Факультет отчаяния

Давид Павельев

В окруженном лесами и отрезанном от внешнего мира институте психологии происходят странные и пугающие события. Сначала необъяснимым образом исчезает один из студентов. Затем неизвестный с особой жестокостью совершает нападения на его однокурсниц. Руководство института решает обратиться к именитому криминалисту Терентию Русакову. Но даже он оказывается в замешательстве. Ведь он и представить не мог, в каком мрачном лабиринте человеческой психики кроется ответ на эти мрачные загадки.

Глава 5

— Я пригласил вас по важному делу, — начал декан. — В первую очередь хочу представить вам нашего гостя Терентия Гавриловича Русакова. Терентий Гаврилович — ветеран правоохранительных органов, любезно согласившийся оказать нам консультацию по делу вашего однокурсника Васи Полякова.

Поначалу студенты старались не смотреть на эксперта, продолжая созерцать декана либо крышку стола. Но вскоре они поняли, что это тоже подозрительно. Тогда они повернули головы в его сторону, но смотрели на его лоб или подбородок, чтобы не встречаться с ним взглядом. Некоторые уже успели овладеть необходимой в их профессии компетенцией смотреть будто бы сквозь собеседника, и сумели превратить эту напряжённую ситуацию в своего рода тренировку.

— Благодарю вас, Леопольд Генрихович. Здравствуйте, леди и джентльмены.

— Здравствуйте, — монотонным хором грянули пятикурсники.

— Я надеюсь, ваш товарищ найдётся быстро, живым и невредимым, — продолжал Русаков. — Но в то же время не стану скрывать, что розыск пропавших без вести — дело не простое даже для опытных профессионалов. Всё-таки мы не обладаем нюхом дрессированных овчарок и не можем, как они, найти их по запаху. Нам нужны ориентиры — порой самые крошечные мелочи, за которые можно зацепиться. И лишь тогда мы можем выйти на след пропавшего. Я не был знаком с Поляковым, мне неизвестны его привычки, связи, симпатии. Я плохо представляю, что он за личность, в отличие от вас, знающих его уже четыре года. Потому и надеюсь на вашу помощь. По сути именно вам и предстоит разыскать его, пусть и нашими руками.

Студенты кивали, как игрушки, у которых вместо шей пружины. Масленников всё поглядывал на свои часы, будто бы зачарованный блеском их стрелок.

— Итак, давайте вспомним тот день и вечер накануне. Постарайтесь вспомнить поведение Полякова. Оно было таким же, как обычно, или же вы заметили в нём какие-то странности?

Лихушкин решил вызвать огонь на себя и поднял руку.

После того, как Русаков кивнул и ответил: «Пожалуйста. Мы можем обойтись и без формальностей», студент выпалил:

— Увы, мы не можем ответить на ваш вопрос. Так как понятия «странный» и «обычный» являются оценочными, а мы не имеем критерия этой оценки, то мы рискуем войти в когнитивный диссонанс. Иными словами, что для вас обычно, для нас может быть странно, и наоборот.

— Молодой человек, мы всё-таки не на экзамене, — ответил Русаков. — Как вас зовут?

— Альберт Лихушкин.

— Видите ли, Альберт, я всё-таки сомневаюсь, что разговоры о побеге из университета, суициде или чём-нибудь подобном считаются у вас нормой. И вы явно недооцениваете наши способности понять друг друга.

— В таком случае, ничего необычного в его поведении не было. Ни о побеге, ни о суициде он не говорил. Мы можем быть свободны? Уже звонок давно прозвенел.

— Подождите. Но если вы торопитесь, я вас не задерживаю. Что вам известно о связях Полякова с внешним миром? Родственники, друзья в городе, компании, в которых он проводил свободные от учёбы вечера? Возможно, он рассказывал или хотя бы намекал на проблемы дома?

— Мы ничего об этом не знаем, — твёрдо ответила Лена. В её тоне будто бы звучало добавление: «Разговор закончен».

— Он ничего нам не рассказывал, — поддержала её Марфа. — А мы не спрашивали.

— Почему же?

— Нам кажется, неприлично лезть с расспросами, если человек сам не хочет, — объяснила девушка.

— Да, больное любопытство — это не про нас, — добавила Нина.

— Это здравая позиция, — согласился Русаков. — Но я ведь и не спрашиваю о каких-то секретах. Всем людям свойственно рассказывать о своих увлечениях и интересоваться другими в рамках приличия.

— Никаких разговоров с Поляковым мы не вели, — отрезал Челноков.

— Он ничего нам не сообщал, — добавила Лена.

— Он был скрытный, — уточнил Лихушкин.

— Мне известно, что Поляков избегал больших компаний. Но тем не менее, быть может, кому-нибудь он всё-таки доверял?

— Нет, никому, — вновь выпалил Лихушкин. — Осмелюсь объяснить это интроверсией, усиленной асоциальной тенденцией и социопатией.

— Социофобией, — уточнил Масленников, вновь глянув на часы. — К сожалению, Терентий Гаврилович, мы вам плохие помощники. И не потому, что не хотим, а потому, что не можем. Поляков и в самом деле вёл уединённый образ жизни, обособленный от коллектива.

— Вы ошибаетесь…

— Викентий Масленников, староста группы.

— Да, Викентий, вы ошибаетесь. Вы всё-таки можете помочь мне и вашему товарищу.

— Вот только не надо, — буркнул Челноков. — Если честно, совсем не хочется ему помогать. Ему на нас плевать было.

Староста обжёг его строгим взглядом и даже попытался наступить ему на ногу под столом.

— У Полякова были конфликты с вами или другими студентами? — уцепился Русаков.

— Разумеется, нет, — поспешил вклиниться Масленников. — Никаких конфликтов. Полная индифферентность.

— При этом Поляков был предубеждён против вас?

— Нам казалось, что он считает себя выше всех, — ответила Капитонова. — Вот он типа лучший студент в группе, а мы так, погулять вышли.

— Списывать не давал?

— А мы в том и не нуждались.

— Поляков был агрессивен?

— Нет. По крайней мере, свою агрессию он никогда не проявлял. А там, конечно, в тихом омуте… — заключил староста.

— Он, конечно, был себе на уме. Но такие люди обычно безвредны, — с авторитетным видом повторил свою любимую мысль Лихушкин. — Нерешительный тихоня. На что-нибудь эдакое он бы не отважился.

— Вот именно, — подала голос Марфа. — Он в общем-то не злой парень. Просто ощущал себя чужим в нашем обществе и включил защитный механизм.

— Почему?

— Трудно сказать. Может быть, детская травма.

— Главное, чтобы он кого не травмировал, — тихо процедил Челноков.

— А на то есть подозрения?

— Ничем не подтверждённые, — оборвал товарища Масленников, продолжавший любоваться циферблатом.

— Вы когда-нибудь видели у пропавшего оружие?

Студенты притихли. Очевидно, староста тщательно обдумывал ответ. Затем бросил взгляд на Лихушкина. Тот взгляд поймал и затараторил:

— Я, конечно, понимаю, что интроверты рационального типа бывают излишне агрессивны по отношению к тем, кто, на их взгляд, недостаточно рационален. Но всё-таки…

— Не надо умничать! — вдруг взорвался декан.

Все разом притихли, и Рихтер, уже пожалевший о своей резкости, продолжил свойственным ему мягким, дружелюбным тоном:

— Ребята, дело действительно серьёзно. Всё указывает на то, что это не простая отлучка по каким-то своим молодым делам. Ваш товарищ попал в беду, и, какими бы ни были ваши взаимоотношения, мы все должны помочь ему.

— Что здесь происходит, Леопольд Генрихович?

И тут Русаков понял, чего так ждал староста. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Вышеславский, напоминавший сейчас разъярённого быка перед корридой. Значит, Лихушкин и Масленников просто тянули время, и делали это, надо признать, весьма умело.

— Я повторяю: что вы тут устроили?

Под этим бешеным натиском заведующего кафедрой декан явно растерялся и не мог вымолвить ни слова.

Студенты вздохнули с облегчением. Надменное выражение лица Масленникова будто бы утверждало: «А вот теперь-ка выкуси!» Лица его товарищей тоже просияли — ведь «пытка» наконец кончилась, и от них более ничего не требуется.

— Что за допрос вы тут учинили? — неистовствовал их наставник. — Вы забыли, что здесь всё-таки учебное заведение, а не филиал уголовного суда?

— Это не допрос, — ледяным тоном ответил Русаков. — Это обыкновенная беседа.

— У вас нет никаких полномочий на подобные беседы!

— Не считая приглашения декана факультета, если вам этого недостаточно. Во-вторых, дело касается вашего же студента.

— Со своими студентами я разберусь сам. Я не позволю вам превращать их в обвиняемых, подозреваемых и прочих, как вы их там называете! Я не позволю вам калечить их своим жандармским произволом. Коллеги, идите в аудиторию.

— Я не закончил.

Но слова Русакова никто не услышал. Получив команду, студенты разом вскочили с мест и друг за дружкой выскочили из кабинета. И лишь тогда Вышеславский вдруг резко остыл.

— Простите меня, Терентий Гаврилович, если наговорил вам резкостей. Видите ли, я человек чрезвычайно вспыльчивый, от искры взрываюсь. Сам страдаю от своего характера, но ничего не могу с собой поделать.

«Ты не вспыльчивый, ты хитрый, — подумал Русаков. — Чего хотел, добился — вылил на нас с деканом ведро помоев, а пред студентами предстал спасителем на белом коне».

Вслух же он сказал:

— Уж постарайтесь держать себя в руках. Вам же лучше будет.

— Торжественно клянусь. Терентий Гаврилович, вам просто следовало согласовать эту беседу со мной. Я окажу вам любую помощь. Вот увидите, это будет гораздо результативнее. Вы для ребят человек чужой, они вас стесняются. Мне же они доверяют, и со мной они не будут такими зажатыми.

— Я учту ваше предложение.

— Я уже говорил вам, что после занятий мы все в вашем полном распоряжении. Зачем же вы поторопились? Вы как Иван Царевич, сожгли лягушачью шкуру до положенного срока. А уж вам-то подобная поспешность явно не к лицу. Представляете, в какое состояние я впал, когда вошёл в абсолютно пустую аудиторию? И где же мои студенты? А они здесь, вы их у меня, оказывается, экспроприировали. После занятий приходите ко мне на кафедру, кабинет двести пятнадцать, и мы с вами всё обговорим. Я ваш союзник, Терентий Гаврилович. Но сейчас извините, студенты ждут меня, и мы должны наверстать упущенное.

И Вышеславский упорхнул, хлопнув дверью. Декана он при этом не удостоил даже беглого взгляда.

— Я же предупреждал вас, что это плохая затея, — многострадальным голосом произнёс Рихтер.

Русаков вновь опустился в кресло напротив него.

— А всё-таки я не испытываю стыда из-за срыва его лекции, как бы ему того не хотелось.

— Нет, вы всё не так поняли. Если бы вы хорошо знали Германа Александровича, вы не стали бы так говорить. Он из числа тех учёных, кто живёт только своей наукой. Ребята для него не просто студенты, а своего рода семья.

— Тем страннее, что он препятствует мне разыскивать одного из её членов.

— Он просто всё не так воспринял. Вы и в самом деле решили обойтись без него, а это всё равно, что отгородить отца от детей.

— Я полагал, что дети уже достигли совершеннолетия, а «отец» не злоупотребляет своей опекой.

— Нет, нет, Терентий Гаврилович. Уверен, что, когда вы поговорите с ним, вы найдёте общий язык. Человек он, конечно, своеобразный, но ещё бы! Не у каждого из нас такая биография. Его отец Александр Аполлонович Вышеславский — ученик самого Бехтерева. Начал карьеру ещё до революции. Эта фамилия гремела по всей стране и за её пределами. Не удивительно, что Герман Александрович впитал в себя уникальные знания с молоком матери, тоже выдающегося специалиста. И потому его нельзя мерить общим аршином. Вышеславский как аквалангист, ныряющий к морским глубинам, где царят свои законы. А на поверхность, где барахтаемся все мы, он всплывает редко.

— Ну, понятно.

Русаков терпеть не мог принцип «что можно льву, нельзя собаке», тем более, что охотников назначить себя львом без особых на то оснований всегда предостаточно. Он-то считал, что любой профессионал в своём деле достоин равного уважения, будь то профессор психологии, эксперт-криминалист или токарь-фрезировщик первой категории. Но при этом никакие регалии не оправдают совершённого ими преступления.

Объяснять это Рихтеру он не стал. Кто, как не он — многоопытный специалист по психологии, должен знать всё о раздутом самомнении. Его самоуничижение перед заведующим кафедрой было какой-то дипломатической уловкой, знакомой только администраторам определённого уровня. Но и замалчивать очевидные факты перед деканом он не хотел.

— Ваши студенты все такие напряжённые? Или только в этой группе?

— Мне не показалось, что они напряжены.

Русаков прищурился.

— Тем не менее.

— Я прислушаюсь к вашему мнению, Терентий Гаврилович. Возможно, я уже многого не замечаю, глаз, так сказать, замылился… в отличие от вас, свежего человека. Может быть, выпьете?

Он достал из ящика непочатую бутылку коньяка и поставил его на стол с выражением наивного искусителя на лице.

Русаков ценителем алкоголя не был, тем более тогда, когда он служил банальным предлогом сменить неудобную для собеседника, но интересующую его тему. Потому ответил:

— Благодарю. Но компот в вашем буфете действительно неплох, и перебивать его алкоголем мне не охота.

— Жаль. Коньяк настоящий, французский. Мне его подарил один коллега из университета Сорбонны на международной конференции… Берёг для особого случая.

— А для меня он ещё не наступил. Закончим дело — вот тогда с удовольствием.

— Да, вы правы.

Декан с досадой убрал бутылку обратно.

Русаков взглянул на часы. До конца занятий оставалась уйма времени, которое он хотел провести с пользой.

— Леопольд Генрихович, не хочу отрывать вас от ваших дел разговорами…

«Тем более, что это бесполезно, — добавил он про себя.

–…потому, как у вас говорят, перейду на самообразование. Мне стоит изучить все планы зданий и местности, которые у вас имеются. Пожарная эвакуация, инженерные сети, в общем, всё, что есть.

— Конечно!

Рихтер вновь открыл ящик, выгреб из него кипу бумаг, и минут через десять усердных поисков он отыскал в ней три пожелтевших свитка.

— Вот, наконец-то! Пожалуйста.

Первая схема изображала всю территорию студгородка, две другие — учебный корпус: первый и второй этажи. Догадаться, что именно и где изображено, мог только провидец. Впрочем, автор схем и не готовил её для будущих экскурсоводов.

Как криминалист старой школы, Русаков уделял схемам местности особое внимание. Раньше он составлял их сам и прилагал к своим заключениям для суда. Сейчас этого уже не требовалось, но привычка всё равно осталась. Сейчас он уже и сам мог составить подробный план территории, но полученные у декана схемы должны были восполнить пробелы. Осмотрев все три схемы, он раскрыл свою записную книжку и принялся чертить собственный вариант, отмечая на нём все интересующие его объекты.

Через час работа была завершена. Русаков вернул декану пожарные схемы и осмотрел свой «шедевр». Получилось похоже на карту пиратского клада — не хватало только мёртвого черепа и жирного крестика в наиболее зловещем месте. Захлопывая книжку, он вряд ли мог представить, что обзавестись всем этим схема ещё успеет.

— А вот и звонок, — заметил Рихтер, оторвавшись от своей писанины.

Стены и полы задрожали от топота освобождённых студентов.

— Чтож, пора, — произнёс Русаков и вышел в коридор.

Двести пятнадцатый кабинет он нашёл без труда, тем более, что на дверях под треснутым стеклом висела старая табличка с выведенными по трафарету буквами: «Кафедра аналитической психологии. Заведующий кафедрой — проф. Вышеславский Г. А.»

Конец ознакомительного фрагмента.