Восьмой дан Владимира Путина

Дмитрий Выдрин (2024)

Владимир Путин — человек, на протяжении долгих лет находящийся в центре внимания мировой аудитории, но вместе с тем остающийся во многом неразгаданным. В своей книге Дмитрий Выдрин анализирует феномен президента России, объясняет секреты и причины его успешности, разбирает поведенческую и дискурсивную стилистику, а также реконструирует истоки яркой политической индивидуальности главы государства, причем все это преподносится в присущей автору метафорической и образной манере, что выделяет книгу среди аналогичных отечественных и зарубежных «путиноведческих» работ. Увлекательный текст как для людей, имеющих непосредственное отношение к политике, так и просто интересующихся ей.

Путин как метафора

Основные направления метафорического поиска

Метафора мессии — «врач катастроф»

Много лет назад я опубликовал пространную статью под названием «Чего не должен делать президент». После я опубликовал десятки и даже сотни статей, в которых пытался в виде советов, пожеланий, даже фантазий подсказать, что должны делать те или иные президенты. Но вот странное дело: первая из названных мной статей цитировалась, упоминалась, перепечатывалась многократно, вторые — на порядок реже.

Я как-то задумался о причинах такого дисбаланса и пришел к выводу, что первая моя статья была основана на сумбурной, грубой, но реальной жизни. А последующие часто чрезмерно изощренны, местами, возможно, изысканны, но излишне софистичны и назидательны.

Поэтому вспомню именно жизненный совет. Он прозвучал из уст моего хорошо пьющего соседа — опытного врача катастроф и реаниматолога. Я как-то в начале далеких 90-х попытался отвлечь его от застолья совместным походом на очередной городской митинг, где чуть ли не решалась судьба страны. Он с пьяной категоричностью отказался, а потом вдруг абсолютно трезво мне объяснил, в чем отличие врача катастроф от простого человека.

«Во время землетрясения, урагана, цунами простые люди мечутся внутри какого-то пространства, а врач катастроф неподвижно стоит сам в безопасном месте (в помещении — это обычно под дверным проемом). Начинает рушиться потолок, падают балки, кого-то придавливает, кто-то кричит, а врач стоит — и стоит незыблемо. Потому что он знает, что именно он потом будет спасать и вытаскивать людей, перевязывать их и накладывать шины. Соответственно, что главное для такого врача? Избежать искушения метаться и двигаться в общем ритме. Это очень непросто, поскольку связано с обузданием всех человеческих инстинктов, криков души и непроизвольных движений. Но это возможно, если ты помнишь, что ты последний, кто будет всех спасать».

Тогда я вжился в эту тему, стал соизмерять стереотипы поведения врача катастроф и политического лидера. Помнится, пришел к следующему выводу: врача катастроф могут обвинить в бездеятельности за то, что он не мечется среди обезумевшей толпы с пузырьком зеленки и ваткой. Но, видимо, имеются какие-то мотивы и стимулы, которые дают ему силы и возможность сдерживаться до времени, когда придется применять жгуты и гипс. Также подлинный лидер, особенно в эпоху катастроф, не суетится в хаосе, пока не поймет, где и как он будет востребован.

Долгое время мне казалось, что в нашем мире таких лидеров нет и не предвидится. Поэтому я соглашался с многочисленными гипотезами — и о том, что закончилась история, и о том, что в мире уже нет лидеров. Хотя, по сути, это одно и то же: историю делают лидеры, и без них она пуста до бессмысленности. (В 90-е годы мне пришлось несколько раз встречаться с известным автором по этой теме — Фрэнсисом Фукуямой^[1]. Говорили как раз о том, что без лидеров в мире некому двигать историю.)

Но тут как-то незаметно, ненавязчиво, по-спецназовски вежливо и вкрадчиво в историю просочился Путин… По факту, он стал (скорее вынужденно, чем обдуманно, но об этом ниже) первым в мире лидером «эпохи катастроф».

Даже визуально очевидно, что он вмонтирован в само время, и поэтому время вокруг него кажется застывшим.

Он внешне расслаблен, так как заранее не знает, сколько ему нужно сэкономить энергии для ответа на вызовы будущего.

Он бесстрашен до бездействия.

Он эпатажно апатичен, поскольку внутренняя концентрация похожа внешне на безразличие.

Броскими, заметными, энергичными выглядят всегда спасатели, а спасители незаметны, тихи и недеятельны. Пока «стоят в проеме».

Те, кто снаружи, — слышат крики друг друга, тот, кто «в проеме», — слушает время. «Стоящие в проеме» — как отрешенные от всех и всего акустики на подводной лодке. Ничто не должно отвлекать их и разрушать внутреннюю концентрацию. Они слушают!

Еще не помышляя о большом системном тексте, я — скорее механистически, чем логистически — отмечал его манеру поведения на любых встречах (на некоторых мне пришлось присутствовать лично, другие — наблюдать по медиа). Это было более десяти лет назад, но уже тогда меня интриговала его манера именно не говорить, а слушать, причем неважно было, с кем проводится встреча — с академиками или с аспирантами, — поскольку последних он слушал с таким же вниманием, как и первых. Даже на тех встречах он оставался как бы «в проеме». Он застывал и концентрировался, как бы готовясь к броску, а когда возникали какие-либо глобальные завихрения политического, геополитического, социального характера, его напряженная неподвижность становилась особенно выразительной и внушительной для понимающих и посвященных…

Размышляя в таком русле во время любых массовых акций-демонстраций, шествий, митингов и прочих майданов в разных странах, я всегда инстинктивно искал дверной проем. И я всегда инстинктивно искал лидеров, которые способны на напряженное недеяние. И не находил.

Все участники ситуации, когда социум вовлечен в какое-то бурное деяние, истово исполняют волю толпы и требуют такой же истовости от друзей, соседей и тем более своих лидеров. И лидеры всегда отвлекаются на призыв общества — а, точнее говоря, охлоса.

Профессия подарила мне возможность общаться со многими лидерами из разных стран, тем более видеть и наблюдать их со стороны в прямом и виртуальном форматах. Но, повторюсь, пока только один из мировых лидеров удивил и удивляет меня спокойной и абсолютной готовностью к недеянию даже тогда, когда все — абсолютно все — требуют от него какой-то активности и моторности. Это Путин.

Мое сильное подозрение, что именно это качество сделало его фантастически популярным и для друзей, и для врагов, и для соратников, и для оппонентов.

Надо иметь совершенно необыкновенное сочетание личностных качеств, чтобы:

а) уметь выходить почти сухим из общего потока жизни, которая несет всех окружающих;

б) исчезать со сцены, на которую пристально смотрит весь мир;

в) молчать в трубку, на другом конце которой миллиарды ушей.

Актер, который держит на сцене паузу длительностью в минуту, — это великий актер. Лидер, который в самый шквал событий может взять паузу на неделю, — это… даже не знаю, как назвать. Может быть, только подспудным ощущением себя врачом катастроф, который будет спасать всех остальных.

Я знал много лидеров, вокруг которых все бурлит, клокочет, завихляется. Путин как око тайфуна, как клочок штормового моря, куда китобои вылили бочки с китовым жиром, чтобы на мгновение успокоить море и сесть на шлюпки.

Не знаю, когда, как и каким образом он понял, что человек, наделенный властью, а тем более огромной властью, всегда своими действиями наносит вред и себе, и другим больше, чем своими недействиями.

Но он овладел этим искусством сам и незримо подталкивает к этому других. Он постоянно измеряет и изменяет социальную гравитацию вокруг себя, хотя бы частично замораживает неуемные движения всех желающих услужить власти.

Это очень необычно, и, следовательно, рождаются слухи о его «великих загадках», о его «хитрых планах» и о прочих тайнах его характера, души и предназначения. Хотя вряд ли он тайный буддист, постигший плодотворность недеяния. Скорее, он интуитивный снайпер, который знает, что в бою неподвижность одиночки более смертоносна, чем самое стремительное движение целого отряда… Впрочем, это уже философия. Но тайна остается.

Когда-то я участвовал в организации встречи тогда еще премьера Путина с очередным украинским премьером. Путин стоял, молчал, кивал головой. Его коллега шумно двигался, убеждал, красноречиво рассказывал. Рядом со мной одна украинская журналистка тихо сказала: «Встретились две подводные лодки. Наша, вроде бы, подняла перископ, а оказалось, что она всплыла сама, а их, вроде бы, всплыла вся, а оказалось, что это только перископ»…

На одном из валдайских форумов, который проходил прямо на президентской даче, перед нами выступал сам гостеприимный хозяин. Прямо перед его выступлением на сцену вышел начальник охраны и сказал, что тут, мол, все по-свойски и поэтому можно не выключать мобильные телефоны (как обычно на встречах с другими мировыми лидерами), и если кто захочет во время выступления выйти в буфет или в туалет, то без проблем.

Но никто почему-то не вышел, и ничьи телефоны почему-то не звонили — может, участники понимали, с кем пришли на встречу… Он просто «врач катастроф» или единственный пока на земле «лидер катастроф». Он уже слышит гул предстоящих потрясений, он всегда «стоит в проеме», он собирает силы, чтобы потом вытаскивать мир из-под обломков. А пока еще тренируется слушать время — для отдаления неизбежного и подготовки к будущим потрясениям.

Метафора возможностей — «ванский кот»

Когда-то я занимался интересной — или, правильнее сказать, экзотичной — задачей. Благодаря раннему Паустовскому я был заинтригован Турцией, а точнее — турецким образом жизни, ментальностью, своеобразием национального характера, фантомными болями по отсеченным пространствам Османской империи.

Меня еще в студенчестве заворожил один образ из его короткого рассказа. О том, как турецкие рыбаки в короткие и ветреные зимние дни сидят на берегу моря за чашечкой кофе и по очертаниям и расцветке облаков предугадывают будущие уловы, погоду, саму жизнь.

Я потом много ездил по Турции, жил в этой необъятной стране и все искал забытую рыбацкую деревушку, где живут отстраненно, углубленно и бесконечно — как дервиши, а не как шумливые, суетливые зазывалы дешевых забегаловок. Деревеньку я, конечно, не нашел, но наткнулся на загадку, интригу явной двойственности турецкой души. Как политолог по профессии я явно почувствовал эту сумрачную двойственность в душе почти уже вечного лидера Турции Реджепа Эрдогана.

У меня даже возникла идея написать эссе об этом необычном для «европейского образования» лидере. Естественно, я начал искать метафору, которая позволила бы мне побыстрее, поглубже заглянуть в его непростую личность. Я встречался с людьми, которые знали его в разные периоды жизни, беседовал с его сотрудниками, читал о нем в провластной и в оппозиционной прессе, но подсказки не находил.

Как всегда случайно, подсказку мне дали совершенно посторонние люди — мои хорошие знакомые бизнесмены. Оба были из одного турецкого города — одного возраста, социального и имущественного статуса. Различие было только единственное. У первого вторым рабочим языком был немецкий, поскольку он оканчивал вуз и какое-то время работал в Германии. У второго — русский, и образование он получил, соответственно, в русском вузе и работал какое-то время здесь.

Так вот, с тем и с другим я попадался полиции на легком дорожном нарушении — превышении скорости. Модель поведения у них была совершенно противоположная. «Немецкий» турок при приближении полицейского бледнел, впадал в ступор, а потом дрожащим голосом извинялся и каялся перед офицером. «Русский» турок, наоборот, краснел, оживлялся и громовым голосом обещал с офицера сорвать погоны за то, что он посмел остановить серьезного и уважаемого эфенди. После этого случая я понял, где искать нужную метафору, и нашел ее на далеком и загадочном озере Ван^[2]…

Там османский менталитет тектонически впечатался в менталитет армянский. Там когда-то столкнулись фундаментальные принципы мусульманства и православия. Там жили предки тех, кто сегодня создает архитектуру диалога всего Закавказья со всей Россией. И там, в кристально чистой воде, водится нежнейшая ванская форель. Ее виртуозно ловят уникальные ванские коты — они прыгают со скал «ласточкой» в воду и без промаха ловят на глубине изумрудную рыбу. У этих котов глаза разного цвета, поскольку один видит на воздухе, другой в воде.

Так вот, извиняюсь за лирическое, но нужное отступление, я многое понял об архетипической сущности турецкого президента, когда представил его в виде ванского кота. Мне казалось, что главная его суть в том, что он один глаз «положил» на Запад и видит там мельчайшие детали — гешефты, выгоды, риски, интриги, а другой глаз «положил» на Восток — и тоже видит, где там спрятан какой-нибудь ясак, калым и прочее для себя и своей страны.

Правда, потом жизнь внесла свои коррективы, и оказалось, что эта метафора не работает в полном смысле, поскольку она не учитывает фактора ослепления обоих глаз простыми человеческими страстями — тщеславием, истовостью, увлеченностью.

Но оказалось, что эта метафора идеально подходит для другого лидера, который научился не замыливать глаз понятными, но мешающими страстями. «Ванский кот» — это Путин.

Сегодня это единственный лидер, который в силу разных причин обрел возможность одинаково четко видеть в двух совершенно разных глобальных средах и сферах — западной и восточной. Каким-то образом — скорее всего, на уровне интуиции и подсознания, о чем подробнее будем говорить ниже, — Путин догадался, что выиграть партию на Великой шахматной доске может не мистический Кот Бегемот, а именно «ванский кот». Когда-то один из подобных шахматных игроков по кличке Большой Збиг (в миру — Бжезинский^[3]) убедил многих политиков, что будущим миром будет править не лидер Востока или Запада, а будет править именно лидер Евразии как синтеза обоих направлений. Многие в это поверили, а Путин — еще и попытался реализовать.

До Путина многие мировые лидеры, которые претендовали на оба этих направления, обычно применяли методику монокулярного зрения: то есть по очереди пытались то одним глазом смотреть на Восток, то другим глазом на Запад. Больше всех в этом преуспел как раз Эрдоган, хотя и у него, в конечном счете, получилось не очень. Дело в том, что когда смотришь то одним, то другим глазом, монокулярная картина не позволяет отделить плохое от хорошего, хотя бы методом сравнения.

Поэтому Эрдоган рассчитывал на то, чтобы выглядеть как западный лидер, а поступать как восточный монарх. Риторика его была из лучшего западного арсенала, а поступки — из худшего восточного. Подобные вещи всегда заканчиваются дихотомией собственного сознания, конфронтацией с соседями и военными переворотами в государстве. Иначе говоря, методика поочередного всматривания в объект годится только для кабинета врача-окулиста, в геополитике же она часто заканчивается потерей зрения. Хуже этой методики может быть только украинская модель, когда сразу закрывают оба глаза при голосовом сопровождении: «А я все вижу».

Путин же стал первым лидером, который применил к евразийству настоящее — «ванское» — бинокулярное зрение. Он одновременно смотрит в обе стороны и видит с обеих сторон все наиболее выгодное и готовое к синтезу. В этом, по большому счету, и тайна успешной политики: увидеть интересы обеих сторон и гармонично их синтезировать.

Мне кажется очевидной истина, что политика всегда растворяется в быту. Но менее очевидно то, что, раскодируя, распредмечивая быт, ты получаешь колоссальные подсказки для эффективной политики.

Поэтому Путину, конечно же, повезло с подсказками быта больше, чем Эрдогану. Я неслучайно выше упомянул про две модели поведения простых турецких бизнесменов — условно говоря, «немецкую» и «русскую». В быту вся Турция — это два больших несовместимых бытовых архетипа, не считая бесчисленного количества локальных, дробных, маленьких.

Наверное, поэтому Эрдоган и пытался быть то формально законопослушным лидером, как на Западе, то, по сути, беспредельщиком, какие еще встречаются на Востоке. Подобное «раздельное питание» — а точнее, «раздельное зрение» — и привело его к политической и жизненной драме.

А у Путина подсказчиком была русская окрошка, а точнее — русский человек, в котором круто замешано все евразийство, где европейская сдержанность органично переходит в азиатское бахвальство, где унисекс-кроссовки сочетаются иногда с фрачной парой, где жутко сливаются воровство и набожность, администрирование и вольница. Евразийский «ванский кот» питается диетической или кошерной форелью, но ходит с гламурной золотой цепью…

Когда я описывал эти параллели и сравнения, признаюсь, мне самому они казались чрезмерными и гиперболизированными. Все же слишком большая дистанция — мировоззренческая, политическая, профессиональная — между Путиным и Эрдоганом. Но неожиданную подсказку мне подарил многоопытный и хитрющий старина Трамп. Он сказал, что в мире есть (кроме себя любимого) только три лидера масштаба мирового уровня: лидер Китая — товарищ Си, президент Турции Эрдоган и президент России Путин. И объединяет их главное — масштаб личности.

Я думаю, что Путин смог так отмасштабироваться в том числе и потому, что вырос там, где жил и творил гениальный Гоголь. Именно Гоголь создал первого «ванского кота» — русского европейца Чичикова. Он блистательно показал европейскую ипостась Чичикова — как он «немеет перед законом» и чисто по-европейски делает деньги из воздуха, а точнее — из «мертвых душ». И так же блистательно он показал тяготение Чичикова к азиатской кальянной маниловщине, разудалой ноздревщине… Короче, наш человек.

Зная все это — вернее, пропустив через себя всю эту необозримую громаду особенностей русской истории, русского быта, русской литературы и пр., — «ванский кот» Путин приоткрыл свою суть. А точнее — показал свое умение, главную способность: объединять необъемный, казалось бы, евразийский мир в единую сущность, внедрив в него скрепляющую основу, твердую сердцевину и генератор энергии — русский мир.

Метафора значимости — «золотая игла»

Оседлав описанные выше метафоры, я все же не мог избавиться от ощущения, что они не дают полного проникновения в нечто самое важное. Таким важным я считаю некую суммирующую аналогию. Поэтому я продолжал поиски метафорического ряда. И когда я искал суммарный образный ключ, центральную метафору, то пришел к выводу, что в сегодняшних политических реалиях Владимир Путин является своего рода «золотой иглой» в мировом элитарии.

Напомню, на восточных базарах «золотой иглой» называют абсолютный эталон, с которым сравнивают золотые украшения, чтобы определить чистоту их химического состава. Соответственно, зная «химический состав» президента Путина во всех его политических реинкарнациях и сравнивая с ним «состав» других политиков — как российских, так и зарубежных, — наверняка можно определить его и их перспективы и возможности по сотрудничеству, дружбе, партнерству либо противостоянию и борьбе через сравнение с некой «золотой иглой».

Именно метафорический подход (а по Ролану Барту^[4], когнитивный, герменевтический потенциал метафоры удивительно велик) показывает, что за 18 лет уже создалась путиноцентрическая политическая система, где он является центром вращения и систематизации всего политического хаоса. Его уже нельзя изъять из этой системы — как, скажем, невозможно исключить золото из финансово-валютной системы. Причем это относится и к России, и ко всему мировому устройству. (Кстати, этому сильно поспособствовал Дональд Трамп, создав режим постоянного своего соизмерения — и личности, и поступков — именно с Путиным.) То есть наша метафора является своего рода констатацией, что при Путине, с помощью Путина и благодаря Путину (возможно, вопреки его воле) мир действительно стал глобальным. Не только политико-экономически, но и политико-психологически.

Коллективный Запад, отбросив в начале 90-х по отношению к России политику невмешательства в чужие дела, думал, что это у него получится односторонне.

На деле оказалось, что Россия, сгенерировав самой своей душой «Путин-стандарт» — «золотую иглу» — и имплантировав его в систему западных оценок и самооценок, сама стала формировать там конфигурацию всех международных политических отношений.

Условно говоря, «Сталин-стандарт» работал только в рублевой зоне, а «Путин-стандарт» функционирует и в долларовой. По нашей гипотезе, это происходит потому, что мир переходит от энергии «физики» — крупных кинетических процессов — к энергии «химии» — тонких внутренних превращений.

Когда-то в своем маленьком кабинетике тогда еще совсем молодой эксперт RAND Corporation Фрэнсис Фукуяма горячо убеждал меня, что история закончилась тогда, когда США подмяли под себя всю мировую механику. Но был еще гениальный крымский философ Михаил Гефтер, который по секрету намекнул мне, что «история закончилась, но не совершилась». Она просто перешла на другой — более тонкий и неуловимый — мировой уровень. Я тогда ему поверил. И теперь многое понимаю. Понимаю, например, почему брутальный «механик» Ельцин проиграл еще более тяжеловесному «механику» Клинтону. Понимаю, почему миниатюрный «химик» Путин выигрывает у более слабых «химиков» типа Трампа. Каждый силен в той среде технологии процессов и отношений, которая ему органично ближе. И все это раскрывается всего лишь через одну метафору «золотой иглы».

Беря за основу названную кодовую метафору, я начал искать методологию, которая позволила бы провести этот «химический анализ» детального раскластирования лидера на базовые составляющие.

Первоначально мне казалось, что, выявив максимальное количество составляющих его элементов, можно понять тайну его эталонного состава. Тогда открываются необозримые политтехнологические перспективы, поскольку если есть эталон, то значит, возможны его действующие копии.

Если где-то в Париже хранится платиновый эталон метра, то можно создать бесчисленное количество метровых рулеток.

Но задача оказалась существенно сложнее.

Во-первых, не так легко поймать методологию, адекватную оптимальному анализу «химического состава» этого эталона.

Во-вторых, личностный психосоматический эталон — в отличие от предметного, бездушно-материального — пластичен и постоянно находится в движении, поэтому возникает задача рассмотрения «золотой иглы» не столько в статике, сколько в динамике, с фиксацией наиболее ярких динамичных качеств и свойств.

В-третьих, за долгую жизнь и работу в политической среде я удостоверился в том, что одной логистики, даже опирающийся на научный аппарат, маловато для раскрытия многих ее тайн. Здесь нужны еще и чутье, и интуиция художников, и сарказм писателей, и лаконичность афоризмов. Поэтому и возникла идея все это, хотя бы кратко, объединить в одну книгу. Теперь, собственно, и будет представлен на суд читателей дальнейший текст. Но уже для тех, кто готов перейти от метафорического познания к другим формам освоения и постижения политической действительности.

Примечания

1

Фрэнсис Фукуяма — американский философ, политолог, политический экономист и писатель японского происхождения. Старший научный сотрудник Центра по вопросам демократии, развития и верховенства права в Стэнфорде.

2

Ван — соленое озеро, расположенное в восточной части современной Турции на Армянском нагорье.

3

Збигнев Бжезинский (1928–2017) — американский политолог, социолог и государственный деятель польского происхождения. Советник по национальной безопасности 39-го президента США Джимми Картера (1977–1981).

4

Ролан Барт (1915–1980) — французский философ, литературовед, эстетик, семиотик, представитель структурализма и постструктурализма.