Ловец во ржи

Дж. Д. Сэлинджер, 1951

Писатель-классик, писатель-загадка, на пике своей карьеры объявивший об уходе из литературы и поселившийся в глухой американской провинции вдали от мирских соблазнов. Он ушел от нас в 2010 году… Единственный роман Сэлинджера – «Ловец во ржи» – стал переломной вехой в истории мировой литературы. Название книги и имя главного героя Холдена Колфилда сделались кодовыми для многих поколений молодых бунтарей, от битников и хиппи до представителей современных радикальных молодежных движений.

4

Делать мне было особо нечего, так что я пошел в уборную, точить с ним лясы, пока он брился. Кроме нас в уборной никого не было, потому что никто еще не пришел с футбола. Было адски жарко, и все окна запотели. Вдоль стены протянулось порядка десяти умывальников. Стрэдлейтер встал у среднего. Я присел на соседний и стал открывать и закрывать холодную воду — такая у меня нервная привычка. Стрэдлейтер за бритьем насвистывал «Песнь Индии^[5]«. У него был такой жутко пронзительный свист, практически не попадавший в ноты, к тому же он всегда выбирал такие песни, какие не каждый хороший свистун вытянет, вроде «Песни Индии» или «Бойни на десятой авеню.» Умел он песню запороть.

Помните, я говорил, что Экли был неряхой в личном плане? Что ж, Стрэдлейтер — тоже, но по-другому. Стрэдлейтер был, скорее, скрытным неряхой. Он всегда выглядел что надо, Стрэдлейтер, но, к примеру, вы бы видели бритву, которой он брился. Вся ржавая как черт, в присохшей пене, волосках и прочем дерьме. Никогда ее не чистил, ничего. Он всегда хорошо выглядел, когда заканчивал прихорашиваться, но все равно он был скрытным неряхой для тех, кто знал его, как я. А прихорашивался он по той причине, что до одури себя любил. Он считал себя первым красавцем в Западном полушарии. Он, и вправду, довольно красив, это я признаю. Но он, по большому счету, такой красавец, которого если увидят в школьном альбоме твои родители, они сразу скажут: «Кто этот мальчик?» Я хочу сказать, он был, по большому счету, альбомным красавцем. Я знал в Пэнси полно ребят, на мой взгляд, гораздо красивей Стрэдлейтера, но они не выглядели красавцами на фотографиях в альбоме. Они выглядели так, словно у них большой нос или уши торчат. Я частенько замечал такое.

Короче, я сидел на умывальнике рядом со Стрэдлейтером, пока он брился, и как бы открывал-закрывал воду. На мне все еще была эта кепка, козырьком назад и все такое. Я действительно балдел от этой кепки.

— Эй, — сказал Стрэдлейтер. — Хочешь сделать мне большое одолжение?

— Какое? — сказал я. Без особого энтузиазма. Он всегда просил сделать ему большое одолжение. Возьми какого-нибудь красавчика или того, кто считает себя большим молодцом, и он всегда будет просить тебя о большом одолжении. Просто потому, что они сами без ума от себя, они думают, что и ты от них без ума и просто ждешь-не дождешься сделать им одолжение. Смешно по-своему.

— Ты идешь куда сегодня? — сказал он.

— Может быть. Может, и нет. Я не знаю. А что?

— Мне надо около сотни страниц прочитать по истории к понедельнику, — сказал он. — Как насчет написать за меня сочинение по английскому? Мне будет крышка, если я не сдам эту хрень в понедельник, потому и прошу. Ну, так как?

Не иначе, как ирония судьбы. На самом деле.

— Меня, блин, вытурили отсюда, а ты, блин, просишь меня написать за тебя сочинение, — сказал я.

— Да я понимаю. Но просто мне будет крышка, если я не сдам его. Будь другом. Будь дружищем. Окей?

Я не сразу ему ответил. Таких козлов, как Стрэдлейтер, полезно подержать в напряжении.

— О чем? — сказал я.

— О чем угодно. Лишь бы что-нибудь наглядное. Комната. Или дом. Или что-то, где ты жил или вроде того… ну, понимаешь. Лишь бы было нафиг наглядно, — и зевнул во весь рот на этих словах. Вот от такого у меня просто мировая боль в жопе. То есть, если кто-то просит тебя сделать ему, блин, одолжение, а сам при этом зевает. — Просто не слишком старайся, и все, — сказал он. — Этот сукин сын Хартцелл считает, что ты молоток в английском, а он знает, что мы в одной комнате. Так что не вставляй все запятые и прочую фигню в нужных местах.

Вот от этого у меня тоже мировая боль. То есть, когда вы умеете писать сочинения, а кто-то начинает говорить про запятые. Стрэдлейтер всегда был таким. Он хотел тебе внушить, что единственная причина, почему он писал фуфлыжные сочинения, это потому, что ставил все запятые не в тех местах. Этим он в каком-то смысле походил на Экли. Как-то раз я сидел с Экли на этом баскетбольном матче. У нас в команде был зверский игрок, Хоуи Койл, который мог забросить мяч с середины поля, даже не задев доски или вроде того. Так вот, Экли весь матч твердил, что у Койла идеальное телосложение для баскетбола. Господи, как я ненавижу такую хрень.

В какой-то момент мне надоело сидеть на этом умывальнике, так что я отошел на несколько футов и начал выделывать эту чечетку — просто по приколу. Я просто развлекался. Вообще я не умею танцевать чечетку или что-то такое, но в уборной был каменный пол, в самый раз для чечетки. Я стал подражать одному из этих ребят в кино. В одном из этих мюзиклов. Ненавижу кино как отраву, но балдею, когда подражаю. Старик Стрэдлейтер смотрел на меня в зеркало, пока брился. Все, что мне нужно, это публика. Я эксгибиционист.

— Я, блин, сын губернатора, — сказал я. Я отрывался по полной. Отбивал чечетку по всему полу. — Он не хочет, чтобы я танцевал чечетку. Он хочет, чтобы я поехал в Оксфорд. Но у меня это, блин, в крови — чечетка, — старик Стрэдлейтер засмеялся. У него было не самое плохое чувство юмора. — Сегодня премьера “Безумств Зигфелда^[6]”, — я начинал выдыхаться. У меня дыхалка никакая. — Герой не может выступать. Напился в стельку. Кого же возьмут на замену? Меня, вот кого. Мелкого, блин, сынка губернатора.

— Где ты достал эту кепку? — сказал Стрэдлейтер. Он имел в виду мою охотничью кепку. Только что увидел.

Я все равно уже выдохся, так что перестал дурачиться. Я снял кепку и осмотрел ее наверно девятнадцатый раз.

— В Нью-Йорке достал сегодня утром. За бакс. Нравится?

Стрэдлейтер кивнул.

— Четкая, — сказал он. Но он просто подлизывался, потому что тут же сказал: — Слушай. Ты напишешь за меня это сочинение? Мне надо знать.

— Будет время, напишу. Не будет, не напишу, — сказал я. Я подошел и снова присел на умывальник рядом с ним. — С кем у тебя свиданка? — спросил я его. — С Фицджеральд?

— Блин, нет! Я же говорил. С этой свиньей я завязал.

— Да? Уступи ее мне, парень. Кроме шуток. Она в моем вкусе.

— Забирай… Она для тебя старовата.

И вдруг — вообще без причины, не считая того, что я как бы дурачился — мне захотелось соскочить с умывальника и схватить старика Стрэдлейтера полунельсоном. Это борцовский захват, если вы не знали, когда хватаешь другого за шею и душишь хоть до смерти, если хочешь. Так я и сделал. Наскочил на него как чертова пантера.

— Брось это, Холден, бога в душу! — сказал Стрэдлейтер. Ему не хотелось валять дурака. Он брился и все такое. — Чего ты хочешь от меня — чтобы я башку себе отрезал?

Но я его не отпустил. Я держал его хорошим таким полунельсоном.

— Высвободись из моей мертвой хватки, — сказал я.

— Господи боже.

Он положил бритву и резко вскинул руки и как бы разорвал мою хватку. Он очень сильный парень. Я очень слабый парень.

— Ну-ка, брось эту фигню, — сказал он. Он принялся бриться по-новой. Он всегда брился по два раза, чтобы быть неотразимым. Своей захезанной старой бритвой.

— С кем же ты пойдешь, если не с Фицджеральд? — спросил я его. Я снова присел на ближайший умывальник. — С этой крошкой Филлис Смит?

— Нет. Я собирался, но все пошло наперекосяк. Теперь я иду с соседкой девушки Бада Тоу… Эй, чуть не забыл. Она тебя знает.

— Кто меня знает? — спросил я.

— Моя пассия.

— Да? — сказал я. — Как ее звать?

Мне стало интересно.

— Пытаюсь вспомнить… Э-э. Джин Галлахер.

Ух, я чуть не сдох при этом.

— Джейн Галлахер, — сказал я. Я даже встал с умывальника, когда он это сказал. Я, блин, чуть не сдох. — Ты, блин, прав — я ее знаю. Она практически жила со мной в соседнем доме, позапрошлым летом. У нее был такой, блин, здоровый доберман-пинчер. Так я с ней и познакомился. Ее пес повадился к нам…

— Ты мне застишь свет, Холден, бога в душу, — сказал Стрэдлейтер. — Тебе обязательно здесь торчать?

Ух, до чего же я разволновался. Правда.

— Где она? — спросил я его. — Я должен спуститься и поздороваться с ней или вроде того. Где она? Во “Флигеле»?

— Ага.

— Как она меня вспомнила? Она теперь ходит в Брин-мор? Она говорила, что может туда поступить. Или, говорила, может, в Шипли поступит. Я думал, она пошла в Шипли. Как она меня вспомнила?

Я разволновался. Правда.

— Я не знаю, бога в душу. Встань, а? Ты на моем полотенце, — сказал Стрэдлейтер. Я сидел на его дурацком полотенце.

— Джейн Галлахер, — сказал я. Я никак не мог успокоиться. — Пресвятые угодники.

Старик Стрэдлейтер накладывал на волосы “Виталис”. Мой “Виталис”.

— Она танцовщица, — сказал я. — Балет и все такое. Она практиковалась часа два каждый день, прямо в самую жару и все такое. Она переживала, что у нее ноги испортятся — станут толстыми и все такое. Я с ней все время в шашки играл.

— Во что ты с ней все время играл?

— В шашки.

— Шашки, господи боже!

— Ага. Она не двигала свои дамки. Что она делала, когда получала дамку, она ее не двигала. Просто оставляла в заднем ряду. Выстраивала их всех в ряд. И больше не трогала. Ей просто нравилось, как они смотрятся, когда стоят все в заднем ряду.

Стрэдлейтер ничего не сказал. Подобные вещи мало кого интересуют.

— Ее мама входила в тот же гольф-клуб, что и мы, — сказал я. — Я как-то подносил ей клюшки, просто чтобы срубить капусты. Пару раз подносил клюшки ее маме. Она выбивала порядка ста семидесяти, на девяти лунках.

Стрэдлейтер едва слушал. Он расчесывал свои шикарные локоны.

— Мне надо бы спуститься к ней и хотя бы поздороваться, — сказал я.

— Ну и спустился бы.

— Сейчас, через минуту.

Он начал расчесывать волосы по новой. У него уходил где-то час, чтобы причесаться.

— Ее мать с отцом были в разводе. Ее мать снова вышла за какого-то ханыгу, — сказал я. — Костлявого типа с волосатыми ногами. Я его помню. Все время ходил в шортах. Джейн говорила, он вроде как драматург или еще какой-то такой хрен, но все, что я видел, это как он все время бухал и слушал каждую чертову детективную передачу на радио. И носился по дому голым. При Джейн, и все такое.

— Да ну? — сказал Стрэдлейтер. Вот это его интересовало. О том, как ханыга носится голым по дому, при Джейн. Стрэдлейтер, как последняя скотина, был помешан на сексе.

— У нее было паршивое детство. Я не шучу.

Но это Стрэдлейтера не интересовало. Его только про секс интересовало.

— Джейн Галлахер. Господи, — она не шла у меня из головы. Правда. — Мне надо бы спуститься и поздороваться с ней, хотя бы.

— Так и спустился бы, вместо того, чтобы повторять это, — сказал Стрэдлейтер. Я подошел к окну, но сквозь него было не видно, до того запотело от жары в уборной.

— Я сейчас не в настроении, — сказал я. Так и было. Для таких вещей надо быть в настроении. — Я думал, она пошла в Шипли. Поклясться мог бы, что — в Шипли, — Я немного походил по уборной. Больше делать было нечего. — Ей понравился матч? — спросил я.

— Ага, наверно. Не знаю.

— Она тебе не говорила, что мы с ней все время в шашки играли или еще что-нибудь?

— Не знаю. Бога в душу, я с ней только познакомился, — сказал Стрэдлейтер. Он закончил расчесывать свою роскошную, блин, шевелюру. И убирал все свои захезанные туалетные принадлежности.

— Слушай. Передай ей привет от меня, хорошо?

— Окей, — сказал Стрэдлейтер, но я знал, что он вряд ли сделает это. Ребята вроде Стрэдлейтера никогда не передают от тебя приветов.

Он вернулся в комнату, но я еще задержался в уборной, думая о старушке Джейн. Затем тоже вернулся в комнату.

Стрэдлейтер повязывал галстук перед зеркалом, когда я вошел. Он проводил перед зеркалом половину своей чертовой жизни. Я сел в свое кресло и как бы смотрел на него какое-то время.

— Эй, — сказал я. — Не говори ей, что меня вытурили, хорошо?

— Окей.

Вот уж чем Стрэдлейтер был хорош. Ему не приходилось объяснять любую фигню, как — Экли. В основном, наверно, потому что ему было не слишком интересно. В этом все дело. Экли был другим. Экли во все, блин, влезал.

Он надел мой пиджак в гусиную лапку.

— Господи, постарайся только не растянуть его ко всем чертям, — сказал я. Я надевал его всего пару раз.

— Не растяну. Где, блин, мои сигареты?

— На твоем столе, — он никогда не помнил, где что оставил. — Под твоим шарфом.

Он положил их в карман куртки — моей куртки.

Я вдруг повернул козырек охотничьей кепки вперед, для разнообразия. Я вдруг занервничал. Я довольно нервный.

— Слушай, куда вы с ней поедете? — спросил я его. — Не знаешь еще?

— Не знаю. В Нью-Йорк, если будет время. Она отпросилась только до девяти-тридцати, бога в душу.

Мне не понравилось, как он это сказал, поэтому я сказал:

— Почему она так сделала, это наверно потому, что просто не знала, какой ты красавец и неотразимый сукин сын. А если б знала, то наверно отпросилась бы до девяти-тридцати утра.

— Чертовски верно, — сказал Стрэдлейтер. Его ничем не проймешь. С его-то самодовольством. — Только кроме шуток. Напиши за меня это сочинение, — сказал он. Он надел куртку, и был готов идти. — Из кожи лезть не надо, просто сделай, нафиг, что-нибудь наглядное. Окей?

Я ему не ответил. Не хотелось отвечать. Я только сказал:

— Спроси ее, она все так же держит все свои дамки в заднем ряду?

— Окей, — сказал Стрэдлейтер, но я знал, что он ее не спросит. — Давай, не перестарайся, — и он выкатился к чертям из комнаты.

Я просидел еще примерно полчаса после того, как он ушел. То есть, я просто сидел в кресле, ничего не делая. Я все думал о Джейн, и о том, что Стрэдлейтер с ней на свидании, и все такое. Я так разнервничался, что чуть умом не тронулся. Я вам уже говорил, какой Стрэдлейтер сукин сын по части секса.

Вдруг снова ввалился Экли, как обычно, через чертовы занавески. Впервые в моей дурацкой жизни я ему по-настоящему обрадовался. Он отвлек мои мысли от всякой фигни.

Он проторчал примерно до обеда, рассуждая обо всех ребятах в Пэнси, кого он люто ненавидел, и давя здоровый прыщ на подбородке. Он даже платком не пользовался. Я даже сомневаюсь, что у этого козла имелся платок, если уж по правде. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы он им пользовался.

Примечания

5

Англ. “Song of India” — популярная песня на мелодию арии"Песнь индийского гостя"из оперы Николая Римского-Корсакова"Садко".

6

Англ. Ziegfeld Follies — фривольные Бродвейские постановки (1907–1931 гг.) и радиопередачи (1932–1936 гг).