Невеста герцога

Джулия Куин, 2008

Амелию Уиллоуби и Томаса Кавендиша, наследника герцога Уиндема, обручили с колыбели, но… оказалось, что женихом Амелии не обязательно будет Томас Кавендиш. Им может стать любой, кто унаследует титул герцога Уиндема. И теперь, когда в Англии появился давно исчезнувший кузен Томаса, имеющий куда больше законных прав на герцогский герб, Кавендиш должен уступить ему невесту вместе с титулом! Такого оскорбления не снесет ни один джентльмен. И уж конечно, Томас не отдаст Амелию кузену!

Глава 2

Амелия понимала, что он пытается сделать. Ей было ясно, что ею манипулируют, и тем не менее черт бы побрал этого типа, вот она здесь, прячется за шторой, глядя, как он танцует с Грейс.

Он был отличным танцором. Амелия знала это не понаслышке. За два ее лондонских сезона они много раз танцевали — кадриль, сельский танец, вальс, — хотя и по обязанности.

Впрочем, иногда — изредка — это доставляло удовольствие. Амелия не была безразлична к мнению окружающих. Как приятно было положить руку на локоть самого завидного холостяка, особенно когда у тебя есть брачный контракт, свидетельствующий, что этот холостяк твой и только твой.

Все в нем было как-то значительнее и лучше, чем в других мужчинах. Он был богат, имел титул. Одного его появления было достаточно, чтобы привести юных светских глупышек в полуобморочное состояние.

И более солидных дам, кстати, тоже.

Амелия не сомневалась, что Томас Кавендиш стал бы самой выгодной партией десятилетия, даже если бы он родился горбатым или с двумя носами. Неженатые герцоги не валялись на дороге, и было известно, что Уиндемы владеют колоссальным состоянием и могут соперничать с большинством европейских княжеств.

Но спина его светлости была прямой, а нос, к счастью, один, имел прекрасную форму и отлично гармонировал с остальными чертами лица. У него были темные густые волосы, интригующие ярко-голубые глаза и, насколько она могла судить, полный рот зубов. Честно говоря, было невозможно назвать его внешность иначе, как красивой.

Но, не будучи очарована его достоинствами, Амелия не была также ослеплена ими. И, несмотря на их помолвку, она считала себя самым объективным судьей герцога. Еще бы, ведь она могла перечислить все его недостатки и порой развлекала себя тем, что записывала их на бумаге.

Это было только справедливо. И, учитывая неприятности, которые ее ожидали, наткнись кто-нибудь на список, он должен был быть аккуратным, насколько это возможно.

Амелия ценила аккуратность во всем. По ее мнению, это была прискорбно недооцененная добродетель.

Но главная проблема с ее женихом — и, как она полагала, с большей частью человечества — заключалась в том, что его было сложно оценить. Как, к примеру, назвать не поддающееся определению ощущение, словно в нем есть… нечто большее, чем в остальных представителях светского общества. В самом деле, не предполагается, чтобы герцоги были так щедро одарены природой. Они должны быть худыми и жилистыми или, наоборот, плотными и коренастыми, с неприятным голосом, поверхностным умом и… Однажды она увидела руки Уиндема. Обычно он был в перчатках, когда они встречались, но как-то раз, она не могла вспомнить почему, он снял их, и Амелию заворожили его руки.

Его руки, прости Господи.

Это было чистое безумие, но она застыла на месте, наверное, с разинутым ртом, размышляя о том, что этим рукам приходилось делать множество вещей: чинить забор, держать лопату. Родись он лет на пятьсот раньше, он наверняка стал бы рыцарем, прокладывающим свой путь с мечом в руках в свободное от спасения благородных девиц время.

О да, она сознавала, что проводит в размышлениях о лучших сторонах своего жениха, возможно, чуть больше времени, чем он о ней. Но даже если и так, она знала о нем явно недостаточно. Титулованный, богатый и красивый — вот и все, пожалуй. Разве не естественно, что она стремится узнать больше? Но еще ей очень хотелось — хотя она и не могла бы объяснить почему, — чтобы он что-нибудь знал о ней.

Чтобы он интересовался ею, задавал ей вопросы и выслушивал ответы, а не просто кивал, глядя на других гостей.

За все время, пока Амелия вела подобные наблюдения, ее жених задал ей ровно восемь вопросов. Семь из них касались того, нравится ли ей вечер, а восьмой — о погоде.

Конечно, она была не настолько романтична, чтобы ждать от него любви, но она полагала, что мужчина, обладающий хотя бы средним интеллектом, должен стремиться узнать что-нибудь о женщине, на которой собирается жениться.

Но нет, Томаса Адольфуса Хораса Кавендиша, достопочтенного герцога Уиндема, графа Кестевена, Стоу и Стэмфорда, барона Гренвилла де Стейна — не говоря о прочих титулах, которые, слава Богу, не требовалось помнить наизусть, — казалось, не волновало, что его будущая жена обожает клубнику и терпеть не может персики. Он не знал, что она никогда не поет на публике и что, если уж на то пошло, отлично рисует акварелью.

Он не знал, что она всегда мечтала посетить Амстердам и что ее бесит, когда мать называет ее неглупой.

Он не знал, что она будет отчаянно скучать по своей сестре, когда Элизабет выйдет замуж за графа Ротси, который живет на другом краю страны, в четырех днях езды.

И он не знал, что, если бы он задавал ей хотя бы один вопрос при встрече, интересуясь ее мнением о чем угодно, кроме температуры воздуха, она бы думала о нем значительно лучше.

Впрочем, последнее предполагало, что ему небезразлично ее мнение, а это определенно не соответствовало действительности. Собственно, отсутствие у герцога интереса к ее мнению, возможно, было единственной существенной вещью, которую она знала о нем.

Хотя…

Амелия осторожно выглянула из-за красной бархатной портьеры, служившей ей укрытием, уверенная, что он знает о ее присутствии здесь.

Найдя взглядом танцующую пару, она принялась наблюдать за его лицом, за тем, как он смотрел на Грейс, за тем, как он… Святые небеса, неужели он смеется? Она никогда не слышала, как он смеется; собственно, она никогда этого и не видела, даже наблюдая за ним со стороны.

Ее рот приоткрылся от удивления и, возможно, от некоторого испуга. Похоже, она знает еще кое-что важное о своем женихе.

Он влюблен в Грейс Эверсли.

Прелестно.

В Линкольнширском зале для танцев и ассамблей вальс был под запретом. Он все еще считался слишком легкомысленным у почтенных матрон, которые устраивали ежеквартальные приемы. Томас полагал, что напрасно, и не потому, что его привлекала фривольная сторона танца. Он не мог об этом судить, так как ему никогда не представлялось случая вальсировать с кем-нибудь, кого он хотел бы соблазнить. Но вальс давал возможность разговаривать с партнершей, что было проще, чем отрывочные слова и реплики, которыми они с Грейс обменивались, выполняя фигуры сельского танца.

— Пытаетесь заставить ее ревновать? — поинтересовалась Грейс с улыбкой, которую можно было бы принять за кокетливую, не знай он ее так хорошо.

— Не говорите глупости.

Но Грейс уже подхватил под руку местный сквайр, и Томас подавил раздраженный возглас, ожидая, пока она вернется к нему.

— Не говорите глупости, — повторил он.

Грейс склонила голову набок.

— Вы никогда прежде не танцевали со мной.

На этот раз он подождал подходящего момента, чтобы ответить.

— А когда у меня была возможность танцевать с вами?

Грейс отступила на шаг и присела, как требовала фигура танца, но он видел, что она кивнула, признавая его правоту. Он редко посещал местные балы, и хотя Грейс сопровождала его бабушку, когда та приезжала в Лондон, ее редко включали в число приглашенных на светские приемы. Но даже тогда она сидела в стороне с дуэньями и компаньонками.

Они снова сошлись, оказавшись во главе цепочки танцующих. Томас взял ее за руку и повел по проходу между джентльменами и дамами.

— Вы сердитесь, — заметила Грейс.

— Вовсе нет.

— Ваша гордость была задета.

— Всего лишь на мгновение, — признал он.

— А теперь?

Он не ответил. Собственно, ему не пришлось. Они добрались до конца цепочки и заняли места на противоположных сторонах прохода, но когда снова сошлись для короткого хлопка, Грейс сказала:

— Вы не ответили.

Они отступили на шаг, затем сошлись, и он шепнул, нагнувшись:

— Мне нравится играть первую скрипку.

У нее был такой вид, словно это утверждение ее позабавило.

Томас одарил ее ленивой улыбкой и, когда снова появилась возможность разговаривать, поинтересовался:

— Вас это очень удивило?

Он поклонился, она крутанулась вокруг своей оси и сказала, лукаво блеснув глазами:

— Вы меня никогда не удивляете.

Томас рассмеялся и, когда они снова сошлись для той же фигуры, шепнул:

— Я даже не пытаюсь.

В ответ Грейс только закатила глаза.

Она была отличной компанией. Томас сомневался, что его бабушка желала большего, когда искала компаньонку, чем просто живое существо рядом, способное вовремя сказать «да, мадам», «конечно, мадам», но она сделала хороший выбор. К тому же Грейс находилась на попечении графства, осиротев несколько лет назад, когда ее родители умерли от лихорадки. Ее отец был деревенским сквайром, и они с женой пользовались симпатией окружающих. Так что Грейс была знакома с местным обществом и даже дружила со многими его представителями, что создавало дополнительные преимущества в ее нынешней профессии.

По крайней мере так ему казалось, поскольку большую часть времени он старался держаться подальше от знакомых бабушки.

Музыка замолкла, и Томас позволил себе бросить взгляд на красную штору. Либо его невеста удалилась, либо стала чуть более умелой в искусстве прятаться.

— Вам следует быть добрее с ней, — сказала Грейс, когда он провожал ее с танцевальной площадки.

— Это она отказала мне, — напомнил он.

Но Грейс лишь пожала плечами и повторила:

— Вам следует быть добрее с ней. — Затем присела в реверансе и двинулась прочь, оставив Томаса одного, — не слишком приятная перспектива на подобных сборищах.

Он был помолвлен, более того, это был сельский бал, где его нареченную хорошо знали. По идее это должно было означать, что ему не грозят посягательства тех, кто мечтал бы видеть свою дочь — сестру, племянницу — герцогиней. Но увы, леди Амелия не обеспечивала ему окончательной защиты от других соседей. Как бы ее ни любили — а, насколько ему было известно, она пользовалась всеобщей симпатией, — ни одна уважающая себя мамаша не могла не питать надежды, что с помолвкой что-нибудь не заладится, что герцог окажется свободным и ему понадобится невеста.

Так ему, во всяком случае, говорили. Томас не был восприимчив к подобным слухам, за что не уставал благодарить Создателя.

И хотя среди жителей Линкольншира были такие, кто не имел дочерей, сестер и племянниц, среди них всегда находился кто-то желающий заслужить его благодарность. Это было чертовски утомительно. Томас отдал бы свою руку — ну, возможно, кончик пальца — за один день, когда ему не расскажут ничего такого, что, по их мнению, он желал бы услышать.

Конечно, положение герцога имело немало преимуществ, но честность окружающих не относилась к их числу.

Вот почему, когда Грейс оставила его на краю танцевальной площадки, Томас сразу же направился к двери, к любой двери, если быть точным, не важно к какой. Он просто хотел выйти наружу.

Через полминуты Томас вдыхал бодрящий вечерний воздух, размышляя о том, как провести остаток вечера. После бала он собирался отправиться домой. Собственно, он вообще предвкушал тихий вечер дома перед тем, как бабушка заставила его изменить планы.

Но теперь он подумывал о том, что визит в Стэмфорд более соответствует его настроению. Здесь жила Селеста, его личная вдовушка, — довольно неглупая и весьма осмотрительная особа. Их отношения идеально устраивали их обоих. Он делал ей подарки — очаровательные вещицы, служившие дополнением к аккуратному домику и скромному доходу, которые оставил ей муж. А она дарила ему свое общество, не требуя верности.

Помедлив мгновение, чтобы взять свои вещи, Томас вышел наружу. При виде деревьев и небольшого фонтана он нахмурился. Определенно он воспользовался не той дверью, какая вела на улицу. Ах да, сад. Он оглянулся через плечо, неуверенный, что отсюда можно выбраться на улицу, не возвращаясь в бальный зал. Но тут, он мог поклясться, чей-то пронзительный голос произнес его имя и слово «дочь», и он решил попытаться уйти поскорее.

Он обошел фонтан, намереваясь обогнуть здание, но когда проходил мимо розового куста, ему показалось, что он заметил какое-то движение краем глаза.

Томас не собирался смотреть. Видит Бог, он даже не хотел смотреть. Это привело бы только к неловкости. Нет ничего более неловкого, чем застать кого-нибудь в месте, где ему, а чаще ей, не полагалось находиться. Но разумеется, он бросил взгляд в ту сторону.

Он посмотрел и тут же пожалел об этом.

— Ваша светлость.

Это была леди Амелия, находившаяся явно не в том месте, где ей полагалось находиться.

Томас грозно уставился на нее, размышляя о том, как ему себя вести.

— Внутри было душно, — сказала она вставая. Она сидела на каменной скамье, а ее платье… честно говоря, он не мог вспомнить, какого оно цвета, и тем более не мог определить этого при лунном свете. Но казалось, оно сливается с окружающим пространством. Видимо, по этой причине он не заметил ее с самого начала.

Впрочем, все это не имело значения в отличие от того факта, что она находится снаружи, одна, без сопровождения.

И он несет за нее ответственность.

Право, это никуда не годится.

* * *

Ее уход выглядел бы более эффектно, имей Амелия возможность покинуть не только бальный зал, но и само здание. Однако существовала помеха в лице ее сестры Элизабет и другой сестры, а также их матери и отца, хотя она не сомневалась, что отец был бы счастлив последовать за ней, если бы не остальные Уиллоуби, прекрасно проводившие время.

Поэтому Амелия вышла в сад, чтобы подождать, сидя на скамейке, пока ее родные устанут от празднества. Она выбрала укромный уголок, куда никто не заглядывал. Он находился в стороне от входа, и, поскольку вечера устраивались, чтобы показать себя и посмотреть на людей, старая каменная скамья едва ли могла служить этой цели.

Было довольно тепло, и на небе высыпали звезды, так что по крайней мере ей было на что смотреть, хотя, учитывая ее слабые познания в созвездиях, этого занятия хватило бы ненадолго.

Впрочем, ей удалось отыскать Большую Медведицу, а затем Малую — воистину тот, кто придумывал названия, обладал абстрактным мышлением — и еще какое-то созвездие, похожее, она могла поклясться, на колокольню.

Не то чтобы она знала такое созвездие, но тем не менее.

Она изменила позу, чтобы лучше разглядеть сверкающую россыпь звезд на севере, напоминавшую, при некотором воображении, ночной горшок довольно причудливой формы, но, прежде чем успела прищурить глаза, послышался звук шагов. Кто-то шел по саду в ее сторону.

Вот досада! Ее уединение нарушено. Она не имела его дома, и, похоже, здесь ей тоже не удастся побыть одной.

Амелия замерла, ожидая, пока нарушитель ее спокойствия уйдет, и тут…

Не может быть.

Конечно, это был он.

Ее благородный жених во всем его великолепии.

Что он здесь делает? Когда она покинула бальный зал, он был вполне доволен, танцуя с Грейс. Даже если танец закончился, разве он не должен проводить свою партнершу к остальной публике и уделить несколько минут ничего не значащему разговору? Еще несколько минут потребовалось бы, чтобы отразить атаку представителей линкольнширского общества, не оставлявших надежды, что их помолвка разладится. Разумеется, никто не желал зла будущей новобрачной, но Амелия не раз слышала, как некоторые дамы обсуждали возможность того, что она влюбится в кого-нибудь другого и сбежит в Гретну.

Как будто кто-то мог бы сбежать незамеченным из ее дома.

Но похоже, его светлости удалось оторваться от своих преследователей с рекордной скоростью, и теперь он крался через сад за домом.

О, ладно, он шел, прямой, высокий и горделивый, как всегда. Тем не менее он явно пытался ускользнуть потихоньку — факт, который Амелия удостоила приподнятой брови. Предполагалось, что у герцога достаточно присутствия духа, чтобы уходить через парадную дверь.

Она была вполне довольна, прокручивая в голове нелестные байки о нем, но он выбрал этот момент — ибо она была самой невезучей девушкой во всем Линкольншире, — чтобы повернуть голову в ее сторону.

— Ваша светлость, — сказала Амелия, не видя смысла притворяться, будто она не знает, что он ее заметил.

Он не ответил на приветствие, что Амелия нашла довольно грубым, но она была не в том положении, чтобы пренебрегать хорошими манерами. Поэтому она встала и, пояснив:

— Внутри так душно, — вышла.

Собственно, так и было. Даже если не это явилось причиной для ее ухода.

Герцог по-прежнему молчал, глядя на нее со своим обычным надменным видом. Трудно было не дрогнуть под этим суровым взглядом, на что, как Амелия полагала, и делался расчет. Она умирала от желания переступить ногами, или сжать кулаки, или стиснуть зубы. Но она отказывалась доставить ему это удовольствие, если он вообще заметил ее терзания, и стояла совершенно неподвижно, с безмятежной улыбкой на лице, позволив себе только склонить набок голову.

— Вы одна, — заявил он.

— Да.

— Снаружи.

Амелия не представляла, как подтвердить это наблюдение, чтобы по крайней мере один из них не выглядел глупо. Поэтому она просто моргнула, ожидая его следующего утверждения.

— Одна.

Она посмотрела налево, затем направо, прежде чем ответить:

— Теперь уже нет.

Его взгляд стал более пронизывающим, если это было возможно.

— Полагаю, — сказал он, — вам известно об опасностях, угрожающих вашей репутации.

На этот раз она стиснула зубы, но только на мгновение.

— Я не ожидала, что кто-нибудь обнаружит меня.

Ответ ему явно не понравился.

— Это не Лондон, — продолжила Амелия. — Разве нельзя посидеть несколько минут в одиночестве, не рискуя своим общественным положением? При условии, конечно, что вы не выдадите меня.

Теперь он сжал челюсти. О Боже, они два сапога пара.

— Тем не менее, — отрывисто произнес он, — подобное поведение неприемлемо для будущей герцогини.

— Вашей будущей герцогини.

— Конечно.

Желудок Амелии исполнил серию престранных прыжков и поворотов, но она затруднялась сказать — от восторга или ужаса. Уиндем пребывал в холодной ярости, и хотя она не боялась его физически — он был слишком джентльмен, чтобы ударить женщину, — при желании он мог превратить ее жизнь в хроническое несчастье.

Сколько она себя помнила, ей всегда внушали, что этот мужчина — или тогда еще мальчик — главный. Ее жизнь вращалась вокруг его персоны, хотела она того или нет.

Он говорил, она слушала.

Он просил, она исполняла.

Он входил в комнату, она сияла от восторга.

И, что самое главное, Амелия делала это с радостью. Она была готова согласиться с каждым его словом.

Беда в том — и это было самым обидным, — что он редко разговаривал с ней. Он почти никогда не обращался к ней с просьбами, да и что такого могло ему потребоваться, чтобы она могла бы предоставить? Она давно перестала улыбаться, когда он входил в комнату, потому что он никогда не смотрел в ее сторону.

Если он и замечал ее существование, то далеко не всегда.

Но сейчас…

Амелия снова безмятежно улыбнулась, глядя на него с таким видом, будто она не понимает, что температура его взгляда упала ниже нулевой отметки.

О, сейчас он ее явно заметил.

И тут выражение его лица непостижимым образом изменилось. Черты смягчились, губы изогнулись. Он смотрел на нее так, словно она была бесценным сокровищем, оброненным у его ног снисходительным божеством.

Этого было достаточно, чтобы молодая дама почувствовала себя крайне неловко.

— Я пренебрегал вами, — сказал он.

Амелия моргнула… трижды.

— Прошу прощения?

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Я пренебрегал вами, — повторил он вкрадчивым тоном. — Не слишком хорошо с моей стороны.

Рот Амелии приоткрылся, и хотя ей следовало что-то сделать со своей рукой — забрать у него, что ли, — она стояла как истукан, с разинутым ртом, гадая, почему он…

— Могу я пригласить вас на танец? — промолвил герцог.

Амелия молчала, уставившись на него. Что он затеял?

— Это не такой уж сложный вопрос, — произнес он с улыбкой, слегка притянув ее к себе. — Да… или нет?

У Амелии перехватило дыхание.

— Так да? — Хмыкнув, он положил свободную руку ей на талию и склонился к ее уху, не касаясь его, но достаточно близко, чтобы его дыхание щекотало ее кожу. — «Да» — почти всегда правильный ответ.

Он слегка усилил давление на ее талию и начал медленно кружиться, увлекая ее за собой.

— И всегда, — шепнул он, коснувшись губами ее уха, — когда вы со мной.

Он обольщает ее, осознала Амелия, охваченная смесью возбуждения и смущения. Она не представляла почему. До сих пор он не выказывал ни малейшей склонности к этому, а сейчас делал это целенаправленно. Он пустил в ход весь свой арсенал — по крайней мере ту его часть, которая была позволительна в общественном месте.

И ему это удавалось. Амелия понимала, что им движут совсем не чувства — едва ли она стала неотразимой за сегодняшний вечер, — но ее кожа покрылась мурашками, и когда она перевела дыхание, которое неожиданно задержалось, ее тело, казалось, воспарило. Возможно, она не слишком много знала об отношениях между мужчинами и женщинами, но она точно знала одно…

Он делает из нее дурочку.

Ее мозг работал, мысли были вполне разумны, но откуда он мог знать, что единственное, на что она была способна, — это смотреть на него взглядом влюбленной коровы, словно умоляя притянуть ее ближе.

Ей хотелось прижаться к нему, погрузиться в него.

Произнесла ли она хоть слово, с тех пор как он взял ее за руку?

— Я никогда не замечал, какие у вас прелестные глаза, — мягко произнес он. Амелия могла бы ответить, что, во-первых, он не удосуживался посмотреть, а во-вторых, вряд ли он может различить цвет ее глаз при лунном свете.

Вместо этого она улыбнулась как дурочка и подняла к нему голову, потому что, возможно, он подумывал о том, чтобы поцеловать ее, и, возможно — скорее определенно, — она позволила бы ему.

И он это сделал. Его губы скользнули по ее губам в самом нежном, почтительном и романтичном поцелуе из всех возможных. Именно так она представляла себе первый поцелуй в мечтах. Он был таким упоительным, что Амелия вздохнула и обвила его шею руками.

— Как мило, — хмыкнул он, забавляясь ее нетерпением, и скользнул руками ниже, обхватив ее ягодицы самым скандальным образом.

Амелия пискнула, прижимаясь к нему. Его руки напряглись, дыхание изменилось.

Как и его поцелуй.