Аллергик

Данила Андреевич Трофимов, 2017

«Аллергик» – это сборник новелл, главный герой которых – весна со всеми вытекающими: радостями и горестями первых открытий, совершённых в свободное от расчёсывания глаз время. Каждому, кому знаком поллиноз, посвящается.

Всё-таки весна.

Я даже не заметил, как вдруг растаяли сугробы, и на их месте появились редкие ворсинки травы. Моя подруга-наркоша-Саша всё говорила: «Пришла весна, пришла». А я не верил. Не чувствовал, да и ладно.

Вышел из метро, поднял голову и на заляпанном серыми тучами небе увидел маслянистые голубые и жёлтые проблески.

Танк

Нашу группу выпускали гулять перед обедом. Группа была небольшая, а в тот день вообще мало кого привели — в саду грипп ходил.

Я играл в песочнице со своим танком, который подарил мне отец. Танк был металлический, на колёсиках, крепкий. Я катал его по песочным буграм и тарахтел себе под нос.

Перед возвращением в сад группу обычно довыгуливали: водили раз-два вокруг пожухлого здания цвета неблагородной плесени. Во время этого хождения я подошёл к дереву, и, кажется, впервые начал рассматривать набухающие почки. «Так вот как весна происходит!» — обнаружил я.

Когда мы вернулись в сад, у меня зачесались глаза, сдавило горло. Воспитательница отвела меня к садовой врачихе, та дала мне супрастин. Я держал в руках танк, сжимал его, елозил им по коленкам, чтобы не чесать глаза — это было стыдно.

Скоро пришла за мной мама, и мы поехали в поликлинику. Мне поставили диагноз — аллергия на пыльцу, поллиноз. Прописали таблетки, ингалятор, капли в нос и в глаза — чтобы заглушить все то, что со мной сделалось после прогулки в саду.

Часть анализов на аллергены сделали в тот же день. «Пойдёшь делать лесенку», — улыбался мне доктор. «Лесенка» звучало интересно. Меня повели в соседний кабинет. Мама спросила, остаться ли ей со мной. Я сказал, что не надо. Она вышла за дверь.

В кабинете на потолке гудели две лампы. Врач готовила препараты. Она попросила меня положить руку на стол, развернуть её внутренней стороной. «Сейчас я тебе сделаю лесенку. Это не больно, просто порисую у тебя на руке лесенку».

Врач взяла меня за локоть и оцарапала запястье. Один раз, второй, третий… Каждую царапину она делала новым лезвием. Я закрыл глаза и постарался думать о хорошем — не получалось. Я слушал гудение ламп и вдыхал заспиртованный запах кабинета.

Мне исполосовали обе руки. На обоих запястьях по две ровных «лесенки». Я вышел из кабинета. Врач, закрывая за мной дверь, сказала: «Всё хорошо, он у вас молодец, только боялся зря».

Доктор сказал приходить нам на следующий день снова. После поликлиники мы зашли в аптеку и на рынок. Мама купила мне ещё один танк, и всю дорогу я елозил им по коленям. «Вот чем тебя папаша наградил», — бросила мама.

Я любил весну всё меньше. Сейчас и не могу вспомнить, любил ли я её когда-нибудь в полную силу.

Сверкает всё

Был друг на класс старше. Я подошёл к нему с вопросом:

— Чё такое фотосинтез?

Друг пожал плечами. С ним рядом она стояла.

— А ты не знаешь? — спросил у неё.

— Не знаю.

И вот стою я на крыльце, жду её после уроков. Сменку не переобул специально: «Так лучше. Уличные — грязные, а сменка — чистая и поновей будет».

Стою, смотрю с крыльца: небо синее, солнце жёлтое. Расплывается вода. Всё сверкает.

Она вышла. Я смотрю на неё, рядом иду и по лужам шлёпаю… ноги сырые. В её дворе мы сели на лавочку. Ногами болтаю. И выдал вдруг:

— Счастье — это когда с человеком даже молчать клёво.

Потом я много раз так говорил. Когда повел её домой, она взяла меня за руку.

— Идём скорее, — сказала она и улыбнулась.

Её рука — сухая и тёплая, из пергамента ладонь. Держал её за руку совсем недолго, и когда она встала напротив меня, попытался её обнять и поцеловать. Она увернулась: «Не надо». И я не стал, но понял, что всё равно чувствую теперь себя по-особенному. Счастливым.

Она достала ключи, открыла входную дверь подъезда. «До завтра, я рада, что ты меня проводил». Помню, как уходил от неё и смотрел по сторонам, старался запомнить: небо синее, солнце жёлтое, расплывается вода. Сверкает всё.

Обман

Весна обманчиво приходит в феврале, и тогда с утра идёт дождь, теплеет. Земля мякнет, раздувается лужами. А к вечеру — город опять в снегу. Обманула.

Мы с другом ехали на хату его бабушки. Бабушка его тогда лежала в больнице. В последний раз я видел её, она вся желтая ходила. Бабушка оставила моему другу ключи, чтоб он приезжал поливать цветы.

На хату шли пешком. У меня промокла шапка. Пришли. Полили цветы и сели на кухне. Мы в первый раз курили дома без палева.

— Хочешь, — предложил друг, — выпьем ликёр?

— А что это?

— Почти водка, только сладкая больно. Градусов 20-30, не знаю. Бабуленция сама готовит. Бахнем?

Выпили по чуть-чуть, ликёр действительно показался очень сладким. Много его не выпьешь, а от послевкусия хотелось блевать. Я сказал:

— Давай больше не будем? А то бабуля-то тебя запалит.

— Да ерунда, — он затушил сигарету, допил стакан. — Но мы можем что-нибудь ещё щемануть. У неё тут настойка, походу, есть ещё.

Настойка тёмно-красная, на клюкве! Выпили по рюмке два раза. Мне вдруг захотелось позвонить одной девчонке. Я взял домашний радиотелефон с базы, пошёл звонить в комнату. Друг остался на кухне курить, мысленно порываясь полить цветы, стоявшие на подоконнике.

Войдя в комнату, я упал на диван и набрал номер девочки:

— Алло.

— Привет, Насть. Это Дима.

— Привет.

— Насть.

— Что?

— Ты хочешь жить вместе?

Я валялся на диване, слушал девочку.

— Я не знаю, — ответила она. — Рано думать.

— Я тебя люблю, Насть.

— И я тебя люблю, Дим, — говорила девочка. — Мы завтра встретимся?

— О, обязательно! Я буду целовать тебя, любить тебя, я люблю…

— Какой ты сегодня нежный, Дима.

— А какой я буду завтра, о, тебе понравится.

И так далее… говорил всё это, а сам знал, что не поеду никуда завтра, не буду ни с кем встречаться — скучная Настя эта. Когда я положил трубку и вернулся на кухню, друг сидел косой. Пепел от сигареты, которую он держал, ссыпался и развалился по скатерти. Друг зачарованно смотрел на цветы.

— Идём, — сказал я. — Пора уже.

Пошли домой. Вечер был лёдный. Сверху крупил снег. Конечно, была ещё совсем зима. Кого я обманывал?

Мобильник

С первого класса ездил в школу в соседний район, потому редко гулял с одноклассниками после учёбы: надо было отпрашиваться у мамы, подгадывать время так, чтобы вернуться не в ночи. Но если погулять предлагал Алик из параллельного класса, я всегда соглашался, потому что парень он, как тогда мне казалось, был офигительный: курил, как и я, имел обширную порнотеку на болванках и слушал «альтернативу» вперемешку с «Гражданской обороной».

— Затусим сегодня? — спросил он у меня.

— А чего нет? — ответил я. — Часа в четыре приеду на район.

Спрашивать разрешения в тот день не надо было: мама трубила сутки на работе. Бабке и деду я сказал, что пойду во двор с местными пивные банки пинать. Перед выходом закапал в нос, но не стал брызгать ингалятором и капать в глаза — ещё была ранняя весна, мог себе позволить.

Так под вечер и уехал. Встретились с Аликом на остановке рядом со школой. Ещё стояло маслянисто-оранжевое солнце, уже начинали шуметь деревья, как будто им уже было чем шуметь.

Гуляли у школы. Встретили там моих одноклассников: двух Серёг. Один — толстяк, другой — клешня, с левой рукой-клешнёй, на которой всего два пальца есть. Вчетвером пошли курить на «каблук» (закуток такой, где можно не запалиться). На детской площадке рядом с «каблуком» стояла беседка. Покурили ещё и в этой беседке, я угостил Серёгу-клешню сигаретами. Клешня курил клешнёй, а толстый совсем не курил, просто молчал и смотрел лениво в сторону. В пачке у меня осталась одна сигарета, и мы с Аликом решили продолжить гульбу в других местах.

Пошли в сторону набережной. Пробирались к ней дворами. На набережной захотелось курить. Мы сломали сигарету надвое. Алику досталась половина без фильтра, и он очень радовался. «Сильнее накроет», — довольный, пыхтел он папироску.

Мы курили быстро, стоя на краю бетонной сваи, возвышавшей нас над водами Москва-реки. На противоположной набережной солнце заходило за дома. Лениво тянулись к пристани две небольшие лодки. Маслянисто-тинно-бензиновый запах воды мешался с табачным дымом. Мы пускали дым и смотрели, как он плывёт медленно по воздуху.

Всегда боялся, что меня увидят знакомые и расскажут моей маме, что я курю. Но ещё больше я боялся, что умру от рака легких. Каждый раз, когда болела спина на уровне грудной клетки, думал: «Ну всё…» Хотя лучший друг мой говорил, что у лёгких нет рецепторов, они не болят. Я верил ему, потому что он знал хорошо биологию и хотел стать врачом.

Решили расходиться, поплелись до автобусной остановки. Алик пообещал по дороге купить пачку сигарет и отсыпать мне пару штук. На пути нам встретилась бабка, сухая, жалобная, но скоренькая, с животцой.

— Малявки, дайте на лекарство, — жалобно пропела она.

Малявки ответили, что нет у них ничего.

— Да шо ж вы жадные такие все! — резанула бабка, а потом как посмотрела на меня, зыркнула зло и сквозь зубьё редкое напророчила. — Плохо тебе будет.

«Да бог с ней», — сказал я Алику, рукой махнули да пошли дальше.

Когда купили сигареты, совсем стемнело. С пригорки мы поднимались по старой стальной лестнице, что вела к остановке, и лестница эта гремела, качалась. Наверху с нами поравнялся парень, с виду старше нас на пару лет, спросил, сколько времени. Мы с Аликом переглянулись. Алик пожал плечами. Я достал мобилу, новый кнопочный Siemens А60 с оранжевым экраном, сказал:

— Девять ноль одна.

— Добро, пацаны, — поблагодарил кудрявый парень. — А вы с какого района, местные?

— Ну да, — ответил я. — А чё?

— Да ничё. Просто здесь сейчас перестрелка будет.

Мы с Аликом снова переглянулись.

— Какая такая перестрелка, гонишь, что ли?

— Ща сюда пацаны с Марьино едут. Говорят, всех, кого увидят, убивать будут. Вы чё, ща вообще опасно на районе.

— А ты чего на улице тогда? — спросил встревоженный Алик.

— Да я боксёр, мне не страшно. А вот вам точно надо сливаться домой.

Даже не заметил, как мы прошли мимо остановки вдоль дороги.

— Мне домой надо. На автобусе, — сказал я, опомнившись.

— Так ты всё-таки не местный, а? — подался на меня парень.

Мы остановились. На противоположной стороне улицы людно: шли домой с работы дяди с пивными банками и тёти, гружёные продуктовыми пакетами.

— Слышь, а сколько время ещё раз? — кучерявый парень смотрел на меня зло.

Я достал мобильник.

— Слышь, а дай я сам посмотрю. Я отдам, не боись.

Я передал кучерявому мобильник. Тот взялся за него двумя руками, всё нажимал на кнопки и приговаривал, что, мол, крутая мобила, а что там ещё в ней есть, целый органайзер, круто так.

— Отдавай обратно, ну, — говорил я. — Мне домой уже надо.

Алик молча смотрел на мобильник и этого парня. На горку, сопя, подымался усатый мужик. Я смотрел на него долго, надеялся, что он смекнёт, но он прошёл мимо.

— Ну чего ты там делаешь-то? — спросил я у парня.

— Да погодь, ща-ща, — ответил спокойно кучерявый.

Он резко развернулся и спрыгнул в сторону от дороги, под бугор. Парень почти скрылся из виду, когда мы с Аликом перестали тупить и побежали за ним. Я бежал, чувствуя, как во рту слюна насыщается железным привкусом, сдавливает лёгкие, но всё равно бежал и смог догнать парня. Я толкнул его, и мы упали. Я пытался ухватить его, но он бил и бил меня по голове, кажется, сначала кулаками, а потом, когда смог чуть высвободиться, привстать, — ногами. Я чувствовал, как подошва его кроссовок касается моего лица и оставляет жгучие следы, и я уморился, ослабил хватку — тогда парень и дёрнул. Алик появился через мгновение и поднял меня: «Там во дворе мусора стоят, давай, Диман». Пошли во двор, остановили ментов и давай наперебой их залечивать:

— У нас украли мобильник!

— Он убежал в ту сторону.

— Просто отнял мобильник и убежал.

— Мы шли, а он время спросил.

— Кучерявый такой!

— Боксёр, говорил.

Менты возили нас по району на серебристом форде с синими полосками. В салоне я начал кашлять и никак не мог остановиться. Только выкашляешь, кажется, всё, что есть в лёгких и горле, сплюнешь как следует, в окно, а оно откуда-то всё равно возвращается.

Один из полицейских задвинул:

— Эх, пацаны. Если время вас спрашивают — вот, — он отнял руку от руля и показал часы.

Проезжая по набережной около круглосуточной палатки-магазина, мы заметили пьяную толпу и притормозили.

— Смотрите, есть там ваш кучерявый? — приказал полицейский.

Конечно, никого мы не нашли. Мы пробовали звонить на мой телефон, и он, конечно же, был уже вне зоны доступа. Полицейский спросил меня, буду ли я писать заявление. Я ответил, что да. Нас повезли в отделение. Я написал всё, как было, подписался и позвонил деду.

Начало одиннадцатого. Мы сидели около дежурного и ждали, когда всё наконец-то закончится. Я рассматривал стены, пожелтевшие решетки.

— Мы бы его отделали, — заявил Алик.

— Ну да, — подтвердил я. — Нас двое — он один. Как не хрен на хрен.

— Если бы не менты, я бы его догнал, думаю.

— А вдруг у него был бы нож?

— Наверное. Да и что?..

За Аликом пришла мама. Сказала, очень волновалась, и нам это казалось странным, ведь с нами ничего такого не случилось. Скоро приехал за мной дед. Когда мы довезли до дому Алика и его маму, я сказал деду:

— Мне стыдно.

— Не думай даже.

— Ты матери не говорил? Давай не скажем.

— Завтра решим. Но матери тебе всё равно надо звонить.

— Хорошо.

Дома бабушка налила мне вишнёвый компот. Последнюю банку открыла, хотя до этого говорила, что только летом откроем. Он был холодный и чуть кислый. Бабушка высыпала мне в плошку горсть вишенок из банки, и когда я с ними разделался, наказала позвонить маме на работу. Сказал маме, что всё хорошо, просто загулялся чуть-чуть. Она пожелала мне спокойной ночи, я пожелал ей спокойной ночи в ответ и пошёл в свою комнату. Долго не мог заснуть, меня мучил кашель.

На следующий день, когда мы сидели на «каблуке» с Серёгами, клешня, докуривая стреленую сигаретку, сообщил, что видел, кажись, кучерявого: «Похож на Савву из соседней школы». Толстый Серёга кивал, показывая, что тоже знает этого пацана, но я сделал вид, что не слышал ничего. Я думал, как получше соврать матери о мобиле, когда вернусь со школы, и уже забыть обо всём этом.

Преподаватель

В семнадцать лет я бросил курить. Если бросил в семнадцать, то во сколько начал? В двенадцать, в Сочи — понтовался перед красивой девочкой из Екатеринбурга, думал, она начнёт со мной мутить. Она так и не начала, а курить я всё же продолжил.

За пять лет я бросал раз сорок, но всегда неудачно. То есть начинался день, всё было по плану: утро без сигарет, день без сигарет, вечер без сигарет. Но к ночи я сдавался. Крал из материной пачки, которая всегда лежала на подоконнике на кухне, сигарету и шёл попыхивать в туалет. Стоя на унитазе, я выдыхал дым в вытяжку. Потом всем хвалился, что не курю уже два, три, четыре дня…

Ранней весной я бросил курить по-настоящему. Получилось это, когда начал заниматься вокалом. Я очень хотел петь в группе, играть тяжелющую музыку и участвовать во всяких гигах металльных.

Один знакомый посоветовал пойти учиться к одной крутой рыжеволосой тёте.

— Она ваще тащит, сто пудов научит грамотно, — говорил он. — У неё учились Самосов, Сидов, Старовичева. А? Круто же?

Круто. Ну, я и пошёл учиться. Кабинет для занятий находился на Болотном острове рядом с «Красным октябрём», но как только я зашёл внутрь здания, весь пафос, мажорность (ведь центр центровый же) куда-то исчезли. Всё такое себе, в потрескавшемся кафеле, пыли, в воздухе — запах спирта, блевотины и парфюма. В длинном коридоре на втором этаже напротив кабинета по вокалу стояла закрытая стоматология.

Я постучался, хотел зайти, но рыжеволосая женщина велела постоять за дверью. Занятие ещё не окончено. Пока ждал, вышел на улицу покурить. Ко входу ковылял парень, он прошёл мимо. Я вернулся к кабинету, а там тот же хромой.

— Привет, — сказал ему. — Ты к Красновой?

— Ага.

В жёлтых квадратных очках, смотрит куда-то в сторону. Парень стоял перекошенный: левая нога подогнута, одно плечо выше другого.

— Это у меня боевая травма с самбо, — пояснил он, хоть я и не спрашивал. Потом, когда мы уже прозанимались с Красновой около года, у нас состоялся пробный концерт. На него пришел брат-близнец этого парня, такой же перекошенный и странный, только без очков.

В первый же день нашего знакомства косой парень на полном серьёзе рассказывал о том, что все Макдональдсы — это тайные бомбоубежища. Он говорил это и смотрел в мою сторону, но куда-то мимо меня.

Мы дожидались начала занятий, пока там за дверью кто-то отчаянно рычал, кряхтел, «давал петуха» — учился скримить и гроулить.

— Пойду покурю пока, — не выдержал я.

— О, ты куришь? Ну, ничего. У Красновой бросишь. У неё с этим строго!

Я не пошёл курить и спрятал подальше пачку. Как-то неудобно, а то ведь вдруг действительно, не знаю, по рукам надаёт, например.

Прошло ещё полчаса, всё-таки нам дали зайти в класс и выдали по деревянной палке. Краснова взяла меня за руку и подвела к стене.

— Ставим палку на четыре пальца от пупка, — объясняла Краснова. — прижимаемся палкой к стене и при выдохе пытаемся оттолкнуться.

Я поставил палку на живот и упёрся в стену.

— Давай, теперь оттолкнись, — командовала она.

Было страшно, что при выдохе она почует сигаретный запах, и я медлил. Она посмотрела на меня ещё чуть-чуть и повернулась к косому парню:

— Лёнь! Чего стоишь, делай давай!

После того, как мы размялись, Краснова села за фортепиано, мы начали петь упражнения. Я пел тихо, слышно было только косого парня. В промежутках между упражнениями он шутил очень глупо:

— Почему мы упражнение на дыхание берём на основе «Отче Наш»? Может, лучше из тибетских что-то или мантру какую?

Краснова ему спокойно отвечала:

— Лишь бы результат был, а так — чего хочешь пой.

Лёня улыбался, переваливались его плечи: одно выше, другое ниже…

— Вот что могут сделать сигареты со связками? — спросил и в мою сторону заулыбался.

— Просто в один день можешь проснуться, а у тебя полдиапазона нет, — ответила спокойно Краснова.

Так столкнулись во мне желание стать рок-звездой и не желание бросить курить. А если действительно напишу крутую песню, а потом в один прекрасный день даже не смогу её спеть? Противопоставил привычке мечту и бросил.

Весной, в марте, у Красновой был день рождения. Мама настояла, чтобы я подарил ей цветы. В воскресенье утром я вышел на занятия на десять минут раньше, зашёл в цветочный магазин и купил жёлтые тюльпаны. А когда пришёл на занятия, увидел, что класс Красновой весь завалили цветами. Особенно — жёлтыми тюльпанами. Букетик мой казался на фоне остальных худ и беден. Мы начали заниматься, я спросил её почему-то про сигареты:

— А что, совсем курить нельзя?

— Да не, Дим, ты чего, почему? Если хочется, то по праздникам можно. Да и кальян никто не отменял.

— А чего вы говорили Лёне про то, что если будешь курить, то полдиапазона рабочего будет тю-тю?

— Да мало ли что я Лёне могла сказать. Давай, меньше разговоров, больше дела, поём на «А-И-Э-О-У»…

Тогда я не курил уже два месяца.

Нашлёпки

После секса у меня свистело в груди. При каждом вдохе я давился, чтобы не начать кашлять, потому что если закашляешь, из твоих лёгких будет долго доноситься звук умирающего медведя.

— Может, ещё таблетку выпьешь? — спросила Катя. Она смотрела на меня с сочувствием, как на полуживого щенка с оборванным ухом. Я отвернулся.

Конец ознакомительного фрагмента.