Книга россказней

Дмитрий Калин

«Книга россказней» – писательский дебют нижегородского журналиста Дмитрия Калина. В сборник вошел 21 рассказ. По признанию самого автора, это число приносит ему удачу, ведь сам он родился 21 октября. Писатель в своих произведениях вообще уделяет большое внимание символам, каждый его рассказ – это захватывающий синтез реального и иррационального, правды и вымысла, суровой прозы жизни и причудливых фантазий. Характерная деталь «россказней» Дмитрия Калина – это, безусловно, самобытный и сочный язык повествования. Автор с явным удовольствием смакует, казалось бы, привычные слова и выражения, соединяя их в изысканное кружево повествования и увлекая читателя в мир странных и пугающих иллюзий, цепляя за самые сокровенные струны его души… 18+. Содержит нецензурную брань.

Сказка

Вместо предисловия

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — спросил Лешка.

Я аж вздрогнул от неожиданности. Тихо, спокойно; пламя костра облизывает, затем пробует на вкус сучья, принесенные ему в жертву, и с хрустом пожирает; под ногами озеро ксерокопирует звездное небо… И тут такой вопрос.

— Давай сначала выпьем, — предложил я, предчувствуя длинный рассказ.

Стеклянный журавль качнул шеей и, булькнув, выплеснул в сумрак стаканов водку. Мы выпили, не чокаясь. Жидкость обожгла рот и лавиной ринулась вниз. На миг стало трудно дышать, но на помощь пришел надкушенный огурец. Понюхав его по очереди, мы положили закусь на тарелку зеленого дырявого, как сыр, лопуха.

Сигареты вспыхнули в темноте глазами вампира:

— Теперь давай — вещай!

Лешка задумался. Спираль сигаретного дымка посеребрила воздух.

— Жил да был Человек, — начал Лешка. — Жил, жил, жил, жил, жил, жил, а потом — умер.

Он замолчал. Я ждал продолжения, но его так и не последовало.

— Это что, все? — не вытерпел я.

— Да, — невозмутимо ответил приятель, ложась на постель из травы и закидывая руки за голову. — Все.

— Какая-то короткая сказка получилась и неинтересная. Где подробности? Как он жил, что делал, что чувствовал, как умер? Это же самое увлекательное.

— Разве? — повернулся ко мне Лешка. — А не все ли равно, как именно он жил. Ну, жил и жил, как все живут, так и он жил, а затем помер.

— Да что ты все заладил, как попугай: «Жил-жил, помер-помер!», — рассердился я. — Совсем не все равно, как он жил. Хороший он был, плохой, может, вкалывал целыми днями, может, ни хрена не делал?

— А какая разница? — глядя в костер, пробормотал Лешка. — Какая разница, как. Как все, так и он.

— А как «как все»? — чувствуя себя полным идиотом, спросил я.

— Да нормально.

— Леша, а Леш, — задушевно начал я.

— Чего?

— Я человек нервный, измученный нарзаном, кредитами, бытом, чиновниками и прочими паразитами. Могу и в морду дать! Не беси меня!

— Попробуй, — спокойно ответил Лешка, зевая. — А ты-то сам можешь объяснить выражение «как все люди»? — тут же произнес он, видя, что я приподнимаюсь с трухлявого пня.

Я задумался.

— Ну, это когда у человека есть работа, машина там, квартира, жена, дети, дача… Когда он не пьет много, не гуляет, все в дом несет, в отпуск с семьей на курорты ездит. Что еще? Ну и все, пожалуй…

Небо криво усмехнулось ломтиком луны, но тут же скрыло ее ладошкой-облаком и пристальнее вгляделось в нас многотысячьем повеселевших звезд. Озеро приструнило барашки волн, вслушиваясь в беседу. Оцепенели и без того неподвижные силуэты деревьев.

Затухающий костер, получивший добавку, вцепился огненными клыками в деревянные засушенные трупы. Тьма отступила на шаг назад.

— Странно как-то… — продолжил я. — Странно.

— Что именно? — полюбопытствовал Лешка.

— Да вот это: «как все». Стандарт какой-то, рамки, ограничения. Если за них перейти, то получается уже «не как у всех» — ненормальность, аномалия, чего делать нельзя, табу. Почему нельзя выходить за рамки? Почему нельзя жить «не как все»?

— Не положено, и все тут, — лениво отозвался Лешка. — «Как все» — это планка. Не допрыгнешь до нее — презирать будут, нос воротить. Перепрыгнешь — восхищаться, завидовать, а за глаза ругать и насмехаться. Миллионы людей до нас так существовали и после нас будут — и ничего. Поэтому живи, как все. Так легче и спокойней. Но…скучнее. Давай лучше выпьем.

— Нет, подожди! Не хочу я «как все»! Я по-своему хочу! Весело, ярко, чтобы потом вспомнить что было!

— А зачем? Конец-то один у всех — каморка без окон и дверей. Какая разница, что ты чувствовал, что любил, к чему или к кому был привязан… Это не имеет абсолютно никакого значения. Все уйдет с тобой. Ничего не останется.

— А как же загробная жизнь: ад, рай и вообще?

— Ты их видел? Бывал там? Нет! Ну и молчи тогда в тряпочку. Я, конечно, не знаю… Но, по-моему, фигня все это. Сказки, чтобы общество окончательно не оскотинилось, и умирать не страшно было. Вот и весь расклад. Да ты не переживай, — добавил он, видя мое растерянное лицо. — Умрем, и умрем. Когда это случится, неизвестно, а пока давай жахнем.

Не дожидаясь моего согласия, он налил половину граненого стакана и сунул его в руку.

Мне стало страшно. Не чувствуя вкуса, я глотнул жидкость и машинально откусил от огурца.

— Ты на него-то особо не налегай, — посоветовал Лешка. — У нас еще одна бутылка осталась. Чем закусывать-то будем? Рукавом?

— Закуска градус убивает, — повторил Бог знает в какой раз я свою юбимую присказку. — А на хрена мы тогда вообще живем? Смысл-то какой?

Лешка скривил гримасу:

— Да почему все о нем говорят? Зачем вообще искать то, чего нет!? И талдычут все, и талдычут, как заведенные: «смысл жизни, смысл жизни…» Какой, к примеру, смысл жизни вон у той сосны или березы? Не вижу, чего там растет…

— Липа, — уточнил я.

— Да какая разница! Хоть дуб! Вот у него какой смысл жизни? Растет себе и растет. Одряхлеет — упадет, или срубят его в полном расцвете сил. Ну, дом построят или в костре сожгут. Смысл жизни у него в этом что ли? Потомки этого самого дерева говорить будут молодой поросли: «Не зря ваш предок землю жрал и воду пил! Тепло людям дал, жилье!» Фигня полная! Так же и звери, и птицы, и прочие гады. Что — смысл жизни кролика, чтобы из него шапку сшили или волк его слопал? У скворца или вороны какой? Нет! И не было испокон веков. Так же и у людей! Это они себе напридумывали. Вот некоторые говорят, что смысл жизни — вырастить детей, чтобы они продолжили дело их жизни. Выражение-то какое: дело жизни.

— Ничего особенного, — пробормотал я.

— Нет! Ты не понял. Дело Жизни. Жизнь — это всего лишь дело. Сделал дело, гуляй смело. Передай по цепочке — игра такая. И так, пока она не оборвется, а конец есть у всего. А если он наступит, то зачем дело делать? Результат-то — ноль. Какой в этом смысл? Вот и выходит, что его нет и быть не может.

Повисла тягостная пауза. Лешка, наконец-то, выговорился. Спрашивать его ни о чем не хотелось. Допили в тишине бутылку, открыли новую. Голова уже ничего не соображала. Приклонившись к дереву, я уставился на звезды. Летом они особенно красивы. Мерцают глубоко в небе, перемигиваются между собой, и «звезда с звездою говорит»… Может быть, тоже друг дружке сказки рассказывают: «Жила-была звезда. Жила, жила, жила, жила и погасла»… Висят гроздьями высоко-высоко и одновременно как будто совсем рядом. Протянув руку, я ухватился за сияющий многоугольник. Он легко поддался и потащил за собой стебель цветка. Астра. Одна звезда-цветок, другой, третий… Вскоре у меня уже был целый букет. Один из стеблей не желал поддаваться. Рванул посильнее — полотно неба треснуло, и с него посыпался град апельсинов, погребая меня. Стало трудно дышать.

— Вот, посмотрите, граждане, к чему приводит неверное восприятие квинтэссенции абсолютного неверия, — нравоучительно произнес Лешка, неведомо как очутившийся рядом. Выглядел он как-то странно и совершенно непохожим на себя — бородатый, толстопузый и напоминающий Карабаса Барабаса. — Прав был проводник поезда Москва — Кострома, горячо любимый всеми нами господин Сусанин. Еще будучи полупроводником, он проводил, доводил до сознания людей архиважную дилемму сказочной действительности.

Остановившаяся толпа смотрела на меня с нескрываемой злорадством.

— Так дело оставлять нельзя. Враг будет всенепременнейшим образом разбит и повержен на алтарь всемыслия.

Сотни рук ухватились за носилки, выросшие за спиной, и с песней «Эх, ухнем» потащили меня прочь. Обнаженная девица, прильнув к голому телу, начала шарить и, оторвав часть моего горячо любимого органа, гордо подняла над головой.

На лбу выступил холодный пот:

— Как же я без него!

— Молодец, Дюймовочка! — похвалил Лешка. — Этот образец хозяйственной деятельности поможет поднять производительность скота на птицеферме трех поросят, повысить урожайность молодильных яблок и заткнуть, наконец, рот Говорунам, не умеющим вовремя перебить Кота-баюна.

— Что за хрень ты несешь! — хотел я заорать, но не сумел ни выдавить ни звука, ни пошевелиться.

Носилки превратились в гроб, который стали опускать в пропасть. Сверху посыпались горсти земли.

— Покойся с миром, дорогой наш товарищ, — вещал Лешка на краю могилы. — Пусть вода сомкнет свои объятия и будет тебе пухом, а нам радостью и утешением на заслуженном трудовом пути. Да простятся тебе все грехи, самым важным из которых было и остается твое неверие — неверие в то, что закусь спасет мир.

Сумев, наконец, разорвать невидимые путы, я, плача от отчаяния, принялся карабкаться к свету. Лешка запрыгнул в могилу, схватил за плечи и, тряся, стал заталкивать мое тело обратно.

Я от души влепил ему в челюсть. Приятель, отлетев на несколько шагов, плюхнулся на землю и ошарашенно уставился на меня.

Сердце выпрыгивало из груди, воздуха не хватало.

— Ты идиот что ли? — выговорил, наконец, Лешка, потирая скулу. — Ты мне губу разбил.

Я огляделся: солнце вовсю полыхало на небесах, щебетали птицы, тлели остатки костра. Никаких могил, заупокойных речей, гробов, звездных цветов.

— Дюймовочка, — пришло мне на ум. Схватив себя за причинное место, я с облегчением убедился, что все в порядке.

— Я в деревню уже смотался, — продолжал Лешка. — Самопляса надыбал, хлеба, картошки на закусь. Подхожу, ты орешь, как дурак, руками машешь. Ну, думаю, все — кранты: либо припадок, либо белая горячка. Трясти тебя начал, а ты…

— Леш, ты извини меня. Это я спросонок. Снилось, что меня заживо хоронят.

Лешка помолчал.

— Да ладно, бывает. Знаешь, мне однажды приснилось, что я дерусь. И кулаком в глаз жене заехал. Ей на работу утром, а у нее фингал. Давай здоровье поправим, а ближе к вечеру — по домам.

Пить не особо хотелось. Самогонка юркнула в глотку и тут же запросилась обратно. Закинув голову, я не давал ей вырваться наружу. Поняв, что выхода нет, она успокоилась. Покурив, выпили еще.

Со вчерашнего стало развозить. Мозги вновь затуманились. Лешка икнул, улегся поудобнее и принялся гонять по рту травинку.

— Хочешь, сказку расскажу? — усмехнулся приятель.

Я вздрогнул.

— Знаешь, Леш. Иди ты со своими сказками знаешь куда! Лучше наливай. Так жить проще, веселее и удобней. Хотя…