Несусветный эскадрон

Далия Трускиновская, 1996

Произведения Д. Трускиновской – остросюжетные колоритные повести, захватывающие превосходным сочетанием напряженной интриги, парадоксального построения и особого, нетрадиционного способа изложения. Интересные характеры, необычайные обстоятельствадействий, юмор и наблюдательность автора доставят читателю немало приятных минут. Роман «Несусветный эскадрон» – историческая фантазия на тему войны 1812 года.

Глава первая, о мудрой невесте

«Солнце к ночи клонится, лес колышет ветками, пастухи с собой в ночное взяли кокле золотое…»

Солнце действительно давно уже скрылось за лесом, но вот ветки деревьев даже не колыхнулись при этом, а что касается золотого кокле — так было у пастухов обычное, деревянное, на котором еще и струн не хватало. Да и кто бы дал им в ночное стоящую вещь? Родители позволили взять чего попроще — старые наплечные цветные накидки-виллайне со свалявшейся бахромой, что ткут из шерсти, и серые накидки-снатене, на которые идет лен. Да еще строго наказали — не стелить слишком близко к костру. Впрочем, петь про золотое кокле не возбранялось.

«Дай, отец, коня седого и купи кафтан мне серый, чтобы я туманным утром был, как сокол на лету…»

Отца проси не проси — новый кафтан обещан только к свадьбе. Что касается коня — какого сам вырастишь из неуклюжего жеребенка, на таком и поедешь за невестой. Но петь, опять же, не возбраняется!

А соседские ребята ленятся скакать в ночное — кони у пустой кормушки отжевали хвост друг дружке!

Это уже девушки проказничают. Отец ворчит всерьез, если дочка увяжется за парнями в ночное, а мать если и ругнет, то без особой злости — потому что ночное немало парочек сосватало. Жаль, не у всех до венца дело дошло.

Так что пасутся кони, медленно переступая, выискивая мягкими губами травинку подушистее, и доносится из-за леска озорная песня.

За пшеничным же полем, там, где оставлен паровой клин, крепнущий мальчишеский голос вывел совсем другое — я коня привязывал у цветущей яблоньки, и осыпан мой конь яблоневым цветом… Тут все и примолкло. Лишь по траве неслышный шелест пробежал — как будто добрый мужичок Усинь, покровитель всех крестьянских лошадей и пчел, обходя дозором ночные луга, прокрался поближе — послушать.

Видно, смутила певца эта неожиданная тишина, он собрался с духом и дурашливым голосом жалостливо затянул — ах ты, чертов соловей, что ж так сладко распевал, как заслушался я песен — вороного потерял!..

И стайка молодежи у костра дружно расхохоталась — не столько простенькой песне, сколько актерскому таланту исполнителя.

Так и перелетали песни от костра к костру, и тренькали струны кокле, и вдруг кто-то, вглядевшись в темноту, крикнул:

— Мач! Беги за гнедыми! Уйдут в господские овсы — потом всю жизнь не расплатишься!

От костра немедленно поднялся невысокий, ладный, крепко сбитый парень и заспешил, и растаял в темноте. А на освободившееся место присела в обнимку парочка, только что вернувшаяся с опушки. Очевидно, этих двоих ночное уже сосватало.

Неизвестно, где и как искал гнедых их совсем еще юный хозяин, и помог ли ему добрый мужичок Усинь, но некоторое время спустя парень оказался на той же опушке, довольно далеко от костра. С ним была девушка. Они медленно шли к старому, в три обхвата дубу, и пальцы парня как бы невзначай ловили руку девушки, а она слегка отстранялась, но вовсе этих прикосновений не избегала.

Сто лет назад, когда по Курземе прогулялась чума и многие места подчистую вымерли, было сюда завезено немало крещеных татарских ребятишек с тем, чтобы, когда вырастут, переженить их с местными жителями. Чего-чего, а татарской малышни у русского царя было предостаточно — охотно поделился с герцогом Курляндским.

Старухи, подумав, сказали бы точно — какая из прабабок позаботилась о черных тонких бровях этой высокой и тонкой красавицы-правнучки, о нездешнем разрезе карих глаз. Но другая прабабка, пощаженная чумой, завещала девушке длинные темные косы с ореховым отливом, и нежный румянец, и белизну лица. Откуда же у нее, батрачки, взялись совсем господские руки, с овальными ногтями, хоть и грязноватыми, да зато почти не попорченными полевой работой? Откуда научилась она легкой полуулыбке и умному обращению с господами? Этого даже бабки сказать не могли бы. Странные сюрпризы преподносит человеку его собственная кровь, странные…

Рядом с ней — а одень ее в городское платье, и не отличить бы от баронской дочки, ее друг выглядел совсем простым деревенским парнишкой. И не потому, что был он босиком, а она — в аккуратных, хоть и стареньких постолах. Не потому даже, что одет был хуже — и она не блистала нарядом, а их украшений была на ней лишь крошечная круглая сакта, скреплявшая ворот рубашки. А просто таким он уродился — невысоким, крепеньким, с лицом на первый взгляд, может, и простоватым, но лишь на первый…

Под дубом девушка остановилась, запрокинула голову, вглядываясь в высокую многоярусную крону, и вдруг подкинула ввысь свой ромашковый привядший венок. Венок, не застряв в ветвях, шлепнулся на траву, парень поднял его и вернул подруге.

— Янова ночь давно прошла, — сказал он, — что же теперь-то гадать? Все одно у тебя получилось — не выйдешь ты замуж в этом году. И тем лучше — приданое у тебя все равно еще не готово, ни одеяла сотканы, ни варежки связаны. Знаешь что?… Брось-ка еще!

— А я и не спешу замуж! — гордо ответила она, вовсе не удивившись неожиданному предложению. — Зачем же еще кидать?

— Чтобы в будущем году сбылось.

— Нет, не стану. Да и не за кого мне тут выходить.

При этом она покосилась на парня — загадочно, с прищуром, да еще сверху вниз.

— Иди за меня, Кача, раз никого получше нет, — очень просто сказал тот. — Мы хорошо заживем, вот увидишь. Мать тебя полюбит. Наряжать тебя буду… И Бог с тем приданым! Обойдутся наши поезжане без варежек!

— Без варежек нельзя, люди засмеют! — торопливо ответила Кача, и вдруг сообразила, о чем это она толкует. Смутилась девушка и метнулась было прочь, но парень загородил ей дорогу, да еще и за плечи удержал. А руки у него были каменные, не по росту и по годам крепкие руки. Так и остались они стоять, потупившись, а издали совершенно некстати залетела песня — кто-то весело требовал, чтобы спящая невеста проснулась, обулась и прибежала к нему, к жениху, в ночное. Вместе с песней прилетел от костра горьковатый дымок.

— Не пойду я за тебя, — сказала Кача, — сам знаешь, что не пойду. Какой ты мне жених? Третий отцовский сын! Дождись сперва, пока старшие братья удачно женятся.

Но на самом деле она имела в виду совсем другое — ты сперва объясни своей сердитой матушке, почему решил на мне жениться! А если она на радостях не открутит тебе, глупому, ухо или не треснет по спине вилами, тогла и говори про сватовство…

— Мои умные братья и впрямь удачно женятся, — усмехнулся парень. — Говорят, на днях хромая мельничиха Дарта, что троих мужей схоронила, по четвертому поминки справила.

— Врешь!.. — так и ахнула Кача.

— Правда, левый глаз у прекрасной мельничихи смотрит вправо и вверх, а правый — влево и вниз, да денежки она за версту видит, не ошибется, и на кривых своих ножках до них быстрее жеребца добежит, — продолжал третий отцовский сын, не больно заботясь о правдоподобии и не отметая упрека во вранье. — Да еще поговаривают, что у прекрасной мельничихи две внучки на выданье, но только я не верю — Дарте лет пятьдесят, не больше, откуда ж тут взрослым внучкам взяться? Она еще красотка в самой поре, да и мельнице не пропадать же без хозяина! Вот я и боюсь, как бы мои умные братцы из-за этой ненаглядной Дарты не передрались…

— И правду говорят, что третий сын у отца часто неудачным получается! — рассердилась девушка. — Зубоскалишь, зубоскалишь, а что толку? Твои братья, хотя и попроще тебя, почтенными людьми станут… и женятся, между прочим, удачно, им любая мать дочку отдаст! А про тебя так до смерти и будут говорить — этот шальной Мачатынь! Какой Мачатынь — а тот самый, что со всеми бродячими собаками целуется, тот, за кого ни одна девушка, ни одна вдова не пошла, потому что он до седых волос воробьев в кармане носит! Вот уж действительно — велика честь пойти замуж за шалопая…

Мач вздохнул — действительно, какой только живности у него в карманах не перебывало, вот и теперь там притих лягушонок, пойманный заранее с похвальной целью развеселить Качу. Но парень живо взял себя в руки — кто же это сватается ночью да с постной физиономией?

Покачав головой, как оно и полагается при получении нагоняя, Мач вдруг так усмехнулся, что при дневном свете всякому и всякой стало бы ясно — это сокровище не так просто довести до тоски.

— А придется, — уверенно заявил он, — потому что другой тебя так, как я, любить не станет. Или ты ждешь, пока сын господина барона приедет из Германии, чтобы жениться на тебе?

Баронский сын-студиозус пропадал в университете какого-то Богом позабытого городка уже по меньшей мере лет десять, и о родном доме вспоминал лишь тогда, когда привозился ему положенный от родителей немалый полугодовой пенсион.

— А хоть бы и так! — отрубила Кача, голосом и всем видом давая понять, что уж лучше непутевый студиозус. — Разве не бывало, что умная девушка за богача замуж выходила? Если толково себя повести, да матушка Лайма красотой не обделила… Не помирать же мне в батрачках! Или я лучшей доли не стою?

— Во времена герцога Екаба, может, и выходили умные девушки за богачей, — насмешливо охладил ее пыл Мач. — А теперь богачи почему-то и жен богатых ищут. Наверно, потому, что деньги к деньгам идут.

— Вот у господина барона пять дочек, денег у них немало, а ума что-то не видно, — возразила девушка. — Только и знают, что гулять по парку и платья менять. А богатому человеку, между прочим, умная жена нужна, чтобы в хозяйстве порядок был, чтобы батраки без работы не бродили, чтобы и клети полные, и сундуки, и гостей принять, и в церковь с честью поехать…

— Так я подарю тебе серебряную сакту с решето величиной, чтобы по блеску тебя богатый жених издали разглядел, так уж и быть, — пообещал Мач. — А ум — он ведь в голове тихо сидит, его разглядеть непросто.

— Значит, господин пастор назвал меня умной девицей, а ты в моем уме сомневаешься? — возмутилась Кача. — Господин пастор мне даже сказал, что такую умницу охотно взял бы в экономки, что бы там люди ни сплетничали! Правда, кофе я варить не умею, и эти самые хлебцы с булочками печь… Но ведь научусь! А ты? Да что с тобой говорить! Кто, как не я, все твои загадки разгадал?

— Невелика честь для порядочной девушки — стать пасторской экономкой! — сурово отвечал Мач, прекрасно понимая подлинный смысл комплиментов пастора. — А загадки я новые узнал, ты их вовек не разгадаешь.

— Новые? — девушка заинтересовалась. Щегольнуть хорошей загадкой — это было полегче, чем щегольнуть сложным узором вышивки, хотя и то, и другое служило сельской девице как бы аттестатом развитого ума и сообразительности.

— Одной рукой сено косит, другой — сразу к стогу носит, — сразу перешел к делу Мач.

— Чепуха! Это — овцу стригут и шерсть в кучу складывают. Дальше!

— Какому господину деревья кланяются?

Кача призадумалась, но скоро сообразила:

— Ветру, братец!

— Хорошо… А это что такое: в одну дырку влез, в три вылез… — Мач сделал выразительную паузу и завершил торжествующе: — … а все равно внутри остался!

— А это ты, Мач, — незамедлительно отвечала Кача, сделала такую же паузу и выпалила: — в новой рубашке!

— Почему — в новой? — спросил озадаченный парень.

— Потому что в старой у тебя, братец, не три дыры, а трижды три! И я их тебе зашивать не собираюсь. Теперь ты разгадывай. За кем всегда остается последнее слово?

Мач усердно принялся думать. Он чесал в затылке, хмыкал, пожимал плечами, раз пять уже открывал было рот, но замирал и разводил руками в горестном недоумении. Кача прямо извелась, глядя на это представление.

— Ну, Мач, ну, братец? Это уж совсем просто! Ну?

— Ну?..

— Эхо! — не выдержала она.

— Ах ты нечистый — эхо, что за несчастье, и надо же — эхо! — запричитал Мач, явно кого-то передразнивая. — Эхо! А я-то думал — жена!

И оба расхохотались, а потом заговорили наперебой, окончательно забыв обо всех на свете гнедых:

— А это — два кота, четыре хвоста?

— Постолы с завязками! А это — ноги есть, а не бежит?

— И не стыдно тебе? Штаны! А это — одну борону пятью лошадками тяну?

— Мой старый гребень!

— А что так редко боронишь? Лошадки ослабли?

Задавая свои коварные вопросы, Кача придвигалась все ближе к парню, и на вопрос о лошадках он ответил единственным пристойным мужчине образом — обнял ее так сильно, что и не пошевелиться, и стал целовать в щеки, не больно расстраиваясь из-за того, что губ девушка не давала.

Ночь хоть и летняя, хоть и короткая, а времени на все хватит. Кто же норовит нахлебаться горячей каши — тот обожжет и губы, и глотку, и все то, что у человека в животе с этой кашей соприкоснется. Эту мудрость преподали Мачу и родная мама, и сама жизнь, причем усвоил он ее не отходя от стола.

— Нет, Мачатынь, нет… — прошептала наконец Кача. — Ты со мной не справишься…

— Когда-нибудь справлюсь, — уверенно пообещал Мач. — Ты подумай сама — какое дело богачам до твоего острого язычка? Кто тебя слушать станет? Им от тебя одно нужно — чтобы коровы были вовремя подоены да мухи в молоке не плавали. А вот мне как раз умная жена требуется — чтобы я поменьше глупостей делал.

— Нет, Мачатынь, нет, — упрямо твердила Кача. — Нет, не хочу я всю жизнь коров доить…

— А чего же ты хочешь? — изумился парень. — И как же это — чтобы коров не доить?

— Даже если примут меня твои родители, даже если любишь ты меня не на шутку, но менять один грязный хлев да навозные вилы на другой такой же хлев и другие такие же вилы — не стоит.

Мач онемел.

Но, невзирая на крайнюю молодость, парень понял — попрекать девушку зазнайством и обещать ей медный кофейник господина пастора незачем. Все девушки, отбиваясь от чересчур настойчивых рук, говорят примерно одно и то же — и куда только пропадает их спесь осенью, когда женихи издалека приезжают свататься?

Поэтому Мач отпустил свою красавицу. И она, разумеется, не стала убегать. Когда еще будет та осень, когда еще явятся те женихи, а сейчас все-таки теплое лето. Если не сейчас, в ночном, — то когда же целоваться с парнями?

— А помнишь, как мы в Янову ночь цветок папоротника искали? Там, за малинником? — спросил он. — Я потом понял, почему мы его не нашли.

— Почему?

— Если где папоротник цветет — так возле священных камней. Там, с краю, он густо-густо вырос.

— Иди ты! — даже рассердилась Кача. — Я туда и днем ходить боюсь!

— А разве ты с Гретой не собирала там землянику?

— Нет, конечно! Туда только змеиные старухи ходят.

— Вот именно потому там и должен был расцвести папоротник. Потому что туда все боятся заглянуть, — сделал Мач весьма разумный вывод. — Посуди сама — в других местах, где все истоптано, он не цветет. Значит, выбирает тихое местечко.

— Пойдем-ка отсюда… — вдруг испуганно прошептала Кача, и парень сообразил — ведь эти самые валуны, давними предками поставленные на дыбы да в круг, совсем поблизости. Поэтому он о них и вспомнил. Поэтому и Кача испугалась. Да еще господин пастор говорил недавно, что раньше на этих камнях неразумные латыши-язычники кровавые жертвы черту приносили… Насчет черта Мач не был уверен, но лежавший посередке неровного круга плоский камень с углублением наводил на какие-то языческие мысли. Мач не побоялся прийти туда в одиночку — и долго простоял у камня, размышляя о предках.

— Пойдем, — согласился он. — Я тебя к твоим отведу, если ты к нашему костру не хочешь.

Они пошли вдоль опушки, где густо росли папоротники.

— Смотри… — Мач, приобняв Качу, мотнул подбородком, указывая ее взгляду направление.

Кача мгновенно присела за куст, заставив и парня опуститься на корточки. Таким образом, касаясь руками земли, они вдвоем проскользнули поглубже в лес вслед за обнявшейся парочкой. Можно сказать, сопроводили ту парочку прямо к месту грехопадения.

— Все ясно, Анна из Закюмуйжи и длинный Бертулис, — безошибочно определила Кача, хотя из кустов доносилось лишь сопение. — Тоже, наверно, про цветок папоротника вспомнили. Так я и думала…

— Какое тебе дело до Бертулиса? — удивился Мач. — Он же не сын господина барона и не внук господина пастора. Он тебе еще меньше, чем я, подходит — он же у отца четвертый сын!

— При чем тут это? Я за Анну радуюсь — дождалась-таки жениха. Хоть и четвертый сын, а для нее — находка, — с ехидством, достойным змеиной старухи, объяснила Кача. — Ей, бедняжке, конюхи из усадьбы всю юбку оборвали. А замуж-то не берут…

Мачатынь, не размыкая объятия, повел было Качу дальше, но вдруг оба остановились как вкопанные.

Что-то меж причудливо вырезанных листьев внезапно засветилось, и обозначились за их зубчатыми сквозными силуэтами вроде как очертания светящегося шара.

Был этот шар с человеческую голову величиной. Свет он испускал хотя достаточно яркий, но не слепящий, так что можно было разглядеть вьющиеся по его поверхности розовые, рыжие и золотые язычки.

— Цветок папоротника! — опомнившись, радостно воскликнул Мач и, отпустив Качу, ринулся к шару сквозь кусты. Но тут уж девушка вцепилась ему в рукав.

— Не ходи! Это болотные черти заманивают!

Мач застыл в нерешительности — а если и впрямь? Да, скорее всего, никакой это не цветок, потому что Янова ночь давно миновала, а в другое время ему цвести не положено. Но если — он? Ведь если просто подойти и посмотреть — вреда не будет?..

Парень вывернулся, чуть не оставив рукав у Качи, устремился было к шару, но тут шар вдруг налился багровым цветом, да так сердито, что всякому стало бы ясно — предупреждает, чтобы зря не трогали. После чего в лицо Мачу ударил жар, мгновенно обвил тело огненной змеей, от шеи к пяткам, и улетучился…

Когда парень, отскочив назад и ощупав лицо, раскрыл глаза, шара не было. Не было и Качи.

Тут-то Мачатыню и стало крепко не по себе…

Девушка исчезла, не вскрикнув, не хрустнув веткой, не прошуршав, не подав ни единого звука или знака.

— Кача! Кача… — нерешительно позвал Мач. И никакого ответа не услышал.

Служанки из баронского имения рассказывали, что барышни, бывает, падают и лежат без движения — придурь у них такая. Тогда нужно хлопотать вокруг, подносить к носу флакончик с вонючей солью, растирать бедняжке руки и виски, можно даже водой побрызгать. Конечно, Кача могла с перепугу вот так же грохнуться замертво. Но тогда она и лежала бы тут же, поблизости, в трех шагах от погнавшегося за огненным шаром Мача.

На всякий случай Мач пошарил впотьмах по кустам. Никакого бессознательного тела он не нашел.

— Ка-ча-а! — заорал он в полном отчаянии. Никто не откликнулся. Теперь оставалось одно — звать на помощь. Добежать до костра, поднять переполох, чтобы парни смастерили факелы и как следует прочесали опушку.

Мач кинулся было — и вдруг застыл, как вкопанный. Он не понимал, куда идти. Вроде бы шар они с Качей увидели почти что на самой опушке. А опушки-то и не стало! Была узкая тропа среди елового сухостоя — и здорово же ободрался Мач, ломясь впотьмах наугад и с большим трудом выбравшись из этого мерзкого места! Опять же, попади сюда огненный шар — сухие ветки мгновенно занялись бы. И Мач твердо помнил, что видел играющие язычки сквозь листья папоротника. Значит, в сухостой он залетел уже потом, с перепугу. Но как, как?

Да и сухостоя этого он, честно говоря, вспомнить не мог. Не было с той стороны леска ничего подобного. А может, и было, да только с перепугу из головы вывалилось.

Потом оказалось, что Мач карабкается на холм. И только одолев этот непонятно откуда взявшийся холмик и переведя дух, он узнал местность. Это уже была почти что опушка. Отсюда ближе было не до того костра, где баловался песенками Мач, а до другого — откуда он этой ночью увел Качу.

Выбирать не приходилось — Мач быстрыми шагами пошел к костру. Молодежь уже угомонилась и подремывала у тлеющего костерка. В теплых отсветах розовели спокойные лица. Не поверив глазам, Мач опустился на корточки — вместе с подружкой, укрывшись одним на двоих старым покрывалом, спиной к спине, спала Кача.

Мач осторожно похлопал ее по щеке. Девушка приоткрыла глаза.

— Ложись… — пробормотала она. — До рассвета еще долго…

Мач едва не опрокинулся на спину. Лежит и спит! Как будто не было страшного полыхающего шара! А может — и не было?

Мач растер и как следует помял рукой физиономию. О том, что в здешнем лесу водится наваждение, которое заманивает и целыми днями таскает по бурелому, он слыхивал. Если это оно — парень с девушкой дешево отделались. Но огненный жаркий шарик?..

— Ты ложишься? — спросила сонная Кача.

— Я к своим пойду, — шепнул ей Мач, — и потом коней сразу же домой поведу. У меня с утра пораньше кое-какие дела.

И добавил для весомости:

— По хозяйству.

— Это хорошо… — одобрила заспанная девушка. — Кто рано встал — тот много сделал…

В ответ на эту несомненную мудрость Мач как-то странно хмыкнул.