Внутри воспоминаний

Дарья Гончарова, 2020

Воспоминания – тягучая субстанция, обволакивающая будни каждого человека, заставляющая задаваться вопросами. Почему я поступил именно так? Буду ли я счастлив больше, чем тогда? Почему этого было так мало и оно прошло? Возможно, это с нами для того, чтобы собирать новое, из прошедших лоскутов вышивать новые года. Думая о прошлом, любя и проживая его, создавать новые воспоминания, не менее прекрасные, порой непростые, но тоже счастливые! Любовь и ненависть, дружба и непонимание, постоянные поиски себя и радостные минуты реализации – все это привело нас к этой точке, в которой мы находимся, к этому моменту. Чтобы по-настоящему понять каждого, нужно оказаться внутри его воспоминаний. Здесь вы узнаете меня и, возможно, начнёте узнавать себя. Ведь все мы, каждый из нас – такой же сборник рассказов.

В мире теперь есть один человек, который немного лучше меня

В обычный солнечный денёк я подошла к маме и сказала, что хочу братика. Мне было 5. Она задумчиво ответила: «В общем-то, скоро так и будет». Мама была на 3 месяце беременности. Помню, как она водила меня в детский сад, стояла ужасная, липкая жара, живот был огромный, маме было тяжело. Я шла, цепляясь взглядом за её платье в цветах и румянец на щеках — мама была особенно красива в тот день.

После того, как брат родился, они с мамой ещё оставалась в больнице, и мы с бабушкой поехали их проведать. Оказалось, что можно было только смотреть из окна. Я подумала: «Что только не придумают взрослые! Нельзя даже подняться к маме, а ведь я скучаю, но только смотреть в окно — и все». Мы пришли, встали у входа, подняли головы, и там, высоко, появилась мама со свертком — всё было замотано, но лицо было видно и голова, она была вытянутая, как яйцо. На ней было много черных волос, глаза узкие, кожа темноватая. Я не испугалась, но удивилась и подумала: «Какой-то странный наш Никита!»

Прошла неделя. Днём в субботу, к дому вдруг подъехали две машины, и из них посыпались родственники и друзья родителей, вышла мама и свёрток. Я ничего не понимала, откуда они приехали и почему все вместе. Очень было любопытно посмотреть, какой он вблизи — мой родной брат. Мама разрешила немного посмотреть, но Никита просто спал, закрыв плотно глаза-полосочки, малюсенькие ноздри приподнимались и сопели. А я постепенно начала понимать, что меня не взяли на какой-то праздник, когда забирают детей из роддома.

Брат рос и пухлел, превращаясь в хорошенького пупса. Мама убирала в большой комнате ковры с пола, ставила синюю ванночку с водой, сажала туда брата, и он лупил ладошками по воде со всей силы, брызги разлетались повсюду, Никитка визжал от радости. Я тоже улыбалась, любовалась им.

Когда его сажали в манеж, он долго играл сам, потом начинал капризничать, а потом и вовсе раскачивал его и переворачивал. Маленький Геракл. Мы с братом выросли на фильмах Джеки Чана, папа скупал все кассеты, мы знали наизусть каждое слово и поворот сюжета. Никите было года три, он рассекал по улице в стандартных советских полосатых колготках и короткой толстовке, с рюкзаком, набитым битыми кирпичами, в прыжке выкидывал ногу вперёд и кричал: «Я — Джеки Чан!» Сначала было прикольно, а потом всех уже этим замучил!

Брат вытягивался и взрослел, детская пухлота обещала вот-вот уйти, обниматься он уже не давался, и его заставить добровольно было невозможно. Я пошла на хитрость и придумала для нас игру — он поет в опере, на сцене, а я сижу в зале, и вдруг на него совершается коварное нападение, он падает, и я бегу его спасать, при этом сильно обнимаю и прошу у всех проходящих помощи! Объятия и мольбы о помощи длились бесконечно долго!

Через пару лет эра Джеки Чана и наших игр прошла, и новой любовью брата стала Памела Андерсон, героиня сериала про спасателей. Она стала для Никиты идеалом женской красоты — подлизываясь к маме, он говорил: «Мам, ты такая красивая, как Памела Андерсон, дай мне, пожалуйста, ещё одну конфетку!» И мама таяла. Было ещё одно выражение: «Мама, я смотрю только на тебя, а вижу только Памелу Андерсон!»

В 6 лет у Никиты произошла романтично-музыкальная история.

У воспитателей детского сада в подготовительной группе к школе была такая традиция — приглашать учеников из музыкальных классов на показательные выступления, те приходили, играли на инструментах и детсадовские тоже начинали так хотеть. Никита безумно влюбился в игру на скрипке, ну и в девочку, которая играла на ней. Прелесть! В дело снова вступила бабушка Ира, решив, что у Никиты прирождённый дар к игре. Она вновь убедила родителей, на сей раз — отдать брата в музыкальную школу.

Сначала было мило: Никита играл нам на гитаре и на фортепиано на всех семейных праздниках. Мы хлопали и восторгались. Но потом начался кошмар! Днём игра на пианино и гаммы — три часа, вечером уроки, а поздним вечером игра на гитаре — два часа. Так было и в будни, и в выходные. Я, сидя часто в соседней комнате, переживала за Никитку, за то, как много он занимается, как устаёт. Папа, занимаясь дома с братом гитарой, тоскливо-нервным голосом в пятисотый раз повторял: «Никита, не опускай кисть! Прижимай палец сильнее! Не наклоняй голову». В какой-то момент брат согнулся к инструменту, слёзы капали прямо в сердце гитары — резонаторное отверстие. Я тоже плакала в соседней комнате — такой маленький грустный трудяга. Так прошёл год.

Постепенно он стал всё это ненавидеть: занятия дома, уроки и своего слегка сумасшедшего, но гениального учителя Льва Михалыча. Да и девочка со скрипкой затерялась где-то в толпе других ребят.

Никита, приходя из школы домой, уже настолько не хотел заниматься гитарой снова, что глаза наполнялись злыми слезами с порога. Однажды — и это было последней каплей — он пришёл, бросил инструмент в чехле на диван и убежал гулять. Мне стало его так жалко! Но я очень удивилась его решительности — он никогда с гитарой так не обходился, всегда был очень аккуратен, уважителен к ней.

Вечером пришёл папа, поужинал и, уже тоже с грустью, спрашивает брата:

«Ты позанимался днем гитарой?»

Никита, вращая глазами в разные стороны, отвечает:

«Там струны порвались».

Папа, подозревая неладное, говорит: «Ну, неси, будем смотреть».

Брат с поникшей головой пошёл за гитарой на веранду и с такой же головой вернулся назад, вместе с инструментом в чехле.

Вытащив гитару, передал папе, он посмотрел на струны и закатился смехом: «Никит, ну как порвались?! Если ты их поджёг!»

Брат отвечает: «Нет, не сжег!»

Папа говорит: «Признайся, что сжёг, потому что я вижу на краях оплавленные кончики!»

Брат, подумав, ответил правдой: «Да, сжег».

Папа сказал: «Молодец, мужик!».

Подростковый период брата дался нам обоим непросто, мы жили в одной комнате, он постоянно играл в компьютер, и ночами тоже — громко стучал по клавиатуре и шёпотом, от которого просыпались даже в соседней квартире, говорил по микрофону с друзьями, а у меня утром работа и вечером универ. Мы ругались, говорили друг другу всякие неправильные слова, не могли никак найти общий язык. Потом Никита вырос чуть-чуть и наконец-то стал адекватным, мы вместе смотрели сериалы, болтали обо всём по-честному и уже могли договориться про компьютер. Как-то я сказала дома, что я давно уже встречаюсь с одним молодым человеком и хотела бы его познакомить со всеми. Попросила брата одеться нормально. Вечером звоним с Серёжей в дверь, немного нервничаем — открывает Никита в классическом костюме.

Такой он, человек, который ещё немного лучше, чем я.