Любовь опера

Денис Евгеньевич Рябцев, 2022

Театральный роман и одновременно детектив «Любовь опера» посвящен абсолютному превосходству искусства над бренным и не всегда красивым человеческим бытием. От: "…знаешь, самое ужасное, когда духовную музыку поют, как траурную. Считают, что духовность – это смирение какое-то. Это не правильно. Потому что наоборот – это должен быть восторг. Даже заупокойные мессы – это переход на небеса. В состояние другое". И до: "Некоторые крысы запрыгивали на самый верх тележек, поверх всех туш. Скалились, проезжали пару метров, пока кто-нибудь из людей не бил их палкой. Они летели перпендикулярно двору. Бились об стену. Зло смотрели на обидчиков".

«ЗНАКОМЫЙ ПЛАТОК ГОЛУБОЙ»

Вова испытал прилив сил, будто рухнули с его волосатых плеч все сглазы завистников и проклятья жертв. А в это время Эдуард в тысяче километрах от столицы уже писал заявление об уходе по собственному желанию.

Ему было не особенно грустно это делать, потому что генеральный директор все равно через пару недель собирался продать свой бизнес и укатить с деньгами под теплое солнце Сарагосы. А коллектив, понимая, что телеканал отныне не останется прежним, нервничал и ожидал самого худшего.

Жаль было расставаться лишь с главным бухгалтером Тамарой Ивановной — чудесной женщиной, которая всегда давала взаймы до зарплаты. Она стала Эдику еще одной родной бабушкой, которую Занозов всегда старался подвезти до дома или чем-то порадовать.

Однажды, когда шеф задерживал зарплату, Эдуард приляпал к двери бухгалтерии табличку «Хижина тети Томы». Тамара Ивановна смеялась от души, но надпись Демидова все-таки переклеила на спину остряку.

С супругой и детьми Эдуард попрощался нежно. Это было расставание, имевшее начало, но не имевшее обозримого конца. «Буду писать, звонить, присылать денег. Пока так, а там — посмотрим». Он обнимал детей, словно в последний раз, жадно вдыхал запах их волос, пытался запомнить нежность маленьких щек. Попросил не провожать до вагона, чтобы не растягивать слез.

Занозов с дорожной сумкой и пакетом еды сел в рейсовый автобус до вокзала и поехал по родному городу, озирая знакомые пейзажи. Вот парк, где они играли в догонялки с его любимой Марусей, ставшей позже женой. Он тогда именно среди этих берез догнал ее, первый раз обнял. Она покраснела и молвила:

— Ты меня не поцелуешь?

И помнил Занозов с тех пор вкус ее губ, ощущал на своей груди биение ее сердца.

Справа проплывала редакция «Поколения», где когда-то работал журналист. Сюда его за руку привела бабушка, работавшая корректором в другой газете, чтобы Занозов, которому тогда исполнилось десять лет, попробовал работать внештатным художником в подростковой рубрике молодежки. Первое, что врезалось в память ребенка, когда открылись двери лифта седьмого этажа, — длинноволосая особа, одетая в полосатую робу, пересекавшая в этот момент просторный холл, шлепая по желтому паркету босыми ногами, и что-то громко говорившая очень низким голосом. Это была Ермолина Егоровна — замечательный друг и соратник, однако, смутивший Эдуарда, тогда еще школьника, по первому знакомству. Напротив лифта висел плакат с большим портретом Виктора Цоя, а под ним стоял журнальный столик и два больших уютных кресла.

Редактор «Поколения» Татьяна Денисовна встретила мальчика с бабушкой в самом непринужденном ключе. Она была добродушна и много улыбалась, не обращая внимания на угловатую застенчивость пацана, повела в кабинет редактора подростковой рубрики Виктора Пикалова. Прямоугольная келия на самом деле была общей — в ней проживали одновременно, помимо тинейджеров, маститые журналисты. В тот достопамятный момент, однако, было пусто, но над желтой поверхностью составленных по центру столов у самого окна в глубине возвышалась чья-то попа.

— Витя, — смеясь, позвала Татьяна Денисовна, — это ты там прячешься?

Пикалов кряхтя распрямил торс, звучно ударившись головой о крышку стола:

— Да опять провода телефонные отошли, Татьяна Денисовна, — сказал главный идеолог подростков, потирая макушку.

— Вот, Витя, художника тебе привела, Эдика, — сказала редактор и кивнула бабушке, мол, надо освободить внука от опеки.

Дамы ушли, а Виктор и Эдик отправились в холл к Цою, чтобы обсудить первые редакционные задачи по рисункам. Пикалов в то время носил розовый женский свитер, не означавший ничего пошлого и предосудительного, но в остальном оставался тем, кто он есть и сейчас — прекрасным бесшабашным юношей, генерирующим талантливые идеи. Виктор как-то сразу ввинтил в Занозова свое очарование, растоптав дистанции. Он активно жестикулировал, радовался тому, о чем рассказывал, разжигал внутри жажду к сотворчеству. Дал задание нарисовать нескольких подростков за столом, которых снимает кинокамера на штативе.

Выполняя задание, Занозов отправился на местный телеканал с блокнотом и карандашами, чтобы достоверно изобразить оборудование в студии. Через время было готово четыре варианта рисунков тушью, и он пришел к Виктору с чувством выполненного долга:

— Знаешь, Эдик, — как-то занервничал редактор, — так получилось, что материал уже напечатали. Но ты нарисовал прекрасные рисунки. Просто великолепные. Они обязательно будут опубликованы, но когда-нибудь позже.

Писать в газету материалы Занозов стал не вдруг и не сразу. Все началось с юмористического дневника, рассказа о поездке на всесоюзный слет молодежной прессы в Харькове, на котором Занозов побывал с Виктором Пикаловым. Эдик читал дневники вслух ради простой хохмы, но Виктор, вдоволь посмеявшись над комичностью описанных Занозовым событий, сделал очень серьезный вывод: «Надо тебе писать материалы в газету, Эдуард».

Безудержно жалко, что все это сегодня умещается только в глагол прошедшего времени «было». Думал, проезжая мимо, журналист. С закрытием «Поколения» мы не просто потеряли издание. Мы начали терять всю отрасль, ее первостепенный замысел и значение, что, безусловно, уже сказалось на мировоззрении нации, ее ментальных скрепах, активно разыскиваемых сегодня. Именно тогда, к окончанию тысячелетия, мы сделали первый печальный шаг «в бесконечные пропасти к недоступной весне…»

Эдуард вспомнил, что здесь же работал великий художник Сергей Максимов, так и не успевший прославить свое имя в масштабе мира. Хотя его руку невозможно было спутать с какой-то другой. Совершенно гениальный и самобытный мастер.

Эдуард вспомнил, как карикатурист выкинул печатную машинку из окна седьмого этажа издательства, разбив ею огромное окно в кабинете. Художник был пьян и одинок в тот момент. Ему казалось, что его все бросили и заперли дверь, которая просто захлопнулась от ветра сама.

Максимова за сей флюид уволили, естественно. Благо машинка никого не убила внизу. А Серега потом долго торговал самодельными свистульками у кукольного театра. Пока не перестало биться его сердце.

— «Факел», следующая «Комсомольская», — прохрипел кондуктор.

Здесь стояла высотка, облицованная так, будто была изготовлена из золотых блоков. Это здание филиала одной из московских академий, у которой редакция газеты «Курьер» арендовала четвертый этаж. Тут Занозов работал фотокорреспондентом после того, как закрылось «Поколение».

Под фотолабораторию было отгорожено небольшое помещение, в котором летом температура доходила до пятидесяти градусов выше нуля — а попросту было всегда жарко и душно. Особенно в часы, когда Занозову приходилось включать огромный глянцеватель барабанного типа «Абсо», чтобы высушить свежие отпечатки фотографий в номер. Снимки проявлял, заранее снимая рубашку — дежурные полотенца постоянно были влажными.

Конец ознакомительного фрагмента.