Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты

Джереми Браун, 2021

Протесты на площади Тяньаньмэнь и их подавление стали важным поворотным моментом в новейшей истории Китая. Собирая в своей работе яркие истории участников протеста, Браун показывает общенациональный масштаб демократического движения 1980-х и жесткое противодействие ему со стороны властей. В критические моменты весны 1989 года и демонстранты, и те, кто принимал решения о силовом подавлении митингов, мучились сложным выбором, представляя себе альтернативные сценарии развития событий. Джереми Браун использует широкий круг ранее не публиковавшихся источников и показывает в новом свете события, отголоски которых продолжают звучать в Китае и по сей день.

Часть вторая

ПРОТЕСТЫ НА ПЛОЩАДИ ТЯНЬАНЬМЭНЬ

Глава 4

События на Тяньаньмэнь как часть истории

Несколько лет назад я встретился с пожилой парой из Китая. Когда я сказал, что работаю над книгой о событиях 1989 года, они обрадовались. Женщина рассказала, что во времена протестного движения люди в Пекине были счастливы, полны надежд и работали над общей задачей.

Ее муж встал, подошел к книжной полке и вынул фото в рамке, обращенное вовнутрь, к книгам. Это была фотография десятков тысяч людей, стоявших на площади Тяньаньмэнь и размахивавших красными знаменами. Шел разгар голодовки — май 1989-го. Хозяева не выставляли эту фотографию напоказ. Случайные посетители или соседи не заметили бы ее. Но иногда воспоминания о полном энергии и надежд времени, ожидании перемен становились центром их гостиной.

Мои собеседники с болью отозвались о расправе на площади, положившей конец протестному движению и послужившей началом витка циничной коррупции и репрессий. С волнением и ностальгией вспоминали они события, запечатленные на фото. Собеседники рассказывали о надеждах, которыми они жили в самом начале протестов и чуть позже. Сотни мемуаров, научных исследований и документальных фильмов не дают столь полного и эмоционального представления о событиях по сравнению с одной-единственной фотографией, озаряющей надеждой дом пожилой пары. Цель протестов 1989 года — изменить положение в Китае. И на короткое время — всего на несколько недель — жизнь в чем-то действительно стала лучше.

По сравнению с позитивом пожилой пары документальный фильм о студенческом движении «Врата Небесного Спокойствия»¹¹ выглядит мрачно. Я упоминаю об этом фильме, потому что он зачастую является основным источником, на который ссылаются молодые люди в Китае и за рубежом, оспаривая историю протестов на площади Тяньаньмэнь. Когда я впервые в январе 1999 года посмотрел «Врата Небесного Спокойствия» в большом зале Портлендского государственного университета и прослушал выступление одного из режиссеров — Кармы Хинтон — о фильме, у меня была та же реакция, что и у студентов, увидевших фильм на лекциях в Университете Саймона Фрейзера, где я преподаю. Я почувствовал обреченность. Я увидел ошибки студенческих лидеров, казалось, именно эти ошибки и спровоцировали жесткую ответную реакцию КПК. Мне сейчас стыдно признаться, что я ненавидел Чай Лин — женщину, изображенную как жаждущую и ждущую кровопролития. Но она была слишком напугана, чтобы быть свидетелем расправы. После просмотра этого фильма я старался больше узнавать о событиях 1989 года, все сильнее мне хотелось выступить против шаблонных нарративов, сосредоточенных на ошибках и обвиняющих активистов, участников и свидетелей в том, в чем они не виноваты.

Печатному слову трудно конкурировать с мощными образами документалистики, но мемуары, научные исследования полнее передают волнение и положительную энергию протестов.

В книге «Ни боги, ни императоры» социолога Крейга Кэлхуна рассказывается об успехах студенческих лидеров, объясняется, как студенты и наблюдатели понимали демократию, и убедительно доказывается, что поражение движения было неизбежным [Сalhoun 1994]. В работе социолога Динсинь Чжао «Сила Тяньаньмэнь» сообщается, что студенческие лидеры действовали спонтанно и индивидуально, каждый из них пытался привлечь к себе внимание [Zhao 2001].

Историки Джозеф В. Эшерик и Джеффри Н. Вассерстром и политолог Элизабет Дж. Перри вместе с другими авторами книги о протесте и политической культуре прослеживают символизм студенческих петиций, маршей и сидячих забастовок, отсылая к более ранним периодам китайской истории [Esherick & Wasserstrom 1994; Perry 1994]. А в недавно опубликованной книге «Последний секрет: последние документы репрессий Четвертого июня» писатель, использующий псевдоним У Юйлунь, дает наиболее актуальный отчет о том, как высокопоставленные чиновники КПК реагировали на протестное движение [Wu 2019].

В своей книге, говоря об истории протестов, я опираюсь на указанные и другие работы. Мне хотелось бы показать, что не стоит фокусировать все внимание исключительно на студенческом движении и, конечно, студенты не должны быть объектом обвинения, как им стала Чай Лин. Это были студенты, а не профессиональные политики или опытные организаторы. Они были умны и сообразительны, но они выросли в ленинской политической культуре и не имели опыта управления организацией и демократических навыков. Огромное количество материалов, написанных студентами и/или о студенческом движении начиная с 1989 года, дает ограниченное представление о реальных событиях. Теперь мы можем прочесть воспоминания Ли Пэна и Чжао Цзыяна, в которых они описывают борьбу с протестами середины апреля — конца мая 1989 года. И конечно, история протестов должна включать голоса других людей, которые не были ни студентами, ни чиновниками. Это заводские рабочие, клерки, бизнесмены, бабушки и дедушки — все они по-разному участвовали и реагировали, это были и тревога, и замешательство, и надежды весны 1989 года. Их участие и их чувства так же важны, как участие и чувства студентов и политиков. Надежда — она породила и направляла это движение. Вот почему живые свидетели событий хранят фотографии на книжной полке три десятилетия спустя.

Глава 5

Требования и ответные действия

После того как в январе 1987 года Дэн Сяопин вынудил Ху Яобана уйти в отставку с поста генерального секретаря, недовольство народа усилилось. Возмущение вызывали коррупция, инфляция и репрессии. Сам Ху Яобан решил остаться членом Политбюро с понижением должности. Его присутствие в высшем партийном органе, возможно, вселяло надежду на возвращение относительно толерантной политики, которую он проводил ранее. В начале 1989 года демократический активист из провинции Аньхой посетил Шэнь Туна в Пекинском университете. Он задал вопрос: «Кого мы выдвинем на смену Дэн Сяопину, если нам удастся избавиться от него?» Затем он предложил Ху Яобана и Чжао Цзыяна как возможных кандидатов. Шэнь вспоминал: «Мы все согласились, что Ху Яобан, вероятно, был лучшим из предложенных» [Shen 1990: 159–160].

Но сбыться этому было не суждено. Во время заседания Политбюро по вопросам политики в области образования 8 апреля 1989 года Ху Яобан почувствовал себя плохо. Он встал, попросил Чжао Цзыяна извинить его и упал. Это был сердечный приступ. Ху Яобана срочно доставили в пекинскую больницу, где он, казалось, пошел на поправку¹².

По словам его сына, утром 15 апреля, после того как Ху Яобан выпил арбузный сок и позавтракал, случился еще один приступ. Ху умер через несколько мгновений.

Студенты, интеллигенция, рабочие и высшие лидеры Коммунистической партии по-разному отреагировали на смерть бывшего генсека. 15 апреля официально стало известно о смерти Ху Яобана. Шэнь Тун и его друзья вывесили перед окном общежития Пекинского университета плакат с надписью «Яобана больше нет. Мы скорбим». В тот же день чуть позже Шэнь столкнулся с группой студентов-журналистов из Народного университета и сказал им: «Смерть Ху Яобана может стать началом студенческого движения». В действительности движение уже началось. Один из студентов Народного университета сказал Шэню, что у них в кампусе «становится интересно… Кто-то нарисовал Ли Пэна в виде свиньи выставил на всеобщее обозрение» [там же: 167–168].

17 апреля У Жэньхуа, преподаватель Китайского университета политических наук и права принял участие в марше памяти (всего было около 500 человек). Марш начался около студенческого городка и шел и до площади Тяньаньмэнь. В тот день около четырех тысяч студентов Пекинского университета вышли на площадь и скандировали: «Долой коррумпированных чиновников!», «Да здравствует демократия!», «Да здравствует свобода!», «Омолодим Китай!» [У 2014: 20; Хэ 1989: 1]. У Жэньхуа рассказал мне, что его поразило, насколько молниеносно после смерти Ху студенты и преподаватели покинули кампус и вышли на площадь. До этого студенческие волнения ощущались только в студгородке, но в апреле студенты вышли на улицы, маршируя по 6–9 миль:

от университетов в северо-западной части города до площади Тяньаньмэнь в центре Пекина.

17 апреля на площади Тяньаньмэнь собралась небольшая группа рабочих. Рабочие говорили не столько о Ху Яобане, сколько выражали недовольство инфляцией, коррупцией и условиями труда. Эти рабочие, в частности Чжао Хунлян, и раньше обращались к правительству. 17 апреля Хань Дунфан, 25-летний рабочий с железнодорожной станции в пригороде Пекина, встал и выступил с речью о том, что рабочим не стоит полагаться на официальную Всекитайскую федерацию профсоюзов (ВФП), а нужно организовываться самостоятельно. В 1986 году Хань Дунфан обратился за помощью к представителю ВФП своего рабочего подразделения, но ответа не получил. Он сказал чиновнику: «Насколько я вижу, ВФП ничего не делает, кроме как время от времени организует кинопоказы и раздает мыло».

Чжао Хунляну понравились слова Хань Дунфана, с ними согласились и строитель Ван Дэнъюэ, повар Сяо Дэлун и котельный мастер Чжао Пиньлу. Мужчины договорились встретиться на площади на следующий день [Black & Munro 1993: 153–154, 158–159; Walder & Gong 1993: 1–2].

Ван Юань, которая после окончания Пекинского университета работала в пекинском офисе компании «Кэнон» (Canon), также вышла на площадь 17 апреля. Ван услышала, как студент говорил в мегафон, что Ху Яобан «умер от гнева и беспокойства» — после того как на заседании Политбюро 8 апреля узнал о нехватке бюджетных средств в сфере образования. Эти слова подразумевали, что государственные деньги, отпущенные на образование, присваивались коррумпированными чиновниками. Свою речь студент закончил призывом: «Свергнем казнокрадов! Искореним коррумпированных! Образование спасет нацию! Да здравствует свобода! Да здравствует демократия! Да здравствуют закон и порядок!»

Некоторое время толпа громко выкрикивала лозунги в ответ на призывы. Вскоре Ван Юань окружило плотное кольцо людей. Именно тогда кто-то попытался украсть ее дорогую японскую камеру. «Я закричала “Помогите!” и вцепилась в камеру. Мужчина отпустил камеру и убежал», — вспоминает она. Десять дней спустя, когда Ван Юань была в кампусе Пекинского университета, с ней произошел еще один неприятный инцидент. Двое молодых людей выхватили у Ван камеру и открыли ее, чтобы засветить пленку. Камеру они вернули только после того, как вмешался водитель компании, где работала Ван [Wang 2019: 136–137, 165–166]. Скорбь по Ху Яобану и требование демократических реформ преобразили людей. Когда пожилая пара показывала мне свою заветную фотографию площади Тяньаньмэнь, женщина рассказала, как весной 1989 года она однажды по рассеянности оставила фотоаппарат на багажнике велосипеда возле площади. Когда она вернулась, камера была на месте. Женщина считала, что люди в Пекине в это время настолько доверяли друг другу, что воровства не было совсем. Пожилая пара до сих пор хранит память об этом времени взаимного доверия. Такое восприятие отличается от более приземленного опыта Ван Юань, но это не значит, что какая-то из этих историй неточна. В ряде сообщений утверждается, что в мае 1989 года в Пекине царил такой порядок, что карманники перестали воровать. Напавшие на Ван Юань, видимо, не знали об этом.

Хотя никто не предполагал, что 15 апреля умрет Ху Яобан и что скорбь по нему приведет к движению за демократию, однако политическая активность наблюдалась уже в течение трех месяцев. Смерть Ху увеличила число борцов за демократию. Фан Личжи был исключен из КПК и переведен на работу в Пекинскую астрономическую обсерваторию. Но он не смог думать лишь об астрофизике. 6 января 1989 года Фан отправил Дэн Сяопину письмо следующего содержания:

1989 год — это и сороковая годовщина образования КНР, и семидесятая годовщина Движения Четвертого мая¹³. Ожидается, что многие мероприятия будут приурочены к этим двум годовщинам. Однако большинство волнует настоящее, а не прошлое. Люди связывают эти даты с новыми надеждами.

Фан предложил Дэну отметить особый 1989 год помилованием всех политических заключенных [Oksenberg & Sullivan & Lambert 1990: 166–167]. Вдохновленные письмом Фана, 16 февраля 1989 года 33 писателя и художника опубликовали открытое письмо с призывом к амнистии узников совести. Десять дней спустя группа из 42 ученых-естествоиспытателей и социологов написала длинное открытое письмо, призывающее к демократизации общества, свободе слова, освобождению политических заключенных и увеличению финансирования образования.

В конце концов Фан узнал, что Дэн Сяопин действительно прочитал его послание. «Однако, верный себе, он не подал вида: ни подтверждения, ни ответа», — писал Фан Личжи. По словам Фана, Министерство юстиции жаловалось, что «публичные письма о заключенных ставят под угрозу независимость судебной системы Китая». Сотрудники службы безопасности посетили подписантов и сделали им предупреждение, некоторых взяли под наблюдение. Фан пришел к выводу, что, хотя «публичные призывы к амнистии не достигли своей непосредственной цели… они вызвали такую нервозность, что “инакомыслие” переросло в эпидемию, от которой властям было нелегко избавиться. Абсолютная власть режима оказалась под угрозой» [Fang 2016: 275–276].

Работы и выступления физика Ли Шусянь и ее мужа Фан Личжи воодушевили студентов Пекинского университета Шэнь Туна и Ван Даня, организовавших дискуссионные группы и чтения в 1988 и начале 1989 года. Ван Дань слышал выступление Фан Личжи в феврале 1989 года в пекинском отеле. 3 апреля 1989 года Ван распространил в студенческом городке открытое письмо, в котором говорилось, что «наследие академической свободы и свободы слова Движения Четвертого мая находятся в опасности». Ван также редактировал независимый журнал «Синь у сы» («Новое Четвертое мая»), в который Ли Шусянь написала вступительную статью [Black & Munro 1993: 140–142]. Ли посетила дискуссионную группу Шэнь Туна в начале марта 1989 года. Рассказ Ли Шусянь от 26 февраля о том, как полицейские не позволили ей, Фан Личжи и Перри Линку посетить техасское барбекю, произвел на студентов большое впечатление. Ли Шусянь, Фан Личжи и Перри Линку было прислано специальное приглашение от президента США Джорджа Буша, прибывшего в Пекин на встречу с Дэн Сяопином и Чжао Цзыяном. Шэнь Тун вспоминал, что «рассказ Ли Шусянь о том, как их преследовала полиция, значил для нас больше, чем тысяча лекций о правах [человека]» [Shen 1990: 154].

Группы профессоров и студентов, которые видели в 70-й годовщине Движения Четвертого мая возможность обратиться к партии с просьбой о политических реформах, отреагировали молниеносно, когда узнали о смерти Ху Яобана. Они «просто сдвинули дату», — писал Крейг Кэлхун, преподававший в Пекине в 1989 году [Calhoun 1994: 1]. Но 15 апреля 1989 года многие в Китае еще не интересовались политикой и почти не отреагировали на смерть Ху. В сельской провинции Хунань Лу Дэчэн понятия не имел, что смерть бывшего генерального секретаря в конечном итоге приведет к тюремному заключению и изгнанию самого Лу. Бывший одноклассник Лу, ставший учителем средней школы в 1989 году, возглавил небольшой марш в память Ху, но Лу Дэчэн не присоединился к нему, а наблюдал со стороны. Лу также не удосужился посмотреть транслируемую по телевидению поминальную службу [Chong 2009: 198].

Как и многие другие представители рабочего класса, которые в конечном итоге приняли участие в протестах 1989 года, Лу не считал чиновников КПК героями, символами надежды или потенциальными союзниками.

Чай Лин и ее муж Фэн Цундэ относились к Ху Яобану положительно, но и они не сразу ответили на смерть Ху активным действием. После бакалавриата в Пекинском университете Чай Лин поступила в аспирантуру Пекинского педагогического университета. 15 апреля 1989 года ей исполнилось 23 года. Она работала над своим заявлением на поступление в аспирантуру в США, а потом ела торт, который принес ей Фэн ко дню рождения [Chai 2011: 82]. Два дня спустя Фэн был потрясен, увидев плакаты в студенческом городке Пекинского университета. Тексты плакатов, по его мнению, были направлены непосредственно против Дэн Сяопина: «Тот, кто должен умереть, тот никак не умрет, а тот, кто не должен умереть, ушел от нас!», «Искренний человек умер, а двуличный человек живет». Только 18 апреля, через три дня после смерти Ху Яобана, Чай и Фэн впервые вышли на площадь Тяньаньмэнь. Они были в группе поддержки, приносили еду и воду другим студентам, часами сидевшим на площади [Фэн 2009: 75, 77, 78].

Ранее этим утром Ван Дань и еще один студент Пекинского университета — Го Хайфэн — представили в Большом народном зале рядом с площадью чиновнику Чжэн Юмэю список из семи требований [У 2014: 26]. Требования гласили:

1. Справедливо оценить достижения Ху Яобана, утвердить его взгляды на свободу, демократию и цензуру.

2. Полностью упразднить Движение за устранение духовного загрязнения и противопоставить ему либерализацию. Реабилитировать несправедливо пострадавших во время движения (юньдун).

3. Требовать, чтобы партийно-государственные лидеры и их дети задекларировали перед народом свою собственность.

4. Разрешить независимые газеты; покончить с цензурой прессы.

5. Увеличить бюджеты на образование и повысить заработную плату интеллигенции.

6. Отменить неконституционные «десять пунктов» Пекинского собрания народных представителей по ограничению демонстраций.

7. Официально опубликовать данные требования [Хэ 1989: 106].

Чжэн Юмэй, работавший в Бюро писем и посещений Госсовета, пообещал передать требования вышестоящим чиновникам и попросил студентов вернуться в студенческий городок, но заявители хотели говорить с членами Постоянного комитета Национального народного собрания напрямую. Чжэн не мог этого организовать, поэтому сидячая забастовка длилась весь день [У 2014: 26; Han 1990: 11–12].

Чай Лин и Фэн Цундэ не знали о происходящем, они знали лишь то, что их сокурсники голодны и хотят пить. Но вечером 18 апреля произошло событие, заставившее их участвовать в студенческом движении. На площади Тяньаньмэнь они присоединились к толпе у ворот Синьхуа — главного входа в здание высшего руководства КПК. Протестующие, кричащие «Ли Пэн, выходи», столкнулись с охранниками. Чай и Фэн попали в группу бегущих от полиции, избивавшей людей дубинками. «Когда я наконец остановилась, чтобы отдышаться, — писала Чай, — я сгорала от стыда и ярости. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой униженной: меня гнали по улице как собаку». Чай поняла, что это решающий момент в ее жизни: «Моя уязвленная гордость и вновь обретенная ярость иссушили мою печаль. С этого момента ни я, ни Фэн не побежим» [Chai 2011: 87–88; Фэн 2009: 84–85]. В течение следующих нескольких дней поступали сообщения о столкновениях между протестующими и силами безопасности у ворот Синьхуа. В результате этих столкновений, возможно, некоторые участники протеста получили ранения в голову. Эти события оказали такое же мобилизующее воздействие на других студентов, как бегство от полиции оказало на Чай Лин.

Фэн Цундэ, Ван Дань, Шэнь Тун и другие встретились в Пекинском университете, чтобы обсудить создание независимой студенческой организации и бойкотировать занятия. Чай Лин не присутствовала на всех встречах и не часто говорила, но она вспоминает, как смогла убедить всех мужчин в комнате не перебивать друг друга и успокоиться. Чай пишет:

Я была единственной девушкой в комнате. Я сидела в стороне от их споров и слушала… Я решила выступить посредником… Они все послушали меня, вероятно, потому что среди гвалта мужских голосов прозвучал мой мягкий женский голос¹⁴.

Это было 20 апреля. А события следующих двух дней в Пекине — решение бойкотировать занятия, марш на площади Тяньаньмэнь 21 апреля, срыв официальных планов руководства оцепить площадь для гражданской панихиды Ху Яобана и последующая сидячая забастовка во время гражданской панихиды — убедят высшее руководство в необходимости создания плана борьбы с десятками тысяч протестующих.

* * *

Ли Пэн беспокоился больше, чем Чжао Цзыян. Ли вернулся в Пекин вечером 16 апреля после официального визита в Японию. На следующее утро он открыл «Жэньминь жибао» и увидел размещенную на первой полосе фотографию толпы у памятника Народным героям на площади Тяньаньмэнь, люди скорбно взирали на памятный венок Ху Яобану. Несмотря на заявления Ли Пэна о том, что он сожалел о смерти Ху, он не рассматривал материалы «Жэньминь жибао» как свидетельство общенационального горя. Он увидел в этом факте осуждение Дэн Сяопина и подумал, что это «спровоцирует и других студентов выйти на площадь Тяньаньмэнь, что приведет к социальным беспорядкам. Это происшествие заставило меня задуматься и усилило мою бдительность» [Чжан 2010: 60–61]. Ли рассматривал сбор студентов у ворот Синьхуа как возможную причину социальных беспорядков и записал в своем дневнике: «Тысячи людей штурмовали ворота Синьхуа глубокой ночью. Это беспрецедентно для истории КНР» [там же: 63].

Однако Чжао Цзыяна, похоже, не беспокоили ни траур и ни протесты. Когда 18 апреля Ли Пэн встретился с Чжао, чтобы потребовать «четкого отношения» к студентам, марширующим по улицам, Чжао сказал, что нет необходимости предотвращать спонтанные выступления в память о Ху Яобане. Позже Ли процитировал в своих мемуарах слова Чжао: «Пока студенты не бьют, не громят и не грабят, мы ничего не должны с ними делать. Это позволит избежать обострения конфликта» [там же]. 19 апреля Чжао встретился с Дэн Сяопином, чтобы обсудить предстоящий официальный визит Чжао в Северную Корею. Помимо обсуждения международных отношений Чжао сказал Дэну «о студенческих демонстрациях и [сообщил] ему свое мнение о том, как следует поступить в этой ситуации. Дэн согласился со мной» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 9]. Но в своем отчете Чжао не упомянул о том, что Дэн не только поддержал его, но и сказал ему готовиться ко второму сроку в качестве генсека. Также Чжао готовился занять вместо Дэна на должности председателя Центрального военного совета¹⁵. Чжао знал, что его политическая судьба зависит от поддержки Дэна, но в середине апреля 1989 года он и не подозревал, что его позиции как лидера слабеют, не говоря уже о том, что его политическая карьера и личная свобода закончатся через несколько недель¹⁶.

Во время усилившихся протестов 20–22 апреля Чжао Цзыян сохранял спокойствие, в то время как Ли Пэн продолжал нервничать. Каждый из них увидел то, что ожидал увидеть. Чжао видел спонтанную, патриотическую, благонамеренную скорбь, он вспоминал, что «в целом их деятельность была довольно организованной, ничего чрезвычайного не происходило» [там же: 4]. Ли увидел беспрецедентную угрозу монополии КПК на власть, он написал в своем дневнике, что «характер ситуации» изменился [Чжан 2010: 68]. И оба они были правы. После полуночи 21 апреля недавно сформированный Подготовительный комитет студентов Пекинского университета объявил, что бойкотирование занятий начнется в 8:00 того же дня и будет продолжаться до тех пор, пока не будут обеспечены «справедливое освещение в новостях» и «суровое наказание главного виновника» жестокости полиции по отношению к студентам у ворот Синьхуа [У 2014: 49]. Динсинь Чжао считал, что постоянно меняющийся состав студенческих лидеров давал «спонтанные и индивидуальные ответы на события, а не сознательные решения, принятые коллективно их организациями». Доказательством тому служит объявление о бойкотировании занятий, которое и стало ответом на события у ворот Синьхуа, эта акция не была основана на семи требованиях от 18 апреля [Zhao 2001: 146–147].

Еще более серьезной, чем бойкот 21 апреля, была реакция протестующих на заявление Пекинского бюро общественной безопасности о том, что площадь Тяньаньмэнь будет закрыта с восьми утра до полудня 22 апреля. Этот указ запрещал собираться на площади во время гражданской панихиды по Ху Яобану. Тем не менее почти 40 тысяч студентов и преподавателей прошли маршем от университетских городков к площади. Первые марширующие прибыли на площадь в 23:15. Колонна демонстрантов протянулась более чем на четыре мили. Планы властей не пускать никого на площадь были сорваны [У 2014: 53–54]. У Жэньхуа, возглавивший отряд своего университета, в котором было около тысячи демонстрантов, сказал мне, что вечерний марш и ночное завладение площадью стали решающим моментом протестного движения. По словам У Жэньхуа, это было «беспрецедентной широкомасштабной объединенной акцией», координировавшейся 20 университетами. Жители окрестных домов выходили, аплодировали, подбадривали и угощали участников марша напитками. Менее чем через неделю после смерти Ху Яобана студенты и преподаватели сформировали межуниверситетские сообщества, их поддерживали и жители Пекина.

В 10:00 22 апреля после холодной бессонной ночи на площади тысячи студентов слушали гражданскую панихиду по Ху Яобану, которая транслировалась в прямом эфире по громкоговорителям. Ван Юань вместе с двумя японскими коллегами смотрела панихиду по телевизору. Ее начальник, господин Мурата, активно интересовался политической элитой. Он посоветовал Ван внимательно слушать, не появится ли в речи слово «марксист». Ван писала: «Коммунисты верили, что по окончании земной жизни они встретят Карла Маркса. Поэтому для них было очень важно, чтобы их называли марксистами после смерти»¹⁷. Когда Ван услышала, как Чжао Цзыян в начале своего 40-минутного выступления сказал, что Ху Яобан был марксистом, она восприняла это как победу активистов, призывавших к положительной оценке его деятельности. Она не знала, что Дэн Сяопин вырезал из текста слово «великий», стоявшее перед словом «марксист». По словам Ли Пэна, Дэн Сяопин одобрял жизненный вклад Ху Яобана, но считал, что называть его великим марксистом — завышенная оценка. В конце церемонии начальник Ван Юань попросил ее обратить внимание на продолжительность похоронной музыки, сказав, что «продолжительность указывает на значимость умершего. Самая короткая музыка, которая когда-либо играла на похоронах, длилась всего 30 секунд. Самая длинная — 3 минуты 35 секунд — на поминальной службе Мао Цзэдуна. Музыка прощания с Ху Яобаном длилась 1 минуту 17 секунд. Неплохо» [Wang 2019: 153].

Тысячи студентов на площади, возможно, изначально разделяли мнение Ван Юань о том, что Ху Яобана оценили по достоинству. Однако они забеспокоились, когда поняли, что ни катафалка, ни похоронной процессии не будет. Студенты хотели выразить последнее уважение Ху Яобану и предполагали, что катафалк объедет периметр площади Тяньаньмэнь. Но потом они узнали, что машина с телом Ху незаметно уехала с западной стороны Большого зала народных собраний, которую не было видно с площади. Группа возмущенных студентов бросилась к залу, требуя, чтобы Ли Пэн вышел к собравшимся. Трое студентов встали перед залом на колени. Один из них, Го Хайфэн из Пекинского университета, поднял над головой бумажный свиток, на котором была написана дополненная версия семи требований, в которую они включили надлежащую оценку деятельности Ху Яобана, свободу прессы и требование к чиновникам публиковать свои доходы и имущество. Петицию подписали представители 19 вузов. Два сотрудника оргкомитета панихиды попытались убедить студентов встать с колен и позволить им взять свиток. Они пообещали, что доставят его Ли Пэну, но студенты отказались — они хотели лично передать его Ли.

Чем дольше эти трое, преклонив колени, стояли на ступенях, ведущих от площади к Большому залу, тем больше возмущалась толпа. Зрители чувствовали себя униженными тем, что трое студентов патетически прибегли к традиционной форме прошения, подобно подданным, умоляющим о благосклонности императора, и были возмущены, что правительство их игнорировало. Пу Чжицян из Китайского университета политических наук и права был так раздосадован, что ударил себя мегафоном по голове, по лицу потекла кровь. У Жэньхуа слышал, как прохожие говорили: «Бедные студенты. Почему никто не обращает на них внимания… Они ведь так долго стоят на коленях. Это показывает, что чиновники боятся студентов».

Простояв на коленях в течение 30 минут, трое просителей слились с толпой, унеся свиток с собой [У 2014: 60]. Чай Лин вспоминала, насколько эмоциональным был этот момент: «Мы чувствовали себя преданными. Наше правительство глухо к нашим чаяниям. Наши просители стояли на коленях перед Большим залом, перед безмолвным каменным бастионом, другие студенты плакали. Все это стало для меня символом нашего унижения» [Chai 2011: 98]. Студенты медленно ушли с площади, они решили продолжить протесты и привлечь больше участников.

Высшие партийные лидеры в зале не знали ни о петиции, ни о коленопреклонении. Они спускались на лифте с панихиды и готовились покинуть здание. На выходе Чжао Цзыян поделился с коллегами мыслями о том, как в дальнейшем справляться с протестами. Формальная версия плана Чжао из трех пунктов предлагала следующее:

1. Панихида закончилась, и общественная деятельность должна вернуться в прежнее русло. Необходимо убедить студентов прекратить уличные демонстрации и вернуться к учебе.

2. Согласно основной цели снижения напряженности, диалог должен вестись на разных уровнях, через различные каналы и форматы для установления взаимопонимания и поиска различных мнений. Каких бы мнений они ни придерживались, всем студентам, преподавателям и другим представителям интеллигенции необходимо разрешить свободно выражать свое мнение.

3. Во что бы то ни стало нужно избежать кровопролития. Однако лица, совершившие пять видов деяний — избиение, погром, грабеж, поджог и незаконное проникновение, — должны быть наказаны в соответствии с законом [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 5–6].

Если бы Чжао знал о драматических событиях на площади и обнародовал бы второй пункт плана, пообещав продолжение диалога и свободу выражения до, во время или сразу после того, как трое студентов ритуально встали на колени с петицией в руках, он мог бы эмоционально разрядить ситуацию. Но Чжао Цзыян и Ли Пэн обсудили вопросы наедине и разошлись. Поэтому последующие дни и недели стали трудными для обоих.

Ли Пэн не соглашался с мнением Чжао по трем пунктам, поскольку они не предлагали кардинального решения проблем. Ли спросил Чжао: «Что, если студенты хотят свободы и демократии западного образца?» Чжао сказал, что положительный ответ невозможен. Затем Ли спросил: «А как насчет нелегальных студенческих организаций?» Чжао ответил, что правительство не может их признать. Ли хотел провести заседание Постоянного комитета Политбюро для обсуждения этих вопросов, но Чжао сказал, что в этом собрании нет необходимости, сел в машину и уехал. Почему Чжао так торопился? Двумя днями позже Ли Пэн писал в своем дневнике: «Согласно достоверным источникам, после того как гражданская панихида закончилась, Чжао уехал играть в гольф. Он-то точно умеет забывать о своих проблемах» [Чжан 2010: 72, 81]. Ли Пэн был не единственным, кто язвил по поводу страсти Чжао к гольфу. 20 апреля Хань Дунфан, Чжао Хунлян и другие рабочие договорились о месте встречи на западной части площади Тяньаньмэнь, потому что студенты не позволили им собраться в центре площади, заявив, что хотят защитить «чистоту» протестного движения. Рабочие разместили «Десять вежливых вопросов к КПК». Второй вопрос звучал так: «Господин и госпожа Чжао играют в гольф каждую неделю, платят ли они взносы? Откуда берутся деньги на взносы?» [Han 1990: 277; Black & Munro 1993: 161].

Рабочие-активисты считали Чжао Цзыяна одним из многих коррумпированных чиновников, оторванных от жизни. Ли Пэн видел в любви Чжао играть в гольф политический материал, который можно было использовать против него. 22 апреля Ли был сильно обеспокоен, потому что Чжао Цзыян на следующий день уезжал в Северную Корею с официальным визитом. Чжао переложил на Ли ответственность за реализацию своих расплывчатых планов, абсолютно не учитывавших серьезность ситуации. Ли считал, что нелегальные студенческие организации требуют демократии западного образца.

Крейг Кэлхун заметил, что появление независимых студенческих групп, требующих признания и уступок, «в действительности было серьезной проблемой, поскольку коммунистический Китай никогда не признавал права людей создавать независимые организации» [Calhoun 1994: 44]. Чжао согласился с Ли, что требования студентов неприемлемы, но он считал, что необходимо восстановить нормальную жизнь, расширить диалог с народом и наказать мародеров. Даже если Ли и понравился план Чжао, он не знал, как его реализовать.

* * *

Проводив Чжао на вокзале 23 апреля, Ли Пэн встретился с Ян Шанкунем, 82-летним старейшиной партии, чтобы обсудить свои опасения. Ян и Ли согласились вместе пойти на встречу с Дэном, так состоялась судьбоносная встреча утром 25 апреля. Партийный секретарь Пекинского горкома Ли Симин и мэр Пекина Чэнь Ситун помогли Ли Пэну подготовить сообщение, которое они впоследствии передали «крестному отцу» Китая. Ли Симин и Чэнь Ситун беспокоились о том, что протестующие безнаказанно нарушили муниципальные правила Пекина, запрещающие несанкционированные марши, и вопреки указу городских властей вышли на Тяньаньмэнь во время гражданской панихиды. Обеспокоенность городских чиновников вызвало и то, что на следующий день после встречи 23 апреля с администраторами 67 пекинских вузов с требованием прекращения студентами бойкота занятий более 60 тысяч студентов отказались выполнять предписание.

Два представителя городской власти жаловались, что рост студенческого движения не позволяет им выполнять свою работу. Они получили необходимую поддержку, когда Ли Пэн созвал заседание Постоянного комитета Политбюро вечером 24 апреля. Ли согласился с утверждением Чэнь Ситуна о том, что заговорщики воспользовались смертью Ху Яобана, чтобы попытаться свергнуть Коммунистическую партию [У 2014: 10]. На встрече Чэнь Ситун выступил с предупреждением, которое наверняка привлекло внимание Ли Пэна и побудило Дэн Сяопина на следующий день к активным действиям. Чэнь сказал: «Это студенческое движение напрямую нацелено на Центральный комитет. На первый взгляд кажется, что оно нацелено на премьера Ли Пэна, но на самом деле оно нацелено на товарища Дэн Сяопина» [Чжан 2009: 57]. Встреча завершилась решением нанести удар по заговорщикам и протестующим, а также объединить силы всех официальных лиц и информационных агентств.

На следующее утро Ли Пэн и Ян Шанкунь отправились в дом Дэн Сяопина — это была встреча, о которой Ли и Ян попросили лидера вскоре после отъезда Чжао Цзыяна в Северную Корею. Секретарь Дэна позвонил Ли Пэну и сказал ему прийти 25 апреля к десяти утра. Ли сообщил Дэну дополнительную информацию о серьезности протестов и о решении накануне вечером занять жесткую позицию по отношению к демонстрантам. Доклад Ли показался Дэну убедительным, и он согласился с мнением пекинских муниципальных властей о серьезности угрозы КПК и самому Дэну. Его не пришлось долго уговаривать. Несмотря на то что Дэн изначально поддерживал подход Чжао Цзыяна к стабилизации ситуации, участию в диалоге и наказанию вандалов, он был склонен принять представленную Ли Пэном картину событий. Когда Чжао узнал о реакции Дэна, он не удивился. Дэн «всегда предпочитал жесткие меры в отношении студенческих демонстраций, потому что считал, что они подрывают стабильность». Чжао понял, что Дэн поддержал версию событий Ли, потому что «она больше совпадала с тем, во что он действительно верил все это время» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 10].

Дэн проинструктировал Ли Пэна, что делать дальше, а также выразил уверенность, что КПК одержит победу над тем, что он считал «заговором с целью распространения беспорядков по всей стране». Дэн сказал, что партия должна выступить с решительным заявлением по поводу «беспорядков» и использовать правовую систему Китая для прекращения маршей и протестов. Дэн также хотел собрать доказательства против «закулисных покровителей и грязных рук [организующих] этих беспорядки, представителями которых являются Фан Личжи и Ли Шусянь», посоветовав Ли Пэну и Ян Шанкуню «разобраться с ними в надлежащее время». Дэн ожидал, что резко сформулированное публичное заявление в сочетании с запретом демонстраций и арестами «остановит беспорядки». Дэн сказал: «Все рабочие, фермеры и интеллигенция поддерживают нас. Чиновники тоже… У нас также есть миллионы солдат. Чего мы боимся? Из 60 тысяч учащихся, бойкотирующих занятия, многих принуждали [участвовать в протестах] или не пускали на занятия» [Чжан 2010: 86–87].

Ли Пэн вышел из дома Дэна окрыленным. Он был на той же волне, что и Дэн, и теперь мог предать гласности слова Дэн Сяопина. Он разрешил распространить стенограмму выступления Дэна среди официальных лиц по всей стране, а также отправил ее Чжао Цзыяну в Северную Корею. Когда Чжао прочитал стенограмму в китайском консульстве в Пхеньяне, он понял, что у него не было другого выбора, кроме официального ответа, что он «полностью согласен с решением товарища Сяопина по решению текущей проблемы беспорядков». Может быть, ситуация ухудшилась с тех пор, как он уехал из Пекина, подумал Чжао. В любом случае в конце апреля для Чжао было немыслимо публично возражать своему руководителю. Чжао считал, что студенческое движение пойдет на спад и ему придется руководить движением против либерализации, как уже было в 1987 году. Он ошибался. Днем 25 апреля Ли Пэн руководил написанием передовицы, о которой просил Дэн. Текст статьи под названием «Мы должны занять четкую позицию против беспорядков» в тот вечер транслировался по телевидению и радио, на следующий день был опубликован во всех газетах Китая.

Крайне малое число людей не пыталось увековечить память товарища Ху Яобана, не пропагандировало социалистическую демократию в Китае и не просто выражало недовольство. Вместо этого они использовали фальшивые знамена демократии, пытаясь разрушить [настоящую] демократию и верховенство закона. Их цель — смутить чувства людей, ввергнуть всю страну в хаос, разрушить политическую стабильность и единство. Это преднамеренный заговор. Это беспорядки. По сути, они коренным образом отрицают руководство Коммунистической партии и социалистическую систему.

Источник: Жэньминь жибао. 1989. 26 апреля. С. 1.

Реакция в обществе была разной. Лу Дэчэн в провинции Хунань прочитал газету на работе, он оценил язык и подачу материала как типичные, пожал плечами и решил, что «общественное мнение не учитывалось» [Chong 2009: 200]. Многие в Китае, возможно, не обратили внимания на трансляцию и передовицу, а те, кто обратил внимание, наверняка отреагировали так же, как Лу Дэчэн, не увидев в сообщении ничего необычного.

Именно на это рассчитывали Дэн Сяопин и Ли Пэн, того же ожидал и Чжао Цзыян в Пхеньяне. Но даже если Дэн и оказался прав в том, что многие рабочие и крестьяне были на его стороне, многие граждане были настолько возмущены и оскорблены тоном и содержанием заявления Дэна, что бросили вызов высшему руководству. Протестное движение не только не утихло, напротив, оно стало набирать силу.

Вечером 25 апреля, услышав передачу по радио, студенты Пекинского университета, особенно те, кто являлся членом вновь созданных студенческих объединений, поняли, что речь шла о них. В передаче новые организации назывались незаконными, их обвиняли в «захвате власти» и отъеме полномочий у утвержденных партией студенческих союзов. Чай Лин вспоминала, что когда она услышала трансляцию, то «почувствовала всем телом потрясение, недоверие, страх и гнев». Затем она услышала, как ее сокурсники били стеклянные бутылки («Сяопин» — омоним «маленькой бутылочки»), протестуя против речи Дэна, они стучали по столу, кричали и ругались [Chai 2011: 114]. В тот же вечер независимые студенческие организации сделали заявление, что они выступают не против КПК. Они объявили общегородской марш от студенческих городков к площади в знак протеста против ярлыка «беспорядки» [У 2014: 88–89].

Пекинские журналисты также решительно выступили против передовой статьи. Редактор «Жэньминь жибао» Лу Чаоци сказал, что 26 апреля его коллеги единодушно согласились с тем, что эта статья была ошибкой, ничего хорошего сказать о ней было нельзя. Телефон Лу буквально обрывали: все звонки касались опубликованного материала. Звонившие заявляли, что неправомерно называть марш студентов и прощание с Ху Яобаном беспорядками, и также указывали на то, что в передовице не предлагалось ответов на вопросы о демократии и коррупции, поднятые протестующими [Лу 2006: 34]. На партийном собрании информационного агентства Синьхуа, когда некто полностью процитировал замечания Дэна, журналисты встали, чтобы по очереди осудить документ. Они сочли его оскорбительным для памяти Ху Яобана, заявили, что это напоминает им о репрессиях, направленных против антиправого движения и Культурной революции. Сотрудники редакции высказались, что Ли Пэн и Ян Шанкунь, который даже не был членом Постоянного комитета Политбюро, действовали за спиной Чжао Цзыяна, пока генеральный секретарь отсутствовал в стране [Чжан 2010: 79].

Но далеко не все в Китае отреагировали так же, как пекинские журналисты, или чувствовали безразличие, как Лу Дэчэн в провинции Хунань. Некоторые воспринимали слова Дэна как приказ и старались добросовестно его исполнять. Муниципальные руководители Пекина предупредили «руководителей незаконных организаций», что им грозят «серьезные последствия», если они не прекратят «незаконную деятельность». Бюро общественной безопасности Пекина выпустило уведомления, напоминающие жителям столицы о том, что несанкционированные демонстрации являются незаконными и что выступления, сбор пожертвований и раздача листовок будут наказываться по закону [У 2014: 96]. А администрация и преподаватели вузов пытались «занять четкую позицию» и встретились 26 апреля со студентами, чтобы убедить их не выходить на марш.

В некоторых случаях их убеждения подействовали. Оркеш Делет, студент Пекинского педагогического университета, более известный под своим китайским именем Уэр Кайси, 26 апреля отправился в Пекинский университет, где побеседовал с Шэнь Туном. Оркеш сказал, что администрация его университета пообещала, что, если он уговорит студентов не выходить на следующий день на марш, «нас не накажут за то, что мы сделали ранее» и последует диалог между студентами и официальными лицами. Шэнь Тун не согласился, он сказал, что студенты Пекинского университета уже решили «в качестве компромисса пройти часть пути до площади Тяньаньмэнь и не дальше, чтобы показать правительству, что к сотрудничеству мы готовы, но нас не запугать» [Шэнь 1990: 200–201]. Оркеш отказался от попыток убедить Шэнь Туна и отправился в ближайший Университет Цинхуа, чтобы поговорить со студентами об отказе от участия в марше.

Администрация Китайского университета политических наук и права оказала сильное давление на Чжоу Юнцзюня, представителя этой школы в Автономной федерации студентов Пекина — альянсе недавно созданных независимых университетских профсоюзов. Чиновники продержали Чжоу до трех ночи 27 апреля, пока он не согласился подписать документ об отмене марша протеста [У 2014: 96]. Кто-то постучал в дверь Шэнь Туна в пять утра, чтобы показать ему уведомление об отмене; затем Шэнь передал его Фэн Цундэ и другим активистам Пекинского университета. «Мы все подозревали, что Чжоу Юнцзюнь сделал это сам, потому что на сообщении не было других подписей, — писал Шэнь, — нам и в голову не пришло, что федерация могла провести собрание в это время. В конце концов мы решили действовать, как планировалось ранее» [Шэнь 1990: 202].

27 апреля гнев взял верх над страхом. Примерно 100 тысяч студентов прорвались сначала через ворота университета, запертые администрацией, а затем через ряды невооруженных полицейских, блокировавших перекрестки. Как только протестующие поняли, что доберутся до площади, не столкнувшись с насилием или арестами, настроение у них поднялось, а количество людей, вышедших на улицы, достигло полумиллиона. Не желая остаться в стороне, Оркеш Делет возглавил демонстрацию Пекинского педагогического университета; Фэн Цундэ, Ван Дань и Шэнь Тун возглавили группу Пекинского университета, они решили пройти весь путь до площади, а не останавливаться на половине пути. Чай Лин назвала дневной «фестиваль» «полной победой» студентов и жителей Пекина [Chai 2011: 118]. Передовица от 26 апреля не только не остановила студенческое движение, но и придала смелости протестующим требовать диалога с правительством. Это давало надежду на то, что они смогут завоевать признание и уважение.

Почему жесткий подход Дэна не испугал пекинских студентов и не заставил их вернуться в аудитории? Спустя годы Чжао Цзыян думал, что к 1989 году что-то изменилось и что «старые способы навешивания политических ярлыков, которые работали раньше, больше не эффективны». Все знали, что в основе радиопередачи от 25 апреля и редакционной статьи, опубликованной на следующий день, были высказывания Дэн Сяопина, поэтому протесты 27 апреля убедили Чжао, «что даже символ верховного лидера утратил свою эффективность». «Мало того что угрозы со стороны “крестного отца” стали бессильны, — подумал Чжао, — жесткие пекинские правила общественной безопасности оказались не более чем макулатурой, — демонстранты легко прорвали полицейские блокады» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 14].

Чтобы сохранить лицо после демонстраций 27 апреля, формально Ли Пэн и Дэн Сяопин выразили оптимизм. Ли написал в своем дневнике, что редакционная статья «Жэньминь жибао» оказала сильное воздействие и стабилизировала ситуацию [Чжан 2010: 97]. Секретарь Дэна позвонил Ли и сказал, что Дэн доволен тем, что позиция Центрального комитета была ясной и кровопролития не было [У 2014: 107]. В действительности же оба были потрясены. Ли Пэн поговорил по телефону со старейшинами партии, в том числе с Дэн Инчао, Ли Сяньнянем, Сун Жэньцюном и Ван Чжэнем, они убеждали его сменить курс [там же: 106]. Сообщается, что Ли Сяньнянь и Ван Чжэнь призывали к массовым арестам. Пэн Чжэнь неоднократно звонил в Центральный комитет, призывая к сдержанности и надеясь, что против протестующих сила применена не будет [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 13].

Ли Пэн изо всех сил пытался применять различные стратегии. Он попросил официального представителя Госсовета Юань Му подготовить менее жесткую передовую статью о важности поддержания стабильности. Ли также перенял формулировку Чжао Цзыяна о диалоге, поручив 28 апреля официальным лицам по всей стране подготовиться к встречам с представителями студентов на «нескольких уровнях» и «по различным каналам». Но когда студенты независимых организаций, организовавшие марши, узнали о предстоящем 29 апреля диалоге между чиновниками и студентами, отобранными партией, они были возмущены.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Тяньаньмэнь переводится с китайского как «Врата Небесного Спокойствия». — Прим. пер.

12

[У 2014: 6–7]. Ли Пэн посетил Ху Яобана в больнице 9 апреля и в своих мемуарах рассказал миру другую историю: Ли вспоминал, что Ху не любил постоянно находиться в постели, как предписывали врачи. Ли услышал, что 15 апреля, после того как врач не позволил Ху встать с постели, чтобы воспользоваться туалетом, попытка Ху опорожнить кишечник лежа обернулась сильной нагрузкой на сердце и он умер [Чжан 2010: 56].

13

Движение Четвертого мая 1919 года началось со студенческих протестов против подписания Версальского договора и стало частью более широкого Движения за новую культуру против империализма и традиционной китайской культуры. С 1919 года интеллигенция призывала к демократии и науке, в то время как КПК, среди основателей которой были такие видные активисты Движения Четвертого мая, как Чэнь Дусю и Ли Дачжао, в конечном итоге поставила Движение Четвертого мая на службу патриотизму, призывая интеллигенцию преданно служить партии и государству [Lanza 2019].

14

[Chai 2011: 92]. Ли Фейгон рассматривала первенство Чай Лин с позиции гендера, позже Ли написала: «Временами почти казалось, что она чувствовала себя в большей безопасности, когда могла думать о себе как о традиционной беспомощной женщине, хотя она явно была не такой» [Lee 1994: 132].

15

Бао Тун, директор Управления политической реформы и политический секретарь Чжао Цзыяна, услышал подробности разговора Дэна и Чжао 19 апреля 1989 года. Дай Цин, который брал интервью у Бао, считает, что поддержка Дэном Чжао, когда они встретились на 19 апреля, была искренней [Дай 2019: 63–64].

16

По этому вопросу и для получения дополнительной информации о том, что элитная политика КНР является «черным ящиком» как для ученых-исследователей, так и для самих китайских политиков, см. [Teiwes 2015].

17

[Чжан 2010: 71]; текст прощальной речи см. в: Жэньминь жибао. 1989. 23 апреля. С. 1.