Беседы с Жоржем

Дмитрий Королёв

Гомункулусы, которых делает Жорж, ведут свою жизнь настолько самостоятельно, что ему даже некоторое время приходится побыть без головы. Это несколько мешает ведению философских бесед, но человека, сразившего когда-то самого настоящего самодельного Змея Горыныча, из равновесия вывести трудно.

О ЧИСЛАХ

Жёлтые листья, яркие среди бледного дня, едва колыхались на чёрных ветвях каштанов. В стороне, за пределом аллеи, едва слышался монотонный гул автострады — этот звук насыщался движением проносящихся автомобилей, пронзающих осеннее пространство влаги, туманов и дождей.

Низкое небо, провисающее под тяжестью остывающих туч, впереди, в сотне размеренных шагов, соприкасалось с верхушками деревьев, тем самым создавая впечатление, будто огромные ветки тянутся ввысь без конца, и лишь серая мгла скрадывает их величие.

Оставив за спиной западный ход, мы с Жоржем удалялись от его дома, сминая ногами пожухлую листву, уже не шелестящую, но сыростью постепенно превращаемую в землю. Шли и говорили.

— Ваши доводы, коллега, весьма и весьма резонны. Более того, я имею основания полагать, и тем приятно удивлён, что миг вдохновения, побудивший в вас исходную догадку, лежащую в основе рассуждения, был отмечен… мнэ… — Жорж запнулся, сопровождая вместе со мной взглядом осторожную белку, украдкой пересекающую аллею. Его мысль, безусловно, опережала возможности культурной речи — и в моменты сосредоточения не стремилась вернуться к начатой фразе.

Я припомнил, что впервые подумал о том, как бы выглядела жизнь без цифр, когда отмечали очередной юбилей кого-то из дорогих и любимых, лица которых всегда с тобой. Мы ими окружены, и мир без чисел был бы иным. Возможно, сказал тогда я себе, не проникни число в основу культуры на заре человеческой цивилизации, мы бы развили и принципиально другие технологии, и совершенно отличный социум.

— Говоря вообще, — мой голос гармонически дополнял мерные звуки шагов, — удивляет не столько наличие цифр у самых разных народов, сколько отсутствие их в природе. Если бы люди не изобрели способ упрощать, низводить окружающий мир до дискретных явлений…

— Коллега, не забывайте, — механически проговорил Жорж, — ещё Леопольд Кронекер⁶ утверждал, что натуральные числа придумал господь бог, а все остальное дело рук человеческих.

–… то из нашей эпистемы попросту бы исчезли все идеи, так или иначе увязанные с цифрами. В сущности, меня взволновало то прискорбное обстоятельство, что наука никак не в силах не только уяснить себе принцип работы человеческого мозга, но и тем более создать нечто подобное in vitro⁷.

Жорж достал из внутреннего кармана портсигар, поднял его вмиг запотевшую крышку, холодно мелькнувшую желтизной благородного металла, извлёк сигарету. Белка, махнув на прощанье рыжим хвостом, скрылась среди ветвей, уходящих в туманное небо.

Меня в целом занимала проблема конструирования интеллектов, и теперь казалось понятным, почему никто не может ничего добиться. В самом деле, поскольку мозг есть сложный продукт эволюции, построенный на аналоговых преобразованиях, постольку повторить его искусственным способом науки, основанной на дискретном исчислении, нельзя. То есть, не наших частных способностей не хватает, но просто с давних времён в основу нашего сознательного, внешнего мышления когда-то давно была положена очень удобная модель понятий, которая, увы, не даёт возможности понять и воспроизвести внутренний, естественный механизм самого мышления.

Когда я сегодня поделился с Жоржем этими соображениями, он поднялся от доски, над которой мы провели несколько часов за игрой в го, обронил горсть камней и, помедлив некоторое время, предложил продолжить беседу на свежем воздухе.

Мы говорили и шли, причём г-н Павленко предпочитал прогуливаться в определённом направлении, придерживаясь, как я мысленно иронизировал, своей загадочной пуан-де-вю.⁸

Оставив каштановую аллею, мы зашагали по неширокой тропинке среди смешанных деревьев, окружающих нас и прежней желтизной, и коричневыми тонами с прозеленью, и голыми ветками, наконец освобождёнными от тягот активного бытия и устремившимися в неизвестность. Бордовые ягоды барбариса, избавляясь от излишней плоти, истончались, сжимались и опадали.

Жорж задумчиво произнёс:

— Очень интересно излагаете, коллега. Сложность, конечно же, не в том, что наш математический аппарат не в состоянии оперировать непрерывными величинами, это не так. Затруднение, как вы верно подчеркнули, заключается в том, что к непрерывности мы приходим через дискретность — своего рода наследие tempora primitivus, ранних времён человека, когда он пытался отделить себя от мира, а мир от себя. Вы тонко отмечаете, вопреки Шпенглеру⁹, между прочим, что некоторые древние культуры могли обходиться без чисел, однако все они умерли. Полагаю, вы на верном пути в поиске ключа к пониманию разума. Остаётся самая малость — избавиться от цифр.

Я подивился эрудиции г-на Павленко именно в этом вопросе, которым сам занялся столь недавно. Впрочем, широту его мысли можно было легко оценить хотя бы по великолепной библиотеке, в которой можно было заблудиться телом, но не мыслью. Однажды, уединившись среди книг, я, подобно нынешней прогулке, бродил, как случалось и раньше, по аллеям высоких стеллажей, источающих благородную бумажную пыль, касался и дорогих сердцу корешков, и незнаемых книг, у которых останавливался, листал, стараясь не столько утолить любопытство новым знанием, сколько уловить направление, в котором стремится авторская мысль. Я потерял счёт минутам и часам, путешествуя среди многих индий, погружался на дно океанов и осматривал созвездия со стороны, — пока вдруг не столкнулся лицом к лицу с весьма странным человеком, которого никогда ранее не видел. Человек, одетый во всё чёрное, сидел за массивным столом и разбирал пергаменты, причём подручным инструментом ему служила современная цифровая техника, что меня, уж не знаю почему, поразило более всего. На мои вежливые покашливания и робкие попытки приветствия он не реагировал никоим образом. Тягостную тишину разбавлял лишь едва слышный гул настольной лампы дневного света, из-за которой нижняя часть лица незнакомца, будучи представлена в ярком освещении, казалась чрезмерно жёлтой. Мне пришлось ретироваться в замешательстве. Покидал библиотеку я, будучи совершенно подавленным, едва найдя выход, так и не попытавшись получить у её хозяина разъяснений повстречавшейся странности.

Тропинка, почти скрытая листвой, теперь вовсе перестала наблюдаться. Постепенно высокие деревья уступили место можжевельнику, едва ли замечающему происходящие перемены в природе. Мы пробирались меж кустов, когда-то, возможно, посаженных по классической немецкой модели, но теперь стоящих в совершенно хаотическом, а точнее — естественном порядке.

Жорж говорил с волнением в голосе — казалось, для него наш разговор принял весьма важный характер.

— Коллега, несмотря на то, что специфика ваших занятий исключает возможность уделять должное внимание этой теме, выводя её в разряд хобби, или же, если хотите, дела всей жизни, на которое нет времени всю жизнь, полагаю, что ваш нюх, напав на верный след, неизбежно приведёт к цели. И, поскольку по удивительному стечению обстоятельств ваш покорный слуга занимается вопросами практического построения интеллектов — а я посвятил этому толику своего времени — считаю нелишним кое-что рассмотреть.

Кустарник начинал редеть, открывающееся впереди пространство задышало клубами студёного тумана. Слова Жоржа в нём вязли и исчезали, наши одежды уже давно пропитал мокрый воздух, насыщенный запахом можжевельника. Г-н Павленко, сколько помню, весьма осторожно относился к собственным словам, никогда не говорил всей правды или всей неправды, но дозировал информацию в строгом соответствии с моментом. Впрочем, и мой критический ум всё воспринимает через сходный обратный механизм. Однако на этот раз характерная завеса таинственности, как мне виделось, была отброшена.

— Коллега, я не просто вплотную приблизился к созданию искусственного интеллекта в теоретическом плане, как это явствовало из моих слов. Я решил задачу практически.

— В железе? — оторопел я.

— Нет, совсем нет, как вы не понимаете.

Жорж взял меня за локоть, направляя куда-то вперёд. В стороне, на расстоянии вытянутой руки, я вдруг заметил нахохлившуюся ворону, глядящую мимо странных прохожих немигающим чёрным глазом. Её неподвижность, безразличие к нашим проблемам напомнили мне о странной встрече в библиотеке у Жоржа, но тот не дал мне додумать мысль.

— Главная сложность, с которой я столкнулся на поприще конструирования разумов, заключалась в элементной базе. Как вам удалось дознаться собственными силами, всё, что наработано нашей наукой, имеет в основании жуткий костыль, глиняные ноги. Чтобы оперировать нечисловым аппаратом, мне приходится действовать как рыцарю на льду — отбрасывая латы и оружие. Мы не слепы, но приучили себя видеть лишь семь градаций света. Соль же в том, что отдельных цветов как таковых не существует, ни красного, ни жёлтого, ни зелёного, но есть лишь радуга. Так вот, мне пришлось истратить тысячи идей, массу средств, горы материала. В конце концов, наиболее рациональным подходом оказалось использование образцов, выработанных натуральной эволюцией.

Крикнула ворона, зашумели чёрные крылья, и я рефлекторно оглянулся на звук.

— Однако вы должны чётко уяснить, с чем сопряжено это дело.

Там, где воздух ещё сохранял следы от взмахов птицы, я увидел основание, на котором она сидела — аккуратный надгробный столбик.

— Посмотрите вокруг. Здесь — память о моих давних неудачных попытках, над которыми я горевал, которые и сейчас порой вспоминаю.

Я огляделся и, глазам своим не веря, как во сне, увидел стройные ряды могил с надгробиями. Что больше всего меня поразило, так это их алфавитный порядок; взгляд мой выхватывал из отступающего тумана таблички без датировки, только с именами невообразимых ааронов, абнегусов, аванесов и прочих автандилов. Величие панорамы и значимость момента подчёркивались покойной тишиной. Глубоко вздохнув, я сказал: — Так значит вот оно, кладбище ваших идей. Но, всё же, как насчёт положительного результата?

Жорж философски улыбнулся и стал серьёзен как никогда: — Коллега, череда ошибок — это прекрасное состояние работы. И только после удачного опыта возникают настоящие проблемы.

Примечания

6

Кронекер (Kronecker) Леопольд (7.12.1823, Лигниц, ныне Легница, Польша, — 29.12.1891, Берлин), немецкий математик.

7

В пробирке (лат.).

8

Пуан-де-вю (фр. point de vue) — точка зрения, а также воображаемая точка, задающая направление движения.

9

Подразумевается Освальд Шпенглер, в книге «Закат Европы» рассуждающий о различиях культур.