Миледи

Джавид Алакбарли, 2023

Многие истории любви начинаются на школьной скамье. Эта тоже не составляет исключения. На страницах этого произведения мы наблюдаем, как идёт взросление законченного «ботаника» из интеллигентной семьи, поглощённого чтением огромного количества книг.В ходе различных дискуссий, пронизывающих каждую страницу этого повествования, мы сталкиваемся с извечным противостоянием кинематографа и литературы, с проблемой взаимопонимания различных поколений и с весьма своеобразной трактовкой того, чем же является настоящая литература в современном мире.Волею судеб наши влюблённые оказываются в разных городах, погружёнными в реалии окружающей их действительности. Всего лишь одна встреча демонстрирует главному герою, что он всё же навсегда потерял свою возлюбленную. Он пытается обрести душевное равновесие и ищет утешение то ли в своих кинематографических проектах, то ли в суфийской мудрости.

Я попал в эту школу в седьмом классе. И начиная с самого первого дня своего пребывания здесь, сполна ощущал и понимал лишь одно: для всех ребят я был чужим. Причин тому было много. Главных было две. Одна из них сводилась к тому, что я хотел учиться. Обожал знания. Разные и всякие. Просто я поглощал их, как некоторые обжоры глотают еду. Любую еду. Всё равно какую. Не особенно заморачиваясь на вкусе. Главное, чтобы её было много.

Они же, в отличие от меня, ненавидели и знания, и учёбу. Считали, что всё это им абсолютно не нужно. Здесь и сейчас. Ну и дальше по жизни. Любое знание казалось им балластом, тянущим их на дно и способным испортить весь тот кайф, который они хотели бы постоянно получать в жизни. Им было абсолютно чуждо то чувство, которое испытывают люди, желающие постичь тайны окружающего нас мира. Словом, так уж было предопределено, что «радость познания», даже на примитивном школьном уровне, им не дано было испытать.

А всё это в совокупности прежде всего означало, что они не любили школу. Заодно и меня, почему-то получающего удовольствие от погружения в мир знаний. В чём же оно может заключаться, они не могли себе представить даже в самом страшном сне. Но, все как один, были убеждены в том, что такая «болезнь», как любовь к знаниям, никогда не может поразить их. У них с самого рождения был стой кий иммунитет от такого вируса.

Вторая же причина заключалась в том, что почти все учились вместе, начиная с первого класса. Хорошо знали друг друга. Здесь были свои знайки и незнайки, ботаны и спортсмены, корифеи-отличники и изгои-отщепенцы. Свои клоуны и свои кумиры. Я не вписывался ни в одну из этих групп. Был просто чужим. Почти пришельцем. Или же, если быть совсем точным, от меня за версту исходил запах чужака. Именно как чужеродный элемент я и под лежал отторжению.

Я не сразу осознал это. Но, в конце концов, всё же понял и принял это как должное. Честно говоря, хотел принять. Но так и не смог. И пройдут годы, прежде чем я смирюсь со своей участью. Ну, чужой, так чужой. Мне не привыкать. Я и в прежней-то школе чувствовал себя, практически, таким же отщепенцем. И здесь, и там у меня сохранялось ощущение того, что я как бы окружён неким полупрозрачным облаком. Именно оно делало меня почти невидимым и недосягаемым для разных и всяких попыток пре одолеть ту стену отчуждения и недопонимания, что сложилась вокруг меня. Как с моей стороны, так и со стороны тех, кто окружал меня.

Такой расклад меня вполне устраивал. Теперь я точно так же, как и в своей старой школе, просто пытался спрятаться в этом облаке. Так было и мне комфортно, и им удобно. Вроде я как бы и есть, а с другой стороны, меня как бы и нет. Ещё одно доказательство того, что психология человеческих отношений никак не связана с географией и с тем конкретным местом, где мы сейчас находимся. Результат всегда один и тот же. И он совершенно не зависит от того, что занесло нас в это «здесь и сейчас» по какой-то прихоти судьбы или это был наш осознанный выбор.

Но всё же в этом классе существовал такой феномен, с которым я впервые столкнулся в своей школьной жизни. И связан он был с тем, что в этой рыхлой, безликой, аморфной массе учеников особняком стояла одна яркая группировка. И почему-то возглавляющая её девочка чем-то сразу и очень сильно зацепила меня.

Было очевидно, что этот квартет, состоящий из трёх самых видных парней класса и очаровательной кареглазой девчушки, конечно же, занимает здесь особое положение. А ещё бросалось в глаза, что этим мальчикам девочка очень нравится и, видимо, среди них идёт негласное соперничество за её внимание. Себя они называли почему-то тремя мушкетёрами, а её именовали «Миледи». Услышав это, я расхохотался.

— Ребята, не надо уж так явно демонстрировать своё невежество. Сразу видно, что вы роман не читали.

Вся эта четвёрка сделала вид, будто всё, что я сказал, они просто не услышали. Полный игнор. Но если бы мальчишеские взгляды могли убивать, я уже давно был бы трупом. Девочка же просто улыбнулась в ответ на все эти мои заявления. А потом начала говорить о том, что в некой стране жил человек, именующий себя писателем.

Он хорошо знал французский язык и перевёл все произведения Дюма на язык своей страны. Всё, что показалось ему чужим и инородным, он просто исключил из текста. Но и, конечно же, поменял имена. И все персонажи получили в такой интерпретации столь милые сердцу писателя имена его соотечественников. Вот так и стал, с помощью Дюма, знаменитым. Успех имел просто ошеломительный. Ровно до тех пор, пока кто-то не предложил публиковать столь успешного автора за рубежом. Вот тогда и всплыл наружу этот плагиат.

— Тебе смешно? Может быть. Бедному Дюма такое не могло даже присниться.

— Интересно, откуда такие глубокие познания, что может, а что не может присниться Дюма?

На этот мой вопрос, конечно же, ответа у неё не было. И, вообще, она, видимо, не умела слушать. Ведь она была вся из себя, такой особенной девчонкой, которая привыкла к тому, что когда она говорит, все остальные обязаны просто внимать ей. Ну ещё, может быть, и восхищаться ею. А, может быть, даже и повиноваться, если из её крошечного рта начнут вдруг вылетать какие-то приказы и распоряжения.

Меня, по-моему, она даже не воспринимала как homo Sapiens. Очевидно, что я был для неё каким-то представителем класса братьев наших меньших. Словом, до уровня нормального общения с её высочеством явно не дотягивал. Ни по интеллекту, ни по внешнему виду, ни по социальному статусу. А вот пнуть ногой и прогнать, как надоедливую собачонку, наверное, совесть не позволяла. Но, тем не менее, я всё еще продолжал оставаться в поле зрения этой маленькой мадмуазели. Видимо, она ещё не всё сказала.

— Не переживай. Так часто бывает. Просто ты попал пальцем в небо. Попытаюсь прояснить ситуацию. Когда вместе двое парней и одна девушка, то это сов сем не интересно. Обычный любовный треугольник. А когда трое парней и одна девушка, а есть ещё где-то претендующий на роль самого главного мушкетёра, ну, кто-то, вроде Д’Артаньяна, то уже есть интрига. Чем больше фигур на шахматной доске к концу игры, тем интереснее. Так вот, от Дюма мы взяли только идею. Да ещё слоган: «Один за всех и все за одного». Разные всякие детали нам просто неинтересны.

— Почему?

— Сюжет этого романа безнадёжно устарел. Кому сегодня нужны страсти вокруг подвесок какой-то там королевы? Или противостояние с дряхлым, мерзким, коварным кардиналом? Но так уж сложилось, что в старые схемы мы очень часто заключаем абсолютно новые истории. Так что, как видишь, не такие уж мы и примитивные, как тебе кажется. Не пытайся нас учить. Может, у себя в провинции ты и был самый-самый, но здесь, в столичной школе, тебе лучше помалкивать. У нас не принято выделяться. Это я так, к слову. Раздаю бесплатные советы для новичков. Хотя прекрасно понимаю, что ты ими и не воспользуешься. Слишком гордый для этого.

В тот же день меня вызвали к доске. Это была моя первая неделя в школе, и я добросовестно выполнил задание учительницы русского языка. Выписал себе в тетрадь все толкования слова «роща». Я честно изложил в своём ответе всё, в чём заключается смысл этого слова. Ведь я порылся в словарях русского языка Даля, Ушакова, Ожегова. Да ещё в трёх-четырёх толковых словарях, которые я нашёл у нас дома на словарной полке. Ведь это была середина девяностых годов, и никакой Гугл не мог придти мне на помощь.

Учительница меня похвалила. Конечно, это не прошло мимо внимания всех, кто учился со мной. Как только закончился урок, на меня налетел один из самых признанных драчунов класса.

— Ты чего творишь? Выпендриваться сюда пришёл? Самым умным себя вообразил? Ну вот и получишь за это сполна.

Конечно же, я получил. И действительно, сполна. На большой перемене в туалете меня основательно из били. Их было достаточно много. Били они меня со знанием дела. Странно, но я не запомнил ни одного лица. А помнил только то, что всё время спрашивал:

— За что?

— Ни за что. А вообще-то, есть за что. Это тебе за Даля. Это тебе за Ушакова. Получи ещё за Ожегова. А это тебе за всех остальных. И запомни, не строй здесь из себя умника. А ещё лучше, вали из нашего класса и из нашей школы. Мы таких не любим.

Как это ни странно, но эти трое мушкетёров, ввалившись в туалет во время этой ужасной экзекуции, тут же заступились за меня. Однако было уже поздно. Всё, что со мной собирались сделать, уже было сделано. Губы и нос были разбиты в кровь, очки поломаны. В общем, можно было считать, что я хорошо отделался. Или, точнее сказать, меня хорошо отделали. Всё зависит от того, с какой колокольни, кому и как на всё это смотреть.

Приятным бонусом ко всему этому явилось лишь то, что именно с этой драки и началась моя дружба с этими ребятами и девочкой с удивительными глазами. Она отвела меня за руку в медпункт, выяснила, что мой нос всё-таки не сломан, и довольно-таки долго простояла рядом со мной, пока медсестра мазала меня зелёнкой и сокрушалась по поводу того, как же плохо я выгляжу.

Конечно, мой потрёпанный вид не прошёл незамеченным для тех, кто отвечал за дисциплину и порядок. В середине следующего урока в класс ворвалась директриса и стала требовать, чтобы я честно во всём признался и откровенно рассказал всё про то, кто же всё-таки меня избил.

— Да не били меня. И вообще, никто и ничего мне не сделал. Я просто поскользнулся и упал.

То же самое я пытался объяснить своей матери вечером. У неё была странная привычка, оставшаяся с самого раннего моего детства. Перед сном она должна была обязательно облить меня очень-очень холодной водой.

— Интересно, вот когда ты упал и разбил себе нос, откуда появились эти маленькие разноцветные человечки, которые оставили все эти отметины по всему твоему телу? Они явно были неземного происхождения, но точно знали, куда надо бить, чтобы было очень больно.

В конце концов я решил всё честно рассказать матери. К моему удивлению, она не стала выспрашивать имена тех, кто меня избил. Но почему-то произнесла очень странную фразу:

— Ты влюбился.

Это была констатация факта. Как врачебный диагноз. Не оспорить и не опровергнуть. С этим про сто надо было научиться жить. Мама меня нехило утешила:

— Бывает. Пройдёт, конечно. Но не сразу.

Как ни странно, но после всех этих страстей-мордастей в моей школьной жизни наступила относительная тишина. В классе у меня уже была устоявшаяся репутация абсолютно законченного ботана. То, что я резко отличаюсь от всех остальных учеников, раньше всех поняли педагоги математики и физики. Они избрали весьма странный способ, чтобы как можно больше увеличить пропасть между мной и остальным классом. Теперь, как только педагог входил в класс, я получал своё специальное задание. Его я и выполнял до конца урока. И никто не думал меня контролировать. В конце урока, как правило, меня просто спрашивали:

— Было интересно? Понравилось? Вопросы есть?

А ещё охотно давал списывать всем тем, кто этого хотел. Мог решить по чьей-то просьбе непростое уравнение или что-то объяснить. Меня часто стали благодарить. Произнося столь дорогое моему сердцу простое слово «спасибо», они, тем не менее, не торопились впускать меня в свой круг. Вот так и продолжалась моя школьная жизнь. Вроде бы я был вместе со всеми в одном классе и выглядел почти таким же, как они все. Но в то же время я как бы постоянно пребывал вне класса. И всё это длилось достаточно долго.

Единственное, что меня утешало все эти годы, была надежда на то, что рано или поздно всё это кончится. Ведь любое обучение имеет начало и конец. Вот и надо дождаться конца. Когда до окончания школы оставалось всего несколько месяцев, я поражался лишь тому, что за все эти долгие годы, я так и не смог стать таким же, как все остальные. Так и остался изгоем.

***

Все эти школьные годы я не переставал себя утешать. В качестве обоснования и аргумента я использовал любимую присказку моей мамы. Она любила повторять:

— Всем людям нужно общение. Просто одни общаются друг с другом, а другие с книгами. В одном случае ты обмениваешься эмоциями и знаниями с обычным человеком, а в другом — твоими собеседниками становятся великие умы. А с кем же ему надо общаться в конце концов человек выбирает сам. Хотя здесь не всё так просто. Иногда бывает и так, как в той знаменитой поговорке: «Послушного судьба ведёт, а упрямого тащит». Кто же может знать, как всё, в конце концов, сложится у тебя. Может быть, ты и встретишь в этой жизни достойных, интересных людей, с которыми ты будешь общаться.

— Интересно, а где же я их встречу? Пока кругом вообще нет желающих общаться со мной.

— Встретишь. Обязательно встретишь. Но всё же не исключено, что потребность в общении ради общения просто сойдёт на нет. И случится это именно тогда, когда появится та самая, единственная. Ну та, без которой ты не сможешь даже представить себе свою дальнейшую жизнь.

Странный это был прогноз. Я его так и не понял. А книги я действительно очень любил. Это была моя Нарния, в которую я всегда мог сбежать от обыденности, от рутинной и размеренной жизни. Я читал запоем с самого детства. Отец утверждал, что у меня это наследственное. Как-всегда это у него бывает, в конечном счёте, во всём оказывалась виноватой моя мать. Он считал, что именно от неё мне передалась эта страсть к чтению. Причём, генетически. Мать, как обычно это и бывает у нас, всего лишь лениво оправдывалась:

— Это не может передаваться генетически. Нет гена, отвечающего за любовь к чтению.

— Это у нормальных людей нет. А у тебя есть. Вот и он такой же ненормальный, как и ты.

— Но он же совсем не такой, как я. Я его столько лет не могу заставить прочитать нормальные вещи. Всякую муру типа Пелевина или Мураками он с удовольствием читает. А ты попробуй заставить его прочитать «Войну и мир». А ведь ему уже почти пятнадцать. В его возрасте я смогла осилить всю классику.

У отца, как всегда, ответ был наготове.

— Ну, какой же идиот в наше время способен добровольно прочитать четыре тома этой тягомотины? Только в экстремальной ситуации. Скажем, как это было у Назима Хикмета. Сидишь себе в турецкой тюрьме, делать всё равно нечего, вот и читаешь всё то, что есть в тюремной библиотеке. Кстати, ты знаешь, что именно он перевёл «Войну и мир» на турецкий? Но сейчас же жизнь совершенно другая.

Конец ознакомительного фрагмента.