Снег

Джон Бэнвилл (2020)

1957 год, Ирландия. Детектива-инспектора Страффорда вызывают из Дублина для расследования убийства в Баллиглас-хаусе — уединенном поместье Осборнов, представителей местной аристократии. Дело сложное и чреватое скандалом, так как жертвой стал приходской священник. Погода портится, дороги заметает метель, глава семейства пытается убедить полицию, что во всем виноват неизвестный грабитель, хотя никаких признаков взлома нет. Страффорд, меланхоличный и проницательный потомок знатного рода, хочет во что бы то ни стало найти убийцу, но все вокруг что-то скрывают и намерены хранить свои секреты. Постепенно классический английский детектив приобретает все более жуткие оттенки, а инспектор понимает, что столкнулся с настоящим злом.

4

Некоторое время Страффорд бродил по комнатам нижнего этажа, пытаясь сориентироваться на местности. Именно так он всегда приступал к расследованию. Нужно было начертить в голове карту места, где было совершено преступление. Речь шла о том, чтобы отметить детали ситуации и прийти к определённой точке зрения. Тогда он мог вывести на сцену самого себя, как вырезанную из картона фигурку в макете сценографа, только сейчас он не двигал что-то другое, а двигался сам. Его чем-то привлекала возможность быть участником действия и одновременно с этим находиться над ним — не совсем понятно почему. «Играть в Бога», как выразилась бы его подруга Маргарита — точнее, его бывшая подруга, — состроив очередную кислую мину. Маргарита была немногословным человеком. Её лицо сообщало больше, чем могли бы выразить любые слова. Ей следовало бы стать мимом, часто думал Страффорд не без вспышки злобы — резкой и недолговечной, как пламя спички.

В доме было две гостиные: одна справа, другая слева от входной двери. Признаки обитаемости имела только та, что слева. В камине горели дрова, повсюду в беспорядке валялись книги и газеты, на низком столике стояли чашки, блюдца и стаканы, а на спинку кресла был накинут чей-то клетчатый шарф. Как всё это было ему знакомо: ветхая мебель, туманное ощущение беспорядка и этот едва уловимый запах плесени и сырости, которым пропитаны все старые дома! Именно в таких комнатах он провёл свои детские годы. Старые впечатления имеют свойство сохраняться надолго.

Инспектор остановился у большого окна, выходящего на голые деревья, заснеженную лужайку и изгиб изрытого выезда, который вёл к большой дороге. Вдалеке виднелся холм, занесённый снегом. Выглядело всё это неестественно аккуратно и живописно, как декоративный пейзаж на рождественском торте. Холм — это, должно быть, гора Маунт-Ленстер, подумал он. Небо за ней набрякло лиловыми, свинцовыми тучами — надвигался снегопад.

Страффорд постучал ногтями двух пальцев по передним зубам, как делал всегда, когда бывал погружён в себя, или глубоко задумывался, или и то и другое.

Гарри Холл не соврал, это дело было весьма странным. Оно могло принести ему массу неприятностей, если он не проявит максимальную осторожность и не обойдётся с ним правильным образом.

Что это был за правильный образ и какая именно беда ему грозила, Страффорд ещё не понимал. Но в этой стране как-то не принято было убивать священников, и уж тем более в таких местах, как Баллигласс-хаус. Католическая церковь — другими словами, власти предержащие — вмешается в ход расследования и возьмёт его под контроль. Дело заметут под ковёр, а публику накормят какою-нибудь правдоподобной ложью. Единственный вопрос заключался в том, насколько глубоко можно будет спрятать факты. Насильственную природу смерти священника нельзя было совсем обойти вниманием, как, например, отправку проблемного юнца в ремесленное училище или ссылку некстати забеременевшей девицы в монастырскую прачечную.

Да, странное дело. Он прекрасно знал, что именно поэтому Хэкетт — старший суперинтендант Хэкетт, его дублинский начальник, — и поручил ему вести это дело. «Вы знаете, какое в тех краях положение вещей, — сказал ему Хэкетт с утра по телефону. — Вы владеете их жаргоном, перед вами они запираться не станут. Удачи».

В распутывании этого дела одной удачей явно было не обойтись, да и не верил он в её силу. Ты либо сам творишь удачу, либо тебе волею судьбы представляется счастливый случай.

И вот теперь что-то, какое-то древнее чутьё, подсказало ему, что он не один, что за ним наблюдают. Он осторожно повернул голову и осмотрел комнату. И тут увидел её. Наверное, она уже сидела там, когда Страффорд вошёл. В этих старых домах нужно было всего лишь замолчать и замереть, чтобы слиться с обстановкой, как ящерица на каменной стене. Она свернулась калачиком под коричневым одеялом на старом диване перед камином, подтянув колени к груди и обхватив руками голени. Её широко раскрытые глаза казались огромными — почему ему понадобилось столько времени, чтобы ощутить той самой мифической точкой между лопатками силу их пристального взгляда?

— Здравствуйте, — сказал он. — Извините, я вас там не увидел.

— Знаю. Я за вами наблюдала.

Ему были видны только её лицо и предплечья, поскольку остальная часть тела скрывалась под одеялом. У неё был широкий лоб, острый подбородок и большие, как у лемура, глаза. Жёсткие волосы окружали лицо ворохом непослушных и, судя по их виду, не особенно чистых кудряшек.

— Разве не отвратительно, — сказала она, — то, как белеет и сморщивается большой палец, когда его сосёшь?

Страффорд улыбнулся:

— Вы сосёте большой палец?

— Только когда думаю. — Она подняла руку, чтобы ему было видно. — Вот посмотрите-ка — можно подумать, меня только что выудили из моря.

— Вы, должно быть, Лэтти, — сказал он.

— А вы кто такой? Нет-нет, дайте угадаю. Вы детектив!

— Верно. Инспектор сыскной полиции Страффорд.

— Что-то вы не очень похожи на… — Она смолкла, увидев его заранее утомлённое выражение лица. — Кажется, люди часто говорят вам, что вы не похожи на полицейского. А с вашим выговором вы ещё меньше на него похожи. Как вас зовут?

— Страффорд.

— Я имею в виду ваше имя.

— Вообще-то я Сент-Джон.

Девушка рассмеялась.

— Сент-Джон! Почти такое же дурацкое имя, как у меня. Они зовут меня Лэтти, но на самом деле я Латука, хотите верьте, хотите нет. Представьте себе, что вы даёте ребенку имя вроде Латуки. Это в честь бабушки, но от этого не легче.

Она внимательно следила за ним, в уголках глаз собрались озорные морщинки от лукавого веселья, как будто она ждала, что инспектор в любой момент проделает какой-нибудь фантастический трюк, скажем, встанет на голову или поднимется в воздух. По опыту собственной юности он помнил, как новое лицо, появлявшееся в доме, всегда словно сулило некие перемены и волнующие переживания — или, по крайней мере, только перемены, поскольку волнение вообще редко когда можно было испытать в особняках такого рода, и в её, и в его старом доме, как будто само это понятие было плодом какой-нибудь экстравагантной фантазии.

— Вам нравится наблюдать за людьми? — спросил он.

— Да. Просто удивительно, какие они порой откалывают штуки, когда думают, что их никто не видит. Худые, например, всегда ковыряются в носу.

— Надеюсь, до того как заметить вас, я этого не делал.

— Будь у вас достаточно времени, наверняка поковырялись бы, — она сделала паузу, теребя ком на одеяле. — Захватывающее ощущение, как считаете — труп в библиотеке! Вы уже раскрыли дело? Соберёте ли вы нас всех вместе за ужином, чтобы объяснить умысел и огласить имя убийцы? Ставлю на Белую Мышь!

— На кого?..

— Это моя мачеха. Сильвия, королева охотников за головами. Вы с ней уже встречались? Может, и встречались, но не заметили, потому что она практически прозрачна.

Девушка отбросила одеяло, поднялась с дивана, встала на цыпочки и сложила руки высоко над головой, потягиваясь и кряхтя. Она была высокой, худощавой, смуглой и слегка кривоногой — истинная дочь своего отца. Она вовсе не была хорошенькой в обычном смысле слова и знала об этом, но это знание, проявляющееся в небрежно-шутовской манере поведения, придавало ей, как это ни парадоксально, некую мрачноватую привлекательность. На ней были кавалерийские бриджи и чёрная бархатная куртка для верховой езды.

— Собираетесь на конную прогулку? — спросил Страффорд.

Девушка опустила руки.

— Что? — Она оглядела себя. — А-а, вы про мой наряд! Нет, к лошадям я равнодушна — вонючие животные, не лягнут, так укусят, а не укусят, так понесут. Мне просто нравится этот костюм. Очень стройнит, и к тому же удобный. Раньше эти вещи принадлежали моей матери — в смысле, настоящей матери, покойной, — хотя, скажу вам, пришлось их порядком ушить. Она была крупненькой девочкой.

— Ваш отец думал, что вы всё ещё спите.

— Ой, сам-то он поднимается с самого с ранья, вот и думает, что любой, кто делает по-другому, — здесь она до крайности убедительно изобразила полковника Осборна, — чёртов лежебока, понимаете ли! А вообще, сказать по чести, он тот ещё старый прохиндей.

Она взяла одеяло, накинула его на плечи и встала рядом со Страффордом у окна. Оба окинули взглядом заснеженный пейзаж.

— Боже мой, — сказала она, — проклятые пустоши все морозом сковало. Да, вот посмотрите-ка, в роще вырубили ещё больше деревьев! — Она обернулась к инспектору. — Вы, конечно, понимаете, что мы бедные, как церковные мыши? Половины балок уже нет как нет, того и гляди крыша рухнет. Живём как в доме Ашеров. — Поражённая, она примолкла и наморщила нос: — Вот интересно, почему это церковных мышей считают бедными? Да и как вообще мышь может быть богатой? — Она плотнее накинула на себя одеяло. — Мне так хо-о-олодно! — Она бросила на него ещё один косой игривый взгляд. — Но, конечно, у женщин ведь всегда мёрзнут руки и ноги, правда ведь? Мужчины для того и нужны, чтобы нас согревать.

За окном двинулась какая-то тень, и Страффорд отвернулся от девушки как раз вовремя, чтобы увидеть, как через двор бредёт массивный юноша в резиновых сапогах и кожаной куртке, перемещаясь по глубокому снегу чем-то вроде неуклюжего гусиного шага. У него были веснушчатое лицо и густая копна спутанных волос, таких тёмно-рыжих, что они казались почти бронзовыми. Рукава его куртки были слишком коротки, а обнажённые запястья блестели белее окружающего белого снега.

— Это ваш брат? — спросил Страффорд. Девушка разразилась смехом.

— О, это бесподобно! — воскликнула она, тряся головой, отчего её тёмные кудряшки заплясали, а смех перешёл в горловое бульканье. — Мне уже не терпится рассказать Доминику, как вы приняли Фонси за него! Он-то, наверно, отхлестает вас за это кнутом или что-нибудь в этом роде — характер у него отвратительный.

Парень уже скрылся из виду.

— Кто такой Фонси? — спросил Страффорд.

— Да вот он и есть, — указала она пальцем, — вы, полагаю, назвали бы его конюхом. Он присматривает за лошадьми — ну то есть как, поставлен присматривать. Думаю, он и сам наполовину лошадь. Как там назывались эти существа, которые жили в Древней Греции?

— Кентавры?

— Вот-вот, они самые! Это как раз про Фонси. — Она ещё раз утробно икнула от смеха. — Кентавр Баллигласс-хауса. Он немного с приветом, — покрутила она пальцем у виска, — так что будьте осторожны. Я называю его Калибаном.

Она снова взирала на Страффорда своими огромными серыми глазами, кутаясь в одеяло, будто в плащ.

— Сент-Джон, — задумчиво повторила она. — Ни разу в жизни не встречала ни одного Сент-Джона.

Страффорд снова похлопывал шляпой по бедру. Ещё одна его привычка, ещё один тик, которых у него имелось немало. Маргарита говорила, что они сводят её с ума.

— Вам придётся меня извинить, — сказал он. — У меня есть кое-какие дела.

— Полагаю, вам надо искать улики? Нюхать окурки и разглядывать отпечатки пальцев через лупу?

Он начал отворачиваться, затем остановился и спросил:

— Насколько хорошо вы знали отца Лоулесса?

Девушка пожала плечами:

— Насколько хорошо я его знала? Сомневаюсь, знала ли я его вообще. Он всегда был где-то рядом, если вы это имеете в виду. Все считали, что он чудак. Я никогда не обращала на него особого внимания. В нём и правда было что-то стрёмное.

— Стрёмное?

— А-а, ну, знаете… Совсем не ханжа и не любитель нравоучений, выпивоха, душа компании и всё такое, но в то же время всегда начеку, всегда настороже…

— Как вы?

Она сжала губы в ниточку:

— Нет, не как я. Как Любопытный Том^[5] — вот в этом смысле стрёмный.

— И что, по-вашему, с ним случилось?

— «Случилось»? То есть кто ударил его ножом в шею и отчикал ему висюльки? Откуда мне знать-то? Может, это и не Белая Мышь. Может, они вместе с преподобным отцом занимались грязными делишками, а папаша взял да и пришлёпнул его в припадке ревности. — Она снова заговорила голосом отца, выпятив нижнюю губу: — Чёртов наглец проник ко мне в дом и распускает тут руки с моей женой!

Страффорд не смог сдержать улыбку.

— Полагаю, вы ничего не слышали ночью? — спросил он.

— То есть вы спрашиваете, не слышала ли я, как у его преподобия образовалась дырка в области горла? Боюсь, что нет. Я сплю как убитая — это вам кто угодно скажет. Единственное, что я когда-либо слышала, это как гремит цепями да стонет Баллигласское привидение. Полагаю, вы знаете, что в этом доме водятся привидения?

Он снова улыбнулся и сказал:

— Мне пора идти. Уверен, что до отъезда мы ещё увидимся.

— Да, конечно, в столовой, за коктейлями в восемь. Убийство в особняке и всё такое. Жду не дождусь! — Страффорд уже отходил прочь, тихонько смеясь. — Я надену вечернее платье и боа из перьев, — крикнула она ему вслед. — А в чулке спрячу кинжал!

Примечания

5

Любопытный Том (Peeping Tom) — персонаж легенды о леди Годиве, который не устоял перед искушением и выглянул в окно, чтобы полюбоваться на обнажённую красавицу, после чего ослеп. В англоязычных странах его имя стало нарицательным для обозначения вуайеристов.