови — не сосчитать, отморозки, одним словом, и только.

— Вот, — ответил Строгов, — пасьянс начинает складываться.

Он коротко рассказал Разумову о человеке с наколкой «Верт» и приказал прошерстить все московские бани и особенно Санду-ны на предмет розыска этого Степана, хотя имя его может быть вымышленным. Срок поставил два дня и не более.

Женя про себя отметил, что уж очень силен полковник, все у него горит, и от души позавидовал такой хватке.

— Берите себе, Иван Данилович, в помощники сотрудников нашей группы, коллег из милиции, — он кивком головы показал на Волка и Кудрина, — выполняйте, сбор через два дня, как сказал, в десять у меня.

На следующий день распределились по баням. Женя целый день просидел в Даниловских банях, упарился до предела, оставив на полках не один килограмм, но человека с такой татуировкой не нашел. На следующий день он парился уже на Шаболовке, и так же безрезультатно. Зато приобрел новые знания на предмет, чем березовый веник отличается от хвойного и жигулевское пиво от хамовнического.

Лишь к вечеру в кабинете Разумова раздался звонок, из которого стало ясно, что нашелся в Сандуновских банях некий гражданин по имени Степан Возняк, у которого на руке была татуировка «Верт».

— Так, — сказал кому-то Разумов, — сразу брать не будем, санкционирую за ним наружное наблюдение. По часам, по минутам дайте мне весь расклад, куда он ходит, с кем встречается.

— А вам, ребята, — обратился он к Волку и Кудрину, — на завтра задание: целый день париться в Сандунах. Вас выведут на Возняка ваши сотрудники: просто наблюдайте, фиксируйте любые его контакты, парьтесь, даже можете и пивка позволить, чему я очень завидую. И никакой самодеятельности, слышите? Ни при каких обстоятельствах, — завершил Разумов свой монолог. А сегодня, в двадцать два ноль-ноль — совещание у Строгова.

Когда вышли от подполковника, оба были ошарашены напором и натиском соседней конторы. Волк вообще не находил себе места:

— С этой парилкой никакой личной жизни! Только договорился завтра встретиться с девушкой, так нет, опять баня, будь она неладна. Я уже отмылся на несколько недель вперед.

— Знаешь, Димыч, как в том анекдоте, — сказал, улыбаясь, Женя, — звонок: «Алло, это баня?» А с другого конца: «Фиганя — это министерство культуры…»

— Не смешно, — буркнул Димыч, — тебе бы поржать, а мне что девушке сказать?

— Ну, соври, что у тебя оперативное совещание.

— Да иди ты, в бане, что ли? — усмехнулся Волк.

В двадцать два часа они были уже в сборе в кабинете полковника Строгова.

— Ну, вот что, товарищи, — строгим голосом сказал Строгов, — нами установлено, что Степан Возняк, а настоящее его имя Стефан Войтович, — пособник фашистов, действительно, служил в зондеркоманде националистов, и есть реальное предположение, что он может быть причастен к подготовке схрона обоза в деревне Стрешнево. Вот что, Волк и Кудрин, вы уже «спелись» и вместо завтрашней бани в Сандунах вылетайте-ка утром в Гродно. Там вас встретят наши коллеги, отвезут в пансионат ветеранов войны. В этом пансионате живет Федор Ильич Масевич, ветеран партизанского движения в Белоруссии, он во время войны как раз воевал в тех местах, да и Стрешнево хорошо знает. Подполковник Разумов полагает, что именно он может дать нам недостающую информацию. Поговорите со стариком, заслуги его вспомните, не перебивайте, всё слушайте внимательно. Ему будет приятно, что востребован, может, беседа его наведет на подробные разговоры, а нам это может помочь. Все, вы свободны.

Все складывалось, как в сказке про щучье веление: с утра уже Волк с Кудриным летели самолетом в Гродно, там уже ждала машина, которая отвезла в город, а оттуда сразу в пансионат.

Федор Ильич Масевич оказался очень душевным человеком, сразу предложил по сто грамм для знакомства. Кудрин попробовал было отказаться, но Федор Ильич так запротестовал, что деваться было некуда. Сначала сто грамм, потом двести, дойдя до трехсот, Федор Ильич разговорился по полной программе. Он охотно вспоминал все в невероятных подробностях, но когда Волк мягко подвел тему к фашистскому обозу, старик мгновенно посуровел, стало понятно, что эта тема не доставляют ему удовольствия.

— Да, забудешь тот обоз, как же! В бою с полицаями я потерял лучшего друга, — проговорил старик, — вот ведь как, самое страшное прошли, до освобождения Белоруссии дожили, а тут… Эта зондеркоманда дралась насмерть, как сто чертей, видно, ей было за что. Партизаны потеряли добрую часть отряда, но все равно упустили ее. В живых, правда, осталось не более трех-четырех карателей, но им удалось уйти.

— Федор Ильич, а куда они могли уйти, тем более такие обескровленные, как далеко от Стрешнева? — спросил Волк.

— Да ушли-то, может, недалеко, там уже наша регулярная армия наступала, деваться было особенно некуда, — ответил Масе-вич.

— Значит, — предположил Женя, — обозы прятали либо где-то в самом Стрешневе, либо рядом.

— А по-другому и никак, — согласился Масевич. — А почему вдруг вы сейчас этим заинтересовались, было разве что-то ценное в обозах? Выходит, не простой это был бой?

— Да всякое добро, — сказал неуверенно Женя.

— Отнятое у жителей близлежащих сел, — моментально подоспел на выручку Димыч.

Старик успокоился и не стал докапываться до истинных причин разговора:

— Ну, понимаю, нелюди они, — задумчиво подытожил он.

— Федор Ильич, а вам ничего не говорит имя Стефана Войтовича? — вернулся к разговору Волк.

Масевич немного помолчал:

— Это страшный человек, сколько хороших ребят пострелял, но среди убитых его не было, видать, ушел с обозом. У них у всех была татуировка «Верт», видимо, думали про себя, что вечные и будет им при фашистах почет, но все вон как повернулось, теперь они меченые. Да, у Войтовича еще шрам такой должен был на лбу остаться, метка — ни с кем не перепутаешь. Ее оставил ему, гаду, один добрый хлопец. У полицаев этих был еще начальник Гришка Корбут, бывший киномеханик из Гродно, вот кто был пострашнее всех в зондеркоманде, на расстрелы лично сам вызывался, словно для него это нормальное дело было. Ничем не гнушался, выслуживался перед немцами.

— А вы, Федор Ильич, случайно не встречали никого из этой зондеркоманды после войны? — наугад спросил Кудрин.

— Знаете, несколько недель назад моя свояченица из Стрешнева вроде как видела в селе Пашку Дольникова, прислужника Корбута, но, может, обозналась, ведь времени много прошло, — ответил Масевич.

— А что вы скажете про Дольникова? — без лишних разговоров, беря быка за рога, спросил Кудрин, словно только что они говорили не о Войтовиче с Корбутом, а о Дольникове.

— Да он был никакой, как наши говорили, в расстрелах не участвовал, все прятался, вроде бы совестливый был, но там кто его знает, — ответил Масевич.

— Нам бы вашу свояченицу увидеть, — попросил Кудрин.

— Так это легко можно сделать, она так по-прежнему в Стрешневе и живет, в последнем доме у леса, Анна Егоровна Сбит-нева. Скажите ей, что вы от меня, привет передайте, она и расскажет, что знает, — сказал Масевич.

К этому времени разговора стало заметно, что напиток и усталость взяли свое, и Федор Ильич стал клевать носом — засыпать. Пора было прощаться. Поблагодарив его и пожелав всего хорошего, Волк с Кудриным, не теряя времени, направились в Стрешнево. Им казалось, что информация сама плывет в руки, вот-вот, и случайно образовавшаяся свояченица наведет их на что-то важное, ключевое во всем деле. Эта волна успеха заставила их торопиться. В Стрешнево они приехали уже к вечеру, местные товарищи пригласили их на ужин, но, зная белорусское гостеприимство и чем оно может закончиться, оперативники поехали за удачей к свояченице Масевича.

Встретила их довольно пожилая женщина, услышав про привет от Федора Ильича, она обрадовалась, захлопотала и радушно пригласила ребят в дом, в чистую большую комнату, указала на лавку под образами. Как смогли, Женя с Дим Димычем объяснили цель своего приезда и сразу приступили к расспросам о Дольникове.

Анна Егоровна оказалась женщиной словоохотливой, долго рассказывала про жизнь селян в оккупации, пока, наконец, не дошла до встречи с Дольниковым.

— Был Павел тут, и через много лет его узнала. Смотрю, идет к лесопилке, это несколько недель назад как раз. Наша лесопилка старая, работала и до войны, и во время нее, и после недолго. Дольников там работал в довоенное время. Мне показалось, что он узнал меня и даже улыбнулся. Ну, и пошел своей дорогой, а больше я его и не видела.

— Анна Егоровна, а далеко ли эта лесопилка? — спросил Волк.

— Да нет, в двух километрах от деревни, если ехать прямо по дороге, в нее и упретесь, — объяснила Анна Егоровна.

— Скажите, а еще кто-нибудь теперь из жителей села есть, кто жил при немцах в оккупации? — спросил Кудрин.

— Вы знаете, — тихо сказала Анна Егоровна, — через два дома от меня живет бабка Шура, ее все называют колдуньей, и лет ей под девяносто. Она ни с кем не дружит, ни к кому не ходит, затворница, одним словом. Всю жизнь прожила старой девой — одна, ни мужа, ни детей. В прошлом году у нее коза убежала, и это для нее было трагедией. Она тогда ко мне и обратилась за помощью; нашла тогда я ее козу в лесу, уж как она меня благодарила. Скажите ей, что это я вас послала, может, она и расскажет что-нибудь, что вас интересует. В 1944 году, когда наши наступали, она выхаживала какого-то раненого мужика. Поговаривали люди, что тот мужик не наш, не советский, а вроде бы как полицай. Но точно не могу сказать, да и она ничего не говорила никому. Зайдите к ней, может, и разговорите ее, но поначалу наколите дрова — она будет счастлива.

День хоть и заканчивался, и ребята валились с ног от усталости, информация поступала так легко, цель поездки, казалось, оправдается одним днем. Ради этого Дим Димыч и Женя готовы были колоть дрова хоть в ночи.

От Анны Егоровны ребята сразу пошли к бабке Шуре.

Покосившийся в сторону и почерневший от времени дом бабы Шуры производил грустное впечатление: под фундаментом виднелись короткие столбы, на которых он стоял, забор был наполовину разрушен, а одиноко стоявшие прутья с торчавшей на них проволокой напоминали часовых, охранявших эту избушку на курьих ножках.

Дверь им открыла старая женщина, одетая в стеганую телогрейку, и на голове ее красовался выцветший от времени пуховый платок. Удивительно контрастные были соседки. Яркая, словоохотливая, можно даже сказать, болтливая свояченица Масевича, тетка, как смачно говорят о таких в деревне, которой до всего есть дело, за словом в карман не полезет. Бабка Шура, наоборот, была замкнута, вещь в себе. Возможно, когда-то она была красавицей, какая-то тайна сохранялась в ней даже в глубокой старости: высокая, прямая, несмотря на возраст, поджарая, напоминала старуху-графиню из «Бронзовой птицы». Хозяйкой замка она, конечно, не была, но весь ее облик выдавал хуторянку, сильную, жилистую, привыкшую к жизни на отшибе, ближе к лесу, во всем полагавшуюся на себя и не ждущую добра от соседей и случайных незваных гостей.

Поначалу разговор не клеился, но словечко о том, что они от спасительницы козы, от Анны Егоровны, сделало свое дело. Строгая бабка размякла и пригласила гостей в хату на чашку чая, мягко шаркая валенками.

— А зачем вам надо, милки, ворошить старое, сколько времени прошло? — спросила бабка Шура, не совсем поняв, чего от нее хотят неожиданные гости.

Женя, наученный опытом разговора с Федором Ильичом, на этот раз уже придерживался простой версии. Он объяснил женщине, что они разыскивают полицаев, служивших у фашистов, которые везли награбленное у простых людей на двух подводах и которые здесь где-то останавливались.

— Ну, это было как раз в то время, — начала бабка Шура, — когда наши наступали. Как-то под вечер в деревне появились полицаи на подводах, и впереди шел высокий немец. Полицаи-то были наши, деревенские: Стешка, здоровый детина, Пашка чернявый, Гришка, их начальник, которого они слушались, да еще двое какие-то. Аккурат у моего дома они развели костер и стали готовить еду. Тогда еще Гришка зашел ко мне и попросил самогону, они ведь тогда уже вежливые были, наши им хвосты накрутили. Что делать? Отдала полбутыли самогона, и он ушел, а где-то через полчаса раздались выстрелы. Выхожу во двор и вижу, что они стали стрелять друг в друга. Ну а потом ко мне в хату Пашка чернявый и Гришка внесли всего израненного Стефана. Я его перевязала, а они сказали, что придут за ним, но так и не пришли. А через пару недель Стешка стал на ноги и ушел, больше я его не видела.

— Скажите, бабушка, — спросил Женя, — а больше вы этих мужиков не видели, не появлялись они в Стрешневе?

— Да нет, не видела, — задумалась о чем-то баба Шура, — а вот говорят, что Пашка чернявый вроде бы появлялся здесь недавно.

— Кто говорил? — ухватился Волк.

— Да не помню я, и устала уже от расспросов. Говорили — и все, — отрезала баба Шура, давая понять, что разговор окончен.

Что могли, они уже узнали, ничего не оставалось делать, как закончить разговор. Поблагодарив бабу Шуру, Волк с Кудриным, наконец, поехали в сельсовет, отдых они заслужили.

Прежде чем сесть за обильный стол, накрытый местными товарищами, Волк попросил местных коллег на завтра прислать саперов с миноискателями и несколько человек в помощь для розыска схрона, а Женя вспомнил, что дров-то бабе Шуре они так и не нарубили, ему стало от этого грустно и как-то не по себе.

Переночевав в сельсовете, на следующий день Волк с Кудриным собрались на лесопилку. На улице их уже ждали подъехавшие саперы и четыре милиционера из местного РОВД. Проведя в сельсовете быстрое совещание и поставив каждому задачу, Волк распорядился выезжать.

Лесопилка больше не работала, стояла заброшенная, представляя собой три небольших сарая, остовами стоявших у дороги. Сараи пустовали, всюду валялся хлам, и чувствовались следы забвения. Почти половину дня группа внимательно осматривала и прощупывала каждый сантиметр, все уже окончательно измучились от бессмысленных и нерезультативных поисков в стиле «пойди туда, сам не знаю куда, найди то, сам не знаю что», пока Кудрин, еще раз зайдя в один из сараев, не провалился в подпол. Все испугались, бросились ему помогать выбираться, опасались, как бы Женя чего себе не повредил или не сломал, но он был удачливый и отделался легкими царапинами.

Когда в рамках спасательной операции саперы и оперативники спустились в этот подвал и подсветили его фонарями, перед ними предстали раскрытые ящики с немецкой символикой, к сожалению, пустые. Уже собирались вылезать обратно, как Кудрина что-то подтолкнуло еще раз напоследок все осмотреть. Он пополз на коленках между ящиками, и — вот удача — из-под одного ящика выглядывала мятая английская пятифунтовка. Это была такая же купюра, как та, что он обнаружил в киоске. Других находок не случилось, но цепочка улик, состоявшая из английских фунтов, уже связала места и людей, которых Женя с Дим Димычем успели объехать и опросить.

— Видимо, здесь находились фальшивки из обоза, но их забрали, — предположил Кудрин, выбираясь из подвала.

— Мужики, здесь еще что-то есть, — услышали они крик одного из милиционеров, донесшийся из другого сарая.

Подойдя, все увидели в полу сарая дыру, проделанную милиционером. Подсветив фонариком, они обнаружили в подполе такое же небольшое помещение. Когда один из милиционеров спустился туда, он обнаружил два небольших ящика с немецкими надписями на крышках. Ящики подняли наверх с большой осторожностью. Саперы обследовали их и убедились, что можно открывать. В первом же открытом ящике обнаружились какие-то личные дела с фотографиями.

— Мужики, — присвистнул Волк, — мне сдается, что это немецкий архив, а поскольку рожи на фотографиях русские, возможно, это архив полицаев или другой фашистской агентуры из местных. Срочно надо доставить его в Москву.

Поздно вечером кортеж из четырех машин прибыл на военный аэродром Гродно. Волк по специальной связи позвонил Строгову, коротко рассказал обо всем, и за ними был оперативно выслан самолет военно-транспортной авиации.

В ожидании самолета Дим Димыч с Женей коротали время в комнате военного коменданта, кругом была выставлена охрана с гуляющими часовыми. Настроение у Волка было минорное, и чтобы как-то разрядить обстановку и не заснуть, Женя принялся рассказывать анекдоты из своего стратегического запаса.

— Значит так, — начал Женя, — городская окраина. Пустырь, заваленный мусором. Вокруг убогой хижины, сделанной из картонных коробок, тощий петух гоняется за зачуханной курицей. Из хижины выходит старый негр и бросает на землю немного хлебных крошек. Петух мгновенно оставляет курицу и набрасывается на крошки. Негр горько произносит: «Не дай Бог дожить до такого…»

Дмитрий начал потихонечку оттаивать, беседа повернула в веселое русло, один анекдот цеплял другой, а часа в три ночи за ними прилетел транспортник, загрузили ящики и полетели в Москву. На аэродроме Кудрина с Волком и ценным грузом уже ждала машина, и через час ребята уже входили в кабинет Строгова на площади Дзержинского.

Несмотря на раннее утро, там уже собрались какие-то сотрудники, и полковник, поздоровавшись с приехавшими, стал вынимать из ящиков бумаги. Он внимательно изучал каждый документ, наконец, повернувшись к Волку сказал:

— Ну, вы молодцы, товарищи, целый архив немецкой агентуры привезли, несмотря на то, сколько времени прошло, это и сейчас очень актуально. Здесь даже фотографии есть, педанты все же немцы, в этом им не откажешь.

Строгов приказал своим сотрудникам забрать и внимательно изучить содержимое обоих ящиков, осмотреть каждый документ, а сам уселся за свой стол и пригласил Волка с Кудриным присаживаться.

— Это вы молодцы, — еще раз похвалил их Строгов, — хотя и не нашли, что искали, но архив дорогого стоит.

— Да не совсем так, — сказал Кудрин, — одну купюру мы все-таки в этом схроне обнаружили, — и он передал Строгову смятую пятифунтовку.

— Они там явно были спрятаны немцами, но кто-то их забрал, — сказал Волк и подробно рассказал Строгову о командировке и результатах поездки.

Строгов внимательно выслушал доклад, остался им весьма доволен, но продолжил:

— Пока вас, ребята, не было, дело приняло неожиданный поворот. Вчера утром в Коломенском, у реки, был обнаружен труп Дольникова с ножевым ранением в шею, а вечером в своей квартире был убит также ножом в шею Войтович. Соседи вызвали милицию, так как дверь в квартиру была открыта. Эксперты с Петровки пытаются найти отпечатки пальцев в квартире, обещали к обеду что-то сказать. Видимо, упустили мы чего-то или кого-то, ведь наружное наблюдение за Войтовичем велось уже несколько дней, не понимаю, — развел руками полковник.

Тем временем в кабинет полковника зашел один из сотрудников, занимавшихся архивом, и доложил, что в привезенных документах, кроме фотографий, обнаружили и отпечатки пальцев, собранные на полицаев.

— Отлично! — воскликнул Строгов. — Принесите мне документы на Войтовича и Дольникова.

— И Корбута Григория, — добавил Волк, — это третий полицай, их командир, который знал месторасположение схрона.

— Выполняйте, — подытожил полковник.

Через десять минут перед ними лежали три папки с аккуратными надписями на немецком языке.

— Ну, вот они, голубчики, — сказал Строгов, рассматривая каждую папку, — как в аптеке, и фотография, и отпечатки пальцев, и характеристика на каждого, все собрано с немецкой педантичностью.

— Вот что, товарищи, сейчас отдыхайте, все-таки перелет, сутки работы, надо отдохнуть и восстановить силы, концентрация ваша нам еще понадобится. А завтра к десяти утра прошу ко мне в кабинет, — завершил встречу полковник и крепко пожал каждому руку.

Наутро, выспавшиеся и чисто выбритые, Волк с Кудриным уже находились в кабинете Строгова. Тот давно уже был на месте и бодро отдавал какие-то указания.

Без преамбул полковник сообщил, что, по заключению экспертов, «пальчики», оставленные в квартире Войтовича, идентичны с отпечатками пальцев Корбута, сохранившимися в немецком архиве. Значит, это он причастен к убийству Войтовича, но теперь главное — понять, где его искать, есть ли у него сообщники и что они замышляют.

— Из материалов наружного наблюдения за Войтовичем за эти несколько дней выяснилась интересная деталь, что в баню к нему два раза приходил некий Давыдов Василий Семенович. Ну кому понадобится приходить два дня подряд в парилку? Этот факт нас насторожил, поэтому сейчас получите адрес Давыдова, прошу сделать на него скрупулезную установку, а к вечеру жду с итогами у себя. И еще, у Войтовича также парился наш дипломат Виталий Малеев, сотрудник посольства СССР в Великобритании. Несколько дней назад он прилетел на несколько дней в Москву. За ним мы тоже проследим, но этим уже займутся сотрудники нашего управления.

Почти весь день Волк и Кудрин прорабатывали Давыдова. Он жил один в небольшой комнатке старого барака в селе Коломенское, ничем не выделялся, работал киномехаником в кинотеатре «Ударник» и вообще жил довольно скромно.

— Жень, есть идея, — воскликнул Волк, — конечно, инициатива наказуема, но давай сгоняем на Петровку и попросим нашего эксперта Сашку Овчинникова поехать с нами и попробовать снять отпечатки пальцев с двери давыдовской квартиры. Он же каждый день приходит домой, чем черт не шутит.

Уговоры эксперта на отсебятину и раздумья заняли пару часов, сомнения эксперта, ехать или нет, рассеялись благодаря тому, что с Волком они были однокашники по школе милиции. Снятые отпечатки с дверной ручки квартиры Давыдова и слепки он передал Волку.

Вечером, когда Димыч с Женей докладывали Строгову о результатах установки, пришлось сказать и про слепки с дверной ручки. Полковник их, конечно, не похвалил, даже вставил немного за самодеятельность, но передал отпечатки своим экспертам в управлении. Через час оперативники уже располагали информацией о том, что отпечатки с дверной ручки квартиры Давыдова идентичны найденным у Войтовича. В архиве они проходили по делу Григория Корбута.

— Есть! — воскликнул Строгов, — он отдал распоряжение взять Давыдова-Корбута под жесткий контроль.

Дело и впрямь продвигалось быстро. Тут же раздался звонок, и полковник, подняв трубку, услышал нечто, что заставило его встрепенуться.

— Доведите аккуратно Малеева до его дома, — распорядился он кому-то в трубку, — за Давыдовым продолжить наблюдение, пока не брать, а Коллинз пусть дальше себе катается, он, видимо, уже зафиксировал факт наблюдения Давыдова за дипломатом. А с Малеевым мы сейчас же встретимся, я только позвоню коллегам в МИД, чтобы они его вызвали к себе, а оттуда к нам.

Обстановка накалялась, Кудрин и Волк сидели в конце кабинета Строгова, мало что понимая, и молча наблюдали за всем происходящим.

Когда Строгов, наконец, вспомнил о них, то тихо произнес:

— До конца операции останетесь в моем кабинете, так надо.

Он позвонил кому-то в МИД и попросил срочно вызвать на работу Малеева, особо не объясняя причину своей просьбы. Видимо, на том конце провода люди были понятливые, лишних вопросов не задавали и ответили утвердительно.

Полковник вызвал своего сотрудника, приказав тому срочно выехать в МИД на Смоленскую площадь, заехать не с парадной стороны здания, а со двора, и привезти сюда Малеева.

Буквально тут же Строгову доложили, что некий Коллинз, чье имя Кудрин с Волком уже слышали в телефонном докладе по наружному наблюдению, въехал во двор своего посольства.

— Что же они замутили? — тихо проговорил полковник, — видно, начинается какая-то серьезная игра.

Примерно через час в кабинет Строгова вошел невысокий поджарый человек:

— Малеев, Виталий Николаевич, атташе посольства СССР в Великобритании, чем обязан приезду в столь уважаемое ведомство?

— Виталий Николаевич, вы, кажется, завтра уезжаете в Лондон? — спросил Строгов.

— Да, у меня была краткосрочная командировка в Москву, и завтра возвращаюсь на работу, — ответил Малеев.

— Тогда не будем терять времени и перейдем сразу к делу. Вы знаете этого человека? — Строгов протянул дипломату фотографию Войтовича.

— А как же, это Степан, парильщик из Сандунов, я уже несколько лет, как бываю в Москве, хожу к нему. Работу свою он знает, народ к нему в очередь записывается, профессионал, каких мало. А чем, собственно, вызван ваш интерес, с ним что-то произошло? — робко спросил Малеев.

— Да не тот он, за кого себя выдавал, и к тому уже убит, — ответил Строгов. Он вкратце рассказал Малееву то, что было уже известно о Войтовиче. — А вот в связи с его убийством у нас есть к вам некоторые вопросы.

— Так я же не один к нему ходил, там у него народу парилось каждый день уйма, — удрученно сказал Малеев.

— Какие были у вас с ним отношения? — спросил полковник.

— Да, никаких особых и не было, просто парился и все, ну как-то я ему про Темзу рассказывал. Ничего особенного не было, — смутился Малеев.

— А может, Степан вас о чем-то просил или что-то передал вам? — уточнил Строгов.

— Ну, если только мелочь, это несущественно. Когда два дня назад я парился в бане, как всегда, оставил ему бутылку виски, которую всегда ему специально привозил, а он мне подарил для бани настоящую войлочную шапочку в форме буденовки. Как-то я говорил Степану, что у меня на работе нет русской бани, а лишь финская сауна, вот он и подарил мне шапку. Я уже предвкушал зависть коллег, укладывая ее в чемодан, — сказал Малеев.

— А можно сейчас на нее посмотреть? — спросил Строгов.

— Да, только она дома, я же уже сказал, в чемодане.

— Попрошу вас, Виталий Николаевич, сейчас с нашими сотрудниками съездить домой, взять эту шапку и обратно с ней ко мне в кабинет, — быстро сказал Строгов.

Малеев в сопровождении сотрудника покинул кабинета. А уже через час перед Строговым лежала серая шапка для бани в виде буденовки.

— Отдайте ее в лабораторию, — распорядился Строгов, — я на месте.

В это время Малеев находился в другом кабинете, где оперативный сотрудник Строгова документально оформлял его показания. Минут через двадцать в кабинет к полковнику зашли два сотрудника, занимавшихся исследованием шапки.

— Товарищ полковник, — сказал один из подошедших, — в этой шапке аккуратно вшиты пятифунтовые купюры. — И он выложил перед Строговым шапку и пять штук купюр. — Мы срезали шов, они и высыпались, — и он продемонстрировал, как эти купюры размещались в шапке. — Оригинально придумано, — продолжал сотрудник, — а главное, попробуй провезти так фальшивку, ведь это скандал на всю Европу!

— Так вот что они задумали, — проговорил Строгов, — засыпать нашего дипломата с фальшивыми фунтами на британской границе, выдворить из страны, обвинить СССР в организации этого преступления, а там и газеты с телевидением подключатся. Резонанс мог бы быть очень громким.

— Товарищ полковник, — подал голос Кудрин, — а почему именно таким путем, что они там, у себя, не могли сработать фальшивые деньги и подсунуть их? Это же гораздо проще.

— В том-то и весь фокус, что «наши» фальшивки были сделаны немцами мастерски, выявить их несоответствие может лишь экспертиза. Такие деньги один человек или пара кустарей подделать не смогут, тем более сотрудники советского посольства в Великобритании по собственной инициативе. За высоким качеством подделки стоит серьезный уровень организации, который без государственной поддержки со стороны СССР в данном случае невозможен. Попробуй, когда такие деньги обнаружат, докажи, что их провоз случаен, а изготовлены они были пару с лишним десятков лет назад. С таким набором обстоятельств защитить свою репутацию практически невозможно.

Организаторам, знавшим, видимо, о типографии Бернгарда, надо было достать именно его фальшивки вместо простеньких плохих купюр, чтобы заявить, что наша страна ведет нечестную игру и представляет собой угрозу финансовой стабильности Великобритании. Как ни крути, подставляли-то сотрудника посольства, человека не случайного, обладающего статусом неприкосновенности. Это уже дипломатический скандал.

Ну, не могут они опуститься до низкопробных фальшивых денег, им бы не поверили. А тут — такое качество, да еще обнаружить их у нашего дипломата, — закончил описание подтверждающейся версии замысла преступления Строгов.

— Теперь Давыдов-Корбут, — сказал сам себе Строгов и дал указание о немедленном его задержании.

Через два часа в кабинет ввели сгорбленного средних лет человека с крупными чертами лица. По всему было видно, что он незаурядной силы: крупные руки, мощная шея, широкие плечи, и если бы не его сгорбленность, можно было подумать, что это атлет.

Сопротивления при задержании он не оказал, видимо, что-то чувствовал.

Уже через несколько минут Давыдов-Корбут не спеша рассказывал, как будто хотел выговориться за все годы своего молчания. Он подтвердил, что в 1944 году они с группой полицаев сопровождали обоз с фальшивыми фунтами и архивными немецкими документами на всех пособников фашистов из числа местного населения. В Стрешневе они напились, и он предложил Дольни-кову и Войтовичу перестрелять остальных, спрятать фальшивые деньги и сжечь архив, так как там содержался компромат на всех них. Так и решили, а когда стемнело и начали свою операцию, спьяну вышла перестрелка, в ходе которой был убит не только немец и два других полицая, но также сильно ранили Войтовича и его самого, Корбута. Войтовича пришлось оставить у какой-то женщины в Стрешневе, а самим на подводах гнать на лесопилку. Дольников был из этих мест и когда-то до войны на ней работал. Уже на лесопилке Корбут потерял сознание от потери крови и болевого шока, а очнулся уже наутро, когда ехали на подводе в сторону Гродно. Дольников сказал, что фальшивые фунты он спрятал, а архив сжег, и показал опаленную корку какого-то дела. Так и разошлись в разные стороны и долгое время не виделись. Корбут достал себе новый паспорт на имя Давыдова и устроился в Москве киномехаником в кинотеатре.

Несколько лет тому назад к нему в квартиру постучался человек, представился, что он от Бернгарда Крюгера.

— Я думал, что все забыто, но этот Коллинз — так он себя назвал — дал понять, что те, кому надо, все помнят, и поэтому поручения Коллинза придется исполнять. Первое, что велел Коллинз, — найти ящики, которые в 1944 году они везли в обозе.

Корбут и не знал, с чего начинать поиски, пока два месяца назад случайно не оказался в Сандунах. Там он и увидел Войтовича. Они после этого встретились, вспомнили былое, и Корбут объяснил Войтовичу задачу, а главное, причину, по которой от ее исполнения трудно отказаться.

— Я сказал, что нужно найти место, где спрятаны ящики с того обоза. Войтович сказал, что прятал все Дольников, но где тот сейчас, не знает. Правда, есть у него адрес сестры Дольникова в Калуге. Он пообещал поехать к ней как однополчанин брата и попытаться установить его местонахождения.

Через несколько дней Войтович пришел в баню и в парилке сказал, что у него есть адрес Дольникова в Москве. Так они все и встретились, немножко попугали Дольникова, и он согласился поехать в Стрешнево привезти те ящики. Только попросил дать ему денег, чтобы арендовать легковую машину.

Корбут встретился с Коллинзом и рассказал ему о том, что скоро ящики будут в Москве. Коллинз очень дотошно его выспрашивал о людях, посещающих парилку, и особенно заинтересовался постоянным клиентом Корбута — дипломатом из посольства СССР в Великобритании Малеевым. Тот как раз через месяц должен был приехать в Москву в командировку. Он сам об этом сказал Корбуту, когда был последний раз в Москве, еще и бутылку виски привезти пообещал.

Ну а потом, когда Дольников привез эти ящики домой к Корбуту, Коллинз пришел к нему, взял несколько купюр, остальное оставил. Вот тогда Коллинз и сказал, что нужно быстро избавиться от Дольникова и Войтовича как ненужных свидетелей.

— Ну, и ты, конечно, расправился со своими приятелями, не моргнув глазом, — прервал его рассказ Строгов.

Несколько минут Корбут молчал, уставившись на пол, потом поднял глаза и тихо сказал:

— А куда мне было деваться? Жалко, конечно, мужиков.

— Ладно, продолжай, далыпе-то что было? — продолжил допрос полковник.

— А позавчера вечером ко мне пришел Коллинз, вручил войлочную шапку для бани и велел подарить ее Малееву. Шапка очень необычная — в форме буденовки, клиенту моему она сразу понравилась. Он говорил, что ходит в посольскую баню в Лондоне, в финскую сауну, а этой шапкой затмит там всех своих знакомых по работе.

— Да, психолог этот Коллинз, — произнес Строгов, — слушай, Корбут, давай как на духу, когда придет к тебе Коллинз в ближайшее время? — резко переключился на дальнейшие действия полковник.

Корбут еще больше съежился:

— Обещал сегодня вечером в 9 часов прийти и забрать часть этих фунтов, — тихо произнес он.

— Я тебе ничего не могу сказать, но если поможешь нам взять Коллинза, мне кажется, суд учтет это, — сказал Строгов.

Кудрин машинально посмотрел на часы, уже было два часа ночи, а дела разворачивались так, что спать совсем не хотелось. Он вдруг понял, что между находкой в киоске, их с Димычем командировкой в Белоруссию, случайным обнаружением улик на лесопилке, мозговым штурмом у полковника в кабинете и датой возможного отъезда Малеева на службу прошло совсем мало времени, и они могли просто не успеть со своими выводами. Тогда сотрудника нашего посольства ждал бы верный скандал на границе.

Когда Корбута увели, Строгов подошел к окну и выдохнул, как спортсмен после финиша.

— Так, все домой, завтра будет тяжелый день, — сказал он и, попрощавшись со всеми, вышел из кабинета.

На следующий день Коллинза взяли. Задержание было для него неожиданным и происходило в лучших традициях детектива: как только он вошел в квартиру Корбута и стал считать фальшивые фунты, разнося их по своим карманам, откуда ни возьмись, на него наскочили люди, стали щелкать фотоаппаратом со вспышкой, тут же надели наручники. Коллинз, естественно, возмущался, заявлял, что это провокация и он дипломат, но работники КГБ, тщательно все задокументировав, доставили его на площадь Дзержинского.

Далее следовало выдворение Коллинза из СССР как персоны non grata, а Корбут за свои тяжелые преступления был все же приговорен к расстрелу.

Малеева, естественно, за границу больше не пустили, но оставили работать на небольшой должности в аппарате МИДа.

А Женя Кудрин, получив свою первую благодарность от руководства МВД СССР, снова каждое утро приходил на работу в родное отделение милиции, где салагой его уже больше никто не считал.