До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь

Дмитрий Кноблох

В стране лесов, жили весёлые и отзывчивые люди. Мужчины носили бороды и, несмотря на добродушный нрав, были умелыми охотниками и храбрыми воинами. А женщины заплетали волосы в тяжёлые косы и были лучшими на свете хозяйками в их домах было тепло и уютно. Их мужчины и дети здравствовали, а закрома были полны. Детиэтих людей с младых ногтей привыкли помогать родителям и почитать старших. А старики жили в уверенности в том, что молодёжь будет слушать их и заботиться о них, и делились мудростью.

Глава седьмая. О бытии ладейном

Уже было практически темно, они подходили к условленному месту встречи Чёрной реки и реки Окольной, где располагался малый рядок, куда по весне сходились Кривичи, Древляне, Вятичи и Муромы с окрестных мест. Успели они как раз вовремя, до темноты, и ладью засветло по месту поставили. И не последними прибыли. Прибыть последним у ладейных считалось чем-то сродни дурному тону. Короче, всё верно Загор рассчитал, но вот того, кто бы Вольку до родного села взял, не нашёл. Рядок стоял наполовину пустым, не время ещё было для мены, рановато. Товарники только караваны собирали, чтобы к Муромам за скурой (шкурами) идти. По сёлам с этого рядка никто из товарников не собирался, менять нечего. Вот через пару недель будет дело, но их ладья в то время уже на Вольной реке будет, а Волеслава тут оставлять даже на неделю вообще не вариант. Ну да не беда, скоро дойдём до малого торжка, что на окольной реке стоит. Там, покуда ладьи ждать будем с тех сёл, что не на Чёрной реке расположены, найдём Волеславу попутчиков, а тут ну вообще никого пока нет, только ладейные одни. Ничего, поживёт несколько дней с товарищами, не убудет от малого.

До малого торжка ходу было дня три, если подналечь, то и за два дойти можно, но торопиться команде Загора было некуда. Погода стояла отменная, днём ярко светило солнышко, дул тёплый ветерок. Правда, дул он против хода ладьи, так что парус толком не наладишь. Но зато при встречном тёплом ветре в лицо грести куда веселее, и братцы, чей черёд был сидеть на вёслах, лихо загребали ими чистую весеннюю воду и пели песни, одна другой краше. Волька довольно легко смирился с тем, что не ушёл сразу. Нужно признаться, ему в глубине души было даже интересно немного пройти на ладье с товарищами. Он принял судьбу, как подобает взрослому мужу его рода, то есть, рассудив, что могло быть и хуже, а так, хвала богам, что произошло, то и ладно, он теперь деловито бегал по ладье, помогал готовить еду, мыл плошки и глиняные чаны, где готовили еду, поддерживал, подвязывал, путался под ногами у старшины, короче говоря, делал ровно всё то, что делал бы любой парняга, окажись он малым на товарной ладье. Загор, видя его усердие, выдал ему даже вторую рубаху, так как подозревал, что, бегая по ладье, малой вспотеет под кояром. Снимать войскуюснарягу (одежда) во время похода даже в своих водах было строго-настрого возбранено. Много добрых воев жизнью поплатились за подобную беспечность.

Волеслав, который обустроил себе на носу уютный лежак, уже аккуратно сложил там всё своё имущество: лапоточки, охотничью жилетку, вторую рубаху и платок он сложил в заплечную суму и положил в самый нос, под голову, чтобы не мешали никому. На них положил тяжёлый ладейный лук в собранном положении (луки тоже разбирали при больших стоянках) и колчан добрых длинных стрел. Рогатину он положил вдоль борта, а тяжёлый круглый щит повесил на бадью с водой. Получилось очень даже мужественное логово храброго ладейного воя. Эх, жаль, никто из братцев с ватаги не видит. Довершали бравый вид лежанки вырезанные из дерева плошка, ложка и чашка, которые стояли около его баула с прежней одёжей, о которой он вообще не сожалел.

Волеслав был крайне доволен обновками. Сапоги, которые он поменял на лапти, к коим привык с детства, казались ему и прям чудом из чудес. Они совсем не скользили по мокрым доскам палубы, ноги, обутые в них, как будто обретали дополнительные силы. В них было очень удобно и ходить, и бегать, а главное, нога себя чувствовала защищённой и более устойчивой. Хотя, нужно отдать должное лаптям, в лесу в них тоже очень удобно ходить. Новая рубаха была с высоким воротом и куда плотнее чем старая. На рукавах и воротнике были деревянные застёжки и петельки. А канты этой рубахи были расшиты родовыми рунами, которые были вышиты любящими, заботливыми руками девок и баб рода. Очень стильная вещь. Но, несомненно, главной любимицей нового гардероба молодого воя была куртка, кояр. Волеслав не сразу и понял всю нужность и практичность кояра, он, разумеется, не был рассчитан на массу тяжёлых ударов, как, например, бархатец (доспех, в котором одна пластина нашивается на другую, делался из меди), что любили носить дружинники, ну и, конечно, не княжий куяк (доспех из небольших медных чешуек, покрывающих тело ниже пояса, плечи и руки) поверх которого на князе красуется алого цвета корзно, (плащ, символ князя, вручался князю советом старшин племён на вече, когда его призывали; когда князь уходил с должности, корзно сдавал совету старшин племён, который передавалкорзно преемнику). Но, тем не менее, доспех, который сейчас был на Волеславе, идеально подходил для боя на ладье, и потому товарищи все как один были одеты в подобного рода доспехи. Кояры отлично держали колющие и режущие удары, были легки, и в них было гораздо удобнее маневрировать в узком пространстве ладьи, а, главное, коли с ладьи упадёшь, на дно тянуть не будет. А ещё в кояре было полно потайных мест, куда можно было спрятать нужные в деле предметы. Летом в нём было не жарко, а зимой не холодно. В нём можно было лазать по деревьям и кувыркаться, не боясь потерять запрятанные вещи. И ещё он всем девкам нравился. Короче говоря, приодевшись, паренёк из сельской ватаги Волька в один миг сделался ладейным Волеславом, хоть и малым по должности, но равным средь товарищей, и начал вести себя соответственно. Вот что простая одёжка с человеком делает. На то у Загора, что таких юнцов на ладье уж не мало повидал, расчёт и был.

Глава восьмая. О товарищах и их нравах.

Как уже говорилось, до малого торжка было ходу на три дня. А это значит, две ночёвки на воде. Средь тех ладей, что собрались на рядке, пока старших не выбирали, что там, на три дня-то братчину (выборы местного значения, праздник, народный сход на селе) собирать, время тратить. Так дойдем, ходу-то две песни спеть. И ладей не дюже. А поэтому шли покуда каждый сам по себе, хотя кучно. Но почему-то старшины других ладей что-да-как у Загора спрашивали. А Загор, которому, по наблюдению Волеслава, конечно, уже не впервой это дело было, чётко отдавал знаки, что делать, длинной жердиной, на которой с одной стороны был привязан красный лоскут, а с другой белый, что называлось путиреч (прибор для подачи команд при движении на воде, изобретён, как только по воде стало ходить по несколько судов одновременно, так как кричать было неудобно и малоэффективно, особенно в чужих землях; сейчас вышел из употребления в связи с тем, что изобретено радио). Шли только в светлое время, ночью, в принципе, тоже можно было идти, но старшины предпочитали не рисковать, луды (опасные отмели) они-то знали, а вот на топляк по-тёмному можно было запросто налететь. Как темнело, ладьи становились на постой, благо места на реке, где спокон на ночь стать можно товарищам, особенно из тех, кто давно ходит, были известны как свои пять пальцев. Конечно, это касалось тех, у кого были эти пять пальцев на руке, а для менее везучих как своя ладонь, без ладоней в ладейные не брали, потому что весло держать нечем.

День для Волеслава, который бегал по ладье весь в трудах и заботах, прошёл незаметно. И, прибыв на место стоянки, где уже стояло три ладьи с других сёл, мало́й, порядком подуставший за день, хотел спать. Вои, оставив стражу на ладье, во главе со старшим пошли к разведённому костру здравствовать товарищей. Загор и остальные старши́ны обнялись согласно обычаю. А вои, обрадовавшись, увидев знакомые лица, начали ручкаться (особое рукопожатие, когда пожимали не ладонь, а локоть друг друга, ударяясь при этом внутренней частью предплечий; символизировало добрые намерения), обниматься с теми, с кем ходили в походы раньше, и знакомиться с теми, кого видели впервые. После чего, разделившись на группы по интересам, расселись у костров и стали делиться последними новостями, делами сердечными, и хвастать, какие детки у них растут. Волеславу поначалу было не по себе, что к нему все ранее не знакомые ему люди относились не как подростку, а как ко взрослому мужу: ручкались с ним и обнимались, как принято у мужей, всю руку отбили. Говорили, хоть и видели возраст, как взрослые мужи говорят, а шутки шутили такие, что непривычный Волеслав даже краснел. У них в малой мужской избе, где жили подростки, так не принято было, нет, шутковали, конечно, всяко бывало, но чтобы про баб говорить, то неловко было. Поначалу Волеслав очень робел, но потом, хлебнув медку, осмелел, и ему даже очень понравилось быть ровней взрослым мужам. Через некоторое время он вместе со всеми «ржал» над тем, как Полянские бабы подолами мышей с полей гоняют, а потом удивляются, почему кроты ещё из нор вылезают. Но, несмотря на веселье, которое Волеслав испытывал, он на всякий случай решил поспрошать Загора, мало ли чего сделает не то, а потом стыдно будет. И, улучив момент, спросил у него:

— Старшой, а что меня так все привечают-то?

— Ох, Волеслав, неужель не понял ещё, раз ты товарищем себя назвал, другие тебя всегда будут ровней считать. У нас как? Мы клятв не даём, раз сказал, что товарищ, значит, свой, тут у людей главное — слово, слову верят. Но раз нарушишь слово своё, никто больше руки не подаст. Запомни, Волеслав, мужа мужем умение слово держать делает. Хоть кто ты будешь, вой ладейный или дружинник, волхв или товарник. А судят мужа не по словам, а по делам его.

— Так я ж то и так знаю, мне за то батя не раз говаривал.

— Добрый совет, Волеслав, не дурно и несколько раз услышать, тебе, непоседе, не повредит. Мёду не пей больше, глаза в разные стороны смотрят.

— А что, ежели я что не то скажу?

— Поправят в первый раз, не поймешь, строго поправят, тогда точно поймешь.

— А что ну никак, ну вообще никак делать не можно, прям совсем?

— Сам разберёшься, не ребенок… И того, в драку не лезь, у нас не принято кулаками дело решать.

— Понятно. Загор, а вот стража на ладье всю прям ночку спать не будет?

— Не будет.

— Так что ж, мы в своей земле опасаться кого будем? Тут вон ладей сколько, наро́ду, кто на нас кинуться-то может?

— Да спасу с тебя нет! — вопросы Волеслава уже порядком замучили Загора, которого жестами звали подойти к костру, где собрались ладейные старшины. — Ящерглавы (викинги), слыхал за них? Спать будешь, подкрадутся ночью по-тихому и всех спящими перебьют. Нужно, чтобы тревогу кто-то поднял, тогда верно отобъёмся.

— О как! Не, не слыхал, а что за Ящерглавы такие? Не знавал таких зверей отродясь.

— Да то не звери! Иди вон к Цапелю на корму, его поспрошай, он с товарами ходил, когда я ещё под столом ползал. Он всех повидал, и Ящерглавов, и баб-воев, что полянам сёла жгут, и Китеж-Град с мохнозверями ручными, и ещёне меряно всяких чудес. На ладью иди! И мёда с Цапелем не пей, а то утром в реку брошу! — засмеялся Загор.

— Пойду я, старшой.

Зевнул Волеслав и пошёл на ладью, по дороге удивляясь, почему это его ноги не слушают, цепляют одна за другую. Верно, от того, что весь день по ладье бегал, решил Волеслав. Добравшись до ладьи, он зашёл в свой закуток и, взяв одеяло, подошёл к Цапелю, который сидел на своём завсегдатайском месте, опёршись на любимую рогатину. Но только сейчас он не дремал, а задумчиво всматривался в ночною реку.

— Не спишь Цапель, на стороже, чтоль?

— Не, Воль, не на стороже, я реку слушаю. Река, ведь она такая, может много чего сказать, когда её слушать.

— Ну прям как лес. Батька тоже так про лес говорит, слышать нужно.

Волеславу страсть как хотелось поспрошать у Цапеля про Ящерглавов и позадавать всякие интересующие его вопросы. Но он, заметив, что старик сидит с задумчивым видом, должно быть, о чём-то важном для себя размышляет, стеснялся у него что-то спрашивать. Он сел рядом и уставился в тёмную текущую воду, пытаясь научиться слушать реку. Реку слушать было не так интересно, как слушать лес. Все звуки реки сводились к одному лишь тягучему и мощному звуку течения. Всё, что плескалось, летало и жужжало вокруг реки, делало это в такт звуку течения, даже свободный ветер вторил ему. Это очень отличалось от леса, где каждый звук жил своей жизнью, не подчинённой некой одной могучей силе. Но через некоторое время Волеслав начал понимать то, что ему говорил Цапель. Мощное течение, которое перекрывало все остальные звуки, со своей монотонностью стало отходить на второй план, и сквозь него стали отчетливо различаться остальные звуки. Река была просто наполнена звуками, но звуки эти были вязкие и тягучие, не такие резкие, похожие на хлопки, как звуки леса. Нет, лес слушать было, безусловно, интереснее, но и в реке, нужно отметить, есть что послушать. От этого занятия Волеслава отвлёк Цапель.

— Ты чего хотел-то, Волеслав?

За то время, что Волеслав потратил на наблюдение за рекой, народ уже лёг спать у потухших костров, закутавшись в шерстяные одеяла. Только ладейная стража, тихо переговариваясь, нарушала ночную тишину. Волька, который не сразу отошёл от еле слышных новых для него звуков, поведанных ему рекою, ответил не сразу.

— Да я тово, разузнать хотел, кто есть такие Ящерглавы, чем они страшны, и почему они по ночам тихо крадутся и лиходейничают. Что, так нельзя попросить у добрых людей, что красться-то? Ну про страны дальние выведать. А ты реку слушал. И я стал.

— Ну и как?

— Что, как?

— Как что, река, которую слушал.

— Не хочу лукавить, лес лучше! Река тяжёлая, тягучая, а лес быстрый, звонкий.

— Точно, тягучая…

— Цапель, я вот про что… Ящерглавы.

— Ну да, Ящерглавы… Есть такое дело, слушай. — и Цапель, почесав длинную как у волхва бороду, продолжил со знанием дела.