И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?
И я сказал: вот я, пошли меня.
Пролог
— Убить — проще всего.
Сказавший это не ждал скорого ответа от собеседника. Собеседник же сидел на лавке рядом, справа, довольно широко расставив колени, опираясь локтями о ляжки, и крупные кисти его рук свисали бессильно и безнадежно.
Это был грузный человек, чем-то похожий сейчас на высокий тяжеленный мешок, поставленный стоймя в надежде, что сам сохранит равновесие. Он и хранил — накренившись, расплющившись внизу от собственной тяжести, казалось бы, готовый рухнуть от единого прикосновения пальца.
— Да ты и не сможешь убить, — продолжал тот, что слева, и в голосе чувствовалось облегчение.
Он был невысок, узкоплеч, откинулся назад, словно бы опираясь лопатками на незримую спинку скамьи, тонкие ноги, обутые в узкие длинноносые туфли, вытянул вперед и скрестил. Насколько в позе грузного собеседника ощущалась тяжесть, настолько в позе стройного — легкость, и казалось: убери сейчас лавочку — один продавит собой землю и уйдет туда по плечи, другой же так и останется висеть в воздухе.
— Не смогу, — согласился грузный. Но слишком быстро. Что и было замечено.
Дальше тот, что слева, заговорил красивыми словами, совершенно не удивившими собеседника, — возможно, потому, что не впервые он слышал такие художества.
— Беседа наша — это совместный путь по ночной дороге. Сейчас ты свернул в сторону. И хотя какое-то время мы будем перекликаться, даже довольно связно перекликаться, но ровно то же время будем и удаляться друг от друга. А потом мой голос в твоих ушах станет неразборчив, и ты порадуешься тому, что отпала нужда отвечать.
— Всякий мужчина должен быть внутренне готов к тому, что однажды придется убить врага.
Высокопарные слова прозвучали неожиданно. Словно бы, удалившись вышеописанным образом, мужчина убедился, что его уже не догнать и не остановить.
— И если я этого не сделаю, то кто же я? Да мне в зеркало будет стыдно смотреть! Мне на его фотографию бу… будет!.. А я!.. — голос грузного собеседника оборвался на яростной ноте, на ноте бессильно сжимающей кулаки ярости.
— Убить и пристрелить — не одно и то же.
Они сидели на речном берегу и глядели на далекие луга. Их беседа началась незадолго до заката, а сейчас ночь уже дошла до самого темного своего часа. Луга были очень далеко — если только ночь не подменила их чем-то иным, а с ночи станется, вот ведь и скучный пейзажик городской окраины за спинами собеседников она тоже куда-то припрятала только что, натянула между мужчинами и городом черную тусклую ткань, а на ткани оказались нарисованы покосившиеся и надломленные силуэты вовсе не свойственных среднерусской полосе готических башен.
Видимо, ее же рука положила на белую скамью черный предмет характерной формы. Он лежал между собеседниками, рукоятью к грузному — к правой его руке. Бери и стреляй.
— Если я ничего не сделаю… то мне останется лишь убить себя… Ведь все же ясно, как на ладони! — воскликнул знающий имя своего смертельного врага мужчина. — Если бы у меня было хоть какое-то сомнение! А я все знаю — и вот сижу здесь!..
— Мы вернулись к тому, с чего начали. Даже если ты не убьешь его первым выстрелом, даже если он будет мучаться еще несколько часов, то все равно он уйдет в небытие и избавится от боли, а вот твоя боль увеличится. Потому что ты поймешь несоизмеримость преступления и кары. Кара окажется во много раз легче преступления — а переделать уже не получится.
— Он может остаться калекой, — не очень уверенно возразил жаждущий мести.
— Он немолод, любит поесть, любит выпить, курит по три пачки в день, ходить разучился — даже двести метров норовит проехать на своей «ауди». Еще немного — и калекой он сделает себя сам. Не надо пачкать руки.
— А потом он умрет.
— Разумеется, умрет. А ты останешься жить.
— Я думал, ты дашь мне хороший совет, — проворчал тот, кому жить вовсе не хотелось. — А ты? Ты боишься, что я сяду за убийство с заранее обдуманным намерением на сколько надо лет? Или ты действительно считаешь, что время, Бог, судьба, я не знаю что — отомстит ему?
— Я просто хочу, чтобы преступление и кара были соизмеримы.
Мужчина резко повернулся.
— Что ты придумал?
— Я придумал договор с судьбой, с Аллахом, с кармой, с нечистой силой — как хочешь, так и назови. Из ста шансов пятьдесят — за то, что твоя месть будет единственно возможной, честной и беспощадной. И совершенно безнаказанной. Но пятьдесят других — за то, что она не состоится. Знаешь, как разыгрывают ситуацию в орлянку?
— Мне доставать монетку?
— Нет. Наша монетка теперь спит и сны смотрит.
Самый черный час миновал. Едва-едва, но посветлели небо и река.
— Ну, хорошо, — сказал мужчина. — Что я должен буду сделать?
— Отпустить себя на свободу. Ты знаешь, о чем я говорю.
— Я дал слово.
— Это было еще до того…
— Но…
— Вот именно так. Другого пути нет. А теперь слушай. Начнем с того, что есть такое понятие — справедливость…
