Доллары царя Гороха

Дарья Донцова, 2004

Ну и денек! Вначале Даша Васильева, выехав из Ложкина, наткнулась на стаю… пингвинов! Летом, в жару! Они вывели ее к опрокинутому фургону, в кабине которого находился раненый шофер – Сергей Якунин. Он попросил ее передать конверт с деньгами какой-то Кларе… А затем выяснилось, что страшный ураган смел крышу с Дашиного дома, и она вместе с семьей переехала в жуткую халупу с чудаком хозяином. Но бытовые трудности не мешают Даше искать загадочную Клару. А в это время начинают происходить страшные события. Сергей умер в больнице не без помощи медсестры, которая отключила его дыхательный аппарат. Впрочем, она пережила его ненадолго. Вскоре по гибла и невеста Сергея, Катя. Даша мечется в поисках загадочной Клары и… впадает в отчаяние – все молодые дамы, с коими она имеет дело, умирают… Конечно это, неспроста! И любительница частного сыска, словно гончая, берет след!..

Глава 5

В наше время уже мало кто помнит, что садово-огородные участки, те самые пресловутые шесть соток, начали давать людям при Хрущеве. Как-то Никита Сергеевич съездил с визитом в Германию и был поражен «подберлиньем». Почти вся область вокруг столицы ГДР напоминала сад. Маленькие аккуратные домишки окружали цветники, а на небольших лужайках стояли шезлонги, в которых восседали фрау с вязаньем в руках и герры с газетами.

— Это наши пенсионеры, — объяснили Хрущеву сопровождающие, — они от своего предприятия получают кусок земли, строят маленький домик и ездят отдыхать на выходные дни.

Никита Сергеевич решил внедрить опыт немцев на российской почве. Он был человеком горячим, увлекающимся. То кукурузой все поля засеять велит, то ботинком по трибуне в зале заседаний ООН стучит.

Вот после его указания и началась шестисоточная эпопея. Только наши люди особо цветами увлекаться не стали, ну посеют немного, так, из баловства, а основную часть земли занимали грядки. С газетами и с вязаньем советские пенсионеры не сидели, да и парусиновых стульев у них не водилось, наши люди считали, что отдыхают только лентяи, поэтому дача превращалась в кошмар: с мая по сентябрь счастливые обладатели щитовых домиков пахали, сеяли, поливали, пололи, окучивали, боронили, подвязывали, охотились на колорадского жука и гусениц-капустниц, собирали урожай, консервировали, а потом хвастались друг перед другом количеством закатанных банок. Отдыхали осенью, летом никому не приходило в голову поваляться в гамаке или позагорать на берегу речки. Даже в лес ходили не просто так, а с целью набрать грибов и ягод. Бедные советские люди не умели отдыхать, и осуждать их за это не следует. Со страниц газет и экранов телевизоров талдычили: надо постоянно работать на благо социалистического общества, а в магазинах было плохо с продуктами, и домашние заготовки очень радовали зимой. Немцы же, жившие в стране товарного изобилия, могли себе позволить сидеть в шезлонгах. В ГДР в семидесятые годы на прилавках было представлено не менее пятнадцати сортов сосисок. У нас же имелось всего три вида вареной колбасы: докторская, молочная и любительская. Вернее, теоретически выбор был намного больше, но на практике-то нет. И только в конце двадцатого века на шестисоточных участках стали появляться пластиковые столы, стулья, разноцветные тенты и надувные бассейны. Наконец-то наши люди начали понимать: чтобы хорошо работать, нужно отлично отдохнуть, но прежде чем поехать в Турцию, следует вначале потрудиться, причем не на фазенде, а на основной службе.

Очевидно, Катя принадлежала к той категории россиян, до которой дошла сия более чем простая истина. Ее дворик был превращен в лужайку. На сочно-зеленой травке стоял диванчик с полосатым матрацем и ярко-красный стол. Поодаль виднелся сложенный из кирпичей мангал. От калитки к дому вела тропинка, выложенная плиткой, а сама избушка оказалась свежевыкрашенной. Под окнами с наружной стороны висели ящички, в которых буйно цвели неизвестные мне бело-розовые цветочки. Ветерок шевелил занавески, входная дверь была приоткрыта.

Поняв, что в доме есть кто-то из хозяев, я поднялась на крыльцо и позвонила. Но на пороге никто не появился. Подождав пару минут, я вошла внутрь, миновала небольшой холл и попала в гостиную. Здесь было очень чисто и уютно, но пусто. Периодически выкрикивая:

— Катя, вы где? — я пошла по дому.

С виду маленький, внутри он неожиданно оказался большим. Я заглянула в четыре комнаты, потом набрела на лестницу, влезла на второй этаж, увидела просторное мансардное помещение, очевидно, служащее для кого-то из хозяев спальней. Из мебели тут были огромная двуспальная кровать, комод, трюмо, пара пуфиков.

Я дошла до середины мансарды и увидела на постели мирно спящую Катю. Голова ее покоилась на подушке, глаза были закрыты, пушистый плед закрывал женщину до шеи.

Я застыла в нерешительности. На улице очень душно, мне самой хочется спать, Катю разморило, поэтому она и устроилась отдохнуть. Вот мерзлячка, влезла под теплое одеяло! Может, подождать, пока она проснется? С одной стороны, не хочется ее будить, с другой — Катя способна продрыхнуть до самого вечера, а мне нужно сегодня пораньше явиться в Ложкино, потому что нам предстоит переезд в Вербилки, а Дашутке отведена почетная роль координатора процесса.

Поколебавшись некоторое время, я тихонько сказала:

— Катя, проснитесь, пожалуйста!

Хозяйка даже не пошевелилась.

— Катя, не пугайтесь, у вас была открыта дверь, поэтому я и вошла, — сказала я чуть громче, в надежде, что она очнется.

Но Катя продолжала мирно спать. Совсем как Маруся, которую заставить оторвать голову от подушки не способна и канонада. Решив увеличить громкость, я откашлялась, открыла рот и вздрогнула. С улицы донесся дикий звук, оглушительный, воющий, противный. Я подскочила к небольшому окошку и посмотрела вниз. Со второго этажа было отлично видно соседний двор, там вовсю шла стройка. Несколько парней, по виду таджики или узбеки, ловко клали кирпичи, еще один мужчина стоял около какого-то агрегата с большой доской в руке. И-и-и-и — визжал железный круг, бешено вращающийся на подставке. Деревяшка мигом превратилась в куски. Я немного успокоилась, это всего лишь электропила. Однако ну и шум же она издает, мертвого разбудить можно.

Внезапно по спине побежали мурашки, и я резко обернулась. И-и-и-и — надрывалась пила, мои уши заболели от слишком высокого, въедливого звука, а Катя продолжала мирно спать, она даже не шелохнулась.

— Эй, — заорала я во весь голос, — немедленно вставай! Слышишь!

Но никакой реакции не последовало. Вот тут мне стало по-настоящему страшно, и я бросилась по лестнице вниз, не понимая, почему любимые мокасины от Ферре так и норовят слететь с ног.

С бешено колотящимся сердцем я долетела до соседей и стала пинать калитку. Пронзительный звук оборвался, железная створка распахнулась, в проеме появился черноволосый, черноглазый, сильно загоревший парень.

— Пожалуйста, — вопила я, — пойдемте со мной!

Но выходец из Средней Азии даже не шелохнулся, он молча улыбался, а потом вдруг с акцентом сказал:

— Моя прости. Сейчас выключим. Доска пилить надо. Моя прости.

— Ты понимаешь по-русски?

— Моя прости. Доска пилить надо, — тупо бубнил он.

— Позови старшего!

В глазах гастарбайтера мелькнула искра понимания.

— Иван Петрович?

— Да, — обрадовалась я, — Иван Петрович!

Но прораб, очевидно почуявший неладное, уже сам поспешил к калитке, он появился за спиной парня, резко отодвинул того в сторону и сказал:

— Мы, конечно, приносим извинения за шум, но пилу включаем только днем, соблюдаем все правила, в десять вечера работа прекращается, поэтому претензии…

— Помогите!

— Что случилось? — напрягся прораб.

— Катя заснула, очень крепко, разбудить ее не могу.

Какое-то мгновение Иван Петрович молчал, потом сказал:

— А ну пошли!

На второй этаж он поднялся один, у меня не хватило духа снова войти в мансарду. Впрочем, пробыл он в спальне хозяйки пару минут, потом спустился и мрачно сказал:

— Она умерла.

— Как?

— Ну, — развел руками Иван Петрович, — может, сердце схватило или удар приключился, с виду совсем целая. Ты милицию вызывай.

— Я?

— А кто же еще?

— Может, вы сами? — с робкой надеждой предложила я.

— С какой стати? — возмутился Иван Петрович. — Ты нашла, тебе и заморачиваться. И потом, у меня рабочие без регистрации, мигом геморрой получу, придется ментам платить, а хозяин за лишний расход меня по голове не погладит. Давай действуй, телефон на почте есть, в конце улицы домик стоит, «02» бесплатно вызывается, все у тебя отлично получится.

И он убежал. Я выползла во двор и села на яркий диванчик. Очень не хотелось связываться с правоохранительными органами, но ведь нельзя оставить бедную Катю лежать в мансарде. Пока я ходила по дому, у меня сложилось стойкое впечатление: она живет одна. В избе было лишь одно спальное место, то самое, где сейчас находится труп, в ванной комнате в стакане стояла единственная щетка… Наверное, у Кати есть подруги или родственники, может, они часто приезжают сюда, но я никого из них не знаю, и вызывать милицию придется мне.

Сотрудники правоохранительных органов, как правило, не спешат на место происшествия. Если, не дай бог, вы попадете на дороге в аварию, ГАИ прождете целый день; коли вас обокрали, будете несколько часов томиться среди разбросанных вещей, пока не появятся стражи порядка с мрачными лицами. Хотя последнее замечание неуместно — не могут же менты приехать на место преступления, источая улыбки и задавая дурацкие вопросы типа: «Ну, ребята, как у вас делишки, все клево?»

Я промаялась во дворе до семи вечера, изнывая от жажды на полосатом диванчике. Конечно, можно сбегать в местный магазин и купить там минералки, но я боялась упустить представителей закона, а на кухню идти не хотелось. Если честно, мне было страшно сидеть даже во дворе, никакая сила не заставила бы меня войти в дом.

Наконец прибыли специалисты, приехали на гремевшем всеми частями желтом агрегате, именуемом в народе «козлик». Из недр допотопного автомобиля выползли три вспотевших мужика и, распространяя вокруг крепкий запах пота, принялись за работу.

В районе восьми вечера меня отпустили домой. Смерть Кати не вызвала у сотрудников милиции никаких эмоций. Тяжело вздыхая, они заполняли бесконечные бумаги. Дом они осматривать не стали, просто взглянули на тело и занялись канцелярской работой. Конечно, я не ждала, что оперативники начнут рыдать, заламывать руки и причитать: «Какой ужас! Бедняжка! Такая молодая».

Но абсолютное равнодушие приехавших неприятно меня поразило. Милиционеры вели себя так, словно увидели разбитую тарелку. Весь их вид говорил: ну и незадача, угораздило же ее в такую жару умереть! Никакого волнения не выказала и бригада, увозившая тело. Парней озаботил лишь один вопрос: каким образом вынести со второго этажа по слишком узкой лестнице носилки. Поспорив некоторое время, они ловко упаковали останки в черный пакет, пристегнули ремнями к переноске, повернули ношу боком и, кряхтя, снесли ее вниз.

— Что же с ней произошло? — тихо спросила я.

Один из милиционеров пожал плечами:

— Вскроют и скажут. Жара стоит, люди, как мухи, мрут. За эту неделю тут третья преставилась. В понедельник бабка на тот свет отъехала, в среду дедок из пятнадцатого дома.

— Катя молодая, — протянула я, — по виду ей и сорока не дашь.

— А молодые сейчас хуже старых, — парировал сержант, — закалка не та, чуть ветер посильней подует, они откидываются!

Чувствуя себя безмерно усталой, я побрела к «Пежо», шаркая растоптанными мокасинами.

— Родственников оповестите, — крикнул мент.

— Чьих? — удивилась я.

— Этой… э… Лебеденко Екатерины Семеновны.

— Говорила же вам, я никого не знаю, приехала сюда впервые, привезла Кате с работы бумаги, — вновь соврала я.

Мент почесал затылок.

— Ну е мое, вечно одно и то же! Ладно, хоть на службе скажите, нам одной докукой меньше станет.

Я машинально кивнула, хотела было сесть в «Пежо», подняла ногу и оказалась босой. Правый мокасин остался на траве. Я хорошо помню, что утром надела удобные белые туфли с черной отделкой и сумочку прихватила в тон к ним. Может, я и старомодна, но глубоко уверена, что у уважающей себя дамы обувь и сумка должны совпадать по цвету. Белый ридикюльчик висит на длинном ремне на моем плече, а вот туфельки почему-то превратились в рыже-коричневое недоразумение из кожзама, а у меня нет таких. Даже в самые бедные годы я старалась не покупать обувь из искусственной кожи. Денег на хорошую у меня не было, поэтому летом я носила тапочки из парусины или вельвета. Сейчас же я испытала глубочайшее изумление, рассматривая свои ноги. Ничего не понимаю!

Недоумевая, я влезла в автомобиль, и тут меня осенило. Аня Кауфман, болезненная чистюля, велела мне снять туфли, пришлось влезать в предложенные хозяйкой тапки, в них… я и ушла!

Ругаясь сквозь зубы, я набрала номер квартиры и услышала короткие, назойливые гудки. Значит, ей еще не починили телефон, и придется ехать за обувью, не предупредив хозяйку о визите. Я очень люблю эти мокасы, да и стоили они слишком дорого для того, чтобы просто забыть о них. Но поездку отложу до завтра, потому что сейчас нужно со всех колес нестись в Ложкино. Небось домашние давным-давно погрузили вещи и уже ругают меня.

Переезжали ли вы когда-нибудь на дачу? Глупый вопрос, большинству людей знаком процесс перетаскивания сумок, набитых скарбом, из города в деревню и обратно. Лично я проделывала сию процедуру неоднократно. У нищей преподавательницы иностранного языка в техническом вузе, при полном отсутствии даже самого завалященького супруга, имелось двое детей, поэтому вопрос о приобретении собственного домика, пусть даже крохотного, щитового, без газа и воды, на повестке дня никогда не стоял. Но летом малышам лучше жить на даче, поэтому я снимала на июнь, июль и август пол-избы в деревне, в семидесяти километрах от Москвы. Естественно, никаких коммунальных удобств там не было, и приходилось тащить из города абсолютно все. Каждый раз, пакуя сумки, я говорила себе: «В этом году прихвачу лишь самое необходимое». Но опять набиралась прорва узлов: постельное белье, кастрюли, игрушки, книжки, лекарства, лампы, занавески, посуда, удлинители, свечки, мыло, туалетная бумага, полотенца, обувь, носильные вещи, одеяла, подушки… А еще ящики с тушенкой, пакеты вермишели и куча других продуктов. В советские времена в сельпо торговали только хлебом, каким-то непонятным, не белым и не черным — серым, рыбными консервами, твердокаменными сушками, спичками, солью и карамельками без обертки.

Когда мы построили дом в Ложкине, я почувствовала себя невероятно счастливой — больше не надо переезжать из города в село.

Подъехав к поселку, я увидала джип Аркадия, «БМВ» Зайки и «Жигули» Ирки, до отказа набитые бело-красными клетчатыми сумками. Чуть поодаль виднелся черный «Запорожец» Дегтярева, из окон которого выглядывали Снап, Банди, Хуч и Черри.

— Явилась наконец, — сердито пропыхтела Зайка, подтаскивая ко мне туго набитую торбу, — молодец, знаешь, когда приехать! Все уже сложено, упаковано, перевязано!

— Давайте помогу грузиться, — робко предложила я.

Ольга гневно блеснула глазами.

— Гениальная позиция, у тебя нужно поучиться. С одной стороны, вроде помочь решила, с другой — делать уже нечего. Класс! Супер!

— Не злись, Зая, — заорала Манюня, — мусик все разберет.

Я оглядела шеренгу машин, попыталась пересчитать сумки, сбилась со счета и пришла в ужас.

— Мне одной придется вещи по местам раскидывать? С ума сошли! Вы что, весь дом прихватили?

— Только самое необходимое, — пояснила Машка, — без чего никак не обойтись.

Я ткнула пальцем в довольно большой скелет собаки, стоящий на крыше «БМВ».

— Эти кости тоже нужны?

— Муся, — возмутилась Маня, — без Джона никуда.

Надо же! Оказывается, скелетище кличут Джоном! Ей-богу, каждый день я узнаю что-то новенькое.

— Ты никак недовольна, — прищурилась Ольга, — по-моему, это как раз справедливо. Мы складывали, тебе разбирать.

— Но вас-то четверо, а я одна!

Маня скривилась.

— От Кеши с Дегтяревым никакого толка, лишь под ногами мешались. Оттянут одну сумку — пойдут чай пить, отволокут вторую — есть попросят.

— Эй, — высунулся из джипа Аркадий, — сколько можно языками чесать, сели и поехали, еще распаковываться предстоит.