Большая книга невольных воспоминаний

Дарья Ефимова

Коллекция из 15 невольных воспоминаний и иллюстраций к ним в авторской технике коллажа. 15 субъективных пересказов реальных и выдуманных событий в преломлении памяти, составляющие фиктивную биографию и имеющие целью воссоздать ощущения, вызываемые трепетно подобранными ингредиентами из искусства, музыки, географии и погодных явлений.

ОЛЕ ЛУКОЙЕ

ранние 1990-е, а также декабрь 2009

Напоминания:

«Декоративная музыка» Эрика Сати, его Gnossiennes, Gymnopédies и Sarabande

The Deadfly Ensemble — An Entire Wardrobe of Doubt and Uncertainty (2006); A Seed Catalog for Extinct Annuals (2008)

Cinema Strange — Cinema Strange (2001)

Э. Т. А. Гофман, Щелкунчик и Мышиный король

Викторианские города на картинах Джона Аткинсона Гримшоу

Декорации к фильмам Жоржа Мельеса

Jack and Amanda Palmer — видео к Wynken, Blynken & Nod

Оптические игрушки: калейдоскоп, хромотроп, стереоскоп, зоотроп, праксиноскоп, фенакистоскоп, волшебный фонарь

Бумажные театры

Всемирная выставка 1851 года

Старые оранжереи

Дагерротипы

Фотографии Джулии Маргарет Кэмерон

Фотографии Чарльза Доджсона (Льюиса Кэролла)

Знаменитая фотография Эрика Сати с засвеченными очками

Персона графини Кастильоне

«Гильдия похоронных скрипачей» и прочие мистификации Роана Кривачека

Фил Бейкер, Абсент (2008)

Иллюстрации Эдварда Гори

Оттенки первых цветных фотографий по технологии автохром братьев Люмьер

Слово «марципан»

Кабинеты моей музыкальной школы и их паркет

Ряды старых библиотечных стеллажей

Момент, когда в зале театра гаснет свет

Невидимые шаги полночи в новогоднюю ночь

***

Оле Лукойе, или викторианская фантасмагория — колыбель моего воображения, источник моих самых ранних, почти пренатальных воспоминаний, которым не могу противопоставить реальные события. Они могут быть объяснены только густотой детских снов и рожденным ими разноцветием.

Я вижу освещенную тусклой лампой бесконечную комнату, в которой нет даже силуэтов мебели, но есть возвышающееся до потолка пианино, за которым мог бы играть Эрик Сати. Этот верхний свет наверняка исходит из невидимой в этом ракурсе люстры. Люстра, люмьер, как нельзя лучше подходит этому набору для самодельных фокусов-покусов.

Я вижу детский кукольный театр в нашей городской библиотеке. Этот театр — весь светло-зеленый, его холодный оттенок, замешанный на титановых белилах. По воле моей тягучей памяти он может принять и оттенок парижского зеленого, также известного как зелень Шееле, которая, расцветая на обоях в викторианских гостиных, повлекла за собой череду таинственных отравлений.

Для меня эти вертепные оттенки зеленого до сих пор обозначают фантазии, которые заполняют задрапированные от пола до потолка комнаты в межвременье между сном и пробуждением, когда напрочь забываешь, кто ты и где находишься. Ты не взрослый, ты не ребенок, ты — зритель, один в полном зале таких же, как ты. Ты никогда не узнаешь, что за представление давали тогда в кукольном театре, поэтому вообразить можно все, что угодно. Этого-то от тебя и ждут, чтобы наполнить спектакль твоей выдумкой.

Эта выдумка может найти себе место под японским бумажным зонтом Оле Лукойе, под которым янтарно-желтым, изумрудно-зеленым, рубиново-красным переливаются невероятные оптические иллюзии, изобретенные в позапрошлом веке. Фантомы камеры-обскуры, калейдоскопов, городских панорам, телескопических картинок, стереоскопов и, наконец, диорам создали свою версию реальности с ее новыми грандиозными достопримечательностями.

Блики Хрустального Дворца в Кенсингтонском саду легли на обыденность и превратили ее в одно большое зрелище. Я поселилась там, под сводами Хрустального Дворца, собравшего самые диковинные и немыслимые товары со всего света. Дворец распахивает свои стеклянные двери в сады удовольствий, где журчит вода и шелестят платья, как те, что носила несчастная невеста Урзусaрктоса-холостяка. Я вижу выкрашенные кабинки для джентльменов и их дам, еще не знавших фотографии, потому что она только зарождается в оранжерее миссис Джулии Маргарет Кэмерон, и Димбола было название этому месту.

Я увидела, и зрение стало моим первым проводником. Но то, что я увидела, навсегда заволокло привычный мир. Как желание, прикрывающееся сказкой, в этом иллюзорном мире все не то, чем кажется. Зрелища предлагают надежный способ уйти от реальности, лишь отразив ее с искажениями, причитающимся всем преломлениям света — иллюзии тем удивительнее, что родились из научнейших экспериментов. Тени, отражения, неправильная перспектива — круговерть, пестрость, безобидный обман, как сама память.

Здесь силой воображения можно вызвать не только Мышиную Королеву, но и заставить один год сменять другой, посуду — затанцевать, животных — заговорить, а целые города — завертеться на шарнирах.

Это застывшее время может идти только вглубь, а не вперед, зарываться еще глубже в густую темноту детских снов, в старое кружево, в тени между тяжелыми занавесками. Оно принадлежит девятнадцатому веку, но не приспособлено для календарей. Вместе с этим замершим временем замирают люди-дети, люди с раскрытыми от удивления ртами. Это детство самой современной цивилизации, потому все в моих видениях упирается в потолок — будь то пианино или новогодняя елка.

Время механических чудес, прекрасно объясняемых учеными, но оттого не менее поразительных. Время сна, время сомкнутых золотым песком Оле Лукойе глаз.