Как я тебя потеряла

Дженни Блэкхерст, 2014

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ТРИЛЛЕР, СТАВШИЙ БЕСТСЕЛЛЕРОМ В БРИТАНИИ, ЧЕХИИ, ФРАНЦИИ, ГЕРМАНИИ, ВЕНГРИИ, ИТАЛИИ, КОРЕЕ, ПОЛЬШЕ, США. Меня зовут Эмма Картрайт. Но три года назад я была Сьюзан Вебстер. И тогда же я убила своего сына. Вы бы тоже поверили в то, что в один голос утверждают все – ваши близкие, врач, полиция, не так ли? Я не помню случившегося, но мне сказали, что я убила своего трехмесячного сына Дилана. Меня судили и отправили в психиатрическую лечебницу «Окдейл», где я отбыла свой срок. Четыре недели назад меня освободили досрочно. Я создала себе новую личность Эммы Картрайт и переехала в маленький городок, где никто не знает мою историю. Этим утром я получила конверт, адресованный на мое прежнее имя. Внутри – фотография четырехлетнего мальчика по имени Дилан. И теперь я сомневаюсь во всем, чему верила до этого дня. Раз у меня не осталось воспоминаний о том жутком событии, как я могу действительно знать, что он мертв? Будь хоть малейший шанс, что ваш сын жив, на что бы вы пошли, чтобы вернуть его? «Зацепило с первой страницы и заставляло гадать до самого конца». – Клэр Дуглас, автор мирового бестселлера «Пара из дома № 9» «Совершенно захватывающе». – Клэр Макинтош, популярная британская писательница и бывшая полицейская «Выдающийся и оригинальный триллер». – Б. Э. Пэрис, автор бестселлеров New York Times «Вызывает привыкание». – WOMAN & HOME «Навязчивый, абсолютно увлекательный триллер». – RED MAGAZINE «Интригующий триллер». – GOOD HOUSEKEEPING

Глава 8

Кэсси отправляется к себе переодеться, заявляя, что делает это совсем не потому, что находилась рядом с бездомными, и я в одиночестве еду домой. При виде пустого коврика, на котором обычно валяется почта, я одновременно испытываю облегчение и разочарование. В доме очень тихо. Тишина кажется зловещей и пугает. Я сразу иду в кухню, ставлю чайник и снимаю крышку с банки кофе.

Не знаю, в чем дело — может, фотография Дилана действует на меня как соль на рану, но от запаха кофе у меня начинает чесаться старый шрам размером с кулак в верхней части руки. Я автоматически поднимаю другую руку, чтобы почесать обожженную кожу. Воспоминание, которое я заперла в стальном сейфе у себя в сознании, просачивается наружу и возвращается. Я сижу в столовой, где столы напоминают пластиковые скамейки в парке, а стены такого грязного желтого цвета, что теперь никто не скажет, какой изначально тут был оттенок. Напротив меня сидит Кэсси и смотрит на холодную запеканку из картофеля с мясом, словно блюдо может превратиться в пиццу из «Доминос», если Кэсси достаточно сильно этого захочет. Краем сознания я чувствую, что за мной кто-то стоит, но не обращаю на это внимания, пока не слышу шипение рядом с ухом. Я до сих пор ощущаю жуткий сигаретный дым и вонючее дыхание, которое напоминает собачье дерьмо.

— Детоубийца.

Чувствую острую боль, которая разливается у меня по руке. Вначале думаю, что мне врезали кулаком; шок смешивается с ужасом, боль не стихает и становится только хуже. Кипяток прижег тюремную робу к моей руке; материал старается вжиться в руку, стать второй кожей. Голос Кэсси звучит у меня в ушах:

— Вот дерьмо!

Потом она бросается ко мне. На руку льется ледяная вода, а Кэсси отрывает рукав от рубашки.

— Врача позовите! — Слова звучат где-то вдали, словно я нахожусь под водой.

Через несколько дней, когда я вернулась в нашу комнату (персонал в «Окдейле» никогда не называл их камерами, мы были пациентами, а не заключенными), Кэсси рассказала, как мне повезло. Громадная Нетти Викерс, которая находилась в «Окдейле» за попытку убийства женщины, переспавшей с ее парнем, забыла добавить в воду сахар. Кэсси пояснила, что воду с сахаром невозможно смыть, в таком случае урон был бы больше. Я никогда не спрашивала, откуда она это знает, как не спрашивала и о том, что случилось с Нетти Викерс. Ее куда-то перевели, пока я находилась в лазарете. Хотя слухи до меня доходили. С ней произошел несчастный случай — на нее упал чайник с кипящей водой, и никто не мог объяснить, как в этой воде оказался сахар. Но больше я никогда не слышала слова «детоубийца» по отношению к себе.

В дверь тихо стучат, а я так глубоко погружена в воспоминания, что вначале думаю — мне это послышалось. Нет, опять стучат — тихо, почти виновато. Есть две причины, объясняющие, почему я так пугаюсь обыденного стука в дверь. Первая очевидна: вчера утром я получила фотографию, на которой утверждалось, что это снимок мальчика, умершего почти четыре года назад. Вторая заключается в том, что за четыре недели жизни здесь ко мне еще никто не приходил, за исключением Кэсси, а у нее есть ключ. Когда ты прожил с кем-то столько времени, сколько я с Кэсси, кажется странным открывать этому человеку дверь, и ключ, который я отдала ей «на случай непредвиденных обстоятельств», стал использоваться каждый день.

Поэтому мне очень не хочется открывать дверь. Не обращать внимания на стук будет легко (я не хочу никого видеть). Но я никогда не могла допустить, чтобы телефон звонил и звонил: я всегда отвечаю. А теперь не могу допустить, чтобы человек, который стоит за дверью, ушел, а я потом весь день гадала бы, кто же это был. Лучше сразу со всем разобраться.

Когда я резко распахиваю дверь, стоящий за ней мужчина отступает на шаг.

— Миссис Вебстер?

Мне второй раз за два дня напоминают про эту фамилию, и я на секунду задумываюсь, правильно ли я расслышала, или, может, мне только кажется, что все везде знают, кто я такая.

— Простите? Как вы меня назвали?

— Миссис Вебстер. Простите, меня зовут…

— Меня зовут не миссис Вебстер, — выплевываю я сквозь стиснутые зубы, глядя на высокого темноволосого мужчину, который стоит у меня на пороге. — Что вы здесь делаете? Вы журналист? Ведь журналист, да? Это вы мне прислали фотографию? Знаете ли, вы не должны здесь находиться. Почему вы не можете дать мне спокойно жить?

В моем голосе слышится отчаяние, когда слова вылетают изо рта, но ни одно из них не отправляет этого незнакомца прочь.

— Простите. Да, мне не следовало к вам так обращаться. — Он краснеет и выглядит взволнованным. Может, это его первый рабочий день, он нервничает, потому что его послали сюда на боевое крещение. Но первый день или не первый, я не собираюсь даже близко подпускать к своему дому ни одного гребаного журналиста. — Я не…

— Я вызову полицию!

— Нет, пожалуйста, не надо! — Мужчина поднимает руки вверх. — Я уеду. Простите. Мне не следовало приезжать.

Он разворачивается и удаляется быстрым шагом, почти бегом по дорожке. И тут я понимаю — если отпущу его, у меня останется больше вопросов, чем ответов. Зачем он сюда приехал? Это он послал фотографию? Чего он хочет?

— Подождите! — кричу, пока он не успел исчезнуть в своей машине. — Ждите там.

Я не позволю ему снова подойти к моему дому, поэтому сама спешу к нему, не думая о том, в каком уязвимом положении оказываюсь, ведь теперь не смогу захлопнуть дверь у него перед носом. Мужчина выглядел таким расстроенным при упоминании полиции, поэтому не думаю, что он набросится на меня на виду у всей улицы.

Он садится в машину, а у меня появляется больше времени, чтобы толком рассмотреть гостя. Теперь, когда цвет его лица вернулся к обычному (красивого загара), а не напоминал красный почтовый ящик, он выглядел весьма симпатичным. У него красивые голубые глаза, и он примерно одного возраста с моим мужем. Бывшим мужем. Я должна прекратить так о нем думать.

До того как мужчина успевает уехать, я стучу в боковое стекло его машины, надеясь, что не выгляжу сумасшедшей, хотя действую так, словно съехала с катушек. Он немного опускает стекло — очевидно, чтобы я не могла на него напасть.

— Зачем вы сюда приехали? Вы оставляли вчера конверт у моей двери?

Он этого не делал: вижу непонимание у него на лице.

— Нет. А почему вы подумали, что это сделал я?

— Потому что вы назвали меня миссис Вебстер. Вы знаете, кто я.

— Кто-то вам что-то послал?

Я слишком поздно понимаю, что сообщила журналисту много лишнего. Он не знает — не знал — ничего про фотографию, а теперь учуял хорошую тему.

— Нет. Забудьте об этом, это не ваше дело. Я не заинтересована в интервью. Я видела вас раньше?

— Я присутствовал на… м-м-м… судебном процессе над вами.

Значит, он не новичок, он писал обо мне, пока меня судили. Интересно, к какому лагерю он примкнул: мать-чудовище или бедная несчастная душа?

— В какой газете вы работаете?

Меня это интересует? Я вступила в разговор с этим мужчиной?

— Я просто хотел поговорить с вами. Я знал…

— Как вас зовут?

Он колеблется, и я задумываюсь, не из-за того ли, что я преступница. Он-то знает все детали моей жизни, но я не должна выяснить ничего о нем.

— Ник, — в конце концов отвечает мужчина.

Он выглядит вполне безобидным со своими стоящими торчком черными волосами и очень-очень голубыми глазами. Мне даже приходится напомнить себе, как я ненавижу журналистов. Мне известно, как «Я просто хочу с вами поговорить, только и всего» может на следующее утро превратиться в эксклюзив на первой полосе под заголовком «Я ненавижу всех маленьких детей».

— Простите. Я все равно не заинтересована. Просто оставьте меня в покое, пожалуйста, дайте мне жить спокойно.

Он кивает и на несколько секунд мне кажется, что ему меня жалко. Жалость лучше ненависти, самую малость.

— Если передумаете… — Мужчина достает блокнот и пишет на нем номер. — Вот, возьмите.

— Я не передумаю, — заявляю, но все равно беру листок бумаги.

Когда он поднимает стекло и уезжает, резкий мужской запах все еще долго витает вокруг.