Три желания Мэйв

Джули Берри

Школа мисс Саламанки для благовоспитанных юных леди… Что может быть скучнее! Ни в крикет поиграть, ни подраться с деревенскими мальчишками. Но всё поменялось, когда я, Мэйв Меррит, нашла на помойке банку из-под сардин, внутри которой живёт джинн! Да-да, тот самый, но совсем не спешащий исполнять мои желания. Что ж, пока не поздно, я готова изменить свою жизнь и вырваться из пансиона! Но… трачу первое желание на то, чтобы Мермер выкрасил косы самой вредной девчонки школы в зеленый цвет. К тому же так вышло, что про джинна пронюхал влиятельный магнат, готовый на всё, чтобы забрать его у меня. Пришло время взять в союзники лучшую подругу, сироту из приюта напротив, и дать отпор новому врагу. Но я и подумать не могла, что нам придётся противостоять ещё и древнему правителю, вырвавшемуся из векового заточения!

Глава 2

Сквернословие. Именно за него я была лишена двух дней учебы, и плевать, что пропущу уроки или потом провалю экзамены. Меня поставили на разбор мусора. По словам мисс Саламанки, подобное занятие пойдет на пользу моему вздорному нраву или что-то в этом роде.

Мол, раз я веду себя как уличная рвань, разговариваю как уличная рвань, уличной рвани самое место у помойки, заодно и распробую, насколько мне это понравится.

Я не слишком возражала. Разве что пованивало тут.

Ладно, вру. Разбор мусора я сразу возненавидела. Впрочем, не так, как ненавидела уроки французского мисс Гюнтерсон.

Прежние гувернантки, еще до того, как маменька доверила мое воспитание пансиону, тоже пытались исправить мой характер наказаниями. Не вышло. Эти дамы никогда не задерживались на своей должности. Всех мисс эмм и мисс шарлотт я пережевала и выплюнула. Возможно, мои дни и в стенах школы мисс Саламанки уже сочтены. Будь выбор за мной — их нисколько бы не осталось.

Выдался холодный декабрьский денек. Второй день разбора мусора. Ветер кусал мои ноги в чулках, забираясь вверх под юбки. Сквозь толщу облаков едва проглядывало солнце, близился закат. Каких-нибудь полчаса, и меня позовут мыться и ужинать на кухню, подальше от накрахмаленных передников и чувствительных носов остальных благовоспитанных юных леди, которые не запятнали себя наказанием, по крайней мере до сих пор.

В резиновых сапогах и плотных холщовых перчатках я просеивала мусор в баках, рылась в компостной куче и заглядывала в водостоки, отделяя жестяные банки и хлам, который можно было сжечь в печи, от каминной золы и прочих отбросов — того, что заберет мусорщик.

Лицо мое покрылось сажей, в легкие будто насыпали ведро пепла. Перчатки пропитались склизкой кашицей из гнилых яблок и капустного супа.

Вздумай я сбежать в извилистые лондонские улочки и переулки и затеряться там, меня бы мигом отыскали: «Сержант, беглянка — тощая девчонка лет эдак тринадцати, в резиновых сапогах и серой школьной форме. Смердит, как компостная куча».

Пару раз я задавалась вопросом — что сказали бы мама с папой, узнай они, как платят за то, чтоб я рылась в мусоре, выбирая консервные банки и тряпки. Отец всегда был прижимистым.

Он работал старшим клерком, хотя до члена правления еще не дослужился, в Банке и трастовом фонде Михаила Архангела. А маменьку, чья голова забита дамскими обществами, покупкой шляпок и сдуванием пылинок с моих старших сестер Полидоры, Деборы и Эвангелины — «скоро выйдут замуж, хвала небесам», — вероятно, мало озаботило бы, что я роюсь в помойке. Разумеется, при условии, что наши знакомые об этом не узнают.

Хотя вообще-то с Полидорой мама не особенно сюсюкалась. Полли вообще не из тех, с кем можно сюсюкать. Наверное, потому я и люблю ее сильнее всех сестер. Для пустого вздора Полли слишком здравомыслящая. А вот Дебора и Эвангелина…

Моим старшим сестрам позволили бросить школу в двенадцать лет. Маменька твердо верила, что чрезмерное образование портит хороших девочек. Папина чековая книжка была только за.

Обо мне же родители говорили: живое воображение необходимо поощрять и усмирять, причем как можно дальше от дома, там, где я не смогу эпатировать соседей и позорить семью вылазками из окна спальни и оскорбительным панибратством с мальчишками. Игры в шарики, классики, обруч и камешки — особенно с ребятней не своего круга — скандал и грех. Что ж, если так, в загробной жизни я предпочту геенну огненную.

Это куда лучше, чем играть в куклы и устраивать чаепития с чопорными девчонками вроде тех, с которыми маменька надеялась научить меня общаться. Легкомысленными дочками ее чирикающих подружек.

— Давай, пошевеливайся! — Из окна, приоткрыв ставни, высунула красный нос миссис Грубойл (кухарка и окаянная погибель всей школьной прислуги), дабы напомнить, что не спускает с меня глаз. — До ужина все должно быть сделано.

Ставни захлопнулись.

Страдания и напасти. Вот ради чего родители отсылают дочерей в подобные пансионы, где полно злобных и желчных людей. Чтобы отравлять юные жизни доброй порцией страданий. Так поделом же родителям, что деньги потрачены зря!

Вдруг на той стороне переулка я заметила какое-то движение. Это оказался тщедушный рыжий мальчишка, который подсматривал за мной из-за калитки своего сада. Сирота из Миссионерской ремесленной школы и приюта для мальчиков. Та еще дыра.

Я нахмурилась и пригрозила хулигану камнем. Рыжий пригнулся и исчез из вида. Мы не были с ним знакомы — я даже не знала его имени, но большинство сирот из воспитательного дома успело проведать о моей меткости. Я подслушала, как один из них сказал, мол, жаль, что я не играю в крикет. Если бы девочкам разрешалось участвовать, я бы, по его словам, стала неплохим подающим. Эх, знали бы эти мальчишки!

Но погода в декабре не располагала к крикету, а мне нужно было закончить с грязной работой. Подойдя к следующему баку, я запустила руку в золу, пошарила и выудила нечто плоское и тяжелое.

Банка консервированных сардин, запечатанная! Не может быть. Как она оказалась среди отбросов? Наша кухарка, Грубойл, была от сардин без ума. Если честно, от нее все время воняло рыбьим духом. Представить не могу, чтоб она выкинула целую банку.

Я потрясла жестянку и внимательно осмотрела крышку. Под слоем грязи она была очень красивая, даже покрытая эмалью. Я видела подобные коллекционные консервы в витрине зеленщика. «Экзотические сардины султана в соленом масле, производство Восточной Торговой компании, Ливерпуль». Краешком подола юбки я отполировала банку до блеска, чтобы придать ей достойный вид.

Мне показалось — я почти готова была поклясться, — что банка у меня в руках зашевелилась.

— Эй, сардины, вы там до сих пор плаваете? — вслух поинтересовалась я, еще немного потерла жестянку и чуть ее не выронила. — Видали, благовоспитанные девицы из школы мисс Саламанки! — закричала я, размахивая банкой сардин перед кирпичной стеной, что выходила в переулок. — Заставили вкалывать до седьмого пота, еды пожалели! Да у меня из-за вас руки трясутся!

В ответ миссис Грубойл хлопнула ставнями.

Я уселась на ступеньки черного хода старого пансиона. Повинуясь порыву, обернулась на окна — убедиться, что никто не подглядывает, как я украдкой лакомлюсь сардинами. Я предпочитала, чтобы их подавали с поджаренным хлебом, смазанным маслом и горчицей, но мои собственные пальцы тоже сойдут. Грубойл, разумеется, и не подумала позвать меня к чаю, когда накрыли для остальных девочек.

Консервы были из новомодных — с ключом на крышке. Я такую банку ни разу не открывала. Дома все это делала кухарка. Но мне доводилось за ней наблюдать, поэтому я сняла ключ, вставила язычок крышки в маленькую прорезь на нем и принялась закручивать его в обратную сторону.

Крышка приоткрылась, и наружу повалил густой серный чад.

— Фу-у! — Я зажала нос, отмахиваясь от гнилостной вони. — Испортились!

Дым клубился у меня над головой и не переставая валил из жестянки. Я швырнула ее на землю и принялась разгонять смрад шарфом.

— Довольно! — проревел голос из дымного шлейфа.

Я так и замерла. Кто бы это ни был, звучало свирепо. Но поблизости — ни единой души, только ядовитое облако горчично-желтого дыма. Стащив пальто, я принялась им размахивать.

— Я сказал, хватит! — прорычал голос. — Прекрати, о, несчастная, или я порублю тебя на мелкие кусочки и скормлю акулам!

Я мигом сунула руки в рукава. Кому бы ни принадлежал этот голос — должно быть, какому-то душегубу (душегубу из банки сардин?), полагаю, лучше встретиться с ним тепло одетой, а не закоченевшей от холода.

— Кого это ты назвал несчастной?! — вскричала я. — Ты, тухлая рыбья голова, да еще и дурно воспитанная!

— Дурно воспитанная? — снова взревел голос, ледяной, как море, и полный презрения. — Там, откуда я родом, девчонку с твоими манерами освежевали бы заживо и сожрали на ужин.

Дымок, курившийся из банки, стал закручиваться наподобие урагана. Ветер отрывал кусочки и уносил по воздуху, основная масса выпускала усики, тщетно стараясь притянуть клочки обратно. Подобного чуда я в жизни не видывала. Уж в Лондоне — так точно, хоть столица и славилась ядовитыми испарениями.

— Я как раз собиралась угоститься тобой за вечерним чаем — слопать вместе с костями и кожей. Так бы и сделала, да оказалось, ты протух.

Закипев от ярости, он обдал меня рыбьим духом.

— Протух? Простая смертная заявляет, что я протух? Вы, людишки, только корм для червей и стервятников. Я, Мермер, знаюсь лишь с воинами и королями. Вельможи и принцы умоляют у моих ног о милости!

— Каких ног?

Дым уже явно приобретал очертания человека. Виднелось что-то вроде головы, рук, массивного торса, а вот ноги сужались в какую-то веревку, которая привязывала призрака к банке сардин.

Я знала! Знала! Мне хотелось кричать, прыгать, танцевать джигу! Это я его нашла — он мой, мой, мой! Джинн из банки! А почему нет? В наше время чего только не консервируют.

Джинн, мой собственный джинн!

Он был огромным. Вдвое больше любого мужчины. Однако я росла, гоняя мяч с деревенскими мальчишками, и с детства намотала на ус — большой рост ничегошеньки не значит.

Джинн заметался, растягиваясь и строя рожи, дергая щеками и разбрасывая в стороны руки. Словно его тело было слеплено из глины, и теперь, после заточения в жестянке, он пытался придать себе правильную форму.

Ох и свирепым на вид оказался этот дьявол! Кожа пестрела зелеными и серыми пятнами, по телу шла рябь, словно волны по океану в грозу. Колючие белые брови нависали над зеленоватыми рыбьими глазами, которые сердито посверкивали. Невероятно нелепые усы — седые и длинные, завивающиеся кольцами, — свисали ниже подбородка. Огромная голова была круглой и лысой, как бильярдный шар.

Он выглядел злобным. Злобным и древним. Возможно, древнее Лондона, а ведь тот восходил к самим римлянам! Однако старческой дряхлости в нем не было ни на унцию: большие зеленые мускулы бугрились силой, хотя вместо ног у него курился лишь дым.

— Мермер… — протянула я. — Забавное имечко. Но я знаю, кто ты на самом деле. Ты — джинн!

Мермер раздул ноздри и сложил могучие руки на груди.

— Разве я просил, чтобы человеческий детеныш указывал мне, кто я такой? Джинн, говоришь? Ничегошеньки ты не знаешь! — Он возмущенно выдохнул и воззрился на переулок. — Скажи-ка, — потребовал джинн, — что это за место? Чьи владения? Назови имя своего короля и который сейчас год!

Я громко рассмеялась.

— И это я ничегошеньки не знаю?

Мермер лишь наградил меня сердитым взглядом.

— Мы в Лондоне, столице Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, великой Британской империи, — объяснила я не без некоторой гордости.

— Британия… — эхом отозвался джинн.

— Наш правитель, если хочешь знать, — королева Виктория, благослови ее Господь, а год сейчас — тысяча восемьсот девяносто шестой.

— Тысяча восемьсот девяносто шестой? — выпучил глаза джинн. — Это, как там говорится, по христианскому исчислению?

— Время быстро летит, правда? — ухмыльнулась я.

Не знать, какой год, ну надо же!

— Я проспал три сотни лет! — простонал Мермер. — И никто меня не нашел… Постой-ка. Говоришь, вашей империей правит королева?

— Боже храни ее, — немедленно отозвалась я. — С восемнадцати лет правит!

— Женщина? — Джинн схватился за голову. — Молодая женщина… О небеса, неудивительно, что девицы стали столь дерзкими! Что ж это за мир такой?

Сдается мне, куда более привлекательный, чем тот, откуда родом Мермер. Однако же вернемся к делу. Неужто джинн решил, что может сбить меня с толку и заставить забыть о желанной добыче? Плохо он знает Мэйв Меррит!

— Смелее, — потребовала я, — признайся. Ты — джинн. Самый настоящий! Я много о них читала. Тому, кто тебя нашел, ты должен исполнить три желания. А тебя нашла я! Значит, ты — моя собственность. Таковы правила.

Мермер метнулся ко мне, и его гигантская физиономия оказалась в паре дюймов от моего лица.

— Тогда загадывай желание, неоперившийся птенец, — негромко процедил он. — Загадывай первое прямо сейчас — самое лучшее, какое сумеешь придумать.

Он парил надо мной, внимательно наблюдая.

Загадать прямо сейчас желание? А почему нет? Чего ждать? Хотя… разве не стоит сначала как следует все обдумать?

— Давай, — велел джинн, — попроси меня о чем-нибудь. Ты же не боишься? Ты ведь не какая-то слабоумная малявка, которая не способна измыслить ни одного самого крошечного, жалкого желания?

Окажись на месте Мермера какой-нибудь соседский мальчишка или сирота из переулка, у него бы сейчас ныла челюсть, а у меня — кулак. Но надавать тумаков джинну, вероятно, не лучший способ завязать дружбу.

Погладив подбородок, я медленно обошла Мермера кругом, притворяясь, что придумываю желание, а на самом деле разглядывала добычу. На нем был жилет из переливающейся рыбьей чешуи и вышитая юбка, застегнутая на манер килта на талии. Поверх нее, как пояс, повязан желтый шелковый кушак. В мочке уха болтался толстый серебряный обруч, а на шее — я не совсем разглядела, но почти готова поклясться, — висел огромный акулий зуб на кожаном шнурке.

— Не можешь ничего придумать, правда? — ухмыльнулся Мермер, сложив мощные руки на груди. — У тебя не хватит духу мной командовать!

За полными бирюзовыми губами джинна скрывались заостренные, похожие на акульи, зубы.

— Откуда мне знать, что дело того стоит? — вопросила я. — Как я пойму, что ты правда исполняешь желания?

Он оскалил острые клыки, прищелкнул пальцами, и в тот же миг рядом возник поджарый тигр, длиной едва ли не в половину переулка. Тигр изготовился к прыжку. Мермер впился взглядом в мое лицо и нахмурился. Снова щелкнул пальцами, и тигр исчез. Теперь вместо него извивалась кобра — змеиная голова с раздувшимся капюшоном завораживающе двигалась вперед и назад.

Вот это да!

Поняв, что я совершенно не боюсь, Мермер разозлился. Его глаза метали злые искры. Щелчок! И кобра превратилась в гигантского вепря с вздыбившейся щетиной на загривке и горящим красным взором.

Мне еще не доводилось оказываться так близко с кровожадным монстром, не считая сестрицы Эвангелины, пока та не выпила чаю на завтрак.

— Гениально! — воскликнула я. — А медведя наколдовать можешь?

Зеленое лицо Мермера побагровело от ярости.

— Скудоумная девчонка! Сильные мужи трепещут при виде моего зверинца!

— А осьминог у тебя есть?

Но тут миссис Грубойл снова хлопнула ставнями и высунула нос в окно. У меня замерло сердце. Если хоть кто-то из школы мисс Саламанки увидит моего зеленого исполина, непременно пожелает его присвоить! А он — мой! Я весь день напролет рылась в мусоре, нашла джинна и теперь не позволю ему ускользнуть.

Но миссис Грубойл не имела привычки рассматривать улицу. Над землей парил полуголый лысый великан с зеленой кожей, кухарка краем глаза заметила его, но достойным интереса не сочла. Взрослые все такие: не допустят и мысли о чем-то невозможном.

Грубойл повела носом и нахмурилась:

— Ну и вонищу вы подняли, мисс Мэйв! Кому сказано — убирайте все эти жестянки и отправляйтесь мыться. — Она снова хлопнула ставнями.

Мермер, павлин эдакий, кажется, оскорбился, что его не заметили.

— Полезай-ка лучше в банку, — сообщила я ему. — После еще побеседуем.

— А вот и не полезу, — простер джинн огромные руки, опоясанные кольцами темных синих и зеленых татуировок. — Я не желаю больше с тобой разговаривать.

Я поднырнула под него, схватила жестянку и принялась крутить ключ в обратную сторону, разматывая крышку. Если вскрыть обычные консервы, запечатать их уже не получится, но я рискнула попробовать — вдруг эта банка отличается?

И оказалась права. Банка стала закрываться, втягивая Мермера внутрь.

— Прекрати! — Джинн раздулся еще больше и навис надо мной, впиваясь мне в глаза зелеными рыбьими очами. Он сжал кулаки, и мускулы его угрожающе налились. — Предупреждаю, птенчик, опасайся моего гнева! Тысячи жизней не хватит заставить Мермера забыть об…

Но тут струя дыма утянула джинна в жестянку, как морской канат на катушке тянет якорь. Зеленое туловище опять обернулось желтым чадом, его всосало в банку, крышка захлопнулась, ключ вернулся на место, и консервы стали как новенькие.

Я сунула банку в карман и побежала в школу.