Без права на ошибку

Денис Шабалов

«Без права на ошибку».Четвертая, завершающая книга цикла «Конституция апокалипсиса». Прямое продолжение книг «Право на силу», «Право на жизнь» и «Право на месть». И в то же время – книга-приквел. Книга-фундамент, раскрывающая нам ПОЛНУЮ историю Добрынина и Зоолога, дающая ответы на все вопросы. То, что до поры до времени было скрыто от читателя – и то, что пришла пора раскрыть.«Без права на ошибку».Обязательна к прочтению всем, кто внимательно следит за историей Даниила Добрынина.

Глава 3. ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Родной город встретил его неприветливо — хмурым небом, холодным осенним ветром и мелким косым дождем. Словно напоминая, что он был чужаком здесь, человеком вне своего времени, вне своего пространства. Однако отныне это время и это пространство должны были стать его домом.

Едва выбравшись, Данил столкнулся с семейством выродков, тащивших по улице мимо детского сада тушу здоровенной собаки. Всего десять лет прошло с Начала, а иная жизнь уже вовсю хозяйничала на улицах города. Правда, выродки были мелковаты, не чета тем отборным агрессивным тварям, с которыми он привык иметь дело — видимо, это было первое или второе поколение, выросшее после Начала, неустойчивая еще мутация, не закрепившиеся признаки вида… Молодняк, кучей тащивший тушу, практически не обратил внимания на огромную фигуру, черным пятном выделяющуюся на фоне детсадовской стены, и только глава семейства, патриарх, притормозив на мгновение, скаля зубы, угрожающе заворчал, вглядываясь в человека сквозь прутья ограды.

Окно было именно таким, каким его и обозначил Зоолог. Данил ждал его уже неделю, полностью собравшись и сидя практически «на чемоданах». Весь извелся, изнервничался, как и в прошлый раз, переживая, что окна не будет и он останется здесь на веки вечные… Однако — нет. Оно появилось, и было в нем то, о чем и предупреждал диктофон: осень, пасмурное серое небо, дождь — и торчащий столбом прямо посреди элеваторной площади миксер. Миксер был мелковат и не имел еще лобастой башки, но Добрынин понял, что это тот самый, которого завалит позже Шрек. Эта тварь еще вырастет и вырастет до огромных размеров.

Радиационный фон здесь был жуткий, он никогда и не видывал таких цифр. Прибор орал благим матом, стрекоча, как бешеный, показывая что-то около тысячи — и Добрынин мог только благодарить судьбу, а может, Профессора, которые дали ему боевой скафандр, своей многослойной демроновой структурой нечувствительный даже к такой радиации. Это его свойство было жизненно необходимо здесь, в двадцать третьем, когда радиационный фон еще не пошел на убыль и был губителен для всего живого не приспособившегося к новым жизненным условиям.

Такие показатели были буквально повсюду, в этом он убедился, побродив по окрестностям вокзала, по площади и по самому зданию. Попадались локалки и по тысяче, и по полторы тысячи рентген, а в зданиях, где ветер гулял свободно и забивал радиационную пыль в любую щель, в любую выемку, было и того больше. Но сколько помнил Добрынин, буквально через четыре-пять лет, когда Убежищу понадобятся ветряки и люди будут вынуждены выбраться на поверхность, радиация упадет, позволив человеку вновь, в который уже раз, добыть средства к выживанию своего вида — электроэнергию. А до тех пор люди были вынуждены сидеть глубоко под землей, даже и не подозревая о том, что над ними, практически по головам, бродит в одиночестве один из них. Человек, рожденный в Убежище.

Он еще долго сидел на ступенях вокзала, и картины прошлого мелькали у него перед глазами. Вот здесь, на этой башенке, была — будет! — его любимая засидка… Вот там, у автовокзала, вырастет гигантский вьюн, сейчас еще только свешивающийся с крыши тонкими робкими лианами… А там, за детским садом и зданием столовой, виднеется дедов дом, место обретения первого оружия и ножа, который сейчас пока еще лежит там и — мозгодробительный парадокс! — висит у него на предплечье. В ближайшие несколько лет здесь станет достаточно людно, будут оборудованы посты, ветряки, начнут — пусть и редко — захаживать торговые караваны… А пока город был радиационной пустыней.

Сидя на ступеньках, он размышлял. Зоолог строжайше, категорически запрещал даже и думать о том, чтоб попытаться исправить все одним единственным ударом — спуститься в Убежище и предстать перед его обитателями. И Добрынин, долго думая над этим еще в аномалии, понял, что он прав.

Во-первых — как он придет? Начнет долбить в гермодверь и требовать, чтоб его впустили?.. После стольких лет затворничества, привыкшие к безжизненной пустыне наверху — откроют ли ему? Кто-то снаружи стучится в дверь, при том, что народ Убежища уже знает, что творится на поверхности… Да закроются еще крепче! Тот же полковник категорически запретит открывать, а то и самолично кинет парочку гранат в приоткрытую створку двери. И эта выходка — как она отразиться на Убежище? Какую цепь совпадений и обстоятельств запустит?..

Во-вторых — кем он придет? Здрасьте, я из будущего?.. Чистой воды бред. Ему не поверит никто! В лучшем случае сочтут полоумным, в худшем — шпионом и провокатором.

В-третьих — как отреагирует Данька? Это после всего того, что ему еще предстоит испытать на поверхности, он станет опытным, бывалым. А пока он простой пацан, не ведающий, с чем ему придется столкнуться. И увидев его — себя же, такого большого, сильного, состоявшегося сталкера! — как он отреагирует? Как повернется его будущее, если он узнает, что ему предстоит?.. Какую цепь случайностей запустит Добрынин своим появлением, и как это отразится потом? Как изменится будущее?.. Прикинуть — так чуть ли не целое ответвление в сторону получается!..

И по совокупности данных соображений выходило, что для Убежища до поры до времени все должно идти своим чередом.

В выборе пути он колебался. Либо идти в Пензу — либо наведаться сначала в Казахстан. Но дорогу выбирать нужно было здесь и сейчас. Казахстан — это из Сердобска сразу же на юг уходить, через Ртищево. Ну а Пенза на восток. Что важнее? Пожалуй, Пенза… Сначала нужно было обеспечить Даньке-младшему поддержку. Значит, начинать надо именно оттуда: либо с поселка энергетиков, либо с артиллерийского училища на горе. И та и та община представляли — о мать вашу!.. будут представлять! — через десять лет серьезную силу. Две самые авторитетные группировки в городе. Не к Сиплому же, в самом деле, лезть. А значит — заявиться либо к Мамонову, либо к генералу, и предложить свои услуги. И судя по тому, что помнил Данил из своей прошлой жизни, идти нужно было к Владимиру Николаевичу.

За город он выбрался ближе к обеду. Пока шел по улицам — был буквально раздавлен валившимися из кладовых памяти воспоминаниями. Он не был в своем городе почти два года, хотя и присутствовал здесь, сидя в детском саду, словно прячась за ширмой времени, такой эфемерной, но такой непреодолимой… Вроде и тут — но бесконечно далеко, без возможности вырваться, выйти наружу. И вот теперь каждая улица, каждый дом вызывали бурю эмоций и вал воспоминаний. Да таких, что любой мало-мальски серьезный мутант, задумай он атаковать неожиданно, мог бы легко и непринужденно получить на ужин сочного и вкусного человека. Однако — повезло: улицы были пусты, хотя время чудовищ уже наступило.

За городом разбушевавшиеся сантименты поутихли. Данил, выбравшись на тракт, оглянулся в последний раз на мост через железную дорогу, на зону и на виднеющийся вдали горб Сазань-горы, повернулся спиной к городу и зашагал мерным походным шагом, поглядывая то под ноги, то по сторонам, то на небо, продолжающее хмуриться мелким осенним дождиком.

Идти ему предстояло долго.

Различий между местностью нынешней и местностью десять лет спустя практически не наблюдалось. Может, чуть целее была дорога, чуть меньше на ней валялось различного сора и чуть меньше было поваленных, преграждающих путь деревьев. И посадки по обочине еще не столь заросли молодняком и кустарником, как двадцать лет спустя после Начала.

Пока шагал — всякие лезли мысли. И прежде всего самая главная: как и в качестве кого заявиться к Мамонову? Сразу заинтриговать? Или день за днем делом доказывать свою полезность и вскоре стать настолько авторитетным членом сообщества энергетиков, что по его слову на территории поселка будут принимать неизвестных чужаков?.. Заинтриговать, конечно, было б заманчиво. Прийти вот так с порога — и сразу в лоб: «Здарова, Николаич! А я знаю, что ты будешь делать будущим летом!» Вот потеха-то начнется… Добрынин усмехнулся. Потеха потехой… но после такого заявления если его куда и возьмут, то только в подстанционные шуты. Дежурную смену веселить. Такими заявлениями уж точно авторитета не сыщешь. Значит — и это вполне понятно и естественно — остается второй путь: посильная помощь и постепенное завоевание авторитета. День за днем и год за годом. Да вот только беда в том, что Добрынин не представлял даже, чем и как он может помочь Мамонову. Помнится, было что-то такое про несколько бэтэров, два из которых он должен будет забрать себе… Два БТР — прибыток неслабый. Только вот где ж достать? Неясно. А еще, помнится, Владимир Николаевич говорил про Ботаника и сыворотку правды. И вот уж где достать этого самого Ботаника задачка похитрее броневиков. А ведь Ботаник — это архиважно! Не найдет он Ботаника — тогда Данька-мелкий не получит сыворотку правды, с помощью которой должен разговорить Хасана! А не разговорит — там уж и вообще нихрена хорошего не получится… И ведь еще предстояло как-то помочь генералу — и вроде бы эта помощь должна была каким-то краем касаться Сиплого с бандосами и их военных действий против артучилища… Кроме того — найти Ивашурова… И еще сигналка на рассвете!.. И-эх бля, не жизнь теперь пойдет, а сплошная головоломка!

Шагая по дороге и уйдя глубоко-глубоко в раздумья, Добрынин сразу и не обратил внимания на обозначившийся вдали и постепенно набирающий силу звук. И только когда он стал совсем уже явственен, опомнился. Оглянулся… мать честная! Со стороны города по тракту, не обращая внимания на ямы и колдобины, на приличной скорости шел здоровенный бронированный монстр. Темно-зеленый окрас, весь в заклепках, по бортам по три огромных колеса, вращающихся с бешенной скоростью. Лобовое стекло блестит на солнце, аж глазам больно! Впереди — треугольный отвал, словно нос ледокола, принимающий на себя все препятствия на пути и сметающий их далеко-далеко в сторону. Добрынин как шел — так и брызнул влево, уходя с дороги в густую траву обочины. Такой пройдет сверху, раскатает и пойдет себе дальше. И никакой комбез не поможет.

Сменить позицию он уже не успел: машина шла быстро и времени совсем не оставалось. Успел только рюкзак скинуть и укрыться за ним — какое-никакое, а препятствие. Если саданут чем-то вроде двенадцатого, вкупе с уником, может, и задержит пулю. Ну а четырнадцатым — там без вариантов… Собственно, деваться то ему было и некуда. Оставалось затихнуть, затаиться в траве, как огромная черная мышка, и ждать дальнейшего развития событий, уповая на то, что его не заметили.

Однако — нет. Рев двигателя оборвался метров за пятьдесят, дальше были слышны только колеса по гравию и стук дизеля на холостых оборотах; несколько мощных выдохов, будто отдувался огромный серый кит — это отработал пневмотормоз, — и по звуку Добрынин понял, что монстр замер примерно напротив него. Сжимая в руках винторез и выставив ствол в сторону дороги, Добрынин, напрягшись, ждал продолжения.

— Эй! За бортом! А вот и не спрятался! Вылезай! Уши видно! — Данил от неожиданности аж подпрыгнул — голос, усиленный репродуктором, разнесся, казалось, по всей округе. И что было самое поразительное — голос этот был женским.

Однако уже само построение фразы обнадеживало. Если сразу не пошла стрельба — поговорим еще. Добрынин медленно поднялся, ощущая себя чуть ли не голым перед этой бронированной громадиной.

А громадина и впрямь впечатляла. Габариты машины, скорее всего, были не больше, чем у любого другого грузового тягача, но вот эта общая массивность, эта броня с заклепками, эти шесть огромных колес с агрессивным протектором, узенькие бойницы-окошки, забранные бронестеклом, поднятые для большей геометрической проходимости бампера, грейдерный отвал впереди — все это в совокупности сразу же производило впечатление недюжинной мощи. Это была настоящая боевая машина, причем — заводского изготовления, собранная еще до Начала. Но Добрынин, хоть частенько и спал в детстве вместе с толстенной «Энциклопедией», видел такую впервые. И как-то не вязался со всем ее обликом большой красный крест на боку, какой рисовали до Начала на автомобилях «скорой помощи».

Примерно с минуту царило молчание. За темным водительским окошком смутным пятном маячила голова, но черты лица он рассмотреть не мог. Безуспешно попытавшись различить детали, Добрынин вскоре бросил это занятие и теперь разглядывал лишь сам броневик. Он разглядывал машину — а из машины разглядывали его. Вероятно, он своим внешним видом тоже озадачил седоков, и там не могли решить, что же делать с этим внезапно появившемся на пустом тракте персонажем.

— Ты кто такой? — наконец неуверенно послышалось из громкоговорителя. — Человек вообще? Что-то по виду на хомо сапиенса не тянешь…

— Внешность обманчива, — ответил Добрынин, продолжая разглядывать шестиколесного монстра и пытаясь вычислить, где же внутри него могут стоять устройства, плюющиеся свинцом. — А на кого тяну, по-твоему?

— Ну не знаю… — даже мегафон не смог скрыть растерянности в ее голосе. — Какой-то… хомо супериор… Супермен, если с латинского на русский.

— Супермены вместе с Америкой все перевелись, — сказал Данил. — А человек-Паук скоро сдохнет в адских мучениях, это я тебе гарантирую. Видишь: две ноги, две руки, голова. Все на месте.

— У обезьяны тоже все на месте… А чего такое огромное? Мутант?

— Это не мое. Одолжил погонять.

— А чьих будешь? И как тут оказался? Семьсот рентген за бортом, здесь в окрестностях вообще никого не живет!

Добрынин усмехнулся:

— Если ты никого не видишь, это не значит, что здесь никого нет. Сама-то кто? Скорая помощь?.. И долго еще так будем стоять? Либо внутрь пускай — либо езжай себе дальше.

Честно говоря, он не знал, что ему делать. Пребывал в полной растерянности. Женщина за баранкой боевой машины? С таким он сталкивался впервые. Хотя… транспорт здоровенный, вполне возможно, что она там и не одна, а с компанией. Ехали, остановились полюбопытствовать, поговорили и дальше помчали. А хорошо бы внутрь попасть, до Пензы с ветерком прокатиться — но нисколько не удивительно, если туда его никто не пустит. Времена-то нынче…

Так, похоже, думал и водитель. Однако, кажется, по какой-то причине Добрынин смог заинтересовать обитателей этой крепости на колесах, и теперь там гадали, пустить ли незнакомца, или пусть себе и дальше по дороге тащится.

Видимо, все же была причина, по которой победил именно второй вариант.

— Я сейчас пандус открою. В кабину через дверь ты все равно не пролезешь, да это и не надо, фонит от тебя… Пандус сзади, с торца. Залезешь в модуль — там сразу первый отсек душевая. Он хоть и небольшой, но уместишься как-нибудь. Снимай комбез, ополосни его, сам ополоснись — и после уж через вторую дверь входи. Воды много не трать, еще неизвестно, когда в следующий раз накачать получится! И смотри, пожалуйста, чтоб дозиметр не орал. Чистым входи, мне лишней дряни на борту не надо.

Добрынин послушался — и, надо сказать, послушался с радостью. До Пензы тащиться — это у него дней пять уйдет. А на этой боевой колеснице еще до вечера там будет. Да и заинтересовал его сей агрегат до невозможности. Он — а еще больше та, кто им управляет. Это же недюжинной смелости девчонке нужно быть, чтоб по радиационным просторам, пусть даже и на таком броневике, мотаться.

Пока ходил за рюкзаком, пандус сзади уже начал опускаться. Данил ступил на его ребристую внутреннюю поверхность, намереваясь подняться внутрь — однако был остановлен хозяйкой.

— Подожди. Сбоку метелочка, видишь? Обмети себя, чтоб воды меньше тратить. И после уже заходи.

— У тебя тут что, камеры что ли? — проворчал Добрынин, отыскивая глазами метелочку.

— У меня тут — да, камеры. По всему периметру.

— И в душе наверно есть? — усмехнулся он.

— И в душе. Вдруг ты ствол за пазухой прячешь…

Данил философски пожал плечами. Надо так надо. Мужик он здоровый, стесняться ему нечего — сплошной мускул кругом, ни пузика, ни жиринки. Все в полном порядке. Причем — гы-гы — везде. А нога… Ну что — нога… Нога — это свидетельство железной воли и бойцового духа. Шрамы, опять же, украшают мужчину.

Пока мылся в душе да ополаскивал комбез с рюкзаком — все крутил головой, пытаясь отыскать камеру, однако таковой не обнаружил. То ли пошутила, то ли просто скрытая установка… После того как стационарный дозиметр на стене показал приемлемый фон, Добрынин открыл внутреннюю дверь и оказался во втором тамбуре. Сгрузил тут свои вещи — сложил и оружие, и снарягу, не желая пугать гостеприимную хозяйку, — переоделся в комок и, оставив при себе только один нож, открыл третью дверь, в жилое пространство модуля.

Признаться, он вполне ожидал кого-то вроде пары-тройки крепких ребят со стволами и был готов при малейшей опасности взорваться серией ударов для ограниченного пространства — но все оказалось совсем не так. Внутри, прямо посреди модуля, стояла девчонка лет двадцати пяти — и хоть и немного напряженно, но с интересом смотрела на него.

Она была красивая, это Добрынин отметил сразу же. Небольшого росточка, ему едва до шеи макушкой. Аккуратная, складная, подтянутая. Стрижка под японку — короткие, до середины шеи, черные волосы и две длинные пряди, спускающиеся по вискам. Лицо тоже какого-то восточного типа: чуть суженные глаза, немного заостренный книзу овал, узкий подбородок… Данил сглотнул. Почти два года он не видел женщину, а эта стояла в майке, которую натягивала интересных размеров грудь, и обтягивающих тренировочных легинсах, подчеркивающих плавные изгибы бедер и голени, и улыбалась…

Нож за спиной в такой ситуации был ну совершенно неуместен. Тоже мне мужик — здоровее девчонки раза в четыре, а в гости с тесаком пришел… Чувствуя, как начинает краснеть от неловкости, Добрынин повел рукой в сторону, намереваясь положить клинок на столик справа… и краем глаза едва успел уловить короткое смазанное движение. Направление удара не понял, но тело сработало само — скрутилось вправо, подставляя под удар левый бок, уводя голову под защиту плеча и бросая навстречу правую руку… Если б не это — удар пришелся бы аккурат в «солнышко». Теперь же угодило куда-то в широчайшую, в мышцу, и вреда не принесло. А следующую атаку Добрынин уже видел и реагировал соответствующе — мягко сблокировал правый прямой, нырнул под левый боковой, подставил бедро под лоу по колену, заставляя удар пройти не в сустав, а выше, и погаснуть в набитом, жестком мясе квадрицепса. И, скользнув вперед, толкнул девчонку рукой в лоб. Да так, что она, отлетев к левому борту модуля и упав на мягкий диванчик, так и осталась сидеть, глядя на него круглыми от страха глазами.

Похоже, имело место некое недоразумение. Добрынин вряд ли мог поверить, что одинокая девушка заманила его сюда, чтобы обезвредить, набить морду и заграбастать добро. Скорее наоборот. Это она сейчас сидит, смотрит снизу вверх на здоровенного лысого мужика, и в голове полный сумбур, страх и ожидание… Наверняка видела, как он неторопливо моется и разоблачается, а не бежит сразу в кабину с автоматом наперевес — вот и расслабилась. Значит, не бандит с большой дороги, простой путник. А он как вошел — сразу давай тесак из-за пояса тянуть, грабить беззащитную девушку! Впрочем… не такую уж и беззащитную, руками-ногами махать умеет.

Следовало немедленно же разрешить это недоразумение.

Добрынин осторожно положил клинок на край столика, демонстративно отпихнул его от себя и развел руки в стороны:

— Не хотел. Ей-богу, не хотел напугать, прошу меня извинить. Нож — это так, по привычке. Если скажешь — немедленно соберусь и уйду.

И сразу понял, в каком страшном напряжении находится девчонка: она дернулась, обмякла, и лицо, застывшее в маске ужаса, расслабилось, покрываясь пятнами яркого румянца.

— Тебе никто не говорил, что в гости с железками не ходят? — потирая правую ногу, через силу усмехнулась она. — Напугал, бугай! Ну и реакция у тебя… И нога как каменная!

Добрынин усмехнулся, стараясь продемонстрировать самую наидоброжелательнейшую улыбку.

— Особенности организма…

— Ага. Я же говорила — мутант, — она решительно тряхнула головой. — Ладно. Раз все у нас нормально разрешилось — давай в кабину. Торопиться я не то чтоб особо тороплюсь, но и посреди дороги торчать незачем. Поехали.

Модуль жилого отсека соединялся с кабиной через небольшую герметично закрывающуюся дверцу. Хозяйка прошла без особого труда, лишь нагнув голову, а вот Добрынину с его габаритами пришлось не только согнуться, но еще и повернуться боком, чтоб вписаться в узкий проход плечами. За стенкой модуля был отсек с двигателем, причем полностью открытым, видимо, для максимального доступа ко всем его узлам. И далее — снова такая же герметичная дверца в кабину.

— У тебя тут как в подводной лодке, — усмехнулся Добрынин, просовывая через вторую дверь свой объемный торс.

— Двигатель и трансмиссия должны быть изолированы от жилого отсека, — ответила девушка, усаживаясь за руль. — Там и жара, и запахи, и шум стоит. Но и возможность ремонта в полевых условиях тоже нужно было предусмотреть. Поэтому конструкторы всякие варианты продумывали, в том числе и такой.

Добрынин влез в кабину, закрутил штурвал, герметизируя дверцу, уселся на второе кресло и принялся с интересом осматриваться. Всяких кнопок, приборов, экранов и экранчиков тут было, пожалуй, даже побольше, чем в подводной лодке. Кресла — удобные, явно предназначенные для дальних поездок. Обзорность — отличная, несмотря на довольно узкие оконца. Может, потому что посадка высоченная, а слепую зону под носом убирало зеркало на козырьке перед лобовым стеклом? Высоко сижу, далеко гляжу…

Девушка, умостившись на водительском кресле, щелкнула каким-то тумблером на панели, и двигатель, приглушенно зарычав, ожил.

— Ну что? Знакомиться будем? — обернувшись, спросила она. — Я — Юка. Вообще-то — Юля, но отец меня всегда Юкой звал. В память о матери, она у меня кореянка.

— Сергей, — представился Добрынин. — Ничего такой у тебя такой грузовичок. Серьезный.

— Мой «Тайфунчик», — улыбнулась Юка, плавно трогая с места махину. — Ни разу еще не подводил, хотя пашет уже лет семь и пятьдесят тысяч по нынешним дорогам прошел.

Первое, на что сразу же обратил внимание Данил, это отсутствие наружных шумов в кабине. За стенкой отсека работал, ревя турбиной, мощный дизельный двигатель — а здесь, в кабине, стояла практически полная тишина, словно они и впрямь были в отсеке подводной лодки. Только легкий гул из-за стенки — и все.

— Это же военная машина, верно? Транспортник? — спросил Добрынин. — Наверняка перед самым Началом на производство поставлен, потому что я таких нигде раньше не встречал и даже о существовании этих машин не слышал.

Юка кивнула.

— Военный, да. Но до производства не добрались, хотя и планировалось. Война помешала. Разрабатываться они начали с десятого года. К тринадцатому уже было собрано и испытывалось около десяти модификаций. Они разные были: и с более серьезной броней, и с другими модулями, и на четырех колесах… Мой вот — именно такой. КАМАЗ-63968 «Тайфун-К». Шестиколесная формула, три ведущих моста, транспортный модуль для десанта, мощность двигателя четыреста пятьдесят лошадей, автоматическая трансмиссия, запас хода по топливу — полторы тысячи километров. И с собой у меня всегда еще столько же, в дополнительных навесных баках. Так что уехать можно черт те знает куда. А еще — кондиционер, фильтр-вентиляционная установка и мощнейшая защита от радиации.

— И никакого вооружения? — удивился Данил.

— Меня красный крест защищает, — улыбнулась девушка, крутя рулем и объезжая здоровенный булдыган посреди дороги. — Да, вооружения на нем почти нет, только ПКТМ на крыше. Управление, кстати, с твоего места — выдвижная консоль под торпедой. Но мне и не нужно. Я человек мирный.

Честно сказать, Добрынину было до жути интересно, зачем и почему девушка в одиночку раскатывает по просторам страны на огромном бронированном монстре. Чем живет, чем занимается, как добывает средства к существованию? Красный крест — почему и зачем? Скорая помощь? И как смогла она решиться, будучи одна в своей машине, подобрать на дороге незнакомого человека?! То ли отважная такая, то ли беззаботная, а то ли просто не все до конца соображает… А если он грабитель?!.. Этот вопрос он и задал прежде всего.

— Вообще, конечно, ты прав, — кивнула Юка. — Я не маленькая, понимаю, что к чему. У нас сколько раз было, на дороге тормознуть пытались. Но в таких случаях ведь все сразу понятно… Помню, первый раз начали по колесам стрелять — но не тут-то было, они пулестойкие, не так просто даже из калаша пробить. Еще как-то разбойнички своего товарища на дорогу выложили, вроде как он весь такой больной и умирающий. Мы остановились, но выйти не успели. А они решили, что этого достаточно. Начали по кабине стрелять, по стеклам. Ага… — она заливисто рассмеялась. — Стекло выстрел четырнадцатого калибра держит. Недолго, конечно, две-три пули всего, но выдержит. А тут всего то и делов, какой-то пять-сорок пять… Ну, я по газам — и деру. Этот, болящий, еле успел на обочину прыгнуть. А тут что… Я видела, как ты по дороге шел, а потом — раз — и в кювет прыгнул. Сразу понятно, прячешься. Если прячешься — сам боишься. Какой же тогда ты грабитель?

— И это все твои соображения? — усмехнулся Добрынин, понимая, тем не менее, что в логике ей не откажешь.

— Нет, не все. Еще есть. Во-первых, вдвоем веселее. У таких как ты, у путешественников, всегда в запасе интересные истории найдутся. А долгая дорога под интересную историю всегда короче. И если идет путник, один, сам по себе — почему бы не подвезти? Мы с отцом всегда таких подбирали.

— Но то — с отцом, — заметил Добрынин. — А сейчас ты одна. Вон каким ястребом кинулась, когда я нож из-за спины показал…

— Не знаю… Может, по привычке, — пожала она плечами. — К тому же я видела, что ты сразу в модуль не полез. Сначала мыться начал, снарягу мыть… То есть — все как я сказала, согласно законов гостеприимства. И пока ты мылся, я внутреннюю дверь и открыла. Иначе ты даже в тамбур бы не попал.

— Логично, — признал Добрынин, не так давно пришедший к такому же умозаключению. — Это во-первых. А во-вторых?..

— А во-вторых, помощь мне нужна, — кивнула девушка. — А ты в своем комбезе так внушительно выглядел — сразу понятно, бывалый. Да и оружия на тебе как игрушек на новогодней елке.

Вот это другой разговор. Данил сразу почувствовал какое-то внутреннее облегчение, будто сложную проблему решил. Может, очерствел душой, может, и всегда был более склонен к прагматизму — но такой вот деловой разговор его устраивал гораздо более, чем непонятные по своей логике поступки. А тут все ясно: помощь потребовалась, вот и подобрала.

— Что нужно? — сразу взял он быка за рога и не удержался от шутки: — Если убить кого — так это мы запросто, ты только скажи. Два года никого не убивал, соскучился по работе.

Юка кинула на него быстрый тревожный взгляд, но Добрынин, предвидя ее реакцию, заржал, довольный собой:

— Да шучу, шучу. А то подумаешь — вот подобрала маньяка на свою голову… Я нормальный, тихий, спокойный, если меня не трогают. Так чем помочь? Какова оплата за проезд?

— Работа не думаю, чтобы сложная или опасная. Просто придется определенное время затратить, — ответила девушка. — В поселке Полевой за Пензой до Войны была птицефабрика «Васильевская». Специализировались на выращивании цыплят-бройлеров. Если не знаешь, бройлер — это скороспелый гибрид домашних животных, полученный путем межпородного скрещивания. То есть выводят генетически модифицированного детеныша и начинают откармливать на убой. Растет он мгновенно, за пару месяцев из маленького комочка может отожраться в тушку до трех килограммов. Птицефабрика, как это понятно из названия, специализировалась на выращивании цыплят. После Войны, естественно, все в запустение пришло, персонал разбежался, фабрика встала. Но вот живность там, как оказалось, осталась. И выжила. И продолжала жрать. И расти. И — радиация. И спустя какое-то время выросли такие твари…

Добрынин кивнул.

— Понял. Мы их куропатами называем. Огромная туша, тонны три-четыре, а то и до пяти доходит. Шкура, хрящ, слой жира — пулей хрен возьмешь. А бегает так, что за твоим броневиком угонится. Ты их имеешь ввиду?

— Именно. Откуда знаешь?

— Я сам из Сердобска. У нас они вовсю орудуют.

— Уже в Сердобске?! — вытаращив глаза, Юка обернулась к нему. — И много?! Нам-то говорили, что они еще и за территорию не выбрались… Вот это да… Вот это скорость распространения у них!..

И тут Добрынин вдруг понял, что сотворил глупость. Он не знал, как обстоят дела в этом времени. Это через десять лет куропаты уже будут вовсю орудовать в Сердобске. Видели они такого птенчика и раньше, во время первого долгого рейда, но как обстоят дела сейчас, на десять лет раньше, он не знал и знать не мог. Вполне возможно, курозавры еще только начали разбегаться по округе. А тут он, такой, заявляет, что очень даже с их повадками знаком, и в Сердобске их пруд пруди. Мда… надо бы поосторожнее с подобными заявлениями.

— Ну то есть как… — принялся на ходу изворачиваться он. — Про «орудуют» это я, конечно, приукрасил… но одного такого мы буквально на днях видели неподалеку от города. Попытались отстрелить — куда там. Пух летит, а толку нет. Его только крупным калибром и валить.

Девушка с задумчивым видом кивнула:

— Тогда понятно… Тогда еще куда ни шло. А то так сказал, можно подумать, они у вас кишмя кишат…

— Ладно. Оговорился, — отмахнулся Добрынин, пытаясь быстрее замять свою ошибку. — Так в чем дело-то? Что нужно?

Юка помолчала немного, решая, видимо, как бы помягче преподнести, чтоб спутник сразу наотрез не отказался, и ответила:

— Мне нужна туша. Не вся, но много. Нужно отобрать пробы. Шкура, подкожный слой, оперение, мышцы, жир, мозговые клетки, ткани сердца, желудка и костного мозга. Времени на отбор обычно требуется много, часа полтора или около того. И все это должно проходить в спокойной обстановке. Так что… — она пожала плечами, — нужно будет подстрелить такого вот… эм… куропата, затем подцепить тушу и отволочь на безопасное расстояние. И там, пока я буду работать, тебе придется меня охранять. Ну а уж после этого я тебя доставлю куда скажешь. Так что? Поможешь? Мне очень надо!.. — и она, повернув голову, жалобно посмотрела ему в глаза.

— А трос-то есть?

— Конечно! Сто метров троса толстенного, с крюком! Сзади под модулем, в специальном ящике.

Данил задумался. И не над тем, поможет ли он — это было и без того понятно, красивые девушки имеют определенную власть над сильной половиной человечества — а над тем, как все это провернуть. Собственно, задача была не очень сложная. Подойти на расстояние выстрела, свалить курёнка, отойти, подождать, пока спадет ажиотаж у остальных, и, снова пододвинувшись к туше, отмахнуть порядочный кусок. Ничего такого, чего бы он раньше не делал. Вот только одна проблема — ПКТ, которым вооружен броневик, для такой задачи не подойдет. Тут рисуется два варианта: либо крупным калибром тушку нашпиговать — либо попытаться винторезом точно в глаз. И раз КПВ, а тем паче 2А72 у них в наличии нет, то вариант остается один. Вот интересно, нахрена ей куропат?!

— А чем ты вообще занимаешься, если тебя куропаты интересуют? — осведомился он. — Времени у меня вагон, помогу тебе с удовольствием. Но… может быть приоткроешь уже карты для ясности понимания? Если, конечно, информация не секретная.

— Секретов тут нет, — Юка помотала головой. — Но рассказывать долго придется…

— Так дороги-то еще километров семьдесят, а то и больше, — усмехнулся Добрынин. — И это только до Пензы, а ее еще объезжать, потом по тракту М-5 до поселка… Даже не семьдесят, а больше сотни! До вечера еще пилить. Время есть.

Она рассмеялась.

— Обычно истории рассказывают те, кого подвозят. Но… ладно. Сначала я, потом ты. Договорились?

Добрынин кивнул и услышал от нее вот что.

Почти всю свою сознательную жизнь девушка прожила в Балашове, на западе Саратовской области. Отец ее, военный медик, привез все свое многочисленное семейство — ее, сестру, брата и мать — из Тюмени, когда девочке было всего четыре месяца. И тут, в Балашове, семейство и осело на постоянное место жительство. Отец после увольнения в запас устроился хирургом в районной больнице, сестра, брат и сама Юка учились, а мать, так и не найдя достойной работы, вела домашнее хозяйство.

Когда началась Война, Балашов был постепенно хиреющим, умирающим городом. Градообразующие предприятия почти вымерли, оборонных предприятий и крупных военных баз не имелось, и наверно потому город практически не зацепило бомбардировками. Однако от того было не легче — еще сильнее бомбардировок прошлись по городу радиация, голод, банды мародеров, и всеобщий беспредел. Все было так же, как, наверное, и в большинстве городков российской глубинки: люди разделились на общинки, и каждая выживала, как могла, пытаясь отгрызть кусок побольше у соседа и не дать отгрызть у себя.

Мать погибла в самом начале Войны. Шальная пуля, влетевшая в окно в одну из ночей, когда в городе свирепствовали банды, деля территории, провизию, барахло и власть. Юка не была сильно привязана к матери, но, будучи девочкой очень эмоциональной, горевала несколько месяцев, худея и хирея с каждым днем. Если бы не отец — так бы и умерла. Однако он вовремя заметил неладное и сумел вытянуть дочь из пропасти, дав новый импульс к жизни.

Юка с детства питала страсть к медицине — видимо, пошла в отца, имевшего целую кучу работ по различным медицинским направлениям. Тот, начав обычным хирургом, благодаря своим знаниям и профессионализму быстро пошел в гору, и спустя несколько лет сначала занял должность заведующего хирургическим отделением, а затем и вовсе стал главным врачом больницы. И теперь, подтянув дочь поближе к медицине, благо, возможность такую он имел, он изо всех сил помогал ей постигать то, что она, не начнись Война, должна была бы изучать в медицинском институте. И успехи ее области медицины были просто поразительны.

Ей — и брату с сестрой — повезло. Они, может быть, были одними из тех редких счастливчиков, кого почти не задела Война. В то время, как по улицам бродили голодающие дети, потерявшие родителей и родной дом, в то время как люди дрались и умирали за кусок сухаря или патрон, они сидели за крепкими стенами и прилежно грызли гранит науки. Больница продолжала существовать, ее не тронули по счастливой случайности — сначала главари одно из группировок взяли под крыло, разумно полагая ее стратегическим объектом, а затем… Затем помогли военные.

Когда с началом Войны была уничтожена Балаковская АЭС, и Волга ниже по течению стала непригодна для проживания, в Балашов хлынул поток беженцев из Саратова и окрестностей. От Саратова до Балашова — двести с лишним километров, люди стремились в захолустье, в райцентр, ближе к земле, наивно полагая, что там проще выжить. Однако это было совсем не так. Здесь их не ждали и не желали принимать, и группы беженцев на подходе к городу безжалостно уничтожались местными бандитскими группировками, коих в городе образовалось целых три.

Однако не все беженцы оказались по зубам местным бандосам. Вместе с потоком беженцев в город пришла хорошо вооруженная колонна военных, которые не стали наводить порядок в целом городе, справедливо рассудив, что заниматься этим просто бессмысленно. Вместо этого вояки в один день вышибли бандитов из больницы и заняли ее сами. И ее, и дома вокруг, организовав что-то вроде мертвой зоны, где каждый метр земли просматривался и простреливался, и куда соваться было себе дороже. Так в городе образовалась самая сильная община, в которой совершенно неожиданно для себя и очутилась семья Юки.

Со временем этот анклав нашел и свою специализацию — и начал развиваться именно в этом направлении, предоставляя услуги соседям, каковых и в самом городе и в окрестностях осталось не так уж и мало. В одной колонне с военными в город прибыли и представители науки. Как известно, многое решают родственные связи; кто-то там кем-то приходился кому-то — то ли внучатым племянником двоюродной бабушки, то ли третьим сыном троюродного брата матери — и потому, наверное, вояки не бросили немалую толпу гражданских с началом этого кошмара, а посадили к себе на шею и привели с собой. И среди гражданских оказалось немало членкоров-теоретиков и академиков-практиков, которые знали и умели достаточно, чтоб организовать на базе больницы некое подобие научного центра и по мере сил продолжать исследования в области медицины, биологии, генетики и мутагенных процессов.

Поселок рос. Рос и Научный Центр, как гордо называло себя его академическое ядро. И вполне естественно, что для изысканий пытливым умам ученых требовался подопытный материал, которого вокруг с каждым годом становилось все больше и больше. Информация о новых мутагенных формах приходила разными путями. Кто-то где-то что-то видел; кто-то где-то от кого-то услышал; кто-то где-то от кого-то смог убежать, оставив в пасти кусок собственного тела… И еще больше новостей приносили проходящие мимо караваны, которые были не прочь и сами закупить некоторое количество медикаментов или оставить в стационаре особо сложных пациентов, отдавая за их лечение немалые средства. А за свою информацию они получали хорошую скидку.

Спустя несколько лет вояки под давлением Ученого Совета организовали первую вылазку за необходимым — и она прошла успешно. Дальше была еще одна, потом еще, и постепенно это вошло в норму. Вскоре помимо основных групп образовалось несколько отрядов, которые на свой страх и риск лезли в самое пекло и приносили то, что не отваживались добывать штатные отряды. За такие материалы отлично платили, они были востребованы, но Научный Центр оплачивал и менее интересные и опасные образцы. Его сотрудникам, как настоящим ученым, материала всегда было мало.

Юка с семейством тоже занималась такой подработкой, но в особо опасные места они никогда не лезли. Хотя их и было четверо, они все же не обладали умениями и знаниями для такой работы, но собрать и привезти несколько образцов с гораздо меньшим риском было несложно. Основной же их работой стало то, что в дни до Войны называлось «скорой помощью».

Их семейный подряд много повидал за эти годы. Сначала — радиационные заражения и химические ожоги. Потом — лучевая болезнь. А затем, когда жизнь вошла в какое-то подобие нормы — и весь набор, начиная от простуды воспаления легких и заканчивая переломами, вывихами и огнестрелом. В мире постапокалипсиса, где нельзя вызвать врача на дом или записаться на прием, где грамотной медицинской помощи нет в округе на сотни верст, их «Тайфун» был словно вестником жизни. Его ждали, к нему вели больных, раненых, несли умирающих — и, конечно же, платили за врачебные услуги. «Тайфун» стал для Научного Центра еще одним средством заработка и, нужно признать, средством довольно доходным.

А потом случилось то, что девушка и по сей день не могла вспоминать без содрогания. КАМАЗ-63968 «Тайфун» — машина ценная, но содержимое ее — много ценнее. И охотников добраться до нее — а тем более, забрать и все целиком — всегда найдется достаточно. В одном из выездов бригада «скорой помощи» нарвалась на транспортную колонну, шедшую откуда-то с востока, из Казахстана. Вел ее человек с фамилией Твердохлеб. И был он командиром Второй Охранной бригады Берегового Братства.

…И вот тут Добрынин проявил неуважение. Длинно и громко выматерившись — да так, что девчонка от неожиданности чуть не увела машину в кювет — он знаком остановил ее рассказ и замер, уставившись вперед, в одну точку, глядя на бегущую навстречу КАМАЗу ленту дороги и не видя ее. Это был как гром среди ясного неба — но это было. И… это можно было бы назвать совпадением… однако, чем больше он думал над этим невероятным сплетением обстоятельств, тем более убеждался, что это не так. Оно не было ни невероятным, ни совпадением. Братство активно занималось охраной и перегоном караванов, росло и развивалось, воевало, устраняло конкурентов… Словом, подразделения его регулярно ползали по этой части континента, и потому фантастическим совпадением было скорее то, что бригада «скорой помощи» нарвалась спустя аж целых восемь лет после Начала, в то время как Братство наверняка начало свою деятельность гораздо раньше. И если пройтись по окрестным поселкам, свою историю контакта с этой организацией наверняка мог бы рассказать не один человек…

Дальше все было плохо. В перестрелке были убит отец и брат. Сестра же получила тяжелое ранение и умерла у Юки на руках уже в поселке, куда девушка все же сумела пригнать «Тайфун», оторвавшись от преследования. КАМАЗ у нее отобрали; старшим в их бригаде был именно отец, и именно он был в ответе за материальную базу — бюрократию даже после Начала никто не отменял. А сама Юка на долгих-долгих два года погрузилась в какое-то оцепенение — жила и работала на автомате, словно в полусне, неизвестно откуда черпая силы, чтобы отрывать утром голову от подушки, приводить себя в некий условный порядок и выполнять обязанности врача при стационаре. А вечером, ложась спать в комнатушке, куда переселили ее для освобождения жилплощади, словно просыпаясь от дневного оцепенения, реветь в подушку, проклиная проклятую жизнь, проклятую Войну, проклятое Братство.

— Как же ты оказалась здесь, почти за четыреста километров от дома? — спросил Добрынин, которому до невозможности стало жаль девчонку. — Что произошло?

Юка помолчала немного, а затем, вздохнув, сказала:

— Ты знаешь… Я на днях проснулась и поняла, что больше так не могу. Загнусь, если все так же продолжаться будет. Ну нет моих больше сил так жить. Понимаешь ли, уже даже мысли всякие… плохие… последние полгода лезли. Это всё, это — край. И так, знаешь, до смерти захотелось, чтоб было все как раньше!.. Только мы, «Тайфун» — и дорога! КАМАЗ же… он очень просто заводится. Замка зажигания тут не предусмотрено, достаточно просто в кабину попасть и тумблером щелкнуть. В общем… украла я его. Зашла в автопарк, села, завела — и вперед. Им теперь не так часто пользуются. Вояки его редко дают, только для дальних выходов, но всегда держат полностью исправным и укомплектованным. Да тут в закутке даже лаборатория моя научная в полной исправности… Пока там охрана сообразила, кто да что; пока тревожную группу оповестили; пока они там БТР завели… Я уже километров десять отмахала. А скорость у меня выше, чем у БТР, и запас хода по топливу в два раза больше. Так и ушла.

— И что же ты теперь делать будешь? — Добрынин аж растерялся, не зная, как реагировать на такую несусветную глупость. — Как обратно возвращаться думаешь? Да за такое тебя по законам военного времени…

— Шлепнут, — кивнула она. — Я понимаю. Я это еще километров триста назад поняла.

— И?..

— Вот для этого мне и нужна птичка. Кое-что интересное у меня уже есть, сегодня добыла, но куропат этот твой мне теперь необходим до зарезу. Проб с него до сих пор не доставляли, а информация, считай, уже месяца четыре как пришла. Но Совет что-то медлил, не давал разрешения на выезд. Вот я и хочу…

— Понятно. Искупить. Так что ли? — невесело усмехнулся Добрынин.

— Ага. Если пробы с куропата возьму — пожалуй, легко отделаюсь. Может, и не шлепнут еще. Но на штрафные работы точно определят.

Она помолчала немного и вдруг, тряхнув головой, словно отгоняя невеселые думки, обернулась к Добрынину:

— Ну а ты? Чем занимаешься в жизни? Куда и зачем идешь? Рассказывай!

А Добрынин, выслушав ее невеселую историю, даже и не знал теперь, что ей говорить. Врать не хотелось, девчонка открылась ему полностью, и отвечать на ее откровенность неправдой он не мог. А правду сказать… Слишком невероятна была правда, чтоб в нее поверить. И тем более для нее, девушки, которая прожила всю жизнь в закрытом поселке, в окружении семьи и в жизни пока ничего толком и не видела. Не решит ли, что он насмехается? Не обидится ли?..

— Подъезжаем, — помедлив немного, вывернулся он. — Пенза — вон она уже, а там и птицефабрика твоя. Давай уж после, тем более и у меня рассказа не на один час.

Юка кивнула и снова принялась вертеть рулем, глядя на дорогу.

К повороту с тракта на птицефабрику они подошли еще засветло. Мимо подстанции Мамонова пролетели с ветерком — на тракте не было ни души, хотя здесь уже начинались владения пензенских общин и группировок, и особенно — поселка энергетиков. Сама подстанция скрывалась за разросшейся посадкой, превратившейся в плохо проходимый лесок, света там не горело, засад им никто не чинил — и «Тайфун» прошел, как по маслу.

Охота на куропата ночью — чистой воды самоубийство. Да, он хреново видит, но ты видишь еще хуже. А вот слух и обоняние у него, как и скорость… короче, вспоминаем поговорку про носорога. И потому Добрынин торопился. До сумерков по его прикидкам оставалось часа два — вполне достаточно, чтобы выйти на позиции и вылупить птенчика. А уж там… зацепить петлей за лапу, отволочь к тракту — тут и ощипать без суеты и спешки. Ничего сложного. Разве что вызывало сомнения, как он будет добывать этого зверя без крупного калибра. Придется на минимальное расстояние подходить и бить как белочку — точно в глаз… Ладно. По месту определимся.

Если судить по карте, от поворота до маячащего на горизонте поселка Полевого, на окраине которого и находился комбинат, было километров десять. Тракт и поселок соединяло некое подобие дороги — насыпь, на которой совсем не осталось асфальта, а поверхность была выглажена ветрами с окружающих полей до состояния стиральной доски. Чтобы не трястись по этим ребрам, Юка взяла правее, сойдя с насыпи — и «Тайфун», пробивая в высокой траве широченную колею, наперерез через поле попер к забору птицефабрики.

— Близко не подходи, — предупредил Добрынин девушку. — Встань метров за четыреста, развернись, чтоб в случае чего можно было сразу рвануть. Связь есть?

— Конечно, — кивнула Юка.

— А позывной?

— Матильда, — чуть помедлив, ответила она. — Меня дед так в детстве называл… Пусть такое будет.

— Четыреста тридцать шесть два ноля выстави на радиостанции. На этой частоте будем.

— Сделаю. Что ты задумал?

— Если б я сам знал, — отмахнулся Данил, вращая штурвал дверцы в силовой отсек. — Осмотрюсь, там дальше и решим…

Пока он одевался, что внутри движущейся по неровному полю машины было не такой уж простой задачей, «Тайфун» добрался до условленной точки. Сделав широкий круг по полю, Юка выставила машину кормой к фабрике и включила камеру заднего вида, переключив ее на монитор в жилом модуле.

— Есть картинка, — по внутренней связи услышал Добрынин. — Надо? Можно увеличить, уменьшить, на определенную точку навестись…

— Мне не надо, — отозвался он уже по каналу скафандра. — Я на крышу, оттуда погляжу. Машину только не дергай. Я уже как-то летал с танка — удовольствие так себе. А тут высоты в два раза будет…

— Мне что делать?

— Наведись пулеметом на фабрику и жди команды, — подумав немного, ответил Данил, стоя уже у двери в тамбур. — Дальше по обстоятельствам. Сначала понаблюдать нужно, что там и как…

С собой много брать не стал. Длинный клинок, который теперь окончательно нашел свое место на левом предплечье костюма, бинокль, винторез, три коротких магазина с «Шершнями» и пару выстрелов для подствольника, термобарический и осколочный. Последнее — так, чисто для подстраховки, ибо требовалось устроить здесь не войну, а охоту.

Забравшись на крышу, Добрынин умостился поудобнее, достал «Юкон», приник к его резиновым окулярам. Двухметровый забор частично скрывал территорию, и видно было лишь какую-то ее часть, да и то под углом, поэтому он не сразу сообразил, что же такое наблюдает. Что-то там двигалось… что-то крупное… какие-то огромные серо-бурые валуны, лениво, медленно перекатывающиеся по внутренней территории… И лишь спустя несколько секунд до него вдруг разом дошел смысл картины. Все пространство за забором — все, исключая, разве что, постройки на территории — было буквально забито мутировавшими птичками! Они кишели там! Они бродили взад и вперед, толкая друг друга своими огромными телами, копались в земле мощными четырехпалыми лапами, что-то временами откапывая и склевывая, либо просто стояли на одном месте, по куриному вертя туда-сюда здоровенной башкой с гребнем. И — все они находились внутри, за оградой! Снаружи, в поле, не было не одного, словно хлипкая изгородь из ребристого металлического профлиста, огораживающая всю территорию птицефабрики, была для них непреодолимой преградой!

— Вот это нихрена себе дела творятся… — пробормотал Добрынин и, нажав кнопку гарнитуры, сказал: — Наблюдаю куропатов. Внутри периметра их сотни. Очень много. Но снаружи — ни одного. И забор полностью цел, будто они его касаться бояться. Есть идеи?..

— Нам докладывали, — отозвалась Юка. — На Совете выдвигалось несколько гипотез, но я больше склоняюсь к гипотезе «условного рефлекса». Смысл в чем… Цыплята-бройлеры выращиваются в больших деревянных ящиках, в ограниченном пространстве. Там есть все, что им нужно для жизни — и пища и вода, и опилки. Стенки ящика для них — монолитная скала. Цыпленок, даже натыкаясь на стенку регулярно, не может ее повредить, и потому со временем приобретает определенный рефлекс, который говорит ему, что она непреодолима. Так же и здесь. Они просто не понимают, что могут своей тушей продавить забор и выйти наружу. Вот и бродят внутри, как в заключении.

— Как же они из ящиков-то повылезали?.. — пробормотал Добрынин, продолжая наблюдать эту, внушающую какой-то даже внутренний дискомфорт, картину. Столько монстров в одном загоне… Не хотелось бы оказаться у них на пути, если вырвутся!

— Они выросли, — пояснила девушка. — Переросли стенки ящика и перешагнули их. Меня больше другое интересует: как они выжили, спустя столько лет после Войны, если все время за забором сидели? И почему вдруг лишь недавно были обнаружены? Не может же такого быть, чтоб караваны здесь раньше не ходили…

«А меня вот больше другое интересует, — усмехнулся про себя Добрынин, вдруг явственно вспомнивший куропата, чуть не обрушившего здание общаги у войсковой части. — Какой мудак их отсюда выпустил? Да так, что они с огромной скоростью по окрестностям разбежались и теперь не только в Пензе, но и в Сердобске их предостаточно…»

А вслух сказал:

— А что говорит наука?

— Опять же, есть гипотеза Совета об анабиозе эмбрионов, — отозвался наушник. — Эмбрион цыпленка находится в яйце. Опытным путем — не нами конечно, еще до Войны — было установлено, что предельный срок хранения яйца до инкубации — двадцать пять-двадцать восемь дней. Но что-то, видимо, дало толчок к тому, чтобы яйца пролежали гораздо дольше. И какое-то новое воздействие начало инкубацию. Тут разные есть гипотезы, и для того чтоб они превратились в факт, как раз и нужно изучение…

— Такую гипотезу и я могу выдать, — усмехнулся Данил. — Ладно, черт с ним. Гадать и строить предположения, это как раз по части яйцеголовых. А у нас сейчас чисто практическая задача — отстрелить птенчика на ужин. Есть варианты?..

— А вот это уже по твоей части. Ты у нас спец, ты и думай, — слегка обидевшись, как ему показалось, ответила девушка и отключилась.

Добрынин пожал плечами, не понимая ее реакцию, но вникать не стал. Потом с этим разберемся, не до бабских обид сейчас. Хотя тоже, знаете… непонятная реакция. Для нее же старается, ей же помогает…

Полежав на крыше минут десять и повертев проблему с разных сторон, он понял, что просто так нахрапом ее не решить. Позиция на крыше хорошая, слов нет. Но даже если и завалить отсюда куропата, попав ему точно в глаз, что само по себе было не такой уж и простой задачей, — как достать тушу? Тут требовалось что-то иное, что-то, что позволило бы ограничиться одним-единственным экземпляром, не затрагивая остальных. Отманить бы этот экземпляр в сторону, да там уже и прикончить.

— Добрыня — Матильде, — обозначился он. — Заводи машину и двигай в обход всей территории. Здесь наверняка есть ворота — они-то нам и нужны.

— А ты?

— Да тут я, — усмехнулся Данил. Ну никакой дисциплины… — На крыше буду.

КАМАЗ рыкнул, заводясь, и, развернувшись, осторожно, на малой скорости, пошел в сторону поселка. Добрынин на крыше одобрительно кивнул — Юка, справедливо рассудив, что птицефабрика должна же как-то сообщаться с населенным пунктом, именно туда и направила машину.

Решение ее было верным, ворота оказались как раз с этой стороны. Они, как того и ожидал Данил, были закрыты. В этой части территории над забором возвышался целый комплекс построек: проходная, цеха и огромное металлическое сооружение, похожее на элеватор, со здоровенными цистернами наверху. С крыши модуля ему было видно, что около ворот никого не слонялось — зато уж вокруг цистерн гигантских птичек толпилось больше всего. Похоже, это было хранилище. Комбикорм, зерно, может, шелуха подсолнуха, или чем они там вообще питаются… Что-то, что пролежало достаточно долго и не сгнило, чтоб дать им пищу. Тут же находился и здоровенный, непонятно для чего предназначенный бассейн, до краев полный водой, в котором, разлагаясь и наверняка воняя на всю округу, плавали кверху брюхами туши нескольких мутантов.

«Вот вам и еще один условный рефлекс, — ухмыльнулся Данил. — А мы-то все думали, почему они в воду боятся лезть…»

План, родившийся у него еще на первой позиции, было прост, как все гениальное. Сколько помнил он из прошлой жизни, на куропата просто так никто не охотился. Даже Счетчик не отваживался, потому что после первого же промаха нужно было искать либо толстенной дерево в три-четыре обхвата, либо крепкое кирпичное строение, чтоб на крышу влезть. При любых других раскладах куропат без труда догонит незадачливого охотника и порвет его на мелкие тряпочки. А здесь — чисто поле. Ни дерева, ни строений, если не считать корпусов птицефабрики. Но туда поди пролезь, территория-то занята. А если и пролезешь — попробуй потом выбраться, из самого гнездилища. То есть, действовать нужно мобильно. Пожалуй, трос с петлей на конце самое верное решение. Подгоняем машину кормой к воротам. Разматываем трос, но не полностью, а примерно наполовину, оставляя часть бухты смотанной, чтобы дать разгон КАМАЗу и затем, рывком сдернув многотонную тушу куропата, стянуть на нем петлю. Дождавшись сумерек, когда сей организм видит хуже всего, через приоткрытые ворота проникаем на территорию птицефабрики и выкладываем петлю на земле. После этого остается только подманить куропата и поймать его петлей. За ногу, за шею — да хоть за яйца! И по газам! Юка дергает тушу — он сразу же за ней закрывает ворота. Куры в бешенстве, но сделать ничего не могут, ибо вокруг изгородь, а ворота уже закрыты. Условный рефлекс, мать его так. Все, поздняк метаться. А еще вернее так: все, поздняк, остается только метаться. Либо, как вариант — не дожидаться, когда мутант сунется в петлю, отстрелить любого, неосторожно приблизившегося к воротам. И далее — по разработанной схеме.

Разъяснив девушке план, Данил, дождавшись, пока она на минимально безопасное расстояние подгонит машину к воротам, спрыгнул с крыши. Вытащил из ниши под жилым модулем трос, размотал его, зацепив одним концом за буксировочный крюк, подготовил петлю на конце. Осторожно подобравшись к воротам и осмотрев их, пока Юка наблюдала за обитателями гигантского курятника посредством кормовой камеры, обнаружил две петли-проушины для замка. Ну и отлично, проще будет с запорами. Закрываем ворота, накидываем стопор — тот же трос, к примеру, — и все. Ворота заперты, толпа разъяренных петухов вновь надежно отрезана от мира. Вот и славно. Ибо бегать от них в чистом поле занятие малоперспективное.

Заодно уж заглянул и внутрь, воспользовавшись щелью между воротинами, величиной с ладонь. Куропаты жрали. Толпились под цистернами, пихали друг друга, огрызались, долбили короткими толстыми клювами по земле… Данил пригляделся, но понять, что они потребляют, так и не смог. Далеко, сумерки уже опустились, густея с каждой минутой. Попробуй тут, разбери. Да и какой смысл? Ночь на подходе — а значит, пора открывать активную часть фазы операции под названием «Сафари на куропата».

Осторожно, сантиметр за сантиметром, он принялся открывать ворота. Если б не уник, задача была бы трудновыполнима: створки за десять лет вросли в землю и подавались с большим трудом, да еще и скрипели на всю округу. К счастью, клювокрылых это не очень беспокоило. Заглянув несколько раз в створ, Добрынин понял, что петухи-переростки к истошному скрипу, издаваемому петлями, почти равнодушны — оторвутся на секунду от жрачки, повертят вокруг башкой с непередаваемым выражением куриного идиотизма, и снова жрать. Ну, нашим легче.

Приоткрыв ворота ровно настолько, чтоб можно было пройти по габаритам, Добрынин, держа трос с петлей, крадучись вошел внутрь и, не отрывая глаз от толпящихся у кормушки курозавров, осторожно разложил ее на земле. Того, что полузакрытые створки смогут остановить «Тайфун», он не боялся. Смешно, право слово. Куропат, пойманный в петлю, влекомый на буксире табуном в четыреста пятьдесят лошадей, скрывавшихся в силовом отсеке боевой машины, пролетит сквозь них, как кусок мыла меж ладоней. И заботой Добрынина будет вовремя их прикрыть, чтобы отсечь возможную погоню.

— Рви по команде — и вперед, по полю. Покружи, пока дергаться не перестанет, а потом встань где-нибудь. Я тебя догоню, — по связи проинструктировал он девушку.

Отошел назад, притаился за правой воротиной, поглядывая время от времени внутрь, и, крякнув, почесал шлем на затылке. Ноль внимания. Кормушка была явно привлекательнее, чем какое-то вялое копошение у ворот.

Приманку? Пожалуй…

Мотнувшись к КАМАЗу, принес пару банок тушенки. Встал над петлей, вскрыл одну за другой, вывалил пахучее содержимое прямо в центр. И бочком-бочком, не теряя из виду мутантов, попятился за ворота.

Шаг, другой, третий… Один из куропатов, тот что был ближе всех, вдруг выпрямился, отрываясь от пиршества, и завертел огромной башкой, пытаясь понять, откуда же раздается этот умопомрачительный запах. Сообразил. И…

Все, что произошло дальше, слилось в единое действие и уместилось буквально в десяток секунд, хотя для Данила, словившего адреналиновый выплеск, время растянулось чуть ли не на часы! Рванувшись с места, петух-переросток на огромной скорости галопом попер к приманке — и за ним, словно табун страусов за вожаком, с места в карьер единой толпой сорвались и все те, что толпились у кормушки! А следом, подчиняясь единому коллективному разуму, вливались в этот несущийся со всех ног табун все новые и новые экземпляры.

Нервы сдали. Добрынин вдруг как-то разом и очень ярко, во всех красках, представил, как это многоногое и многотонное чудовище накатывает на него, валит, топчет, вминая своими огромными четырехпалыми лапами в землю, и, даже не замечая мелкой человеческой букашки, проносится над ним, оставляя жалкие клочья растерзанного и изломанного человека! Заорав от ужаса, он развернулся и что было сил припустил к машине в полусотне метров за воротами. В три секунды преодолев это расстояние, гигантским прыжком, едва коснувшись лесенки, взлетел на крышу — и только тогда обернулся назад. И захохотал от облегчения, понимая, что план его, похоже, близок к успешному завершению — места, где лежала петля, было уже не видно под теснящимися тушами мутантов.

Получилось! Пора!

— Рви! — во всю мощь легких заорал он, надеясь, что петля сработает, и из десятков дерущихся за приманку монстров вырвет хотя бы одного. — Рви, мать твою, кому говорю!!!

«Тайфун», взревев двигателем, выбросив к небу огромное черное облако выхлопа, дернул — и, набирая скорость, пошел вперед. Данил, цепляясь за какой-то выступ на крыше, напряженно следил за разматывающейся бухтой, что в густой синеве сумерек было не так-то и просто. Последний виток… трос распрямился, натягиваясь, как струна… и машина, дернувшись всем корпусом, влипла в огромный упругий студень! Добрынина смело с крыши словно пушинку! Пролетев спиной вперед метров двадцать, он плашмя грохнулся на землю. Удар был такой, что, казалось, вышиб весь воздух из легких! Пару секунд, лежа в густой траве и наблюдая над собой лишь звездное небо, он пытался вдохнуть. Наконец, справившись с организмом, вскочил на ноги — и едва успел кувыркнуться в сторону, уходя с пути вновь набирающего скорость КАМАЗа. Мелькнула мимо кабина, силовой отсек, огромные колеса, выдирающие мощным протектором комья земли с травой и кидающие их назад… Чисто инстинктивно он выбросил руку в сторону, цепляясь за мелькнувшую мимо лесенку на крышу, и спустя несколько мгновений, ударившись несколько раз о корпус, был уже наверху. Влез, отдуваясь как паровоз и пытаясь прийти в себя после головокружительного полета, глянул назад — и выругался отборным трехэтажным матом: трос был порван и волочился за машиной — скорее всего, он просто не выдержал совокупной массы куропатов, столпившихся в центре петли; ворота, конечно же, открыты. И наружу, словно почуявший свободу табун лошадей, сплошным потоком изливались все новые и новые мутанты. И тогда Добрынин с поразительной ясностью понял, что именно он и был тем самым мудаком, кто выпустил куропатов на свободу.

Но это были еще не все беды на сегодня. Когда КАМАЗ, отойдя километра на три от птицефабрики, остановился среди поля, и Добрынин забрался в кабину, он увидел потерявшую сознание и навалившуюся на руль девушку. Данил осторожно вытащил ее в жилой отсек, положил на диванчик, оттер кровь из рассечения на лбу. Послушав сердце, убедился, что Юка жива, но находится в глубоком обмороке. Тут уже было не до деликатностей. Раздев ее до белья, Добрынин, сантиметр за сантиметром обследовал тело. Результат — сильный ушиб грудной клетки и перелом обоих запястий: вероятнее всего, в момент рывка руки сорвались и она ударилась о руль. Само по себе для жизни не опасно, но и хорошего тоже мало. Гораздо хуже было другое — итог всей охоты. Неудача закрывала Юке дорогу домой, и плюс к тому — теперь нужен был хотя-бы мало-мальски грамотный доктор, уход и стационарные условия для лечения.

Путь у Добрынина теперь был один — в поселок энергетиков.