#свободаестьсвобода

Д. С. Гастинг

Участники неформальной анархической организации «Чёрная гвардия» пытаются зарегистрировать её в качестве партии, но получают отказ. Один из неформальных лидеров организации, Виталий Лопатко, убеждает остальных устроить громкую протестную акцию в департаменте Министерства юстиции.Незадолго до акции Лопатко арестовывают. Находясь в СИЗО, он пытается понять, кто из его ближайших соратников мог его сдать…

2. Александр Балканов, до.

Экчулли, в ту субботу идти на собрание мне не хотелось. «Чёрная гвардия» стала рисентли такое себе. Какой смысл вообще регать партию, в которой один умный человек на сто идиотс? Ну а последнее собрание было — полный дисаппойнт.

Начать с того, что Вит притащил свою новую гёрлфренд. Экчулли, ничего не имею против гёрлфрендов, лишь бы Вит был счастлив — а он прямо светится, как голый зад при луне (не помню, откуда это, надо у Вита и спросить, это по его профилю), но это оказалась типичная тёлочка-дакфейс, и я рилли не понял, что она здесь забыла. Спросил, чисто формалли — а вы какого направления в анархизме придерживаетесь? Она посмотрела из-под наращенных ресниц с таким видом, что всё это ей абсолютно конфузинг, и спрашивает: чо?

Первым был мой доклад о принципах действия минимального государства. Ну то есть, клиарли, я стою на том, что любое государство, делающее больше обязательного минимума, действует анризонабли, что оно не имеет права диктовать, какие риски для здоровья и жизни могут принимать граждане, что не должно быть налогообложения, энд со он. Когда дошёл до налогообложения, влез Данила Рыбин, наш муд-киллер, которому лишь бы задать вопрос, а ответ ему индифферент, и заявляет:

— А вот на данный момент как нам быть с государственными структурами в современном их виде?

— Пётр Алексеевич Кропоткин, — говорю я, — сделал правильный вывод. Приближает анархию тот, кто оставляет государство без работы. Консиквентли, там, где можно избежать столкновения с государственными структурами, надо избегать.

По-моему, консидерабли. Но Рыбин знай себе гнёт:

— А вот, например, многие из нас имеют дипломы. Товарищ Гриневич, например, имеет красный диплом юридического факультета МГУ — государственного, например, образца.

При чём тут Гриневич, когда мы тут экчулли все что-то да закончили — Рыбин не в счёт? При том только, что Рыбин хейтит Гриневич. Мэйби, привык всех гёрлз хлопать по заднице, а Гриневич приходится пожимать руку, потому что у неё не особенно разберёшь, по чему хлопать. Ну, её многие хейтят, она такая битчи. Я и сам не её фанат, но умная, эвидентли.

— Ну и что? — отвечаю я как можно спокойнее. — Если человек получил образование, это, оф кос, пойдёт на пользу всей нашей партии, а уж как он его получил — никого не касается.

— А по-моему, настоящий анархист не имеет права пользоваться ничем, что предоставляет государство, в том числе и правом на образование, да к тому же ещё на бюджетной основе.

— То есть, — говорит Гриневич, — я его на платной, что ли, должна была получить?

Тут поднялся полнейший месс, а Рыбину того и надо — сидит себе смайлит. Одни кретины орут, что раз государство никуда не денется, надо выжать из него все возможные ресурсы, другие кретины — что вот из-за таких, как первые, государство никуда и не денется. В этом месте Витова гёрлфренд встаёт и заявляет, чтобы все шатапнулись, потому что она прегги. Рыбин смайлит ещё шире и спрашивает:

— Товарищ Лопатко, это ваша супруга?

— Гражданская, — говорит Вит. — Если это провокация, то уточняю сразу, что государственно брак не зарегистрирован — вот вам и пример.

— Однако же, допустим, родится ребёнок — пойдёте получать свидетельство о рождении?

Вит пожимает плечами и говорит, что ну конечно, пойдёт, какой факинг ребёнок без свидетельства о рождении.

— А я считаю, — гнёт Рыбин, — что ему не нужно свидетельство о рождении, как и любой другой документ государственного образца. Ладно ещё мы, старшее поколение, вынужденное жить в отсталом несовершенном мире. Но человек новый, дитя грядущей, несомненно прекрасной эпохи, должен обходиться безо всей этой макулатуры.

Ну не имбецилити? А кто может выставить с собрания Рыбина и прочих идиотс? Никто не может, в том-то и дело. Поэтому я решил не ходить и вместо того по скайпу побольше пообщаться с Лекси.

В последнее время она мне как глоток свежего воздуха. Лекси. Вдумайтесь, как звучит — Лекси. Лексика, лёгкость, гладкость. Летс плей. Я думал, это полное имя, оказалось — сокращение от Александры, то есть экчулли мы носим одно и то же имя, только моё сокращают совсем иначе. Са-ша. Ни одной твёрдой буквы. Склизкое, мерзкое, дис-костное, дис-вольное, дис-полое, дис-зубое сю-сю-канье. Со-си си-сю, Ся-ся!

У Лекси розовый хаер, выбритые виски, проколотый нос и забитые татуировками две трети тела. Лекси работает воспитательницей в детском саду. Лекси обожает Россию.

— Ooh, Russia! Matryoshka, vodka, Putin! — заверещала она, когда я сказал ей, откуда я. — Do you love Russia?

А что я мог сказать, когда она сама бэзикалли ответила на свой вопрос? Можно ли любить страну, которая у иностранцев ассоциируется исключительно с вонючим пойлом, уродливыми куклами, довольно точными копиями моих соотечественниц, и… ладно, это аут оф пойнт. Я пожал плечами и попросил, чтобы она лучше рассказала мне что-нибудь про Америку, и она стала рассказывать про свой детский сад.

Экчулли, у нас бы в жизни не допустили работать в детсаду кого-то вроде Лекси. Но фрэнкли, наша бейбиситтерша, Анастасия Ивановна, была тоже вполне себе фриком. Вместо розовых волос у неё были пергидрольные кудряшки, вместо тату — массивные золотые украшения, на каждом пальце с треугольными ногтями — штук по десять колец.

Лекси рассказывает, как они развлекаются — у них там не то чтобы детский сад, а такое типа начальной школы, так что они там считают, строят, лепят энд со он. Она болтает своё, а я вспоминаю Анастасию Ивановну, её пухлые пальцы и книги в донельзя заюзанных обложках — их она читала, не отрываясь, а мы ходили взад и вперёд, в летнее время снаружи сада, собирали там что-то типа желудей, а в зимнее — внутри, и тут уже собирать было нечего даже формалли.

На этой ноте звонит Вит. Я думаю, как не идти на собрание, но он говорит:

— Перед собранием зайдёшь ко мне на полчасика, это очень важно.

Голос взволнованный — видимо, рилли что-то важное.

— Бойфренд? — спрашивает Лекси. Фанни — то же самое когда-то думали у нас в школе.

— Бро, — отвечаю я. Фрэнкли, так и есть. Друг — это бро, которого ты выбрал сам.

— О’кей, — говорит Лекси и рассказывает, чем кормят детишек — разными там снэками да гранолами, если у кого с желудком траблы — прочими смузи. Когда Анастасия Ивановна отрывалась от заюзанных книг, она впихивала в нас мостли каши да слипшиеся макароны, но однажды попыталась впихнуть какой-то полупереработанный кэтфуд. Я сжал зубы и мотал головой, давая понять, что не буду есть такое кэтшит. Анастасия Ивановна стянула губы в куриный батт и придвинула ложку вплотную к моему рту. Я замотал головой сильнее.

— Пока не доешь, из-за стола не выйдешь! — заявила Анастасия Ивановна и вернулась к книге в заюзанной обложке. Я сидел за столом до конца дня, а мои коллеги, не такие принципиальные, один за другим страдали траблами с желудком, которые Лекси называет гиппи-тамми, Как думаете, что такое двадцать детей с гиппи-тамми, не умеющих добежать до сортира?

Такие вот воспоминания. Лекси рассказывает об экскурсии в акваторию, о постановке спектакля, о живом уголке. О том, что теперь Джек хочет стать капитаном, Венди — актрисой, а Белла — ветеринаром. Я думаю, что именно тот день кэтфуда был день, когда я стал анархистом.

Фрэнкли, никакой такой чайлдхёрт или как это там называется, у меня не осталось. Литл бит завидую, но не более. Мы симпли из разных миров. Эссеншели одинаковых, но разных. Как Лекси и Саша.