Дело табак

Денис Евгеньевич Рябцев, 2017

Роман «Дело табак» – это обширная и глубокая история о современном провинциальном укладе, написанная классическим русским языком. Главный герой – журналист – едет в рейсовом автобусе и оказывается запертым в заброшенном гараже производственной базы. Вместе с другими пассажирами. Безнадега обыкновенных людей, за которых некому заступиться, подчеркивает глубокий замысел произведения – констатацию всех противоречий современной действительности. Одновременно развивается повествование о заезжих политтехнологах, которые готовят местную партийную элиту к избирательной кампании, излагая курс полевого политического кунг-фу. Профессор экономики рассказывает о системных ошибках современности. Перед читателем разворачиваются яркие истории, которые помогают воспринимать контекст с безоговорочной достоверностью. Финал истории, в котором пленники получают избавление, оказывается совершенно неожиданным.

Печальный поиск позитива

Директор лучшей гимназии Бельгограда Лилия Герань готовилась принимать экономического обозревателя одного из авторитетных изданий края. Будучи по образованию учителем литературы, она справедливо считала, что уровень ее компетенции в вопросах народного хозяйства далек от экспертного. Функционеру была куда понятнее причинно-следственная плоскость натурального обмена, как правило, заключенного в формулу: «мы ваших детей учим, а вы не хотите нам помочь деньгами».

Именно поэтому Герань, не сумевшая отказать в комментарии журналисту сразу, еще и согласовавшая эту беседу с начальником управления образования города, теперь опасалась, что незнакомый словоплет выставит ее на всеобщее обозрение в неприглядном свете. Лилия решила пригласить себе в помощь профессора Дедова, который вел в ее школе спецкурс экономики у детей выпускных классов. На финансирование серии профессорских лекций шли деньги регионального гранта, серый конверт от родителей и ноль двадцать пять ставки по системе дополнительного образования. «Если потребуется, ученый поддержит, вставит цитату, — думала Герань, — У этого-то дедушки „Капитал“ на самом кончике языка».

Дедов пришел загодя, проскрипев кроссовками по паркету приемной. Он просунул свою интеллигентную ленинскую голову в проем приоткрытой двери директора:

— Это я, — сообщил он, сверкая доброжелательностью мудрых профессорских глаз.

— Да, — обрадовалась патронша, — Чай? Кофе? «Боярышник»?

— Что вы, любезная? — заулыбался экономист, проходя в кабинет и присаживаясь по центру стола для заседаний, — Тут и спирт едва ли поможет.

— Ну, ну, профессор, и не такое переживали, — Герань отложила в сторону объемную папку с планами, — Нам сейчас с прессой надо дружить.

— А чего они от нас хотят? — поинтересовался профессор, доставая из внутреннего кармана своего светло коричневого френча еще советскую перьевую ручку и изрядно замусоленную стопку листов с экономическими цитатами на все случаи жизни, — Они вопросы, может быть, заранее сообщали?

— Нет, сказали, что им интересно, какие экономические знания мы даем детям, чтобы они могли состояться во взрослой жизни.

— Не новость, — кивнул эксперт, — Какая-то очередная кампания началась?

— Ой, не знаю, — запростецки кинула Лилия.

В этот момент что-то рухнуло в приемной. По звуку — нечто большое, но мягкое.

— Что там, Клелия? — не вставая выкрикнула Герань, доподлинно зная, что приемная слышит.

— Человек упал, — послышалось из предбанника, где уже секретарь и два завуча поднимали с пола споткнувшегося журналиста и его рассыпавшиеся из открытой сумки удостоверения и ручки.

Профессор и директор, переглянувшись, устремились в приемную.

— Здравствуйте, — кивнул отряхивающий штанины компилятор, — Вот так полы у вас тут. Не поверите, прямо из порога что-то торчало, ну надо же, во весь рост прямо «хлоп!» Да, забавное начало.

— Мы сейчас распорядимся, — нашла нужные слова Герань, — А то не дай бог ребенок какой пострадает. Клелия, срочно разыщите завхоза. Срочно! Проходите ко мне, уважаемый.

— О! — изумленно воскликнул летописец, только теперь разглядев за мощным нижним этажом бабских бедер Лилии фигуру Дедова, — Это вы там спрятались, Моисей Моисеевич?

Ученый, не узнавший драматурга, выдвинулся вперед, мучительно припоминая, видел ли он когда-либо это лицо. Но память, увы, не выручала.

— Не узнаю Вас, — слишком затянув неловкость, вынужден был сознаться профессор.

— Еще бы узнавали, — рассмеялся хроникер, — Вы у меня в школе много лет назад вели спецкурс. Лет двадцать назад. Я успел с тех пор слегка измениться. Не в лучшую сторону, к сожалению. А вот Вы, Моисей Моисеевич, просто огурчик. В хорошей физической форме, я бы сказал.

— Н-да, — изрек теоретик, прикидывая, сколько еще по свету бродит его внебрачных детей в сфере науки.

— Что же мы стоим здесь, в приемной, — поспешила вмешаться Герань, — Проходите ко мне. Чай, кофе? У нас даже свежий тортик завалялся.

— Нет, ничего не нужно, только умные мысли, — поспешил проявить учтивость литератор, проходя в кабинет.

Троица расположилась за столом, где обычно заседали завучи.

— Итак, — изрек памфлетист, по лбу которого бежали струи рабочего пота, — Раз здесь собрались только свои, расскажу в реалиях, зачем я здесь. Без больших транспарантов, только суть. Никто не против?

— Да, да! Мы бы даже на этом настаивали, — живо согласился профессор, сопровождая взглядом смартфон, который критик в этот момент выкладывал на стол.

— Выборы, друзья, — как-то печально выдавил из себя сочинитель, вытирая соль, попавшую в покрасневшие глаза, — И нам нужно проработать для уважаемого кандидата платформу. Не буду углубляться в мутные глубины политических технологий. Скажу только, что работаю сейчас в интересах бывшего мэра нашего Бельгограда, который идет теперь в Москву. Фамилию мы с вами знаем.

— Да, мы всецело… — вставила было Герань.

— Всецело, не всецело, — несколько раздраженно ответил журналист, — Наш экс-глава — дед, безусловно, мощный, той еще породы и закалки. Надо помочь наполнить его уста проблематикой. Понимаете?

— Не очень, — захлопал бликами зрачков эксперт товарного профиля.

— Скажу конкретнее, — кивнул редактор, — Команде мэра надо на каких-то тезисах строить всю агитацию. Коммуналка — дело гиблое, экология — избитое, здравоохранение — неподъемное. И вот решили мы попробовать что-нибудь в экономике и образовании раскопать, детский аспект прощупать. Нечто безопасное для водружения на знамена. Именно поэтому я и пришел в одну из лучших школ города. Где, как не здесь, искать позитив, надежду на то, что жизнь изменится к лучшему. Прекрасно, что встреча проходит с Вашим участием, Моисей Моисеевич. Родина посылает вам свой партийный поклон!

Но профессора развести таким бисером на откровения было невозможно. Он прищурился, сообразно раскручивая большие пальцы кистей то по часовой, то против часовой стрелки.

— Да, — спохватился эпистолярий, — Тут и управление образования с министерством очень советовали поискать проблематику в школе Герань. И даже губернатор был с этими уважаемыми конторами заодно. Глядишь, где-то получится чирикнуть, какой Дедов молодец, как гимназия больших людей выручила.

— Доходчиво, — отклоняясь к спинке стула, заявил ученый, — Что ж. Ответим на все вопросы, как на духу.

— Так давайте и начнем, благословясь, — тоже отклонился к спинке публицист, — С вопросов профессиональной ориентации детей на развитие науки и технологий будущей России.

— Я считаю, что проблема главная в чем, — явно включил демагога умудренный муж, — Мне очень понравилась одна фраза Аузана — декана экономического факультета МГУ. По-моему, это он сказал, что Россия — поезд, который вышел из пункта «А» 300 лет тому назад, на Петра намекая, и никак не придет в пункт «Б». Вот вся проблема в этой дистанции сейчас. Где мы находимся и куда мы вообще хотим. Вот смотрите, сколько разговоров идет. Подготовка детей к технической модернизации. Ведь уже надоело. Сколько я живу, столько я слышу про модернизацию. А что такое модернизация?

— Это процесс бесконечный, — вставила свои пять копеек Лилия, понимая, что инициатива полностью ушла в руки Дедова.

— Нет, по сути, что это такое? — набросился с жаром на директрису профессор, — Вот спросите сегодня любого моего ученика. Что такое модернизация? Это серьезнейший экономический процесс перехода от одной техники и технологии организации к другой. А сейчас к этому добавили еще одну страшилку — инновация. Еще одну нелепость. Понимаете? В этом вся ошибка. Вот представьте себе — сегодня мы нашли племя каннибалов. И привезли им всем огнестрельные ружья. Они что, перестанут быть каннибалами? Верно. У них ускорится процесс добывания пищи для себя. Но они как были каннибалами, так они и останутся каннибалами. Они будут продолжать пожирать своих противников, только теперь стреляя их из ружей. Они никак не изменились, никуда не перешли. Поэтому модернизация, как в свое время говаривал немецкий экономист Макс Вебер, слышали, наверное: «Что такое модернизация — это переход от традиционного общества, к современному». Вот что такое модернизация. Видите, ни одного слова по экономике. Обратите внимание. Ни одного слова про технику и технологию. «Переход от традиционного общества к современному». А что это такое вообще. И поэтому я склонен полностью соглашаться с теми людьми, которые говорят, что модернизация это в первую очередь процесс социокультурный.

— Мировоззренческий, — опять влезла с уточнением Лилия.

— Социокультурный, — повторил экономист, игнорируя шефа, — То есть, а что имеется в виду. Я даже себе пометил. Не экономический. Повышение роли автономности каждого человека в обществе. Урбанизация — настоящая, серьезная. Смена типов поведения. Вот посмотрите, даже такой простой пример. Вот вчера я смотрел по телевидению. Двести пятьдесят тысяч румын вышли на центральную площадь города с требованием отменить подпись премьер-министра под законом, снимающим обвинения очень крупных чиновников во взяточничестве. Двести пятьдесят тысяч! У нас тоже показывают демонстрации протеста. Ну не у нас, а в Москве. Вот был позавчера митинг коммунистов. Знаете об этом? Нет, не знаете?

— Они постоянно происходят — это уже не новость, — совсем уныло произнес памфлетист, понимая, насколько пространной будет экскурс собеседника.

— А я постоянно хожу. Посмотреть вообще. Там было человек тридцать. Потому что остальные люди убеждены сегодня. Большинство убеждено — от нас ничего не зависит. Мы ничего с вами сделать не можем. Бесполезно. Это тип мышления. Вот поэтому никакой модернизации не будет.

— Моисей Моисеевич, я мог бы бесконечно полемизировать на эту тему. У меня тоже нутро болит. Как у писателя Горького, будто с моего сердца содрали кожу. Переживаю за уровень потребительского мировоззрения, за душевную деградацию. Даже если не брать в голову Кубань, где урожай несколько раз за год снимают, ведь по-разному живут разные территории. И я, своим пешим ходом пройдя всю центральную Россию, посмотрел, в каком запустении Рязань с богатейшими лесами, Пенза с ее грибными полями и туманами, земляничная разнотравная Тула. В иных же территориях совершенно на пустом месте есть какие-то созидательные процессы. Стоит производство, какие-то связи международные налаживаются. То есть внутри самой страны при одинаковых общих данных, есть очень разный уровень жизни.

— Нет, я отвечу, — оживился сальдовед, — Это по вопросу о том, где и что надо делать. Я, например, считаю, что надо менять абсолютно модель существующей сейчас системы. Модель надо менять. Понимаете, мы никак не отойдем от нашей вековой традиции. Понимаете, как она идет. Лен, пенька. А теперь — нефть, газ, металлы. Мы все время работаем на том, что можно от природы взять. И только. От природы. Вот это наша существующая модель. А получается так, что экономика какая? Сырьевая. Мы же теперь сырьевая экономика.

— Вот опять, — поник прозаик, — Система виновата. Старая вата для площадных стенаний. Вам самому-то не опостылело десятки лет одну мысль транслировать? Я же прошу вас сформулировать совершенно другое. Высветить механизмы, которые приведут к позитиву. Детей, например, учим по-новому — хороший росток, который принесет плоды.

— Понимаете, в тот-то и дело, — совершенно не повелся ни на одно слово оппонента профессор, — Если вы возьмете доли позитивных росточков, то они все уместятся в формат одной пуговицы на костюме. В общем объеме всего того, что крутится. Мы что, живем, и наш бюджет наполняется от того, сколько мы экономических знаний подарили детям? Или от того, сколько мы добываем в Сибири или той же Башкирии сырой нефти? Мы же сырой нефтью живем. И получается модель сырьевая. А отсюда, так сказать и, что называется, сознание сырьевое. И у детей — тоже. И социум у нас сырьевой. И с этим социумом, с этим сознанием мы хотим пойти вперед куда-то? В новое общество? В современное? Никогда не пойдем. Понимаете, дело в чем. Вот я иногда говорю школьникам, студентам. Нефть, газ — это богатство страны. Богатство России. Мы на этом сегодня раскрутились. В мире. Но я считаю, нефть и газ — это несчастье России. Несчастье. Потому что власть вся нацелилась на это. Вся экономическая система настроена на это. Вот был советник у президента. Он когда-то прекрасный образ выдал. Очень мне понравилось. Экономика трубы. И он сказал, что экономика трубы лежит тенью и на политике, и на обществе, и на нашей психологии, и на нашем сознании. Вот если мы добываем ресурсы, то кто царствует? Те, кто к этому процессу как можно ближе. А поэтому все остальное — улетает.

Профессор, склонив голову, обтянутую тонкой морщинистой кожей с небольшим количеством пуха над ушами, сделал смысловую паузу, которой не замедлила воспользоваться Герань:

— Моисей Моисеевич имеет в виду, что именно в векторе позитивного труда, а не потребительства, мы сегодня воспитываем школьников. Рынок, с его неумолимыми законами, новые федеральные образовательные стандарты…

Но оппоненты не стали слушать Герань с ее давно понятным официозом.

— Та же самая психология трубы не мешает строить другую историю Арабским Эмиратам, — парировал редактор сентенции Дедова.

— Дело в том, что Арабские Эмираты ни на что не претендуют в мире, — как мог, отразил аргументацию экономист, — Абсолютно. Они живут сами, обеспечивают жизнь своим гражданам и, кстати, в социальном плане Арабские Эмираты намного дальше нас. Образование бесплатное, здравоохранение бесплатное, жилье выделяется бесплатно.

— Да, коммунизм просто, — с сарказмом добавил ащеул, — Не убедительно.

— Но так, сколько их там, во-первых? — растерялся было профессор, но в мгновение собрался и попытался восстановить реноме простым повтором вышесказанного, — И они же ни на что не претендуют. А мы же претендуем. Мы же великая страна. Мы — великая страна. И нам, чтобы на это претендовать, надо создавать базу какую-то. Основания должны быть. Так что, сырьевая база будет основанием для этого? Это же всем понятно. Не сегодня-завтра уйдет нефть, как главный энергетический сырьевой продукт. Ну, уйдет. Обязательно уйдет. А что будем делать тогда? На чем будем кормить бюджет? Вы посмотрите, чуть-чуть нефть упала — сорок и ниже, сразу заговорили. Модернизация нужна, перестройка нужна. Вот сейчас нефть поднялась. И ни звука. Все опять нормально.

По кабинету разлился запах жареной капусты, который, видимо, шел из детской столовой. Гость шмыгнул носом, вдыхая побольше воздуха в ноздри:

— Армию напоминает запах. С тех пор ни перловки, ни капусты в рот не беру. Так тогда наелся, что до сих пор сытость чувствую. Так что с образованием, Моисей Моисеевич?

— Сокращают финансирование университетов, — сообщил «сенсационную» новость Дедов, — Так? Дальше, значит, бюджетных мест будет на двадцать процентов меньше. Сокращение по стране. Это же каждый пятый «горит». А почему? Говорят, денег нет. Это же неправда, что денег нет. Все дело в распределении, предпочтениях. Я сейчас не буду эту схему задевать. Куда давать — в армию или образование.

— Да, это несколько демагогичная полемика получится. Да и патриоты нас не поймут.

— Дело же не в этом. Если Сурков прав и это экономика трубы, то стране не нужно такого количества грамотных и образованных людей, которых Россия может делать. Не нужно. Для обслуживания трубы столько не нужно. Вот куда все уходит, когда я говорю про социально психологическую парадигму. Вот, что накладывает отпечаток на политику. Посмотрите. У нас все сейчас стало сырьем. Все. У нас мозги сейчас — сырье. Мозги. Вы знаете, сколько человек уехало сейчас из России?

— Догадываюсь, — коротко бросил журналист.

— Двести пятьдесят тысяч. За год! Причем даже посчитали по категориям. Кто это? Врачи, инженеры, преподаватели, ученые. Мозги страны. А мы их отдаем даром.

Из уст профессора экономики слово «даром» звучало по-особенному весомо. Дед распалено продолжал гнуть свою ветвь, размахивая ладонями, как казак шашкой:

— Все дело вот в этой самой, еще раз повторяю, в парадигме экономики. Вот я всегда привожу пример. Одна из самых бедных стран мира по ресурсам — это кто? Япония. Ну, ничего нет. Вот как будто бог взял и решил их наказать. Земли нет. Ну, в сущности. Вы же видите, что там: нефти — нет, газа — нет, угля — нет. Посмотрите. Когда для них это стало очевидным, они поняли одно — единственный ресурс, который у них есть, это человеческий потенциал. Мозги. Куда они ушли, а где мы? Вот отсюда идет все остальное.

— Хорошо. Общая картина понятна. Что с этим делать? Помимо констатации.

— Систему надо менять полностью. Имею в виду судопроизводство. Вы понимаете дело в чем. Это вроде далеко от экономики казалось бы. Не может быть ничего нормального в стране, где нет независимого суда. Вот меня сейчас на уроке дети спросили, как я к американскому президенту отношусь? Я сказал: «Никак». Но, тем не менее, смотрите, он сейчас издал несколько законов. Федеральный судья в Техасе блокировал распоряжение президента США о проведении новой миграционной политики. 26 штатов подали в суд против этой реформы. Вот на минутку я могу себе представить, что Владимир Владимирович издал какой-то Указ, а наш Бельгоградский районный суд сказал бы: «Пошел ты, Вова».

Далее по известному вектору разговор докатился до самого большого российского демократа в истории — царя. Затронув реакционные силы, бежавшие впереди паровоза, Моисей Моисеевич упорно отчитывал свою лекцию, которую давно под кальку транслировал на всех уровнях своей педагогической биографии. Герань же, отчаявшись хоть как-то повлиять на беседу, заняла себя проверкой давно ждавших тетрадей.

— Вы посмотрите, на встречах с Путиным кто-то ему звонит, пишет? — продолжал экономист, — А Путин людям отвечает: «Надо разобраться. Такой установки от Москвы не было. Вы святее Господа Бога хотите быть? Зачем?» Поэтому у нас ситуация такая, как это не парадоксально: дашь свободу внизу и не поймешь, что ты получишь в ответ. А уследить из Москвы за всеми этими людьми одному президенту невозможно. Вот сейчас опять Владимир Владимирович семь губернаторов снял. Но их же не выбирали. Их назначали. Кто? Сам лидер нации. Это не в укор. Невозможно в такой стране, как наша, сидя в Москве, за столькими регионами и губернаторами наблюдать. Значит что-то насчет того, что система самозаводится — нет этого. Ее надо все время заводить. А с другой стороны они там опасаются — дай самозавод и такое начнется, что концов не найдешь. Такое начнут творить на местах. Руководители.

В кабинет директора, не обращая внимания на собравшихся, ввалилась крупная женщина с дизайнерской прической в стиле Дитера Болена. Она была одета в облегающую кофту с цветочками ядовито чернильного цвета и темные брюки, предательски подчеркивающие ее раскормленный школьной сдобой живот.

— У нас ЧП, — сообщила гостья с порога, — Насте из восьмого «Е» опять скорую вызываем.

— Что с ней? — не отрываясь от тетрадей, спросила Герань.

— Сознание теряет, бледная вся, — отрапортовала помощница, останавливаясь у стола, — Видимо, последствия беременности.

— Что? — не поверил ушам словоплет, — Восьмиклассница?

— Это пресса, — дает сигнал директриса, понимая, что вылетевшего воробья уже не поймать.

— О времена! — почему-то ликует профессор.

— Да, наша самая молодая в школе мама, — поджимает губы Лилия, — И, кстати, из весьма состоятельной семьи. Кто бы мог подумать.

— Фарс, — изумленно бросает любитель образов, — Так чего сидим? Кто девочку спасать будет?

— Да-да, спасем, — недовольно отвечает директриса, брови которой взмывают вверх, а в глазах зажигается злобный огонек. Ей уже давно встала поперек вся эта беседа журналиста с профессором. А тут еще, как назло, новая провальная история, — Вы продолжайте здесь без меня. Я сейчас во всем разберусь.

Дамы покидают кабинет.

— Давайте продолжим, Моисей Моисеевич, — со скукой продолжает писака, бросая взгляд на работающий диктофон, — Мы остановились на том, что свободы на местах нам не видать.

— Да, — кивает экономист, — но с другой стороны, я, например, считаю, что налоговая политика центра по отношению к регионам — это почти, как поработители пришли и грабят. Ну, нельзя же так грабить регионы-то. Ну, нельзя. Оставлять надо регионам деньги. Вы боитесь, что они их не туда направят? А у себя вы не боитесь, что их не туда направят? У вас такой опасности нет? Надо деньги оставлять реальные внизу. И конечно контроль надо делать. А кто будет делать контроль? Москва не сможет. Я могу вам собственный пример привести, из девяностых годов, кстати. Здесь фонд стали создавать. Внебюджетный. Деньги там собирают — от предприятий, от чего-то еще, какой-то торговли. Серьезные деньги. Тогда говорили, они остаются целиком в территории. То есть выгодно было. Мне позвонили и сказали: «Мы создаем совет и предлагаем Вам войти в его состав». Я сказал: «Вопрос первый — функции какие будут у этого совета? Совет будет иметь право контролировать администрацию в плане, куда они эти деньги из внебюджетных фондов кидают?» Это же уже не их деньги, не московские деньги. Это же, как говорят, общественные деньги. Совет будет иметь право вызвать губернатора: «Отчитайся нам за полгода. Куда деньги пошли?» Они сказали: «Нет, ну что вы». Я сказал: «Я в детские игры не играю. Давно уже не играю. Мне не надо сидеть свадебным генералом где-то. Мне это абсолютно не надо». Вот и все. Почему я еще раз говорю, что это психологическая ситуация. Но как ее менять, понять не могу.

— Сильная рука, — закинул удочку памфлетист, надеясь, что профессор повернет в сторону тезисов, на которых сможет проехать бывший мэр.

— Вот посмотрите, — с жаром продолжил экономист, — опять какая-то кутерьма началась в педагогическом институте. Взяточник. Кого-то там опять взяли. Скандал будет большой еще. Взятки-взятки-взятки. И никто не скажет ни одного слова. Это вот только я могу себе позволить студентам в лицо это говорить. В процессе взятки есть «дал-взял». То есть дающий и берущий. Если преподаватель берет взятки, то кто вторая сторона? Студенты. И вот если их сейчас взять реально: «Из тебя этот преподаватель взятку вымогал? Он тебе тарифы давал? Что «тройка» — столько, «четверка» — столько, «пятерка» — столько. Нет. А что же ты сам искал все возможные пути, чтобы как-то к нему пройти и дать ему деньги. Потому что ты не уверен, что ты сдашь честно. Ты плохо учишься. Ты плохо подготовлен.