Только на одну ночь

Джина Шэй, 2019

Кто не знает имя Светланы Клингер? Да-да, той самой, иконы столичного стиля! У её блога полтора миллиона подписчиков, у неё самой – неоспоримый авторитет в индустрии моды. Самый известный из модных журналов столицы – её королевство. Вот только… У нашей королевы нет короля.Не кому съедать помаду с её губ. Некому снимать с неё идеальные ее аутфиты. Некому раскрашивать серый мир, что её окружает, тысячей оттенков боли.Да, вы не ослышались. Света – мазохистка. Мазохистка, которая уже два года ждет того, кому отдала свой ошейник. Ей нужен только Он, а всех остальных – даром не надо. Особенно вот этого вот наглого хлыща.Он пришел незваным, он занял её место, он… Он просто мудак. И ни на что он не годен. Разве что на одну ночь…… когда она узнает, что ждать ей больше некого.В книге присутствует упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой.

Глава 9. Терпкий

Алекс…

Ну вот ты мне и соврал.

В первый раз, да.

Знаешь, я б с удовольствием бы сказала то же, что и всегда, что так не бывает, что ты — ненавидишь ложь. Но вот.

Ты обещал вернуться.

Не смог.

И все, что было в моей душе живого — в лохмотья, в клочья, в кровавые лоскутки. Мне чертова куча лет, а все что хочется — это забиться в угол, и выть, выть, впиваясь ногтями в собственные щеки. Так чтобы до крови, до боли, чтобы дать выход этой мучительной горечи, разрывающей сердца на мириады частиц..

Нет, я знала, я понимала, с кем связываюсь, и когда человек на двадцать лет старше тебя — это так-то уже критично. Но… Рано. Рано, очень рано. Я верила, что Он проживет вечность. По нему никогда особенно и не казалось что ему столько лет, и что у него сын — мой сверстник.

Вот почему нельзя как в сказке, чтоб взяли и умерли в один день? Почему мне нужно сейчас продолжать жить, когда Его больше нет. Нельзя. Я была для него, он — для меня. Не было в мире больших совпадений. Не было в жизни моей мужчины, который был готов ради меня на столько. И ради которого я была готова на все.

Я бы хотела чтобы сейчас над моей головой бушевала гроза. Чтобы так, будто небеса раскалывались на осколки. Я бы хотела, чтобы вокруг меня бесновался ураган. Выворачивал бы деревья с корнем, швырял машины в стены многоэтажек. Желательно — чтобы всему миру сейчас в принципе настал уже проклятый апокалипсис, который как всегда запаздывает.

Напиться… Напиться — это хорошая идея. Хотя бы какая-то. Потому что в моей голове сейчас категорически нет никаких мыслей. Я не представляю, как мне сейчас возвращаться домой. Там в шкафу — все еще висят отглаженные Его рубашки. Там много всего, с чем соприкасались его пальцы. И оставаться наедине с этим — невыносимо больно. Хоть все это поливай бензином и сжигай на ритуальном костре. Мне надо как-то дожить до утра, а как это сделать — я пока не поняла…

Алекс… Вот что ты натворил вообще? Зачем так въелся в душу? Сама дура, конечно, сама сделала тебя своим личным божеством, своей вечной слабостью, но вот почему…

Ехали мы неожиданно долго, хотя я не особенно заметила этого времени, на вкус оказавшегося как серый кисель. Просто сидела и смотрела в окно. Надо было — на пролетающие мимо машины, многоэтажки, светофоры, а получалось — сквозь. Сейчас Антон мог завезти меня даже в какой-нибудь лесочек, придушить там и прикопать под сосенкой. Я бы даже особо не сопротивлялась.

— Приехали. Выгружайся, — наконец заявил Антон, и мне пришлось собрать мысли в кучку, чтобы походить на человека, хотя бы отчасти.

Я выгрузилась. Огляделась. Втянула в себя отнюдь не свежий московский воздух, выдыхая из груди эмоции. Хоп, выключили истеричку, включили доспех и алкоголичку. Господи, как паршиво сейчас пытаться быть сильной, но выбора особо не было. Все лучше, чем задыхаться от пустоты, сдирающей кожу с души.

Огляделась. Нет, не лесочек. Сосенки в поле зрения нашлись только на горизонте. Жаль.

— Куда ты меня притащил вообще? Это не похоже на бар!

В профиль это походило на особняк на Рублевке. Я не то чтобы часто тут бывала, в конце концов, журналистов тут не очень жаловали, но очертания местных выпендрежных домишек знала. И тут был шикарный такой мини-замок из светло-коричневого камня с витражами на окнах, и даже с парой башенок. Ну надо же какие мы крутые, понты аж из ушей выливаются. Мажором был, мажором и остался.

— Слушай, Света, ты что мне предлагаешь, чтобы я смотрел, как ты пьешь, или чтобы меня потом дровами в такси грузили? — едко поинтересовался Антон, склонив голову набок. Ой ты божечки, у него что, зубы есть? Куда делся мудак Антошенька, который бесил меня все эти пять рабочих дней? Этот даже отчасти походил на мужика. На полтютельки.

— То есть дровами в такси должны грузить меня? — устало уточнила я. — Я против, я пьяная и от тоски могу изнасиловать таксиста.

— Света, будь любезна, посчитай количество этажей, — рыкнул Антон. Боже, неужели я его достала? Не прошло и полгода, что ли? А я уж думала, что потеряла форму.

— Два…. Или три… Извини, я не в форме для высшей математики.

–Это в принципе не важно, что на двух, что на трех этажах точно должна найтись пара кроватей. Разойдемся где поспать.

— Почему не ко мне тогда? У меня тоже есть, чем нажраться.

— Потому что в наличии второй кровати у тебя в квартире я сомневаюсь. А спать на каком-нибудь диванчике я не согласен.

— Я надеюсь, алкоголь у тебя приличней, чем твоя прическа, — вздохнула я, поймала взгляд Антона, развела руками. Ну кто ж тебя заставлял рождаться с этой вот соломенной башкой?

Собачиться сил не было. Я не ожидала, что меня так размажет на кладбище. Просто стоило увидеть тот ростовой портрет на мраморной стеле… Его — широкоплечего, с выпрямленной спиной… И ноги сами подкосились. В общем, все, что мне хотелось — напиться и уснуть.

Покажи мне свой интерьер, и скажу, кто ты. По корешкам книг в шкафу, по тому, как небрежно валяются на журнальном столике какие-то бумаги. Я не приглядываюсь, не мне лезть в чужую жизнь, а вот не сбрасывая туфель опуститься перед растопленным камином самурайский кодекс чести не мешает. На медвежью шкуру. Будь я в форме — я бы проехалась по этому характерно “брутальному” акценту. Вот как с какой-то шпаргалки списывал — шикарный домина, камин, шкура перед ним. Спроси — наверняка навешает мне на уши кучу лапши, типа “сам прикончил, перегрыз зубами медвежье горло, шкуру снимал с использованием самодельного перочинного ножа”. Сколько таких чудных историй я уже слышала… Хрен с ним. Сидеть нормально.

— Кто каминчик топил?

— Домработница, живет во флигеле, — откликнулся Антон и ушел куда-то в тьму собственного дома.

Вернулся быстро, не один — но в компании бутылки с джином, двух стопок и двух тарелок с нарезанной закуской на столике-подносе.

Джин… Довольно странный, но хороший выбор под ситуацию. Вино было бы не в тему, коньяк или абсент — слишком попсово, водка — сильно перебор, я её не любила. Либо у парниши хорошие осведомители, либо его вкусы в алкоголе удивительным образом похожи на мои.

Антон разливает неторопливо, глядя на пламя, пляшущее по поленьям.

— За Алекса?

— За него.

И не чокаясь…

Чистый джин — не очень-то популярен: слишком крепок, его куда чаще льют в коктейли. А я люблю эту травяную терпкость, раскатывающуюся по горлу. До сомелье мне далеко, с каких холмов собирали можжевеловые ягоды — ни за что не скажу, даже привкус вереска я едва разбираю.

И нет в этом мире сейчас ничего, только полумрак, что топит этот дом, боль — что мы разливаем на двоих по стопкам, и прогорающие поленья в камине.

На самом деле я не была права — после нескольких глотков джина становится очевидно, что Антон переживает из-за смерти Алекса. По своему, по-мужски, молча — но переживает. Возможно, сотрудничество с апельсинкой — младшим Козырем — не приносит ему особого удовольствия. Ой, только попадись мне, мелкий хрен, я тебе откручу все, что у тебя боле-менее выступает за пределы тела. За то лишь, что не дал попрощаться.

— Как вы с Козырем вообще познакомились? — спрашивает Антон после третьей стопки. Он уже содрал с шеи пижонский галстучек, расстегнул и закатал рукава на рубашке и вообще сидит на шкуре скрестив ноги. Расслабился. Я в своем платье ему немного завидую. Я-то так не могу.

— Ночь, притон, фонарь, аптека… — я пожала плечами, прихватывая с тарелки ломтик апельсина.

— Я серьезно, — недовольно буркнул Антон, снова наполняя стопки. — Если это секрет или компромат какой…

Да нет, это не был секрет. И тем более это не был компромат. Я вообще не могу представить, что могло бы оказаться компроматом на меня. И я была как раз настолько пьяна, чтобы болтать о личном с первым попавшимся под руку собутыльником.

— У меня была сессия в клубе, — протянула я, припоминая. — Когда я уже уходила — Алекс задел меня машиной. Отвез в больницу. Там было весело, кстати.

— Почему?

— Ну а представь! — я хихикнула. — Привозят в больницу сбитую малолетку. Двадцать три — это малолетка, отвечаю. Она такая снимает плащик, а под ним — кожаный корсет, ботфорты, а из сумки моей, пока я искала паспорт, выпал флоггер.

Одна медсестричка шлепнулась в обморок, а Алекс сидел и смотрел на меня, охреневая.

— А потом?

— А что потом? — голова уже дивно кружилась, и боль почти не плескалась в груди своим кислотным прибоем. — Две недели он навещал в больнице сломавшую руку меня. Потом — возил на учебу. К исходу второго месяца нашего с ним знакомства Алекс предложил мне место любовницы.

Ну точнее он меня тогда оприходовал на заднем сиденье своей машины. А я чуть не вышибла ему пяткой стекло. А еще через неделю мы съехались… Но это я не расскажу. Это — сугубо мое, сладкое, щемящее.

— Ты была ему ванильной любовницей?

— Ванильной, поначалу, да, — я кивнула. — Без порок и даже без воспитания. Только мы же все равно не удержались.

— Ты знала, что у него семья?

— Антон, ты меня поишь или исповедуешь? Какая семья? У него сын мой сверстник. Даже старше, если я правильно помню. Ладно бы там было что разрушать и кому наносить моральные травмы, тогда я бы поугрызалась совестью. Хотя, судя по всему, я его переоцениваю. У юноши явно куча моральных травм образовалась.

— Ну, допустим. А жена?

— Антон, — я вздохнула. — Ты же сам Дом, если, конечно, не врешь. Ты же должен понимать — у садистов есть потребности. И что лучше — садист, который пытается сдерживаться, а потом срывается на нормальной жене, или садист и мазохист, которые помогают друг дружке получать необходимые эмоции. Алекс был садистом. Его жена мазохисткой не была. Она просто не могла обеспечить его потребности, и это же хорошо, что он не бил её, а искал удовлетворения там, где мог его получить и не навредить кому-то.

Это была очень длинная речь, но во мне, чем больше я целовалась с джином — тем больше просыпалось красноречие и желание поучить одного конкретного раздолбая жизни.

Антон промолчал, а потом залпом опустошил еще одну стопку. А бутылка-то почти обмелела…Хорошо мы её уговорили.

Я глянула на профиль Антона и обомлела.

То ли это джин мне здорово влиял на зрение, то ли так странно играли отсветы огня на лице Антона, но…

Он был похож на Алекса. В профиль это было особенно заметно. Еще бы волосы были потемнее (этот хаер цвета пшеницы жутко меня раздражал) и рост чуть пониже… Божечки…

Хорош… Может, мне больше не наливать? Но… Бутылка еще не пустая. И сыр еще тоже остался, и даже пара долек апельсина.

В какой-то момент я заметила, что не только я украдкой поглядываю на лицо Антона, гадая — это мне так в алкогольном кумаре кажется, или, может, он Алексов внебрачный сын. Сам Антон пялился на мои ноги. Причем почти не отрываясь.

Я бы пошутила, что мои глаза гораздо выше, но решила, что просто не выговорю эту шутку до конца. Язык завязался бы в узел на первом же слове.

— Я все думаю… — медленно произнес Антон. — Почему на фотографии не было татуировки.

О-о-о. У меня пьяной развязывался язык еще сильнее, чем обычно, у Антона — просыпались мозги. Ну, надо же, как бывает. Света, окстись, нельзя так по-издевательски думать про собутыльников. Хотя он прав. Татуировки действительно тогда не было. Ни одной. Наблюдательны-ы-ый!

— Фотографиям почти три года, — неторопливо протянула я, отчаянно борясь с желанием растянуться на бедном медведе, раз уж он тут валялся, — татуировке — год.

— Радикально. А если бы Козырь вернулся? Разве тебе бы за это не досталось?

Я прикрыла глаза и все-таки легла. Пьяная — не всегда бревно. Даже наоборот. От слез меня сейчас отделяли только мои же веки. Если бы…

— Я — мазохистка, Антон, — медленно произнесла, раскрывая глаза, и уставляясь в потолок. — У меня есть потребность в боли. Два года эту потребность приходилось удовлетворять без Темы. Уж как справлялась. Но я бы перед ним ответила, ты же понимаешь?

Антон ложится рядом. Шкура широкая — мы помещаемся.

— Ну и где там твоя не одна кровать? — фыркаю я, перекатываясь на бок и подпирая голову локтем.

— Мы не дойдем, — отвечает Антон мне в тон и сам ко мне поворачивается.

Вот сейчас он смотрел мне в глаза. Все так же пристально и упорно, и взгляд не скользил ниже.

У тишины есть разные сорта. Есть тот, который звенит горем и пустотой, сжимает пальцы на твоем горле, выдавливает из твоей души вздохи — до последнего.

У этой — которая сейчас вибрирует между мной и Антоном — вкус разбавленной горечи одиночества. Я могу все что угодно говорить о нем, но сейчас я ему благодарна.

И все-таки похож… Плевать на светлые волосы и глаза, но форма носа, очертания губ…

Когда ладонь Антона ложится на мое бедро — замираю я, замирает и он, пытливо вглядываясь в мое лицо, будто высматривая в нем протест.

Смешной. Предсказуемый — донельзя, я догадывалась, что он провернет этот маневр, и даже планировала, как пошлю его нахрен, но…

Усталость и тоска сжимают меня в тиски. Я знаю — он мне ни для чего не пригодится, слишком мажор, слишком бабник, местами все-таки мудак, да и просто не в моем вкусе, но… Снова это «но». И никаких оправданий я себе не дам. Даже «два года не было секса» — не повод. Повод совсем в другом.

Конец ознакомительного фрагмента.