Тайнопись видений

Диана Ибрагимова, 2018

Вторая книга серии «Сетерра» Дианы Ибрагимовой, победителя VIII сезона литературного конкурса «Новая детская книга». Мир Сетерры милосерден. Ведь дети, рожденные в затмение, под черным солнцем, – живой дар всем людям. Добрые, сильные, справедливые дети-чувства. Не будь этих детей с разными добродетелями и одной общей Целью, Сетерра утонула бы в крови. Но люди не приняли великого дара и продолжают ненавидеть, предавать, изобретать новые способы убийства друг друга. И терпение черного солнца на исходе. Что же делать безногому калеке, бродячему артисту, одинокой дикарке и наследному принцу, когда мир Сетерры медленно, но верно клонится к закату? Может, послушать того, кто наблюдает за ними в своих снах?

Глава 1

Дракон и буря

Запись от суток Черного Дракона.

Пятый узел. Трид тонкого льда. 1019 год эпохи Близнецов.

В поту и мурашках проснулся — ужасное чувство.

Я был мотыльком, что о пламя видений обжегся.

Средь серой пустыни стоял, непохожей на Чаин.

И горы вдали виды Чаина не повторяли.

Творилась, кипела, лилась сумасшедшая буря.

Драконы из праха и ветра затеяли схватку.

Но я, присмотревшись, единый закон обнаружил

В их танце движений, кому-то в тот миг подчиненном.

* * *

Главный храм Близнецов Чаина ютился высоко в горах Сай, на просторном плато, с трех сторон окруженном каскадами густых сосновых лесов. Осенью их темный нефрит освежали пятна кленов, а весной края скал осыпались лепестками яблоневых аллей. С востока к храму подступало озеро, до того огромное, что его часто путали с морем. Летом вдоль берегов расцветала красная водоросль — единственное живое существо, для которого соленость здешней воды не оказалась губительной. Говорили, что когда-то озеро было пресным и полным рыбы, но однажды Чаин и Шанва устроили из-за него жестокую битву, и кровь, стекшая с берегов, навсегда пропитала растения. Белый Бог разгневался на людей и позволил брату сжечь обе армии, а чтобы Чаин и Шанва никогда впредь не боролись за озеро, сделал его таким соленым, что вся рыба за ночь всплыла мертвой и больше не зародилась.

— Ветер несет перемены, вам так не кажется? — спросил провидец Доо у провидца Ясурамы.

Ранним утром, в разгар трида алых кленов, они гуляли по горной дороге, с которой открывались чудесные осенние пасторали. Провидец Доо в розовом платье до пят, перехваченном под грудью белой лентой, был похож на переросшего младенца. Пухлощекий, с большими наивными глазами и вечным румянцем, он мог обмануть своим видом любого, кто не знал его мерзкого характера. Ясурама — тощий и колкий, как рыбья кость, облачился в лазурный наряд, подчеркивавший красоту опадающих листьев. Оба провидца обслуживали мелких чиновников, стриглись под горшок, часто ошибались в предсказаниях и добрых два десятка лет не могли подняться выше по рангу. Оба обожали сплетни и дополняли друг друга как половинки фасолины.

— Ветер по осени всегда несет перемены, — ответил Ясурама, втягивая воздух тонкими ноздрями.

Он был глуповат и плохо понимал намеки.

— Я говорю об особенном ветре, — прищурился Доо, сорвав с клена огненный лист и глядя сквозь него на восходящее солнце. — Я говорю о ветре из главной комнаты видений. Вам не кажется, что он пахнет тревогой?

Ясурама хищно воззрился на собеседника:

— Какая бабочка принесла вам аромат оттуда?

— Целый рой бабочек. — Доо неопределенно повел рукой. — Их крылышки шепчут, что у нашего прелестного Цветка портится нектар.

— Но я не слышал ни об одной его ошибке, — заметил Ясурама, пряча ладони в широкие рукава.

— Никто не слышал, но воздух тревожен, так и знайте.

Поднялся ветер и, взметнув полы цветных одеяний, понесся вниз, к озеру, где в лодке посреди покоя медитировал старый настоятель Цу-Дхо. Ветер шепнул ему в ухо сплетни провидцев, но не дождался ответа и поспешил к храму. Там, в одном из окон, для него оставили щель. Пробравшись внутрь, сквозняк поворошил темные волосы Кайоши, отросшие за лето до плеч и рассыпанные по подушке черным веером. Сдвинул пару прядей в совершенной челке, подстриженной так аккуратно, что приставленное лезвие ножа подтвердило бы мастерство парикмахера единством линии.

Лицо Кайоши выражало тревогу. Пальцы, покрытые вязью татуировок и сцепленные на груди, подрагивали. Юноша лежал неподвижно, завернутый в коричневые одежды и похожий на початок рогоза, из пуха которого сделали подушку под его головой. Неожиданно он вскочил с сиплым криком, точно подброшенный пружиной. Волосы качнулись, закрывая лицо, Кайоши убрал их и утер со лба липкие капли.

— Первый день Белого Дракона… Седьмой… Нет. Восьмой узел. Двадцать третий день последнего трида.

Тут он услышал постороннего и торопливо улегся на матрац, прищурив глаза до такой степени, что нельзя было понять, спит он или нет, а смотреть все еще получалось. За стенкой появился силуэт грузного слуги, подсвеченный лампой. Спустя мгновение Маэда поднял дверь, облаченную в раму из дерева, ступая на цыпочках по мягким судмирским коврам, подошел к окну и осторожно задвинул створку. Потом так же тихо удалился.

«Светает», — подумал Кайоши.

Его не показывали солнцу вот уже десять лет, с тех пор как юный провидец переступил порог храма. Он не покидал его в светлое время суток и выезжал за ворота лишь два раза в год, когда император устраивал во дворце большие празднества, куда созывались все знатные особы Чаина.

Крайне редко в стране рождались сыновья обоих Драконов — дети, у которых видения будущего перемежались со снами о прошлом. Большинство из них навсегда вошли в историю, став известными на весь мир предсказателями. И только одна неприятность прежде вставала на пути Божьих избранников: иногда они ошибались из-за того, что не могли определить, к какому времени относится очередной сон. То ли это грядущее, а то ли уже случившееся. Но в конце концов служители храмов решили проблему с помощью гипноза, широко распространенного в кругах предсказателей. Они внушали ученикам видеть только будущее, а чтобы Змей — хранитель памяти — не сердился, сыновьям обоих Драконов запрещалось выходить на солнце, к Белому Богу.

В свои пятнадцать Кайоши слыл одним из сильнейших мастеров-предсказателей Чаина. Он никогда не ошибался и не путался, ничего не упускал из виду. Император Ли-Холь благодаря ему был как за каменной стеной, и с каждым годом талант Кайоши распускался все пышнее. Его даже прозвали Цветком, подразумевая очень редкую фиолетовую розу. Юноше льстило такое сравнение. Он уже грезил, как увидит свое имя вписанным в книгу «Достояние эпохи», но тут случилось кое-что вышедшее за рамки.

Вопреки каждодневному внушению, Змей вернул Кайоши сны о былом, а после отнял чистоту канала. Прежде ни один посторонний образ не мог пробиться в сознание сына Драконов, а теперь там появился совершенно чужой, незнакомый человек. Его звали Такалам, и он никак не влиял на жизнь Ли-Холя.

Единственная ниточка связи между ними состояла в том, что чаинские травники придумали яд, которым Такалама собирались убить. Кайоши мог предотвратить это, уничтожив создателей и распространителей отравы. Достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы император велел солдатам вырезать их всех до одного и посадить в тюрьму перекупщика. Но Такалам ничего не значил для Чаина, хотя бывал в нем прежде. Он некогда собирался служить императору, но выбрал другого господина. Так почему Кайоши должна заботить его судьба?

Он не собирался потакать посторонним снам и никому не говорил о странностях: только намекни, и десяток претендентов на золоченое место тут же затопчут тебя, задавят под лавиной сплетен и пересуд. Нет. Главный провидец императора должен быть безупречен, и даже старику Цу-Дхо нельзя ничего рассказывать.

Поэтому Кайоши изо всех сил старался игнорировать проблему и вскоре благодаря усердию научился не путаться во времени. Все было хорошо. Он справлялся, хотя спать приходилось больше: Такалам перекрывал часть видений о Ли-Холе, и Кайоши регулярно наверстывал упущенные часы. Он продержался бы в таком темпе еще долго и уповал на смерть старика, надеясь, что, если его отравят, все прекратится. Кайоши верил в это всем сердцем. Но как бы не так.

После гибели Такалама начало твориться безумие. Отныне юноше снились десятки незнакомых людей, будто на месте сгоревшего дерева щетиной поднялась молодая поросль, должная заменить обугленный ствол. Самовнушение перестало помогать, и вот тогда Кайоши начал вести тайнопись, чтобы разобраться в происходящем.

Сегодня ему опять снился сон о пустыне и песчаной буре, в которой погибает человек. И стало ясно как день: Кайоши сойдет с ума, если допустит это. Такаламу нельзя было умирать. Отныне то, что он собирался сделать, легло на плечи других людей. Потеряй Кайоши хоть одного из них, и к хаосу добавится еще десяток линий.

Только одно решение могло спасти сына Драконов. Кайоши изучал его весь последний трид, читая и перечитывая дневники величайшего предсказателя прошлого века — Шаа-танады, — написавшего трактат «Внетелесные перемещения». Он считался основателем практик духовных путешествий и пожертвовал собственным телом, пытаясь определить, как далеко может добраться сознание человека. В конце концов его парализовало, и некоторое время он провел в коме, а потом просто перестал дышать. Такая судьба Кайоши не прельщала, но из всех невозможных путей этот был единственным разумным: его показали Драконы.

— Восьмой узел. Двадцать третий день последнего трида, — повторил юный провидец. — Я должен уснуть в это время…

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар,

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Непроглядно-темный мир, пахший старой тканью, качался неровным маятником. С потряхиванием, посапыванием и вздохами. Временами он останавливался и выдувал мучительное: «у-у-у-уф», потом подбрасывал Астре и раскачивал снова: влево-вправо, влево-вправо. Иногда позади кто-то появлялся. Туманный и навязчивый, он приходил и уходил, как уличная собака, которой однажды бросили с порога дома кость, возвращается к месту, где ее прикормили. Это началось с бури, когда прималь врезался сознанием в нечто разумное. Оно напомнило о человечности Астре и помогло вернуться в тело.

В череде мимолетных чувств появились первые мысли. Калека ухватился за них, и расшатанный мир стал знакомой спиной, а тканевый плен — кулем. Элиас без конца шмыгал носом, сопел и плевался. Калека выглянул наружу и увидел мокрую степь, согбенную под тяжестью липкого снега. Южный ветер надул немного тепла и, обернувшись густым туманом, на время вернул осени прежние жухлые краски.

Чувств в конечностях пока не было, но Астре не испугался, давая себе привыкнуть к телу.

«Чудом выжил, — подумал он. — Кто мне опять помог?»

Следующий миг обрушился на калеку лавиной мыслей. Сколько времени прошло? Почему Элиас его несет? Что с детьми? Как далеко Сиина?

— Сколько я так пробыл? — спросил Астре, пытаясь двигать замерзшими пальцами.

— Ох! — вздрогнул от неожиданности Элиас.

— Где остальные примали?

— Парень! Я уж думал, труп несу! — облегченно рассмеялся горе-колдун, ссаживая Астре в гущу влажной травы и высвобождая из куля.

Репьи тут же облюбовали размахрившийся край куртки и налипли на него хороводом ржавых комочков. Астре сел, как его посадили, и упал назад, не сумев удержаться. Руки все еще не слушались. Это начинало пугать.

— Эй! — всполошился Элиас. — Ты чего как кукольный?

— Все в порядке, — нарочито спокойно сказал Астре, а у самого сердце превратилось в бешеный комок.

— Уф. — Парень распрямился, пытаясь свести лопатки, потом начал вращать уставшими плечами. — Поясница отваливается и верх спины. Ты бы мне потер вот тут, а? Болит, спасу нет.

— Я… пока не могу. Мне надо прийти в себя.

Правая рука еще что-то чувствовала. Астре посылал ей сигналы и получил в ответ покалывание. Пальцы дрогнули и медленно, как лапы замерзшей рептилии, начали оживать. Левая конечность не реагировала совсем. Калека не хотел в это верить, но он ее потерял. Слабый ток крови не позволил руке посинеть и отмереть окончательно. Но она повисла бесполезным отростком. Это было платой за бурю в пустыне.

Калеку пронзило изнутри. Он осознал, что теперь не сможет передвигаться самостоятельно и если Элиас бросит его… Астре не удастся убедить парня с помощью Цели. Это несправедливо, и совесть такого не позволит. Надо успокоиться. Успокоиться.

— Пора бы сообразить нам какую-нибудь хибарку на чернодень, а то скоро уже, — сказал Элиас, закончив разминаться. — Я все хоть деревце искал, да такой туман с утра накрыл — на два шага не видно. Наверное, прямо тут и придется. Или давай еще пройдем, кажется, там вон чернеет что-то. Погоди, я сбегаю, посмотрю.

Астре чуть не закричал: «Стой! Не уходи!», но вовремя закусил губу. Его напугало, что Элиас не вернется.

«Вдруг он уже все понял и решил меня оставить?» — пронеслось в голове.

— Понял?… Чего я боюсь? Чего он не должен понять?

Пустыня закончилась, вскоре наверняка начнут встречаться реки и деревни. Еще и снег выпал. Элиасу уже не так остро нужна вода, тогда почему он идет с калекой на закорках? Примали отказались его брать?

Астре лежал, и сырость пропитывала одежду. Пальцы правой руки медленно сгребли остатки снега, ржавую ромашку и удивительно зеленую, будто ненастоящую полынную поросль, сквозившую в прорехах мертвого полога. Кругом сплошная белизна, как внутри кокона. Еще хуже, чем в Хассишан.

Волглая трава скрадывала поступь Элиаса, и скоро в ушах зазвенело безмолвие. Астре зажмурился, посылая очередной импульс в левую руку, тщетный, сродни попытке докричаться до глухого, потом распахнул глаза и замер, глядя в блеклую пустоту. Элиас не возвращался, и в эти минуты наедине с собой и туманом Астре казалось, что все живое вокруг съежилось до стука сердца. Калека вспомнил свое отчаяние в тленных землях. Тогда оно было крайней точкой всех бед, но пропасть имела второе дно. Астре снова пробило мурашками, и вместо страха он почувствовал злость.

— Ну, спасибо тебе, Цель, — процедил калека сквозь зубы, ударяя кулаком по лопуху и дрожа от макушки до культей. — Оставила меня в преддверии зимы всего с одной рукой! Это, по-твоему, было справедливо?! Правильно?! Да чтоб ты сдохла там внутри! Чтоб ты сдохла… Чтоб ты сдохла, честное слово… Как я тебя ненавижу…

— Чего ты там орешь? — крикнул появившийся из тумана Элиас. — Хотя правильно делаешь, что орешь, а то я уже не в ту сторону ушел.

Он накинул спадавший капюшон и подбежал к Астре.

— Так и будешь валяться? Я, конечно, понимаю — денек для загара отличный, особенно когда черное солнце взойдет…

Калека всем видом дал понять, что шутку не оценил.

— Залезай, рожа ты маринованная, — хмыкнул Элиас. — Я нашел там заросли, даже шиповник есть. Чайку попьем!

— Долго же мы на чайке протянем, — прокряхтел Астре, цепляясь за спину парня.

— А ты не бойся, у нас и пастила к нему имеется! — гордо заявил Элиас.

— Какая еще пастила? Объясни все по порядку!

— Дерганый ты стал, — обиделся Элиас. — Разговариваешь, как гвоздями плюешься. Винтики во рту не смазали, что ли? Добрей лучше, а то ты и так страшный тип. Я чуть в штаны не наделал тогда. В пустыне. Да я тебе по секрету скажу, что там все обделались, вот ей-ей. Ты бы видел рожи этих прималей!

Астре больно сжал плечо собеседника.

— Ладно! Ладно! Что конкретно тебе знать надо?

— Сколько я без сознания пробыл?

— Дня два.

— Куда идем?

— В смысле куда? Куда ты и хотел. Деревня, горы, лес дубовый, хряки на желудях, все дела. Скоро уже, наверное, и дойдем… докуда-нибудь. Чуешь толк от меня, а? Два дня на моем горбу, как в люльке! Я теперь ей-ей тренированный.

— Почему ты с другими прималями не пошел?

— Ш-шутишь?! — воскликнул Элиас, споткнувшись о вьюнок и подпрыгнув. — После того, что ты учудил? Да эти колдунишки тебе в подметки не годятся! У них глаза, глядя на тебя, чуть не повыпадали. Ты же ущелье завалил! Жертвенное ущелье! Да чтоб меня затмением жахнуло, если я упущу такого учителя! Не зря мне перекрестный знак тебя послал!

— Что с детьми?

— А что с детьми? Как ты сказал, так и сделали. Себе разобрали каждый по одному. Воспитывать будут, наверное. — Элиас хмыкнул. — Здорово же ты их впечатлил, парень. Дедуля наш Валаарий последние волоса себе в носу подергает от таких новостей. Хорошо, что в глушь идем. А то как бы охоту на тебя не устроили. Я уж не знаю, сколько теперь голова твоя стоит. Жертвенное ущелье завалил! Это ж… со всех винтиков сойти.

Он шумно выдохнул и побрел дальше, к проступавшим из белой хмари кустам, а через минуту снова заговорил:

— У тебя так живот бурчит, что аж спине щекотно. Голодный, да?

— А ты сытый?

— Скоро червячка заморим! — бодро сообщил Элиас. — Примали нам всей толпой снеди насобирали. Сумка до сих пор тяжелая. И вещиц полезных дали, так что костер сообразим, пока не стемнело, и поужинаем. Куль — вообще штука прекрасная, и тебе тепло, и мне удобно.

Астре заставил себя успокоиться. Все шло хорошо. Они приближались к дому Зехмы, а Сиина уже должна была к нему подойти. Дети в порядке. Элиас не бросил его, и у них даже провизия.

Вот бы не думать о семье, мертвой руке и о том, что сестра могла погибнуть, а найти ее с помощью духа уже не получится. Вот бы забыть все, кроме этой минуты…

Калеку не покидало чувство преследования. Кто-то время от времени появлялся за спиной, бестелесный и невидимый, но почти осязаемый. И вот он снова пришел, но тут же исчез. Астре успел покрыться мурашками.

«Никаких призраков нет, — сказал он себе. — Я же знаю, что нет никаких призраков. Зачем я думаю о такой ерунде? Мертвец из пустыни хочет заполнить пеплом мою руку? Это глупость, Астре, ты просто напуган и устал. Никого здесь нет. Только ты и Элиас. Успокойся. Не думай ни о чем».

Они развели костер, чудом отыскав немного сухой травы, поужинали пластинками вяленого мяса и сытными шариками из смеси тертых орехов и ягод. Астре не помнил вкус пищи и не разобрал ни единого слова из беспрерывного потока болтовни Элиаса. Дух прималя не мог ошибиться. Калека знал, что ему не стоит засыпать, — этого ждет призрак. Он появляется проверить, бодрствует ли Астре, и если да — тут же уходит.

Когда они с Элиасом обсохли, потушили пламя и забрались в шалаш, закатив туда раскаленные костром камни, калека попытался завести разговор, но горе-прималь так умаялся, что рухнул без сил и тут же засопел.

Астре нечем было отвлечься в ловушке затмения. Поначалу он крепился, но вскоре тоже задремал и несколько раз одергивал себя, а потом решил — будь что будет. И провалился в сон, где вместо сновидений увидел плотный сгусток энергии.

Он опомнился не сразу. Почувствовал, как его трясут, и услышал испуганный голос Элиаса.

— Т-ты чего орешь так?! Перепугал до смерти!

— Я кричал? — спросил Астре, судорожно ловя ртом воздух.

Он хотел утереть пот и вздрогнул, когда левая рука не поддалась.

— Ты орал как резаный, парень! Что тебе такое приснилось? Ты так подскочил, что чуть шалаш не разворотил. — Элиас нащупал его в темноте. — Ты это… Ты успокойся, ладно? Что ж тебя колотит как припадочного?

— Прости, — сказал Астре, укладываясь обратно на подстилку. — Долго я спал?

— Не знаю, я же сам дрых без задних ног. Что тебе приснилось?

— Не помню. — Астре сглотнул полынную горечь во рту и нащупал еще теплые камни. Судя по ним, не прошло и четверти часа. Призрак точно его караулил. — Ничего не помню…

— Ты меня так не пугай, а то ей-ей без сердца оставишь, — сказал Элиас, похлопав его по плечу.

Астре сжал губы. Он не почувствовал успокоительного жеста Элиаса. Рука была мертва, и после мутного кошмара стало особенно тяжело думать об этом.

Призрак ушел, но в колкой сырой темноте убежища все равно было холодно и неуютно. Астре взялся разминать кисть, хотя и знал — это бесполезно. Если Элиас бросит его… Если Сиина не доберется до Зехмы… Если Марх и остальные попали в беду…

— Ты там плачешь, что ли?

Астре отвернулся и закусил большой палец.

— Спи.

— Ну, чего ты совсем раскис? Как я спать буду, когда тут такие настроения? Хочешь, я тебе спою веселую колыбельную?

— Да мне потом кошмары еще хуже приснятся, — через силу сказал Астре. — От твоего-то голоса.

— Ну и ладно, — обиделся Элиас. — Тут же главное не красота. Голос — он сам по себе успокаивающая штука. Особенно с тех пор, как я в пустыне один умирал. Я там все время с собой разговаривал, чтобы совсем с колесиков не скатиться. Ты, наверное, тоже не особо радовался, пока по тленным землям ползал.

Астре зарыдал. Внутри накопилось столько всего, что калека не смог сдержаться. Слова Элиаса сдвинули последнюю защелку и выпустили наружу настоящего Астре — ранимого, испуганного, беспомощного и слишком маленького для такого огромного мира.

— Ну, прости! Прости дурака! — всполошился горе-прималь. — Тяжко вспоминать, но теперь-то все хорошо уже! Ты чего, а?

Он неловко похлопал порченого по спине, и тот завыл еще громче. Он никогда никому не жаловался и не плакал перед другими. Только Элиас увидел всамделишного Астре — слишком сильного и слишком слабого, злого на весь мир и убитого печалью, задетого нелепыми загадками и ревущего взахлеб. Калека впервые понял, как это приятно, когда можно проявлять то, что чувствуешь, и не прятаться. Против Элиаса у него не было скорлупы, и Астре кольнула совесть за гадкую мысль: «Не хочу больше притворяться. Не хочу быть главным в семье. Не хочу занимать место Иремила».

И тут раздалась песня:

А я ночью не усну,

Как сова ушастая.

Отыщу себе сосну

И в дупле пошастаю.

Я внутри найду свирель,

Как у деда Бахая.

И заливистую трель

Я тебе забахаю.

Астре сглотнул слезы и рассмеялся.

— Это худшая песня за всю мою жизнь!

— Не ценишь ты людские таланты, — обиделся Элиас. — Это я еще в детстве сочинил. Знаешь, как всем нравилось? А дед Бахай у нас в деревне правда был, и свирель у него имелась.

— А что это?

— Да обычная деревяшка с дырками. Название шибко умное, а так дудка и есть дудка. Но он такой был важный тип, как будто его сам Валаарий к себе придворным музыкантом звал. Купил эту свирель у какого-то прохиндея и всем хвалился, что у него-де инструмент соахский, а сам так играл, что куры кругом дохли. Погоди, это еще не конец, там дальше веселее будет.

— Нет, спасибо, мне уже лучше. — Астре немного помолчал, чувствуя, как на сердце опять тяжелеет. — Надеюсь, у меня получится тебя чему-нибудь научить…

Вот бы целиком сорвать притворство, как полосы сгнивших бинтов, и обнажить все язвы, но нельзя. Если Элиас разочаруется, то не поможет добраться до Сиины. Как же мерзко во всем искать выгоду. Как мерзко…

— Слушай. Скажи честно, — начал Элиас изменившимся голосом, и у Астре похолодело в груди. — Ты же не тот, за кого я тебя принимаю, да? Ты не великий прималь или кто-то вроде того? Ты как будто что-то прячешь. Как будто сам себе язык прикусываешь. Я, конечно, парень простой, но людей хорошо чувствую. Ничего не выйдет, да? Я не стану таким, как ты? У меня таланта не хватает? Только скажи честно. Как есть скажи.

И Астре не смог соврать. Совесть слишком истерзала его. Надо было пробормотать, что все получится, но Цель твердила свое.

— Ты прав. Ничего не выйдет, — сипло выдохнул Астре.

В этих словах обитали пустота Хассишан, страх одиночества, мертвая Сиина.

— Вот, значит, как, — с расстановкой сказал Элиас. — Выходит, ты соврал. Дал мне надежду, чтобы я не ушел с прималями и тащил тебя на горбу. Эта штука тебя убивает, да? Что с твоей рукой? Не шевелится? Я тебя пару раз хватал, ты даже не дернулся. Поэтому ревешь?

Астре вспотел и закрыл глаза: «Так вот чего он не должен был узнать. Вот почему мне было так страшно, когда он ушел в туман. Я почувствовал его дух. Я коснулся его, когда был бурей. Он слишком мал, чтобы проявиться снаружи».

— Все с тобой ясно, — глухо произнес Элиас. — Значит, никакой ты не учитель. Ты просто повисший на мне умирающий безногий калека. Вот уж подарочек твоей сестре! Уверен, что ей так уж радостно будет тебя повстречать? Она хоть существует? Вот же я дурак, а! Наслушался с три короба обещаний! Лучше бы с нормальными мужиками пошел! Теперь двое суток обратно к ущелью переться!

Астре понял, что после чернодня Элиас уйдет без него.