Мужчина всей моей жизни

Дарья Серебровская

Восемьдесят пять сигарет назад. Я все сидела на моей кухне и не знала, с чего начать. Но меня учили – начинать необходимо с главного. И главное для меня – Он. Сам того не подозревая, Он стал катализатором в моей жизни и главным героем этой истории. Нам с вами никогда не узнать, что таило Его сердце, но двери своего я распахиваю и не боюсь оказаться распятой. После таких взлетов ни одно падение не страшно мне. Теперь я люблю и не боюсь вам в этом сознаться. Но молю об одном: не молчите. Слышите? Никогда не жалейте слов для любящих и любимых. Сегодня во мне единственный недостаток фатален – недостаток Его. В этот час я в пределах той самой кухни тушу вместе с пеплом останки моей любви и вспоминаю все, что было нами соткано восемьдесят шесть сигарет назад.

Пенка

Душный. Душный понедельник! Спертый воздух в квартире дарит минутное головокружение. На плите уже свистит чайник, а я еле тяну себя к окну — впустить кислорода в мое гнездо.

С высоты пятого этажа я мельком бросаю взгляд на стройный ряд деревьев вдоль дороги. В октябре этот город уже вовсю торопится проститься с осенью. На моих глазах медленно и обреченно красная листва стремится под ноги прохожим. И каждый из них в эти сонные девять утра спешит и не замечает, насколько мы приблизились к зиме.

Я так и не научилась варить кофе — каждое утро я снимаю с плиты раскаленный металлический чайник, доставшийся мне от бабушки, и заливаю кипятком почти пол-литровую кружку. Не люблю растворимый кофе. Но сгоревший еще больше не люблю.

Ровно две чайные ложки сахара. Ровно пять раз против часовой стрелки. Достаю из кармана велюровой кофты пачку и вытягиваю самую симпатичную из сигарет. Все они одинаковые, но эта как то милее прочих.

Писатели ведь должны курить? Всегда думала об этом, стоя на захламленном балконе свежеснятой квартиры. Горы хлама от прежних жильцов Альпами восседали вокруг меня, и я в эпицентре этого хлама как самая ненужная вещь на этих трех квадратных метрах безысходности.

Словно трофей на подоконнике обосновалась пепельница. Ненужная литровая банка из под солений — сказал наверняка предыдущий квартиросъемщик и отправил пылиться это сокровище на балкон, где кроме всего прочего заняли свои места инструменты и кипы пожелтевшей литературы. Достопримечательность — скажу я об этой банке. Она забита под край долгими осенними вечерами, где я спасаюсь от самой себя. И на этом балконе нет ничего более полезного, чем эта банка — символ моих тоски и одиночества.

Одиннадцать утра, центральная аллея. Я неторопливо шагаю вдоль деревьев в то время, как они сбрасывают на меня свою листву подобно конфетти. Теплый ветер доносит запах свежих французских булок из пекарни напротив. Приятно порой распахнуть ранним утром окна и на мгновение вернуться в отчий дом, где я, совсем ребенок, жду с нетерпением самых вкусных на свете сахарных плюшек.

Как и в любой другой понедельник, в это время я сижу в кофейне на соседней улице и делаю вид, что впервые сюда попала: долго рассматриваю прилавок с десертами и даже не могу определиться, кофе или чай, чай или кофе, хотя всем давно известно: латте с кокосовым сиропом. Но ритуал этот обыграть крайне необходимо, словно иначе понедельник не настанет. Все мы — актеры избитого театра, где роль каждого из нас оттачивалась месяцами, но так не утратила своего очарования. И снова как в первый раз:

— Латте! А он у вас вкусный?

— Лучший в городе! Сироп желаете?

— А какой посоветуете?

И вот я пью вкуснейший латте на Земле и искренне не понимаю, за что люди не любят понедельники.

Больше, чем латте, в этом месте я люблю окно, витражное, во всю стену. Снаружи никто из зевак не может видеть, с каким неподдельным интересом я наблюдаю за каждым из них. В плеере играет аргентинское танго, и беспорядочное движение вокруг превращается в представление, где каждый — главный герой в лучах солнца, словно в блеске ослепительных софитов, гениален и неотразим. Ничто бы не могло меня сейчас вернуть в реальность — если бы не стакан с водой, прилетевший мне прямо в спину.

— Хорошо, что не кипяток, — лениво, томно закатив глаза, я наконец обернулась, намереваясь оценить последствия комнатной катастрофы. И это бедствие было внушительным: ослепительно карие глаза, черные как смола волосы, обрамляющие идеальное лицо — два метра исключительного восхищения согнулись пополам передо мной.

Потеряв дар речи, я еле вспомнила, как дышать, а по привычному стройный ряд слов в моей голове обратился хаосом и поглотил меня целиком. Ничто не было так совершенно, как это лицо передо мной, растерянное и напуганное.

В его глазах я читала ужас. Этот молчаливый крик оглушал, обезоруживал, и я стояла обездвиженно и отстраненно.

Он ждал, что я взорвусь подобно Хиросиме и расщеплю каждую его частицу. Напрасно… Ведь это я превратилась в нечто ведомое, сознательно ворвавшись в его плен.

Миллионы разрядов бесконечными вспышками витали вокруг нас. Это магия, нечто космическое, неподвластное разуму. Волна, незримая для посторонних, поглотила все шансы на мое исцеление. И теперь ничто из прежнего не казалось мне таким же совершенным, как Он.

Я хотела разбить тишину, заполнившую нас двоих, но слова застряли на языке. Мы стояли как два идиота, потерявшиеся в пространстве и времени, и молча пялились друг на друга. Дар речи ко мне так и не вернулся, а происходящее было настолько абсурдным, что единственно разумное — ретироваться прочь от пьянящих меня глаз. Если только я смогу совладать с телом, что, очевидно, маловероятно.

Он даже не извинился! Ярость пылала во мне и застилала пеленой глаза. Вылей на меня еще один стакан, вода бы испарилась!

Не глядя я нащупала в кресле свою сумку и перекинула ее через плечо, достала из кармана деньги и аккуратно положила на стол.

Стакан в спину был более ожидаем, чем этот жест — он обжог мое предплечье пальцами правой руки и почти умолял:

— Вылей на меня хоть десять стаканов воды, только встреться со мной здесь этим вечером, — я знала таких мужчин: они отнимают воздух. Его глаза бегали по моему лицу так, будто он искал в них ответа, на который мне понадобилась минута — минута, длиною в вечность.

— В семь, — я прервала молчание и бросилась прочь, не закончив свой кофе, лишь бы скрыться в пестрой толпе и спрятать среди прохожих свои алые, как июльский закат, щеки.

Ватные ноги совсем не слушались, я вся пылала от смущения. Стоило перешагнуть порог, как мощные потоки ледяного ветра хлынули мне прямо в лицо — в контрасте с ним воздух был невероятно свеж. Я жадно хватала его ртом, пытаясь усмирить дыхание, но все, что внутри меня, ныло и трепетало, изнемогая от наваждения. Ни на секунду я не усомнилась: это Он.

Казалось, Он прячется в тени витражного окна, как я пятью минутами ранее, и пристально смотрит мне вослед. Боясь обернуться, я неслась сломя голову вдоль аллеи и не смела сбавить шаг, пока вовсе не скрылась за углом.

Распахнув настежь окна, я замерла на несколько секунд. Стыдно признаться, но глазами я искала в пестрой толпе лишь один силуэт, как вдруг поняла, что не смогла бы распознать его среди сотен безликих прохожих. В памяти не осталось о нем ничего, кроме неистово блестящих карих глаз. И вот я снова на моем балконе.

Конец ознакомительного фрагмента.