Школа хороших матерей

Джессамин Чан, 2020

Антиутопия, затрагивающая тему материнства, феминизма и положения женщины в современном обществе. «Рассказ служанки» + «Игра в кальмара». Только государство решит – хорошая ты мать или нет! Фрида очень старается быть хорошей матерью. Но она не оправдывает надежд родителей и не может убедить мужа бросить любовницу. Вдобавок ко всему она не сумела построить карьеру, и только с дочерью, Гарриет, женщина наконец достигает желаемого счастья. Гарриет – это все, что у нее есть, все, ради чего стоит бороться. «Школа хороших матерей» – роман-антиутопия, где за одну оплошность Фриду приговаривают к участию в государственной программе, направленной на исправление «плохого» материнства. Теперь на кону не только жизнь ребенка, но и ее собственная свобода. «"Школа хороших матерей" напоминает таких писателей, как Маргарет Этвуд и Кадзуо Исигуро, с их пробирающими до мурашек темами слежки, контроля и технологий. Это замечательный, побуждающий к действию роман. Книга кажется одновременно ужасающе невероятной и пророческой». – VOGUE

Анна Карсон «Плейнуотер»

Jessamine Chan

THE SCHOOL FOR GOOD MOTHERS

Copyright © 2020 by Jessamine Chan

This edition published by arrangement with DeFiore and Company Literary Management, Inc through Andrew Nurnberg Literary Agency

Jacket design by Grace Han

Jacket art by wacomka/Getty Images

© Крылов Г., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

1

— У нас ваша дочь.

Первый вторник сентября, начало очень плохого дня, и Фрида пытается совсем не съехать с дороги. В голосовой почте полицейский требует, чтобы она немедленно приехала в отделение. Она, не сбрасывая сообщения, кладет телефон. Часы показывают 2:46 дня. Она собиралась вернуться домой полтора часа назад. Она сворачивает с Грейс-Ферри на боковую улицу и останавливается во втором ряду, потом перезванивает и начинает извиняться, объясняет, что потеряла счет времени.

— Она в порядке?

Полицейский говорит, что ребенок в безопасности.

— Мадам, мы бог знает сколько времени пытаемся до вас дозвониться.

Она отключается, звонит Гасту, ей приходится оставить сообщение. Он должен встретить ее в отделении полиции на углу Одиннадцатой и Уартона.

— Проблема. Это связано с Гарриет. — У нее перехватывает голос. Она повторяет слова полицейского, что их дочь в безопасности.

Тронувшись с места, Фрида напоминает себе, что не должна превышать разрешенную скорость, не ехать на красный, дышать. Весь уик-энд Дня труда ее лихорадит. В прошедшие пятницу и субботу у нее была обычная бессонница, спала по два часа за ночь. В воскресенье, когда Гаст привез Гарриет Фриде на три с половиной дня ее попечения, у девочки обнаружилась мучительная ушная инфекция. В ту ночь Фрида спала девяносто минут. В прошлую ночь — час. Гарриет плакала, не переставая, слишком сильно для своего маленького тела, слишком громко для тоненьких стен дома, которые не могли заглушить ее плача. Фрида делала, что могла. Она лежала на полу рядом с кроваткой Гарриет, держала ее невероятно идеальную руку, просунув свою через решетку кроватки, она целовала пальчики дочки, ее ноготки, ощущая неровность тех, которые пора подстричь, молясь о том, чтобы Гарриет закрыла глазки и уснула.

Послеполуденное солнце обжигает, когда Фрида останавливается у отделения полиции, расположенного в двух кварталах от ее дома, в старом итальянском районе в Южной Филли^[1]. Она паркуется и несется к секретарю приемной, спрашивает, не знает ли та, где ее дочь, малышка восемнадцати месяцев, наполовину китаянка, наполовину европейка, кареглазая, с кудрявыми темно-каштановыми волосами и челкой.

— Вы, вероятно, мать, — говорит секретарь приемной.

Секретарь — пожилая белая женщина, на ее губах мазок розовой помады. Она выходит из-за стола. Обводит Фриду взглядом с головы до ног, отмечает поношенные ортопедические сандалии.

Отделение кажется Фриде почти пустым. Секретарь делает осторожные шаги, она бережет свою левую ногу. Ведет Фриду по коридору в комнату для допросов без окон, стены здесь выкрашены приторным светло-зеленым цветом. Фрида садится. В детективных фильмах, какие видела Фрида, лампы в таких комнатах непременно мигают, но здесь горят ровно. У нее пошли мурашки, она жалеет, что не взяла жакет или шарф. Хотя в дни, когда Гарриет с ней, Фрида часто чуть не валится с ног от усталости, сегодня она к тому же чувствует давление на грудь, а эта боль переходит в кости, не дает покоя.

Она потирает предплечья, ее внимание то концентрируется, то рассеивается. Достает телефон со дна сумочки, ругает себя за то, что не увидела сообщений полицейского сразу же, за то, что выключила звук, разозлившись на бесконечные рекламные звонки, за то, что забыла потом включить звонок. За последние двадцать минут Гаст звонил шесть раз и прислал целую простыню взволнованных эсэмэсок.

«Я тут, — отписывается она наконец. — Приезжай скорее». Ей бы следовало перезвонить ему, но она боится. В течение ее половины недели Гаст звонит каждый вечер, интересуется, узнала ли Гарриет новые слова, улучшилась ли у нее моторика. Она ненавидит разочарованность в его голосе, когда дочка не оправдывает его надежд. Но Гарриет меняется по-другому: ее пальчики хватают крепче, она замечает что-нибудь новое в книге, дольше держит взгляд Фриды, когда они целуются на ночь.

Положив руки на металлический стол, Фрида кладет на них голову и засыпает на несколько секунд. Она замечает камеру наблюдения в углу на потолке. Ее мысли возвращаются к Гарриет. Сегодня она купит упаковку любимого мороженого Гарриет — клубничного. Когда они вернутся домой, она позволит Гарриет играть в ванне, сколько ее душа пожелает. Почитает Гарриет еще одну книжку перед сном. «Я кролик». «Плюшевый мишка».

Полицейские входят без стука. Одного зовут Бруннер, это он звонил: мощного сложения белый, лет двадцати пяти, с угрями в уголках рта. Полицейский Харрис — чернокожий, средних лет, с аккуратными усами и крепкими плечами.

Она встает, пожимает обоим руки. Они просят ее показать водительские права, убеждаются, что она и есть Фрида Лью.

— Где мой ребенок?

— Присядьте, — говорит полицейский Бруннер и смотрит на грудь Фриды. Он открывает свой блокнот на чистой странице. — Мадам, когда вы уехали из дома?

— Может быть, в полдень. В половине первого. Я поехала купить кофе. А потом съездила на работу. Не стоило этого делать. Я знаю. Глупо с моей стороны. Я с ног валилась от усталости. Виновата. Я не хотела… Пожалуйста, скажите, где моя дочь.

— Не изображайте из себя дурочку, миз Лью, — говорит полицейский Харрис.

— Я ничего не изображаю. Я могу все объяснить.

— Вы оставили вашу дочь дома. Одну. Ваши соседи услышали ее плач.

Фрида кладет ладони на стол, ей нужно прикоснуться к чему-то холодному и надежному.

— Я совершила ошибку.

Полицейские приехали приблизительно около двух, вошли в дом через боковую дверь. Раздвижные стеклянные двери кухни, выходящие на задний двор, были открыты. Ребенка защищала только хлипкая сетка.

— Итак, ваша дочь… ее зовут Гарриет?.. почти два часа находилась одна. Верно ли это, миз Лью?

Фрида сидит на руках. Она оставила свое тело и теперь парит где-то наверху.

Ей сообщают, что Гарриет сейчас осматривают в детском кризисном центре.

— Кто-нибудь ее привезет…

— Что вы имеете в виду — «осматривают»? Слушайте, все совсем не так, как вы думаете. Я бы не…

— Мадам, подождите, — говорит полицейский Бруннер. — Вы вроде умная женщина. Давайте вернемся назад. Итак, самое главное, почему вы оставили ребенка одного?

— Я купила кофе, а потом поехала на работу. Забрать рукопись. Бумажную. Видимо, я потеряла счет времени. Я уже возвращалась домой, когда увидела ваше сообщение. Виновата. Я несколько дней не спала. Мне нужно забрать ее. Я уже могу идти?

Полицейский Харрис отрицательно качает головой.

— Миз Лью, мы еще не закончили. Где вы должны были находиться сегодня? На чьем попечении был ребенок?

— На моем. Я вам уже сказала. Я поехала на работу. Я работаю в Уартоне.

Она объясняет, что выпускает факультетское обзорное издание, переписывает научные труды в виде коротких статей для бизнес-сообщества. Что-то вроде курсовых работ по предметам, о которых она ничего не знает. Она работает удаленно из дома с понедельника до среды, когда ребенок у нее — по специальному соглашению. Это ее первая работа на полную ставку после рождения Гарриет. Она работает всего шесть месяцев. Найти приличную — и вообще какую-нибудь работу в Филли так трудно.

Она рассказывает им о ее требовательном боссе, о строгих сроках сдачи работ. Профессору, с которым она сейчас работает, восемьдесят один год. Он никогда не отправляет свои записи по электронной почте. Она забыла взять их с работы в пятницу, а теперь они понадобились для статьи, которую она заканчивает.

— Я собиралась взять его заметки и сразу же домой. Меня задержала необходимость ответить на электронные письма. Я уже должна была бы…

— И вы так поехали на работу? — Полицейский Харрис кивает на лицо Фриды без косметики, ее джинсовую рубашку в пятнах зубной пасты и арахисового масла. Ее длинные черные волосы, связанные в неаккуратный пучок. Ее шорты. Прыщ на подбородке.

Она сглатывает.

— Мой босс знает, что у меня маленький ребенок.

Они пишут что-то в своих блокнотах. Они проведут проверку на наличие нарушений, но если у нее и прежде были нелады с законом, то лучше сказать об этом сейчас.

— Ничего такого у меня, конечно, не было. — У нее боль в груди. Она начинает плакать. — Это была ошибка. Пожалуйста. Вы должны мне верить. Я арестована?

Полицейские говорят — нет, не арестована. Но они вызвали сотрудника из Службы защиты детей. Сотрудник уже выехал.

* * *

Фрида остается одна в светло-зеленой комнате, она грызет заусенцы. Она помнит, как доставала Гарриет из кроватки, как меняла на ней подгузник. Она помнит, как давала дочке ее утреннюю бутылочку, накормила ее йогуртом и бананом, почитала «Мишки Беренстайн», про гостей с ночевкой.

Они проснулись в четыре и так и не уснули. Фрида должна была сдать статью на прошлой неделе. Все утро она носилась между детским уголком Гарриет и диваном в гостиной — там на кофейном столике были разложены ее материалы. Она несколько раз переписывала один абзац, пыталась объяснить байесовский вывод^[2] словами дилетанта. Гарриет все время плакала. Она хотела сесть на колени Фриде. Хотела на ручки. Хватала бумаги и бросала на пол. Все время трогала клавиатуру.

Ей следовало бы включить для Гарриет телевизор — пусть бы смотрела. Она помнит, что подумала: если не успеет закончить статью, то босс откажет ей в работе из дома, и тогда Гарриет придется отдать в детский сад, а Фрида очень хотела обойтись без этого. И она помнит, что посадила тогда Гарриет в ходунки, которые следовало отправить на помойку несколько месяцев назад, когда Гарриет начала ходить. Потом она дала Гарриет воду и крекеры в виде зверьков. Проверила подгузник. Поцеловала Гарриет в головку, от которой пахло маслом. Сжала ее пухлые ручки.

Она решила, что в ходунках Гарриет будет в безопасности. Из них она никуда не денется. И вообще — что может случиться за час?

Фрида под резким светом в комнате для допросов обкусывает заусенцы, местами захватывает кожу. Контактные линзы измучили ее до смерти. Она достает пудреницу из сумочки, рассматривает темные круги под глазами. Она считалась хорошенькой. Она миниатюрная и стройная, у нее округлое лицо и челка, фарфоровые кукольные черты, и люди обычно считали, что ей двадцать с небольшим. Но в тридцать девять у нее морщины между бровей и вокруг рта, морщины, появившиеся у нее после родов, — все это стало еще заметнее, когда Гаст бросил ее и ушел к Сюзанне. Гарриет тогда было три месяца.

Сегодня утром она не приняла душ, не вымыла лицо. Она боялась, что соседи пожалуются на плач. Ей нужно было бы закрыть заднюю дверь. Нужно было сразу же вернуться домой. Вообще не выходить из дома. И вообще она не должна была забывать на работе профессорские заметки. Или уж съездила бы за ними в выходные. Нужно было вообще успеть сдать работу в срок.

Ей нужно было бы рассказать полицейским о том, что она не может потерять эту работу. Что Гаст нанял посредника, чтобы договориться о том, как они будут распределять обязанности по воспитанию ребенка. Он не хотел тратить деньги на юристов. С учетом того, что у Гаста перспективная, но плохо оплачиваемая работа, кредит за обучение, с учетом ее заработка и того факта, что у них совместная опека, посредник предложил ей ежемесячные выплаты от Гаста в размере пятисот долларов — явно мало, чтобы им с Гарриет прокормиться, в особенности потому, что она отказалась от работы в Нью-Йорке. Она не могла заставить себя попросить у него больше. Не требовала выплаты алиментов. Если она попросит, родители ей помогут, но просить у них она не может, она бы себя возненавидела, если бы попросила. Они и так ее обеспечивали, после того как она от них уехала.

Четверть пятого. Она слышит голоса в коридоре, открывает дверь и видит Гаста и Сюзанну — они разговаривают с полицейскими. Сюзанна подходит и обнимает Фриду, не отпускает ее, а Фрида напрягается под зонтом роскошных рыжих волос Сюзанны, окутанная запахом парфюма с ароматом сандалового дерева.

Сюзанна трет спину Фриде, словно они друзья. У этой девицы миссия — замучить Фриду до смерти своим дружелюбием. Война на истирание. Сюзанне всего двадцать восемь, она в прошлом танцовщица, и до появления Сюзанны в ее жизни Фрида не понимала, что разница между двадцатью восемью и тридцатью девятью может быть такой сильнодействующей и губительной. У этой девицы точеное личико феи, громадные голубые глаза, которые придают ей какой-то хрупкий, сказочный вид. Даже в те дни, когда она не занята ничем, кроме ухода за ребенком, она делает черные стрелки и одевается как девчонка-подросток, держит себя уверенно, чего всегда не хватало Фриде.

Гаст обменивается рукопожатиями с другими мужчинами. Фрида смотрит в пол, ждет. Раньше Гаст закричал бы. Как он делал в те ночи, когда она пряталась в ванной и плакала, вместо того чтобы нянчить ребенка. Но теперь перед нею Новый Гаст. И этот человек нежно обнимает ее, несмотря на ее вину, — Сюзанна и образ жизни без токсинов изменили Гаста, он стал спокойным.

— Гаст, я так виновата.

Он просит Сюзанну подождать снаружи, берет Фриду под руку и ведет назад в светло-зеленую комнату, где садится рядом с ней, берет ее пальцы в свои. Они несколько месяцев не были наедине вдвоем. Она испытывает чувство стыда, потому что хочет его поцелуя. Он красивее, чем она когда-либо заслуживала, — высокий, стройный, мускулистый. В сорок два года его квадратное грубоватое лицо покрыто морщинами от избытка солнца, он, чтобы угодить Сюзанне, отпустил подлиннее свои песочного цвета с проседью волнистые волосы. Теперь он снова похож на того серфера, каким был в юности.

— Очевидно, что случившееся сегодня… — Гаст крепче сжимает ее руки, ей больно.

— Я совсем не спала. Я знаю, это не оправдание. Я думала, с ней ничего не случится за час. Я просто собиралась заскочить на работу и тут же обратно.

— Ну почему ты делаешь такие вещи? Это нехорошо. Ты же не одна ее воспитываешь. Могла бы позвонить мне. Кому-нибудь из нас. Сюзанна могла бы тебе помочь. — Гаст сжимает ее запястья. — Она поедет с нами домой. Посмотри на меня. Ты слушаешь, Фрида? Это серьезно. Копы сказали, что тебя могут лишить попечительства.

— Нет. — Она вырывает руки. Комната вращается.

— Временно, — говорит он. — Детка, ты не дышишь. — Он встряхивает ее за плечо, говорит, чтобы она дышала, но она не может. Если задышит, ее может вырвать.

Она слышит плач по другую сторону двери.

— Могу я? — спрашивает Фрида, и Гаст кивает.

Гарриет на руках Сюзанны. Она дала девочке несколько яблочных долек. Фриду всегда убивает, когда она видит, что Гарриет свободно себя чувствует на руках Сюзанны, даже сегодня, после дня болезни и страха, среди чужих людей. Утром Фрида надела на Гарриет фиолетовую футболку с динозавром, легинсы в полоску и мокасины, но теперь на ней поношенный розовый свитер и джинсики, слишком большие для нее, носки, а туфелек нет.

— Пожалуйста, — говорит Фрида и берет Гарриет у Сюзанны.

Гарриет обхватывает Фриду за шею. Теперь, когда они снова вместе, тело Фриды расслабляется.

— Ты голодненькая? Тебя кормили?

Малышка хлюпает носом. Глаза у нее красные и опухшие. От чужой одежды пахнет плесенью. Фрида представляет себе, как чиновники штата снимают одежду с Гарриет, подгузник, обследуют ее тело. Уж не прикасался ли к ней кто-нибудь ненадлежащим образом? Как она сможет когда-нибудь искупить вину перед своей крошкой? Сколько времени на это уйдет — месяцы, годы, вся жизнь?

— Мама. — Голос Гарриет звучит хрипловато.

Фрида прижимается виском к головке дочери.

— Мамочка так виновата. Тебе какое-то время придется побыть с папочкой и Сью-Сью, хорошо? Извини, детка, ух, как я оплошала. — Она целует Гарриет в ухо. — Тебе все еще больно?

Гарриет кивает.

— Папочка даст тебе лекарство. Обещай, что будешь хорошо себя вести. — Фрида начинает говорить, что они скоро увидятся, но прикусывает язык. Она берет мизинчик Гарриет. — Галактически, — шепчет она. Это их любимая игра, обещание, которое они дают перед сном. «Я обещаю тебе луну и звезды. Я люблю тебя галактически». Она произносит эти слова, когда укладывает Гарриет, эту девочку с таким же, как у ее матери, лунообразным лицом, с такими же двойными веками, печальными очертаниями рта.

Гарриет начинает засыпать на ее плече.

Гаст дергает Фриду за рукав.

— Пора везти ее домой, кормить.

— Подожди немного. — Она держит Гарриет и баюкает ее, целует соленую щеку. Нужно заменить эту ужасную одежду, искупать Гарриет. — Я буду тосковать без тебя ужасно. Люблю тебя, детка. Люблю, люблю, люблю.

Гарриет шевелится, но не отвечает. Фрида в последний раз смотрит на Гарриет, потом закрывает глаза, и Гаст берет ребенка.

* * *

Социальная работница застряла в пробке. Фрида ждет в светло-зеленой комнате. Проходит полчаса. Она звонит Гасту.

— Забыла тебе сказать. Я знаю, вы молочную диету сокращаете, но дай ей, пожалуйста, сегодня на ночь десерт. Я собиралась дать ей мороженое.

Гаст говорит, что они уже поели. Гарриет слишком устала, много есть не хочет. Сюзанна купает ее. Фрида снова извиняется, понимает, что у нее, возможно, начинается год извинений, что она выкопала себе яму, из которой, наверное, никогда не вылезет.

— Когда будешь говорить с ними, держи себя спокойно, — говорит Гаст. — Не сходи с ума. Я уверен, все это скоро кончится.

Она противится желанию сказать: «Я тебя люблю». Она противится желанию поблагодарить его. Она желает ему доброго вечера и начинает расхаживать по комнате. Ей нужно было бы спросить у полицейских, какие соседи их вызвали. Вызвала ли их пожилая пара, у которой на москитных дверях висят выцветшие открытки с изображением папы Иоанна Павла II. Или женщина, живущая по другую сторону забора, коты которой гадят во дворе Фриды. Или пара за стеной спальни, от чьих роскошных стонов она чувствует себя еще более одинокой, чем на самом деле.

Имен их она не знает. Она пыталась здороваться с ними, но, когда она это делает, они ее игнорируют или переходят на другую сторону улицы. В прошлом году Фрида сняла таунхаус на три спальни близ Пасьюнк-сквер. Она единственная не белая в квартале, единственная, кто не прожил здесь несколько десятилетий, единственный арендатор, единственная с маленьким ребенком. Более просторного жилья в срочном порядке найти она не смогла. Ей пришлось просить родителей о совместном подписании договора аренды — тогда еще у нее в Пенсильвании не было работы. Из Западной Филли до ее нынешнего места службы было ближе, но аренда там выходила за возможности ее бюджета. Фиштаун, Белла-Виста, Куин-Виллидж, Градюэйт Хоспитал были слишком дороги. Они переехали сюда из Бруклина, когда Гаста, ландшафтного архитектора, пригласила престижная местная фирма, специализирующаяся на озеленении крыш. Его компания в первую очередь бралась за проекты с экологическим уклоном: восстановление болот, обустройство ливневок. Гаст считал, что в Филли им удастся накопить на покупку дома. К тому же Филадельфия совсем рядом с Нью-Йорком, и они смогут ездить туда, когда им захочется. Она застряла в этом самом маленьком из городков, в которых когда-либо жила, в городе-игрушке, где у нее не было круга поддержки, всего ничего знакомых и ни одного настоящего друга. А теперь из-за совместной опеки ей придется торчать здесь до восемнадцатилетия Гарриет.

Один из светильников наверху начинает гудеть. Ей хочется опустить голову на руки, но она не может отделаться от чувства, что за ней наблюдают. Сюзанна все расскажет своим друзьям. Гаст расскажет своим родителям. Ей придется рассказать своим родителям. С большого пальца левой руки она обкусала почти все заусенцы. У нее болит голова, пересохло во рту, ей очень нужно выйти из этой комнаты.

Она открывает дверь и спрашивает разрешения воспользоваться туалетом и купить что-нибудь — она с утра после завтрака ничего не ела, только пила кофе. В автомате покупает батончики с арахисовым маслом и шоколадку. Весь день у нее дрожали руки.

Когда она возвращается, социальная работница уже ждет ее. Фрида роняет наполовину съеденный батончик и неловко поднимает его, при этом успевая хорошо разглядеть мускулистые икры социальной работницы под черными облегающими брюками-карго, ее кроссовки. Женщина молода, лет двадцати пяти, наверняка приехала прямо из фитнес-центра. На ней жакет из спандекса поверх топика на бретельках. Над грудной ложбинкой висит золотой крестик. Бицепсы проступают под одеждой. Она крашеная блондинка, ее волосы собраны в хвостик, что делает ее широко поставленные глаза похожими на глаза рептилии. У нее хорошая кожа, но на лице тонна косметики, подчеркивающей выигрышные особенности лица, глаза подведены, на губах бледный, переливчатый блеск. Когда она улыбается, Фрида видит ее сверкающие белизной зубы кинозвезды.

Они обмениваются рукопожатием. Социальный работник миз Торрес показывает на губы Фриды, испачканные шоколадом. Не успевает Фрида слизнуть его, как социальная работница начинает ее фотографировать. Она видит обкусанные ногти Фриды и просит ее показать руки.

— Это обязательно?

— У вас какая-то проблема, миз Лью?

— Нет-нет, пожалуйста.

Она снимает крупным планом руки Фриды, потом лицо. Изучает пятна на рубашке Фриды. Потом кладет на стол планшет и начинает набирать текст.

— Вы можете сесть.

— Мой бывший муж сказал, что мое опекунство может быть приостановлено. Это верно?

— Да, Гарриет останется на попечении отца.

— Но такого никогда больше не случится. Гаст знает.

— Миз Лью, имело место срочное изъятие ребенка, потому что ему грозила опасность. Вы оставили дочь без надзора на длительное время.

Фрида краснеет. Она всегда чувствует себя неумехой, но теперь тому есть доказательство.

— Мы не выявили никаких признаков физических злоупотреблений, но у вашей дочери было обезвоживание. Она была голодна. В отчете сказано, что подгузник промок и моча просочилась на ноги. Она долго плакала. Она была в бедственном положении. — Социальный работник просматривает свои записи, поднимает бровь. — И мне сказали, у вас в доме грязно.

— Обычно я не такая. Я собиралась убраться в выходные. Я не делаю ничего во вред дочери.

Социальный работник холодно улыбается.

— Но вы нанесли ей существенный вред. Объясните мне, почему вы не взяли ее с собой? Какая мать этого не понимает: если я хочу уехать или моего отъезда требуют обстоятельства, мой ребенок отправляется со мной?

Социальный работник ждет ответа Фриды. Фрида вспоминает, как утром у нее повышался градус безысходности и тревоги, как росло эгоистичное желание отдохнуть хоть минуту. По большей части ей удается уговорить себя отойти от этой пропасти. Ужасно, что на нее завели досье, словно она бьет Гарриет или содержит в неподобающих условиях, словно она из тех матерей, которые оставляют ребенка в жару на заднем сиденье машины.

— Это была ошибка, — говорит наконец Фрида.

— Да, вы это уже говорили. Но у меня такое чувство, что вы умалчиваете о чем-то. Почему вы вдруг решили поехать в офис?

— Я поехала купить кофе. Потом на работу — я забыла взять там записи. Они существуют только в бумажном виде. Я сотрудничаю с одним очень пожилым профессором из бизнес-школы. Он уже жаловался на меня декану, когда я его неверно процитировала. Он хотел, чтобы меня уволили. А когда я приехала в офис, то начала отвечать на письма по электронной почте. Потеряла счет времени. Я знаю, что не должна была оставлять ее одну дома. Знаю. Но вот так случилось.

Фрида распускает волосы.

— Моя дочь не спала. Она должна спать два раза днем, а она совсем не спала. Я спала на полу. Она не засыпает, если я не держу ее за руку. А если я пытаюсь уйти, она тут же просыпается и начинает беситься. Последние несколько дней прошли как в тумане. Это был какой-то перебор. У вас случаются такие дни? Я так устала, что у меня началась боль в груди.

— Всем родителям достается.

— Я собиралась сразу же вернуться.

— Но вы не вернулись. Вы сели в машину и уехали. Оставили ребенка, миз Лью. Если вы собираетесь вот так покидать дом, то заведите собаку, а не ребенка.

Фрида с трудом сдерживает слезы. Она хочет сказать, что ничуть не похожа на плохих матерей, которых показывают по телевизору. Она не поджигала дом, не оставляла Гарриет на платформе в метро. Она не пристегивала Гарриет на заднем сиденье и не гнала машину в воду.

— Я знаю, что серьезно провинилась, но я не хотела этого. Я понимаю, что наделала глупостей.

— Миз Лью, у вас не было душевных заболеваний?

— Что? У меня изредка случаются депрессии. Но это тут ни при чем. Я не…

— Мы можем сказать, что с вами случился психотический срыв? Приступ мании? Вы не принимали никаких веществ?

— Нет. Абсолютно никаких. Я не сумасшедшая. Не буду делать вид, будто я идеальная мать, но все родители совершают ошибки. Не сомневаюсь, вы видели вещи и похуже.

— Мы говорим не о каких-то родителях. Мы говорим о вас.

Фрида пытается говорить ровным голосом:

— Мне необходимо ее видеть. Как долго это может продлиться? Мы никогда не расставались больше чем на четыре дня.

— Так быстро ничто не происходит, миз Лью. — Социальный работник объясняет процесс, словно перечисляет покупки по списку. Фрида пройдет психологическое тестирование, Гарриет тоже пройдет. Гарриет пройдет терапевтический курс. В течение следующих шестидесяти дней Фрида сможет три раза увидеться с ребенком под надзором. Штат соберет данные. Служба защиты ребенка реализует новую программу.

— Я дам свои рекомендации, — говорит социальная работница. — Судья по семейным делам решит, какой план опеки наиболее отвечает интересам ребенка.

Фрида пытается заговорить, но социальная работница обрывает ее:

— Миз Лью, вы должны быть рады, что у ребенка есть отец, который не отказывается от обязанностей. Если бы не было его, нам бы пришлось поместить Гарриет под экстренную опеку приемных родителей.

* * *

В эту ночь Фриде снова не уснуть, ее мысли мечутся. Нужно сказать судье по семейным делам, что Гарриет не подвергалась плохому обращению, что была окружена заботой, что просто у ее матери выдался очень плохой день. Нужно спросить у судьи, случался ли, был ли у него когда-нибудь плохой день. В плохой день ей нужно было выйти из дома ее разума, заточенного в доме ее тела, запертого в доме, где Гарриет сидела в своих ходунках с упаковкой крекеров в форме зверьков. Гаст весь мир объяснял таким образом: разум в виде дома обитает в доме тела, обитающего в доме дома, находящегося в большом доме города, а тот находится в еще большем доме — штата, а дальше в домах Америки, общества, Вселенной. Он говорил, что эти дома располагаются один в другом, как матрешки, купленные для Гарриет.

Чего она не может объяснить, чего не хочет признавать и что едва помнит: когда она села в машину и закрыла дверь, когда машина увезла ее прочь от ее разума, тела, дома и ребенка, она вдруг ощутила внезапное наслаждение.

Она убежала, когда Гарриет не смотрела в ее сторону. Теперь она думает, не было ли это сродни выстрелу в спину, одним из самых ее плохих поступков в жизни. Она купила в кофейне в том же квартале охлажденный кофе с молоком, потом возвратилась в машину. Она готова поклясться, что сразу же собиралась вернуться в дом. Но десятиминутная поездка за кофе обернулась тридцатиминутной, а потом часовой, а потом двухчасовой с половиной. Ею двигало удовольствие, получаемое от езды. Это не похоже на удовольствие от секса, любви или созерцания заходов солнца, это удовольствие от того, что ты забываешь о своем теле, о своей жизни.

В час ночи Фрида встает с кровати. Она не делала уборку три недели и не может поверить, что полицейские видели ее дом в таком состоянии. Она собирает игрушки Гарриет, выносит мусор, проходит пылесосом по коврам, запускает стиральную машину, чистит перепачканные ходунки — ей стыдно, что она не сделала этого раньше.

Она убирает дом до пяти часов, от дезинфектантов и хлорки у нее кружится голова. Раковины вычищены. Ванна вычищена. Она подметает паркетный пол. Жаль, здесь нет полицейских — они бы увидели, какой чистотой блещет ее плитка. Они не видят белизны унитаза, не видят, что одежда Гарриет сложена и убрана, полупустые контейнеры с едой навынос выброшены, не осталось ни одной поверхности, на которой была бы пыль. Пока она в движении, ей не нужно ложиться спать без Гарриет, не нужно ждать, что дочка позовет ее.

Она усаживается на чистый пол, волосы и ночнушка пропитались по́том, ветерок, задувающий из задней двери, холодит ее тело. Обычно, если ей не спится и Гарриет дома, она достает дочку из кроватки, держит ее у себя на плече, а Гарриет спит. Ее родная девочка. Ей не хватает тяжести тела дочери, ее тепла.

* * *

Она просыпается в десять часов, из носа у нее течет, в горле саднит, она жаждет сказать Гарриет, что мамочка наконец-то выспалась и может взять ее на детскую площадку. Но тут страх начинает медленно заполнять все ее существо, и ее осеняет: Гарриет нет дома.

Она садится, ежится, вспоминая социального работника, светло-зеленую комнату, отношение к ней как к преступнице. Она представляет себе полицейских, которые входят в этот узкий темный дом, видят испуганную Гарриет среди грязи. Вероятно, они увидели почти пустые полки и холодильник. Вероятно, они увидели крошки на столешнице, комки бумажных полотенец, использованные чайные пакетики в раковине.

Она и Гаст сохранили за собой мебель, которую принесли в семью. Бо́льшая часть хорошей мебели принадлежала ему. Бо́льшая часть всяких финтифлюшек, картин и статуэток. Они все еще переоборудовали их прежний дом, когда он ушел от нее. Нынешнее ее жилье было покрашено в пастельные тона владельцем — гостиная в светло-желтый, кухня в мандариновый, верхний этаж в лавандовый и светло-голубой. Мебель и украшения Фриды не вписываются в интерьер: черные рамочки для фотографий, пышный темно-синий персидский ковер, каминное кресло с оливковой обивкой.

Ей не удалось сберечь растения в горшках. Стены гостиной и кухни голые. В коридоре второго этажа она повесила всего несколько фотографий родителей и бабушек-дедушек, чтобы напоминали Гарриет о ее исторических корнях, хотя Фрида и не в достаточной мере владеет мандаринским, чтобы толком научить дочку. В комнате Гарриет кроме гирлянды ярких тканевых флажков висит фотография Гаста восьмилетней давности. Она хотела, чтобы дочка видела своего отца, пусть хотя бы и на фотографии, при этом она знает, что Гаст того же не сделал. В этом состоял один из ужасов совместной опеки. Ребенок каждый день должен видеть мать.

Она проверяет телефон. Пропустила звонок от босса, который хочет знать, почему она не ответила на его электронные письма. Она перезванивает ему, извиняется, говорит, что отравилась чем-то. Просит еще продлить срок сдачи.

Она принимает душ и звонит своему адвокату Рени, которая занималась ее бракоразводным процессом.

— Мне нужно, чтобы ты меня приняла сегодня. Пожалуйста. Это срочно.

* * *

Узкая улочка, на которой живет Фрида, сегодня пуста, хотя в солнечные дни пожилые соседи любят собраться, посидеть на садовых стульях на узенькой полосе тротуара. Ей хочется, чтобы они увидели ее сейчас. Она в брюках, пошитых на заказ, шелковой блузочке, блейзере, туфлях на платформе. Она не пожалела косметики, спрятала отекшие веки за толстой роговой оправой. Полицейские и социальная работница должны были увидеть ее в таком виде: компетентной, утонченной, заслуживающей доверия.

Кабинет Рени находится на пятом этаже здания на Чеснат-стрит, в двух кварталах к северу от Риттенхаус-сквер. Какое-то время в прошлом году этот кабинет казался ей вторым домом. А Рени — старшей сестрой.

— Фрида, заходи. Что случилось? Ты что такая бледная?

Фрида благодарит Рени за то, что та смогла принять ее в срочном порядке. Она оглядывается, вспоминает, как Гарриет роняла слюну на кожаный диван и выдергивала ворсинки из ковра. Рени — грузная брюнетка лет пятидесяти, предпочитает свитера с воротником-хомутом и яркую бирюзовую бижутерию. Еще одна беглянка из Нью-Йорка, и сошлись они на этой почве в городе, где тебе кажется, что все местные знают друг друга с детского сада.

Рени продолжает стоять, пока Фрида объясняет, что случилось, она стоит, прислонясь к столу и сложив руки на груди. Она сердится сильнее, чем сердились Гаст и Сюзанна, потрясена и разочарована в большей мере, чем они. У Фриды такое чувство, будто она разговаривает со своими родителями.

— Фрида, почему ты мне не позвонила вчера?

— Я не понимала, в какую беду попала. Я облажалась. Знаю. Но это была ошибка.

— Это трудно назвать ошибкой. Службу защиты ребенка не интересуют твои намерения. Они становятся все агрессивнее. Двое их поднадзорных детей умерли в прошлом году. Губернатор сказал, что больше никаких ошибок не потерпит. Они вводят новые правила. Во время последних местных выборов состоялся референдум.

— Ты о чем говоришь? Никаких злоупотреблений по отношению к ребенку не было. Я не похожа на этих людей. Она же еще младенец. Она все забудет.

— Фрида, оставлять ребенка одного дома — это не мелочь. Ты это понимаешь или нет? Я знаю, что у матерей случаются стрессы, они иногда просто бегут из дома, но тебя поймали.

Фрида смотрит на свои руки. Она предполагала, что Рени утешит ее, поддержит, как она это делала в ходе развода.

— Мы назовем это «неверное суждение», — говорит Рени. — Называть это ошибкой больше нельзя. Ты должна взять на себя ответственность.

— Ты скажи, что мне делать.

Рени считает, на возвращение опеки может уйти несколько недель. В худшем случае — несколько месяцев. Она слышала, что Служба защиты ребенка действует теперь оперативнее. У них новый подход к прозрачности и отчетности, к сбору информации, к предоставлению родителям больше возможностей показать себя. Они пытаются модернизировать процесс в национальном масштабе, чтобы во всех штатах было одинаково. Различия между штатами всегда создавали проблему. Но все же очень многое зависит от конкретного судьи.

— Почему я ничего об этом не знала?

— Ты, вероятно, не обращала внимания, потому что это тебя не касалось. Да и с какой стати? Ты просто жила своей жизнью.

Фрида должна подготовиться к долгой игре: нужно добиться воссоединения с Гарриет и закрытия дела. Даже когда ей вернут опеку, вероятно, будет испытательный период, дальнейшее наблюдение длительностью, может быть, в год. Судья может потребовать от Фриды прохождения всей программы — инспекция дома, родительские классы, терапия. Телефонные звонки и посещения инспекторов — это лучше, чем вообще ничего. А некоторые родители и этого не получают. Даже если она пройдет все ступени, это, к сожалению, не дает никакой гарантии. Если, не дай бог, ситуация будет развиваться по худшему сценарию, если штат решит, что она не отвечает требованиям, и будет возражать против воссоединения, они могут лишить ее родительских прав.

— Но ведь это невозможно, да? Почему ты мне это рассказываешь?

— Потому что тебе теперь нужно быть осторожной. Я тебя не пытаюсь напугать, Фрида, мы говорим о системе семейных судов. Я хочу, чтобы ты знала, с какими людьми ты имеешь дело. Серьезно, я не хочу, чтобы ты участвовала во всяких группах, которые борются за права родителей. Сейчас не время уходить в глухую оборону. Ты от этого спятишь. Больше никакой приватности для тебя не существует. Они будут наблюдать за тобой. И они не обнародовали деталей своей новой программы.

Рени садится рядом с ней.

— Обещаю: мы ее вернем. — Она прикасается пальцами к руке Фриды. — Слушай, мне очень жаль, но у меня прием. Я тебе позвоню. Что-нибудь придумаем.

Фрида пытается встать, но обнаруживает, что не может шевельнуться. Она снимает очки. И у нее из глаз вдруг текут слезы.

* * *

К концу рабочего дня Риттенхаус-сквер заполнена бегунами трусцой, скейтбордистами, студентами-медиками и бездомными мужчинами и женщинами, которые здесь живут. Это место у Фриды — самое любимое в городе, классический парк с фонтанами и скульптурами животных, с аккуратными цветочными клумбами, в окружении лавочек и ресторанов с уличными столиками. Одна из достопримечательностей, которая напоминает ей о Нью-Йорке.

Фрида находит пустую скамейку и звонит Гасту. Он спрашивает, удалось ли ей поспать. Она рассказывает ему о разговоре с Рени, потом просит, чтобы он дал трубку Гарриет. Она пытается переключиться на видеозвонок, но связь плохая. Как только раздается голос Гарриет, Фрида снова начинает плакать.

— Я скучаю без тебя. Как ты там, детка?

Голос у Гарриет все еще охрипший. Она лепечет, произносит ряд гласных звуков, но ничего похожего на «мама». На заднем плане она слышит голос Гаста, который говорит, что ушная инфекция у дочки спадает. Сюзанна утром ходила с ней в музей «Пожалуйста, потрогай».

Фрида начинает спрашивать про музей, но Гаст говорит, что они уже садятся за стол обедать. Она еще раз напоминает про мороженое.

— Фрида, я знаю, ты желаешь только добра, но мы не хотим приучать ее к эмоциональной зависимости от еды. Ну-ка, Медвезаяц, попрощайся с мамочкой.

Они отключаются. Фрида утирает нос тыльной стороной запястья. Хотя путь домой пешком займет целых сорок минут и она наверняка сотрет ноги до пузырей, она не может сесть в общественный транспорт, чтобы там все на нее глазели. Она взвешивает, не вызвать ли такси, но не хочет болтать о каких-нибудь пустяках с водителем. Она останавливается у «Старбакса», чтобы высморкаться и протереть очки. Люди, вероятно, думают, что ее только что бросил муж или выгнали с работы. Никто не догадывается о ее преступлении. Она кажется слишком уж не от мира сего. Слишком уж правильная. Слишком азиатка.

Она идет на юг мимо пар молодых женщин, несущих коврики для йоги, мимо татуированных родителей, забирающих детей из детских садиков. Она все еще воспринимает события прошлого вечера так, будто они произошли с кем-то другим. Судья поймет, что она не алкоголик, не наркоманка, что у нее нет криминального прошлого. Она приносит прибыль нанимателю. Мирная, преданная сородительница. Имеет степени бакалавра и магистра по литературе из Брауновского и Колумбийского университетов. Счет в банке на 401 тысячу. Накопительный счет для оплаты образования Гарриет.

Она хочет верить, что Гарриет слишком еще маленькая, чтобы запомнить. Но какое-то маленькое уязвленное чувство, может быть, сохранится, будет затвердевать по мере роста дочери. Возможно, у нее останутся воспоминания о том, как она плакала, а ее никто не слышал.

* * *

Звонок в дверь в восемь часов утра застает Фриду в кровати, но на третий звонок она хватает халат и бежит вниз.

Пришли сотрудники из Службы защиты ребенка, они высокие, европеоиды, груди у них колесом. На обоих бледно-голубые рубашки с воротником на пуговицах, брюки защитного цвета. У них непроницаемые выражения, каштановые волосы подстрижены ежиком, говорят они с филадельфийским акцентом. У одного живот тыквой, у другого слабый подбородок. У обоих металлические чемоданчики.

Тот, у которого слабый подбородок, говорит:

— Мадам, нам нужно установить камеры.

Они показывают ей бумаги.

— Это надомная инспекция?

— У нас новый способ работы.

Камеры будут установлены во всех комнатах, сообщают они Фриде, кроме туалета. Они также будут инспектировать место происшествия. Человек со слабым подбородком через голову Фриды оглядывает гостиную.

— Вы, кажется, убрали дом. Когда вы это сделали?

— Прошлой ночью. Вы обсудили эти действия с моим адвокатом?

— Мадам, ваш адвокат тут ни при чем.

Женщина, которая живет на другой стороне улицы, раздвигает занавески на окнах. Фрида кусает себя за щеку изнутри. Рени ей говорила, чтобы она никогда не возражала, всегда соглашалась. Была почтительной. Не задавала слишком много вопросов. Все взаимодействия с сотрудниками Службы документируются. Все может быть использовано против нее.

Эти люди объясняют ей, что штат будет собирать видеозаписи происходящего в доме. В каждой комнате они установят камеру в углу под потолком. Они поставят камеру и в заднем дворе. Они будут отслеживать звонки, эсэмэски, голосовую почту, использование интернета и приложений.

Они дают Фриде бланк на подпись. Она должна указать, что соглашается на наблюдение.

Ее соседка все еще смотрит. Фрида закрывает входную дверь, вытирает влажные ладони о халат. Рени сказала, что ее цель — возвращение Гарриет. Поражение означает потерю всего. Это унизительное положение может показаться невыносимым, но в целой жизни несколько недель или даже месяцев — небольшой срок. «Ты представь ту жалкую ситуацию, в которой ты окажешься в случае поражения», — сказала Рени. Фрида не может себе представить такое. Если это случится, зачем ей тогда жизнь.

Фрида отправилась в глубь дома за ручкой. Они входят в дом, начинают распаковывать оборудование, и Фрида осторожно спрашивает, что они будут наблюдать.

— Мы будем знакомиться с вами, — отвечает человек с животом.

Она спрашивает, не нужно ли ей будет носить камеру на себе, не установят ли они камер в ее машине, на рабочем месте. Они заверяют ее, что их интересует только ее домашняя жизнь, словно зная, что они будут наблюдать, только когда она ест, спит и дышит, Фрида будет чувствовать себя лучше. Когда материала наберется достаточно, они на основании просмотренного проанализируют ее чувства.

Фриде хочется спросить, что это значит, как такое возможно. В статьях, которые она нашла в интернете, представители Службы защиты ребенка говорили, что новая программа исключит человеческие ошибки. Служба сможет избежать субъективности, предубеждения, введет ряд универсальных стандартов.

Сотрудники фотографируют все помещения в доме, иногда останавливаются, показывают на что-нибудь, перешептываются. Фрида звонит на работу — сообщает, что припозднится. Они проверяют ее буфет, холодильник, все ящики, кладовки, крохотный задний двор, туалет, подвал. Они светят фонариками внутрь стиральной машины, сушилки. Делают еще несколько фотографий.

Они просматривают ее одежду, открывают крышки всех шкатулок с бижутерией. Трогают ее подушки и простыни. Они проверяют на прочность решетки кроватки Гарриет, трогают матрас, переворачивают его. Они лапают одеяльца и игрушки Гарриет. Пока они обследуют каждую комнату, Фрида стоит в дверях, подавляя в себе желание возмутиться их наглостью. У нее такое ощущение, что они в любой момент могут начать инспектировать ее тело. Попросят открыть рот, отметят состояние зубов. Может быть, штату важно знать, есть ли у нее кариес.

Они приносят приставную лестницу. Счищают паутину с потолка. Закончив устанавливать камеры, звонят в свой офис и включают прямую трансляцию.

Примечания

1

Южная Филадельфия, или Южная Филли, как называют эту часть города местные жители.

2

В науке статистический вывод, в котором свидетельство и/или наблюдение используются, чтобы обновить или вновь вывести вероятность верности гипотезы.