Будни науки…

Дмитрий Казанский

Фантастика, к счастью, не умерла как жанр. Это подтверждает и интерес читателей. Кстати, повесть ранее выходила в авторском сборнике «Для чтения вечером».

Жуке и Сёмке — с любовью

© Дмитрий Казанский, 2023

ISBN 978-5-0060-7941-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Арсений проснулся от холодного прикосновения к руке… Но он не стал сразу открывать глаза, вскрикивать и испуганно таращиться вокруг — в этом не было никакой нужды. Он уже давно знал, что это означает. Это его собаке Жуке пришло в голову, что солнце уже достаточно высоко, и поэтому сейчас она стояла рядом с диваном, на котором спал Арсений, и слегка тыркалась холодным носом в его свесившуюся руку. Он перевёл взгляд на стенку — там висели часы. Шесть двадцать пять, однако… Ну что ж, у собаки хорошее чувство времени — через пять минут вставать пришлось бы по-любому. Жука, что характерно, тоже повернула голову и посмотрела на часы…

Арсений перевернулся на бок, заложил одну руку под голову, а указательным пальцем другой на мгновение прикоснулся к собачьему носу. Жука виляет хвостом и что-то бурчит на собачьем языке и, кажется, призывает его окончательно отбросить чары Морфея, уж раз утро такое хорошее сегодня выдалось. Он перевёл взгляд на окно — да, утро действительно славное. Прямоугольник окна делал видимым кусок неба и ещё небольшое дерево. На дереве были видны уже первые бодрые листочки и сидел такой же бодрый скворец. Да и вообще — спалось сегодня хорошо, так что его настроение плюс синее небо за окном, да плюс добрая мохнатая собака на полу, — всё сложилось в нестабильную, но прекрасную комбинацию, которую мудрые древние люди назвали как-то раз загадочным словом «гармония». Впрочем, это продолжалось недолго — собака подняла с пола хозяйский тапок и положила на край дивана, прямо на простыню. Знает ведь, как реально поднять своего хозяина… Арсений подскочил, резко стряхнул тапок вниз с простыни, потом откинул одеяло, сел на диване и спустил ноги вниз. Диван был уже довольно облезлый, надо сказать. Но весьма уютный, на нём Арсению порой снились замечательные сны. Ну да ладно, ночь ушла, начался день. Арсений потянулся, встал с дивана и пошёл в ванную, на ходу массируя затылок. Долгое разглядывание себя в зеркале он не любил. Действительно, что толку смотреть на свою уже весьма морщинистую физиономию? Какой смысл кукситься от увиденного? Да, ему уже накатило полста — ещё можно продержаться на сносном уровне здоровья пяток лет. А там — посмотрим. Загадывать он не любил. Зато вот пока побыть гедонистом ему в это утро никто не может запретить.

Кстати, уж если мы вспомнили про возраст и пока Арсений бреется и фыркает под душем, можно попутно заметить, что зрелость на стыке со старостью — это ведь интереснейший для описания период. Но почему же практически никто из толковых писателей об этом не пишет? Хотя особой загадки тут, видимо, нет. Писать про этот период — сложно. А вот писать про молодых — оно и полегче пишется, и полегче продаётся, это понятно. Мы таких писателей не можем обвинять — каждый делает, что считает нужным и посильным. Но всё-таки думается, признак значимости писателя — это как раз если у него есть что-то не только про молодость. И, соответственно, адресованное зрелым читателям. Спору нет, зрелый читатель весьма привередлив. Чтобы он не закрыл книжку на второй странице, нужно изрядно поработать над фабулой и стилем. Тому, кто таки отважится писать что-то для поживших людей, нужны по меньшей мере три составляющие. С одной стороны, нужно понимание жизни, свой личный опыт поражений и побед. То есть, собственная зрелость, знание предмета, так сказать. С другой стороны — нужно мастерство, чтобы чтение давало удовольствие в плане стиля. С третьей стороны, а может быть, это и есть самое главное — нужно собственно желание писать, делиться чем-то с миром, который в эту пору жизни у большинства людей вызывает омерзение. Увы, такова природа вещей… Поэтому хороших книжек, где не слишком лживо, но увлекательно описана жизнь человека крепко за полтинник — навскидку особо и не вспомнишь. Разве что «Хромая судьба» на ум приходит. Тем не менее — именно тут лежит очень важный пласт, просто мало кто к нему не боится подступиться. Такая вот печальная ситуация… Да, увлекательно писать что-то важное про жизнь на фоне собственных угасающих желаний — тут от пишущего нужна ещё и смелость. Так что тут всё очень непросто, да…

Впрочем, это неважно сейчас — наш герой-то, оказывается, уже вышел из ванной и перебрался в кухню, где готовит себе завтрак, а собака сидит снизу и наблюдает за процессом. Вот сейчас он мелет порцию кофе, держа свою ручную кофемолку у живота, и одновременно обследует холодильник. Ага, колбаса пока есть. Яйца — тоже. Теперь он засыпал кофе в турку, подбавил огня — можно переключиться на яичницу. Пожарить яичницу — казалось бы, чего проще? Но одним глазом надо глядеть за кофейной туркой, другим глазом — на настенный монитор, где бежали утренние новости. За яичницей можно было следить носом, но как вот следить за собакой на полу, чтоб на неё не наступить? Явно нужен был третий глаз…

У Арсения были некие свои забавности, если не сказать странности. Он был изменчив и зачастую внутренне противоречив. С одной стороны, например, он жутко злился, когда на стол подавали холодную селёдку прямо из холодильника. Посторонние люди это часто считали снобизмом, но они смотрели неглубоко. А он считал очевидным, что селёдка на столе не должна быть холодной — тогда вкус уходит. Есть холодную селёдку — это просто глупость, лень и неуважение самого себя и своих гостей. Это как пить холодный чай. Кстати, о чае. Тут почему-то бывало всё как раз наоборот. Когда у него бывали приступы жадности, а это случалось иногда зимой — он запросто мог, например, взять два кем-то уже использованных пакетика чая и на их основе пытаться заварить новую порцию. Когда он был молодым, жил в общаге, иногда ел неделями только хлеб и голубей (и только по праздникам — плавленые сырки) — ему совсем не казалось, что экономить — глупо. Н-да, насколько же противоречивым получается человек, выросший в одних условиях и живущий ныне в других… И снобизм тут, кстати, абсолютно ни при чем. Противоречивая эпоха формирует противоречивых людей. Такой вот материализм… Ну да ладно…

Вскоре они с собакой отправляются гулять на берег. Арсений захватил свой обшарпанный термос и бутерброды, так как прогулка продлится часа три, пока они не устанут. Сегодня солнечно, но море слегка волнительное, балла два, не больше. Пляж неширок, собственно песка маловато, во многих местах почти вплотную к воде подступает трава. Сейчас как раз то время, когда на ещё молодой траве яркими пятнами выделяются жёлтые одуваны. Классно… Он не спеша идёт вдоль кромки воды, периодически уворачиваясь от резких выплесков волн, вдыхая солоноватый воздух, и его траектория остаётся ещё некоторое время на песке, пока её не слизнёт следующая волна. Жука бегает за чайками, гавкает на них, они в ответ пикируют на неё. Жука — смелая собака, хотя средняя чайка будет даже слегка побольше, чем она сама. Когда игры с чайками надоели, она убегает куда-то в траву. Да, тевтоны были явно не дураки, коль ходили воевать эту землю ещё тысячу лет назад. Солнце, барашки на волнах и качающиеся верхушки сосен — три важнейшие характеристики этих мест. К подошвам прилип мелкий песок. Надо было бы шарф повязать — ветер прохладный, несмотря на май. Ноги всё-таки слегка намокли, но это его не сильно расстраивает. Периодически в поле зрения появляется его собака — она выбегает из травы, приглашающе смотрит на него, потом опять скрывается. У неё уже грязное пузо и явно счастливая морда. Через некоторое время Арсений слышит, как она опять радостно гавчет где-то в стороне, скрытая высокой травой…

Были у них с Жукой ещё вечерние прогулки, но они были как-то в целом погрустнее. Виной тому видимо, было садящееся в море солнце. Оно указывало на Запад. С Западом у Арсения были вообще-то довольно сложные отношения. Он его и любил и не любил одновременно. Вечером он периодически подходил к самой кромке воды, глядел куда-то за море. Для многих людей поколения Арсения, возможно, само слово «Запад» и эта вот ситуация — когда ты стоишь один и смотришь в сторону Запада — наполнена символическим смыслом. Да, для некоторых из его бывших знакомых ещё не так уж давно Запад был средоточием самого важного и правильного, они себя ассоциировали с ним и рвались туда, как только начали осознавать себя. Да, возможно и для него самого там было нечто притягательное, особенно пока был молод и падок до красивых этикеток или лозунгов. Но с годами, особенно после поездок в Японию и Непал, он начал относиться к так называемым «западным ценностям» с определенным скепсисом, хотя, разумеется, отдавал должное результатам человеческой активности, которая неизбежно сопровождает желание человека перестать быть эксплуатируемым и стать самому эксплуатирующим, разбогатеть и стать первым парнем на деревне. Потом, уже попозже, когда Запад получил пару щелчков по носу и перестал доминировать, — Европа стала для Арсения просто тихим уютным местом. И теперь садящееся солнце вызывало у него чисто эстетическое удовольствие и только отчасти, иногда — мысли о прошлом.

С другой стороны, симметрии ради надо заметить, что было время, когда и тут, на родных просторах, желания активничать на утеху бандитам или быть вписанным в «систему» у Арсения абсолютно не было, несмотря на бодрящие призывы тогдашних властей. Так что он вообще ушёл на время во внутренний мир. Лет на двадцать, как минимум. Как пел тогда ещё БГ: «…Я ушёл в тонкий мир с головой». И, видимо, поэтому относительно неплохо сохранился, кстати.

Но мы уклонились в сторону. Сейчас всё же утро и вечерние мысли можно отогнать в уголок сознания. Пока мы исследовали глубины психологии предпожилых мужчин, прошло уже больше часа. Арсений, надо признаться, уже слегка притомился, бродя меж валунов, и сейчас решил перекусить. Подходящее бревно нашлось довольно быстро. Арсений стряхнул с него песчинки, присел, поставил рядом с собой термос и раскрыл пакет с бутербродами. Откуда-то из травы немедленно вынырнула Жука и уселась рядом, тяжело дыша. Погода сегодня была скорее всё же ветреная, на небе была некая мешанина из энергично перемещающихся разновысотных облаков. Арсений, подняв воротник куртки, с прищуром какое-то время смотрел на небо. Это, разумеется, ему не мешало попутно прихлёбывать горячий чай и скармливать кусочки колбасы собаке. Жука, расположив своё мохнатое тело с подветренной стороны, ничуть не возражала против такого времяпрепровождения. Ей тоже было хорошо тут. Хотя колбаса могла бы быть чуть менее сухая, на её взгляд. Минут через пять Арсений допил чай, стряхнул крышку, потрепал собаку по спине и они, чрезвычайно довольные и повеселевшие, отправились между валунами в обратный путь.

В последние полгода иногда тут, у самого дальнего валуна, Арсений встречает Эрику, симпатичную невысокую хозяйку добрейшей лайки с именем Зита. Хозяйке лет 35 по виду, она придерживается мнения, что её Зита — ужасно опасная собака. Арсений не считает нужным спорить, хотя ему очевидно, что это не так… Эрика по жизни занимается какими-то сложными проблемами, связанными с развитием детей. Но своих детей у неё пока нет. Когда они встречаются, то прогулка естественным образом затягивается — они бродят между сосен, кружат по тропкам, кидаются друг в друга шишками, смеются и болтают о всяком-разном, иногда усаживаются на ближайшее бревно и угощают друг друга вкусным чаем из термосов, жуют бутерброды, обмениваются разными мыслями и впечатлениями. Зита, сидя рядом с бревном и всё это созерцая, часто делает такую морду, что можно вполне подумать, что ей тоже хочется поучаствовать в диалоге. Ну, или как минимум помочь с бутербродом Арсению. Жука, к слову сказать, более спокойно смотрит на всё это… Собака чётко знает, что другой собаке хозяин колбасы не даст — не так он воспитан… Она в своё время позаботилась об этом…

Как-то раз летом во время таких минут Арсений заметил, что у Эрики под курткой была поддета блудливо розовая кофточка. Или свитерок, сейчас уж и не упомнишь. Его разочарованию не было предела, он такие вещи отчего-то яростно ненавидел. С самого детства. Розовый он считал проститутским цветом. Такая вот у него была очередная странность. Он на целый месяц радикально изменил маршрут своей прогулки. Эрика долго недоумевала, писала ему вопросительные смс-ки, он их упорно игнорировал… Потом, правда, эта ситуация как-то постепенно рассосалась, Арсений таки поборол свой комплекс, прогулки возобновились и даже стали интереснее во всех смыслах. Арсений в какой-то момент осознал, что испытывает к этой миниатюрной уютной женщине довольно тёплые чувства. Эрика была чуть лопоуха, носила короткую стрижку и замечательно грассировала, что, на взгляд Арсения, делало её просто неотразимой. Его по-мужски к ней тянуло, но она не подавала никаких знаков взаимности. Староват он для неё, чего ж тут непонятного…

Но сегодня Арсений с Жукой никого у дальнего валуна не встретили и гуляли в задумчивом одиночестве. И поэтому уже через час они пришли домой. Арсений помыл пузо и лапы собаке, переоделся и поднялся на второй этаж к себе в кабинет. Там он некоторое время смотрел почту, что-то распечатал, кому-то отвечал или давал указания, шуршал своим блокнотом. Потом позвонил матери, послушал её бормотанье, повздыхал заодно с ней, поругал падение нравов, обещал заехать, как только высвободит минутку. Ещё попозже пообщался с дочуркой, но довольно коротко. Она там у себя готовила очередную загадочную выставку (какие-то ретрофутуристы, как услышал Арсений, но что это может означать, постеснялся спросить — его мгновенно уличили бы в полном бескультурье, чего не очень хотелось). Дочь была сильно взволнована — кажется, её кто-то из партнёров подвёл, выставка была в опасности, Арсений так и не смог вникнуть. В каких-то ещё мелких делах прошёл час. Захотелось, однако, чаю, и он спустился в кухню. Жука тут как тут. Арсений открыл настенный шкаф и углубился в его исследование. У него там стояло порядка дюжины разных чашек на все случаи жизни и на все дни недели. Он вообще считал кощунством и полным неуважением к себе пить постоянно из одной чашки. Неважно, чай это или кофе. У него поэтому были отдельные чашки для трудовых будней и для расслабляющих дней. Для одиночного чаепития и для чаепития с компанией друзей. Чашки, как и рубашки — должны ежедневно меняться. Ну, или почти ежедневно. С одной стороны, формально сегодня был будний день, и следовало взять соответствующую чашку (вернее, стакан с подстаканником). Но, с другой стороны, Арсению сегодня предстояло лететь в Стокгольм по довольно приятному поводу — так что день обычным считать никак нельзя. В результате подстаканник был отодвинут и была выбрана дизайнерская чашка для особых случаев. Если попытаться её обрисовать, то лучшее слово, которое можно использовать, — это «парадоксальная». Как чашка может быть парадоксальной? Да запросто. Многие дизайнерские чашки именно такие. Но эта, к счастью, была ещё и удобная, ухватистая. Пить из неё полагалось, когда мир вокруг готовил какие-то испытания или сюрпризы владельцу чашки. Вообще, подобрать себе правильную чашку, — соответствующую твоей индивидуальности, — как выяснилось, стоит определенных усилий, Арсений в этом убеждался неоднократно. Редко в жизни бывает, чтобы тут и объём, и форма, и цвет, и толщина стенок, и ручка, и звук опускаемой в чашку мельхиоровой ложечки, и скорость остывания — чтобы всё было как надо, чтобы ничего не бесило. Это совпадает крайне редко, увы. Но тем приятнее чаепитие. И потому такие чашки нужно тщательно беречь и не давать чужим.

Так что Арсений, наслаждаясь минутами чаепития, походил с чашкой по дому, постоял перед окном, сжевал мятную печеньку, но, увидев время, понял, что с чаепитием уже стоит помаленьку закругляться. Да, время на исходе, надо бы уже выдвигаться. Ну что же, пора так пора. Он быстро собрал маленький рюкзачок, проинструктировал робота, потрепал свою маленькую мохнатую собаку и спустился в гараж. И теперь мы его можем обнаружить садящимся на свой мопед-жужжалку, чтобы, оказывается, ехать к ближайшему аэродромчику. Хорошо, что их понастроили последнее время по всей стране с почти такой же плотностью, как и мачты операторов мобильной связи. То есть в каждом населённом пункте — хоть один маленький аэродром для локальных самолётиков, но точно был. Это тоже, кстати, было последствием Второй Большой Реформы. Возможно, кто-то молодой уже подзабыл — поэтому слегка напомню: это была реформа налогов. В новом формате госбюджета было объявлено сто позиций и людям было предложено самостоятельно выбирать, какие позиции финансировать своими налогами. Но, впрочем, об этом много и хорошо написано у более авторитетных авторов…

Арсений доехал до их поселкового аэропортика, купил у бабушки Тони в будке талончик, послушал её дежурные инструкции, покивал головой, потом заполнил предполётный журнал и пошёл выбирать себе аэроплан. Они все в ряд стояли на поле, порядка дюжины, все уже не новые, но вполне ещё пригодные. Последние годы транспортная политика тоже приобрела новые очертания. Наконец довели до ума индивидуальные портативные вертолёты (выпускались даже ранцевого типа — для любителей), поэтому для локальных перемещений — в аптеку, за хлебом и т. д. — использовали в основном их. Кто-то умный подсчитал, что перемещения с помощью дорог в местности сельского типа (учитывая гигантские затраты на их содержание в масштабах страны) — это для людей отнюдь не дешевле, чем полёты на одноместных вертушках. Дороги, конечно, пока остались, их использовали для перевозки чего-нибудь крупного. А на маленькой одноместной вертушке можно было улететь километров на 10—15, не дальше. Смертность была, если кто из пессимистов вдруг заинтересуется этим вопросом, примерно такая же, как в Токио от столкновения лбами при взаимных ритуальных поклонах (в Японии такая статистика реально велась — это не шутка). Поэтому Арсений приехал сюда на мопеде, а свою вертушку оставил дома — ему надо было сегодня до города, а это под сотню километров, далековато для вертушки.

Петрович, механик аэродрома, вполне справлялся со своей работой — самолётики стояли в ряд, чистые и ухоженные. Взгляд Арсения упал на стандартный двухместный Як-900-битурбо. До городского аэропорта, если честно, лететь вообще всё равно на чём. Там, в городе, самолётик надо будет оставить и дальше лететь уже на большом самолёте, через море и уже не самостоятельно. То место раньше называлось «аэропорт», и все понимали, о чём идёт речь, а теперь называлось более модным словом «хаб», и к этому многие старики относились довольно иронично. Да, раньше было всё попроще как-то… Но до Стокгольма иначе не добраться из этой глуши, к слову сказать. И, в общем-то, Арсению надо было бы уже слегка поторапливаться. Он отвязал свой аэроплан от колышка, забрался в него, немного поёрзал на сиденье, потом пристегнулся и взглянул на панель управления. Даже приоткрыл рот и поцокал языком. Это потому, что позавчера летал по делам на этом конкретном аэроплане. А вот сейчас увидел в углу приборной доски свежую надпись гвоздиком про неоднозначные взаимоотношения какого-то Славика и Нюрахи. Арсений вздохнул и нажал кнопочку стартера. Пока мотор грелся — послушал через наушники навигационную и метеорологическую инструкцию, и через две минуты он уже взлетел над берёзами, развернулся и, покачав Петровичу крыльями, двинулся к городу. Всё как всегда…

…Через час с небольшим он уже сидел в зале ожидания международного хаба «Груздево» и слегка меланхолично процеживал толпу. Вон молодая мамаша поволокла пёструю девочку-гундявочку. Можно было бы, конечно, немного в уме помоделировать завтрашний доклад, но особого смысла в этом Арсений не видел. Всё-таки это был скорее констатирующий доклад, а не дискуссионный. Он решил расслабиться. В принципе в аэропортах ему нравилось — тут как бы некие вневременные механизмы включались. Ты ещё не там, но уже и не тут. И неизвестно, сколько это может продолжаться. Некоторые заполняли время шопингом или развлекались в буфете, но он предпочитал в полной мере насладиться столь нечасто выпадавшей ему эмоцией. Самое главное, что нахождение в этом месте и получасовое ожидание давали возможность дистанцироваться от суетного, помедитировать. Когда мысли домашние уже улетучились, а мысли командировочные ещё не пришли, то в незанятой голове начинают прорастать вообще довольно неожиданные вещи. Типа того, что обостряются даже чувства… Например, если совсем немного напрячь свой внутренний слух, то в этом месте очень чувствовалась энергетика перемещений, то есть грусти от расставания, облегчения и радости от встреч, и ещё примешивалась что-то третье типа надежды на изменения. Флюиды этих трех видов прямо роились в воздухе — лови не хочу. Арсений был к таким вещам весьма чуток, и флюиды пикировали прямо в его душу, вычищая всякую дрянь, там неизбежно накапливающуюся от серых будней только-только прошедшей зимы.

Кстати, пока есть небольшая пауза в перемещениях Арсения и нет нужды описывать, что он видит или чувствует при этом, можно пояснить — а зачем, собственно говоря, Арсению понадобилось в Стокгольм. А то, возможно, это не очень-то и пока понятно.

Дело в том, что сейчас было то время, когда в обществе развернулась и ещё явно не закончилась активная и нешуточная борьба за стандартизацию собачьих ошейников. И конца действительно пока не было видно. А для общества это был весьма важный вопрос. Планетарного масштаба, какие уж тут шутки. Хотя бы потому, что собак на планете в 10 раз больше, чем всякой мутной и психически не очень здоровой публики, которая нагло оттягивает на себя внимание не очень умных СМИ и строит из себя обиженных. Борьба за лидерство на рынке ошейников породила настоящий бум — новые бренды создавались и с треском лопались не раз и не два. Шумные тендеры на поставку ошейников для государственных собак держали фокус внимания социума похлеще свадеб и разводов звёзд эстрады, расследования и вызванные ими скандалы следовали один за другим и не стихали потом месяцами. Да и вообще — полтора миллиарда собак, уже не государственных, требовали внимания, тут не поспоришь. Было две фазы в этом процессе. Сначала были ошейники сами по себе — это продолжалось лет десять, пока шла так называемая романтическая фаза. Потом японцы выбросили на рынок много дешёвых домашних роботов довольно приличного качества, и все внезапно додумались до того, что такой робот вполне мог бы гулять с собакой, если у хозяев не получается по какой-то причине. Но как роботу одеть ошейник на собаку? Вот тут и полезли проблемы. Роботы были поначалу глуповаты, скажем так. Для робота нужно сделать специальное программное обеспечение, деваться некуда. Возник большой конфликт между ведущими софтостроительными фирмами. Софт для роботов от фирмы Orange противостоял софту фирмы Multisoft. И так бы ещё много лет продолжалось, не приди в голову Арсению, тогда ещё начинающему программисту, одна забавная мысль о том, как можно было бы программировать искусственный интеллект вообще и роботов для одевания ошейников, в частности.

Если серьёзно, то это софт высшей сложности на самом деле. И денег такой софт стоит тоже немереных — потому как предназначен для работы с живыми существами. Был ещё софт для ловли насекомых — летающих и ползающих — но тот подешевле. Надо ведь постоянно реагировать на движения собаки, но добиться цели и не сделать ей больно при этом. Да и сами ошейники бывают весьма разные. Разработка лаборатории, которой руководил сейчас Арсений, носила инновационный характер и сотрудники пробовали свежий софт на своих собаках. Хотя были и иные пилотные группы собак, разумеется. Вот, к примеру, с ротвейлерами или овчарками проблем почти не было, а версия софта для вертлявых фокстерьеров до сих пор не ладилась. Важна не только природная флегматичность той или иной породы, но и то, что она думает про робота, как к нему относится. Те же фоксы, к примеру, люто ненавидели роботов, считали их просто пластиковыми придурками, гавкали и кусали за манипуляторы, когда те пытались их зафиксировать. А вот таксы от радости ложились на пол и при этом переворачивались на спину — и хоть тресни, пока сообразишь, как надеть на неё (на таксу) ошейник. Роботы сильно напрягались от таких непосильных задач и даже зависали, скажем так.

Но отступление надо видимо завершать, ибо, наконец, позвали в самолёт. Через пять минут под крылом Арсений мог уже видеть кромку берега и уменьшающиеся с каждой секундой деревца и домики. Все бы хорошо, но ту самую девочку-гундявочку с её молоденькой мамашей посадили очень близко от Арсения, что, конечно, его слегка раздосадовало, мягко говоря… Попытки отвлечься от детских воплей и найти что-то путное по телику в спинке впереди стоящего кресла ни к чему не привели. Выбешивало то, что у них не было даже передачи про природу — уж, казалось бы, что проще… Какое-то время Арсений в основном ёрзал в кресле и мрачно думал, как бы заткнуть мамашу с её мерзкой дочуркой и остаться при этом относительно гуманным. Но потом вернулся к своим мыслям. Он уже чётко понимал, что будет озвучивать на лекции, которую ему, согласно многолетнему ритуалу, предстояло прочесть собравшимся. А вот после лекции, когда будет фуршет, — вот там возможны интересные вопросы и неформальные моменты. Вопросов Арсений не боялся, даже с подковырочками. Вся работа лаборатории Арсения логически разбивалась на теоретическую часть и на практическую. И они были развиты в неодинаковой степени, разумеется. И важно было не проговориться о некоторых теоретических моментах, которые скоро пойдут в практическую реализацию и уже сейчас важны с коммерческой точки зрения. У лаборатории была пара договоров с одной могущественной фирмой (которая и выступала основным инвестором, понятное дело), и она не очень бы обрадовалась неаккуратности Арсения. Но и уходить в молчание перед журналистами тоже не следовало. Поэтому Арсений и размышлял, как сбалансировать интересы, как отвечать на вопросы коллег, журналистов и конкурентов. В полемику он вступать не собирался, только сухое информирование. Тут, конечно, нужна определенная аккуратность и даже щепетильность — но тут Арсений был вполне подкован, так что вероятность сболтнуть что-то важное практически отсутствовала.

Вскоре самолёт начал опускаться, прошмыгнула стюардесса, всех попросили приготовиться. Ну понятно, всё как всегда. И через несколько минут Арсений уже бодро вышагивал по шведской земле, неся на руках девочку-гундявочку. Её раскрашенная мамаша семенила рядом, пытаясь попутно заинтересовать собой нежданного помощника.