Записки районного хирурга

Дмитрий Правдин, 2011

"Я рвался в бой: жаждал резать и шить не под пристальным присмотром профессорско-преподавательского состава кафедры хирургических болезней, а сам! Можно было остаться в городе, но юношеский максимализм взял вверх над здравым смыслом, и я поехал работать на периферию. – Ты уже восьмой хирург за последние три года, – сообщил мне заведующий хирургическим отделением. – Как? – изумился я. – Восемь хирургов за три года? А что тут, аномальная зона? – Да нет, – грустно улыбнулся доктор. – Трудностей испугались. – Ну, я трудностей не боюсь, – самоуверенно заверил я. – Вот, вышел раньше на два дня. Как оказалось, напрасно…" Дмитрий Правдин действительно сразу после института устроился работать районным хирургом. Этот роман полностью реален! Дмитрий вел дневник, поэтому более уморительного, восхитительного и ужасающего чтива не видели даже прожженные любители медицинских сериалов и книг! Книга также выходила под названием «Хирург „на районе“».

Глава 6

Ветер перемен

Новый, 1996 год прошелся по стране тяжелым катком, ветер перемен докатился и до наших окраин. Работы было много, и мы не следили за страстями, бушевавшими в верхних эшелонах власти. Мы молча делали свое дело — помогали людям и за новогодними праздниками с их последствиями как-то упустили из виду происходившее вокруг.

Первые тревожные симптомы появились в начале февраля: нам сообщили, что нашу зарплату задерживают. Пятого февраля, в день получки, обрадовали: «Денег на зарплату нет!»

Ни на следующий день, ни через неделю, ни через две денег нам не выдали.

Было много недовольных, кое-кто предложил забастовать, как шахтеры. Но если рабочие и колхозники могут себе позволить такую роскошь, то мы просто не имеем права на это. Как медики могут бастовать?

Привезут, к примеру, больного с перитонитом. А мы ему: «Подожди, дорогой, у нас тут забастовка, пока нам деньги не выплатят, лечить тебя не будем». Так, что ли? А это уже уголовщиной попахивает: неоказание помощи! Можно и реальный срок получить.

Знавал я одного стоматолога, который ехал в поезде и хвастал попутчикам, что он крутой доктор. Внезапно в соседнем вагоне женщина начала рожать. По радио попросили подойти медиков, стоматолог идти отказался, заявив, что он спец по зубам, а не по другому месту. Роды осложнились кровотечением, мать и дитя едва не погибли, повезло, что нашелся военный хирург, ехавший этим поездом в отпуск. Он и остановил кровотечение и спас ребенка и мать.

На стоматолога написали жалобу и подвели под статью. Реального срока не дали, но лишили права заниматься медициной на три года. Никого не волновало, что он зубы лечит. Постоял бы рядом, хоть чем-то помог бы — думаю, итог был бы другим; а раз самоустранился — то это уже неоказание помощи!

Короче, нельзя нам было бастовать. А без зарплаты сидеть — можно. Хорошо, пациенты не давали умереть от голода. Как у Чехова, несли молоко, мясо, сало, птицу, овощи, иногда самогон. Денег у них у самих не водилось, но большинство жили на земле и кормились с нее.

Никогда не забуду, как один благодарный пациент, спасенный от ущемленной паховой грыжи, предложил отблагодарить меня картошкой. Мол, возьмите, доктор, у меня много, урожай был обильный. Я согласился, думая, что мешок картошки здорово нас выручит, назвал пациенту адрес…

Вечером подъехал полный самосвал картофеля.

— Куда мне столько? — изумился я.

— Сколько сможешь — съешь, а остальное продашь на базаре! — смеялся пациент.

Я набрал пять мешков, от остального отказался, не представляя себя в роли торговца картофелем на местном базаре.

Вот так и выживали. Не голодали, но и денег не видели месяцами. Главный врач, чтобы его не привлекли к ответственности за задержку заработанной платы, пошел на хитрость: начал отдавать зарплату по частям. Двадцать шестого февраля нам выдали пять процентов от январской получки. Наверх тут же ушла телефонограмма, что в нашей ЦРБ начали выдавать зарплату за январь, выдали 5 % и на этом успокоились. А конкретные цифры, то есть пять процентов, в отчете не фигурировали. Остатки январской зарплаты получили кто в апреле, кто в мае. (В мае выдали остатки за январь, так по частям и выдавали, задержки были по 6–7 месяцев, кошмар! Стабильная зарплата у нас стала только в XXI веке! Да, так мы там все и жили!)

Самым противным было то, что некоторые наши пациенты стали подавать на больницу в суд. Этот новый способ обогатится придумали две подружки-поблядушки. Одна из них работала в роддоме санитаркой, другая рожала там пятого ребенка от десятого мужа.

У этой многодетной матери третий и четвертый ребенок появились на свет путем кесарева сечения. Ей не следовало заводить пятого — два рубца на матке, орган мог не выдержать и разорваться. Но, чудом выносив плод, роженица прибыла в больницу.

Вот ведь превратности судьбы! Я знаю многих приличных, но бесплодных людей, которые вынуждены были усыновлять чужих, не в силах родить сами. А шелупонь подзаборная плодится и размножается, пропивая потом детские пособия! Почему так?..

Работал у нас в ту пору замечательный акушер-гинеколог Роман Сидорович Ваулин. Приехал уже маститым доктором, в совершенстве владел всеми видами гинекологических операций. Женщины-гинекологи неохотно шли в операционную, поэтому он приглашал меня ассистировать. Я никогда не отказывался, а с большим удовольствием помогал ему и учился оперативной гинекологии. Это мне в дальнейшем очень помогло. После его увольнения гинекологи просили меня вести их операции — правда, в протоколе писали свои фамилии.

Доктор Ваулин, выполнив третье кесарево, перевязал женщине маточные трубы, чтобы она больше не беременела. Шестой беременности она бы не перенесла. В тех краях, где Ваулин стажировался, это было возведено в рамки закона: третье кесарево — показание к перевязке труб. Больной он этого не сказал, а в протоколе операции в истории болезни, конечно, написал.

Санитарка, подружка новоиспеченной мамаши, выкрала историю болезни и сделала копию. По выписке из роддома многодетная мать подала на Ваулина в суд, запросив двести тысяч рублей за моральный ущерб. Она, оказывается, хотела еще детей.

Процесс длился с полгода, гинекологу так и не удалось заверить суд, что четвертое кесарево — абсурд, а при том образе жизни и многочисленных половых связях, которыми грешит потерпевшая, перевязка труб — лучший выход для нее. Суд посчитал иначе, впаял иск в двадцать миллионов рублей старыми, и обязал больницу выплатить деньги в течение двух месяцев.

Главврач Тихий выплачивать деньги из больничной кассы отказался, повесив долг на Романа Сидоровича. Ваулин деньги отдал и, обидевшись, уволился и уехал работать в другой район. Мы остались без оперирующего гинеколога.

Эту историю узнали все: еще бы, врач заплатил пациенту! Беспринципные обыватели возбудились и стали подавать в суд на медиков. Это движение, можно сказать, приобрело массовый характер.

Вызывают на «скорую» в час ночи. На подоконнике, притулившись к косяку, ожидает небритый, пропахший мочой и перегаром мужик неопределенного возраста.

— Что случилось? — спрашиваю у него.

— Ах, доктор, палец болит! — и сует мне под нос бесформенный, распухший, желтоватый палец, покрытый зловонным гноем.

— Сколько уже болит?

— Два месяца! А что?

— Ничего, если не считать, что у тебя пандактилит и надо палец твой ампутировать.

— А что такое «пандакилит»?

— Так, ты время смотрел? Второй час ночи, а мне, между прочим, к восьми на работу. Все! Утром приедешь на прием в поликлинику, я тебе объясню.

— Доктор, да я на вас в суд подам!

— За что, интересно?

— За неоказание помощи.

— Экий ты козел, однако! Два месяца сидел дома, а сейчас приперся в час ночи, и что, думаешь, тут все прыгать вокруг тебя должны?

— Я правда на вас в суд подам!

— Вперед!

В суд мужик не подал. Приплелся дня через два к концу приема. Слезно извинялся и просил избавить от мучений. Я простил его и ампутировал больной палец.

Надя Блинова, сорокалетняя разбитная бабенка, лихо отплясывала в ресторане. Закружилась, упала на мраморный пол и получила трехлодыжечный перелом с подвывихом стопы кнаружи, так называемый перелом Пота-Десто. Осматривал мадам Блинову мой предшественник Боря Вайнберг, он поставил все кости на место и устранил подвывих. Как правило, после таких переломов люди навсегда остаются инвалидами, развивается стойкая деформация голеностопного сустава, он теряет подвижность, нарушается опороспособность конечности. О возможных последствиях пострадавшая была информирована и согласилась лечиться по месту жительства, чтоб не ездить в областной центр к травматологам.

Через два года после травмы, узнав о выигранном процессе против медиков, Надя поняла, что наступил ее звездный час. Где-то она вычитала, что после такого перелома необходимо держать конечность в гипсовой повязке не менее двух с половиной месяцев, а ей выдержали только два.

Собрав необходимые документы, Блинова подала в суд. Процесс длился около двух лет. Борю, который давно переехал, трудился в областной больнице и уже забыл про ЦРБ как страшный сон, разыскали и вызвали в суд.

В суде Боря доказывал, что чем дольше конечность находится в гипсе, тем хуже для пациентки — усиливается тугоподвижность. Объяснял, что снял гипс раньше, чтобы разрабатывать сустав и уменьшить осложнения. Но его никто не слышал: у судьи не было медицинского образования, а адвокат просто люто ненавидел врачей. Его любимый брат пару месяцев назад, лежа на терапии с алкогольной интоксикацией, поймал «белочку», выпрыгнул в окно с третьего этажа, получил открытую черепно-мозговую травму и скончался на операционном столе, не приходя в сознание.

Адвокат достал кучу справочников по травматологии и цитировал их — «держать конечность в гипсе не менее двух с половиной месяцев». Борины высказывания он пропускал мимо ушей.

Блинова требовала пятьсот тысяч рублей (по сегодняшнему курсу) за причиненный моральный ущерб. Борьба шла с переменным успехом. Суд привлекал экспертов, процесс затягивался. На предпоследнем заседании адвокат Блиновой заявил, что у Вайнберга нет сертификата травматолога.

— У вас имеется сертификат травматолога? — спросила судья.

— Нет, Ваша честь, только хирурга.

— Почему в таком случае вы взяли на себя смелость лечить эту пациентку?

— В больнице не было травматолога, а у меня был опыт по лечению подобных повреждений. Более того, Блинова сама отказалась ехать к травматологам, а настаивала на том, чтобы лечиться у меня.

— Есть запись в амбулаторной карте, что больная отказалась от поездки в область?

— Не помню.

— Да врет он все, Ваша честь! — подала с места Надя. — Не отправлял он меня, нешто б я не поехала? Говорил, кости хорошо стоят, не надо никуда ехать!

— Но это ложь! Чистой воды ложь, Ваша честь! Она сама отказалась ехать!

— Так, все! — грозно вставила судья. — Вы не травматолог, а хирург. Вы должны были оказать экстренную помощь и направить больную к специалисту для дальнейшего лечения. Какие еще вопросы?

Приговор в тот раз не зачитали, а отложили заседание на две недели. По всему выходило, что Боре придется платить. Обычно все требуемые суммы уменьшали в раз десять — значит, доктору Вайнбергу предстояло искать пятьдесят тысяч…

Но в день последнего заседания Надя Блинова получила обширный инфаркт миокарда, от которого и скончалась в больнице через два часа. Видно, перевозбудилась на радостях.

Дело закрыли в связи со смертью потерпевшей. Адвокат со злости напился, так как гонорар ему должны были выдать из Бориных денег, и вечером утонул в местном пруду. Тело нашли только дня через два. Этот случай на некоторое время охладил желающих подавать в суд на медиков.

Находились и такие, кто решал уйти из жизни, не выдержав кризиса страны. Федя Булкин, сорокалетний здоровяк, трудился водителем в автоколонне. Автохозяйство расформировали, и Булкин оказался на улице.

Пропив с неделю, Федя пришел к выводу, что дальнейшее его существование на этом свете бессмысленно, и собрался перейти в мир иной. Прилепил пластырем ко лбу взрыватель от гранаты и подорвал его.

Взрывом мужику разворотило лоб и повредило ткань лобной доли головного мозга, но сам он остался жив. Где Федя взял взрыватель, мы никогда не узнаем, так как после травмы он начисто забыл то, что произошло с ним до взрыва. Наступила ретроградная амнезия.

Привезли Булкина под вечер. Мы немедленно взяли его на операционный стол. Убрал алюминиевые осколки, веером торчащие из мозга, я отчерпал мозговой детрит^[14], кое-как свел кожу, закрывая дыру от взрыва. Как ни странно, послеоперационный период протекал гладко. Рана зажила без нагноения, и Федя стал приходить в норму.

Через месяц Булкин был практически здоровым человеком, но абсолютно не помнил, что было с ним в день травмы, и разучился читать и писать. Взрывом разрушило центры в головном мозге, отвечающие за чтение и письмо.

— Это буква «а», это «бэ», повтори, — я показывал пациенту букварь, пытался научить его читать заново.

— «А», «бэ», — мычал Федя.

— Какая это буква?

— Не знаю, забыл!

— Федя, это «А», это «Б»! Повтори!

— «А»! «Б»!

— Молодец! Теперь сам!

— Забыл!

Федя старался, морщил лоб, потирая свежий рубец, потел, но дело не шло. Глупый самоподрыв навсегда сделал его неграмотным.

Вспышка самоубийств захлестнула район. Виной тому были массовые сокращения и банкротство предприятий. Лишившись единственного источника к существованию, потеряв работу, люди кончали с жизнью.

Одного беднягу три раза вытаскивали из петли и доставляли к нам с интервалом в неделю. Он кричал, что не хочет жить, так как их стройтрест, где он работал каменщиком, развалился и обещанной квартиры теперь не будет, и работы не будет тоже. Каждый раз его откачивали и выписывали домой. Позже нам передали, что четвертый раз был удачным.

Наиболее яркий след в моей памяти оставил Гена Злотов. Тридцатилетний киномеханик с закрытием кинотеатра лишился и работы, и жилья. У Гены была койка в общежитии, но он предпочитал ночевать на работе. За одну неделю продали кинотеатр и общагу. В одном здании предприимчивые люди организовали магазин, а в другом — гостиницу.

Гена с неделю искал правды, а потом выпил бутылку водки, облил себя и одежду ацетоном и еще влил ацетон в горло, затем поджег. Акт самосожжения он учинил на центральной площади, чтобы все видели. Проделал все так быстро, что ему не успели помешать. Очевидцы говорили, что из рта Гены сначала вырвался фонтан пламени, а уж после вспыхнул и сам поджигатель.

Не знаю, как было на самом деле, но только хирургическое отделение неделю воняло ацетоном и жженой человеческой плотью. Умирал киномеханик Злотов долго и мучительно. Мы как могли, старались облегчить его страдания, и он прожил больше суток. Больше суток я наблюдал этот кусок обгорелого мяса, нестерпимо вонявший ацетоном, слушал его крики и не мог сделать ничего — только впрыснуть очередную дозу промедола^[15]…

Было еще две социальных беды, так или иначе касавшиеся нашей работы. Первая — это война в Чечне, а вторая — сбор металлолома.

Уже больше года российские войска устанавливали конституционный порядок в северокавказской республике. Больше года во все уголки России доставляли цинковые гробы с телами погибших воинов. Искалеченные душой и телом, выжившие солдаты возвращались в родные места. У многих была здорово подорвана психика.

Прохладным апрельским вечером меня вызвали в отделение: привезли пострадавшего с черепно-мозговой травмой. Молодой парень лет двадцати трех, с залитым кровью лицом, постанывая, лежал на каталке посредине коридора.

Есть такое понятие — перелом свода черепа по типу «целлулоидного мячика». Когда сминаешь шарик для пинг-понга, он начинает мерзко скрипеть. При многочисленных переломах костей свода черепа появляется подобный звук. Кто-то из корифеев от нейрохирургии уловил аналогию.

Свод черепа этого парня напоминал студень и мерзко скрипел. На рентгеновском снимке я увидел больше двадцати дырчатых переломов и массу костных отломков. Позже я узнал, что его так отделал молотком двадцатилетний собутыльник, недавно вернувшийся из Чечни. Как сказал следователь, в Чечне он служил водителем, в боях не был и не имел ни контузий, ни ранений. Просто насмотрелся на то, что там происходит. Итог: одного — на кладбище, другого — за решетку.

Многие парни, вернувшиеся с войны, поначалу вели себя адекватно. Но стоило им напиться, как они превращались в агрессивных идиотов. Вспоминаю молодую женщину, которая выпивала в компании двоих юных воинов. Выпили, закусили, поиграли на гитаре, попели песни про войну, затем парни по очереди трахнули свою собутыльницу, а дальше произошло непонятное. Женщина, не выдержав обильных возлияний, заснула. Ребята обиделись и начали тыкать в нее ножом.

Я, когда ее привезли, насчитал сорок две ножевых раны. Входные отверстия располагались по всему организму. Были повреждены ноги, ягодицы, живот, спина, руки, шея, лицо. Складывалось впечатление, что ее тело использовали как мишень. Метали нож, периодически переворачивая, когда заканчивалось чистое пространство. Удивительно, но самым серьезным ранением оказалось повреждение тонкого кишечника в двух местах, а другие жизненно важные органы задеты не были.

В другой раз к нам доставили сторожа магазина с рубленой раной шеи. Пьяный мальчишка, дембельнувшийся из Чечни, вломился в магазин и, угрожая сторожу топором, взял с дюжину бутылок водки. Сторож погнался за вором, да споткнулся и упал на дорогу. Злодей вернулся и три раза ударил старика по шее, явно намереваясь отделить его голову от туловища. Но либо сторож удачно увернулся, либо нападающий спьяну промазал — старик остался жив, отделавшись серьезными ранами шеи и большой кровопотерей.

Об этом не принято было говорить. СМИ освещали боевые действия на территории Чечни, а о том, что происходило в России, почему-то умалчивалось, хотя, думаю, любой хирург или травматолог может рассказать много подобных слов.

В то время на экраны хлынули телесериалы. Кому-то было очень надо, чтобы люди сидели у телевизоров, переживая за героев очередного мексиканского или иного «мыла», и не думали о том, что происходит в реальной жизни, в собственной стране.

У меня, в силу специфики работы, не было времени на сериалы.

В 1996 году все ринулись собирать металлолом. Пооткрывались многочисленные пункты приема металла. Особо ценились медь и алюминий. Люди в прямом смысле гибли за металл.

Вспоминая свое пионерское детство, когда школьников, отличившихся при сборе металлолома, под звуки горна и барабанную дробь награждали почетной грамотой, я понимаю, как мы были далеки от сегодняшнего понимания вопроса.

Мы тащили тяжеленные изделия из разного металла и складывали их в кучу на школьном дворе. Чего там только не было: и колена батарей водяного отопления, и скелеты старых велосипедов, и мотки проволоки, и старые ржавые ведра, и бидоны… А однажды, в шестом классе, мы, надрывая пупы, утащили со стройки десятиметровый рельс. Заняли сразу первое место, правда, ненадолго — строители быстро нашли пропажу по следу, оставленному волочившимся рельсом.

Спустя пятнадцать лет оказалось, что за такой же точно металлолом можно получать не только почетные грамоты, но и живые деньги, которых многие граждане не видели месяцами.

Народ начал сходить с ума. Свободно валяющиеся железяки быстро закончились, люди потащили то, что плохо лежало. Размах и фантазия «металлистов» порой не поддавались объяснению. Воровали люки от коллекторов, снимали алюминиевую проволоку с опор электропередач — при этом многих убивало током, но ряды их не редели.

Веня Храпов, двадцатилетний тунеядец и наркоман, и в лучшие годы не баловал себя работой, а тут и вовсе расслабился. Принес пару кило скрученных в соседней школе медных кранов и сразу получил деньги.

Владельцы пунктов по приему металлолома чистоплотностью не отличались. Они ясно видели, что люди несут им добротные, явно ворованные, изделия, но в Китай металл уходил в десять раз дороже, навар получался ого-го какой! Давно пора было прикрыть эту лавочку, но высокие покровители, имеющие свой процент от сделок, закрывали глаза на происходящее.

Однажды Вене не повезло. Заприметив в огороде пенсионера Пахомова новенький четырехведерный бидон из алюминия, Веня дождался, пока хозяин зайдет в дом, перемахнул через забор и схватил добычу. Лезть обратно через высокий забор с бидоном в руках было сложно, Храпов замешкался и повис на досках. Пахомов выскочил из дома и попытался отбить бидон. Веня к тому времени уже сидел на заборе и тащил бидон к себе, а хозяин к себе. Так они и тянули, матеря друг друга. Наконец пенсионер подхватил валяющийся на земле черенок от лопаты и огрел им Веню по хребту. Мародер бросил добычу и скрылся по ту сторону забора.

Через два дня Веню привезли к нам с продолжающимся внутрибрюшным кровотечением. Пенсионер, ударив злоумышленника по спине, повредил селезенку.

Есть такое понятие, как двухмоментный разрыв. Он применяется к печени, почкам и селезенке. Эти органы покрыты снаружи прочной капсулой и при определенных условиях она может на какое-то время оставаться целой. Травмирующий фактор, в данном случае — удар палкой, повредил более мягкую паренхиму (внутреннюю субстанцию) органа. Через два дня пьяный Веня упал и повторно ударился спиной о перила в подъезде. Тут капсула лопнула, паренхима еще не успела зажить, и кровь побежала во внутрь живота.

Веню нашли его соседи и доставили в хирургию. Состояние наркомана было крайне тяжелым, кровопотеря была чудовищной — больше трех литров; никому не было понятно, почему Веня еще жив. В довершение у него оказалась самая редкая группа крови, «четвертая», «резус-отрицательная». У нас такой не было. Селезенку мы убрали — ее невозможно зашить, слишком дряблые ткани, а кровопотерю восполнить было нечем.

Можно было пособирать кровь в животе и выполнить реинфузию, но это было очень рискованно. Если прошло больше шести часов от начала кровотечения, то после реинфузии мог развиться ДВС-синдром: кровь могла прекратить сворачиваться и начать вытекать из всех щелей, еще хуже, чем при гемофилии.

Не нашлось нужной группы крови и в областном центре. Ее через два дня достали Венины родственники — купили за деньги в военном госпитале. Кровопотерю мы восполнили, но вследствие длительной гипоксии головного мозга^[16] Веня, как бы так сказать помягче, остался малость не в себе. Слюней он не пускал, в штаны не какал, но окончательно утратил последние интеллектуальные способности.

После того как Веню лишили селезенки, родственники попытались было подать на Пахомова в суд, но пенсионер написал встречный иск. Пока суд да дело, Вене дали группу инвалидности, назначили пенсию, которая и примирила стороны.

Такие случаи встречались на каждом шагу. Пьяный тракторист приехал к подруге на тракторе «Беларусь», а утром обнаружил вместо машины остатки рамы — все, что можно было свинтить, сняли подчистую.

Между селами Сухой Лог и Воскресеновка пропало сорок километров линий электропередач. Сорок километров алюминиевой проволоки кто-то незаметно снял и отнес в пункт приема металлолома. Пятнадцать деревень и сёл на три месяца остались без электричества. Это же не сорок метров, просто так не увезешь и не спрячешь. Ничего, списали на «боевые» потери и привезли новую проволоку. Понятное дело, за таким циничным грабежом стоял кто-то из администрации района. И сколько деревень в те годы оставалось без света?..

Ладно проволока — она висит в воздухе, и кажется, что никому не нужна. Как чеховскому злоумышленнику казались бесхозными гайки на рельсах. Но как объяснить похищение памятных бронзовых плит с именами солдат, погибших в Великую Отечественную? Мне как-то привезли из КПЗ мужичка — он ночью, без зазрения совести, скрутил плиты с монумента павших войнов и сдал в металлолом. Милиция быстро вычислила идиота: тряхнули всех скупщиков, они его и сдали. Сокамерники его зверски избили, конечно.

— Ты зачем плиты украл?

— Они из бронзы.

— Но это же память о погибших.

— Но они из бронзы, а мне деньги нужны были.

О чем с таким говорить? Дали ему два года за вандализм, а он освободился — и украл чугунную оградку с кладбища. Можно продолжать бесконечно…

В нашу глухомань любовь к видеофильмам пришла чуть позже, чем в крупные города. Практически в каждой семье появился видеомагнитофон. Парадокс — жрать было нечего, а видики появлялись. Кроме боевиков и фильмов ужасов народ яростно возлюбил порнуху. И потянулись к нам первые жертвы…

По большей части это были молодые, глупые парни, пытавшиеся при помощи вазелина усовершенствовать свои пенисы — чтобы было как у порноактеров. Для этого под кожу полового члена через небольшой разрез закачивали разогретый вазелин. Затвердевая (вазелин вызывает асептическое воспаление, образуется рубец и капсула, которые довольно твердые, сам вазелин не твердеет, но все пространство вокруг него становится как железо. Несколько раз ломали скальпель, иссекая эту субстанцию!), он придавал «прибору» внушительную форму. Делалось это все без обезболивания и обеззараживания. В лучшем случае парни выпивали перед операцией стакан самогона, а остатками протирали пенис.

В девяноста процентах случаев такие операции заканчивались нагноением; нужно было срочно прочищать член, удаляя вазелин. В остальных десяти процентах ничего не загнивало, но развивалась импотенция.

В тот год не было недели, чтобы к нам не обращался такой вот моделист-конструктор. Пришлось осваивать пластическую урологию.

Операции по очистке выполняются в два этапа. Сначала иссекается вся кожа с члена вместе с вазелином. Дело в том, что это вещество вызывает в тканях сильную воспалительную реакцию с последующим нагноением. Сам вазелин растекается под кожей и затвердевает в виде специфических бугорков, на месте которых образуются незаживающие язвы. Урологи даже придумали новый термин — «олеогранулема», обозначающий введенный вазелин.

После удаления всех воспаленных тканей «скальпированный» член вшивается под кожу мошонки. Через 5–6 месяцев половой член извлекается на свет божий с новой кожей. Одно неудобство: на стволе начинают расти волосы. Существует еще более сложная методика, когда покалеченный орган вшивают в кожу живота, но тут возникают проблемы с мочеиспусканием: струя уходит на живот.

Мужчины стали «усовершенствовать» члены, а женщины — вкалывать себе силикон в разные части тела; и где они только его брали… Пара дамочек обращались ко мне по поводу растекшегося под кожей силикона. Видимо, некачественный протез подвернулся или, того хуже, самопальный: возьми да и лопни. Зрелище, надо сказать, было специфическим: вместо пары грудей у пострадавших было с десяток маленьких. Но я заморачиваться не стал, а отправил пострадавших к тем, кто их первоначально оперировал.

Появились разного рода магазины, секс-шопы, предлагающие одни устройства, которые можно было засунуть во все естественные отверстия человеческого организма, и другие, в которые можно было впихнуть пенис. А у кого денег не хватало — мастерил самодельные копии.

Инженер К. приехал в наше захолустье в командировку; о цели ее не знаю: когда он попал в хирургию, ему было не до этого. В гостинице, где остановился К., по кабельному телевидению ночью крутили порнофильм. Инженеру не спалось, и, просмотрев начало картины, он сильно возбудился. Заказать проститутку в номер он постеснялся, а может, денег пожалел — не знаю. Мне известно только, что К. попытался трахнуть стеклянный графин. Так его к нам и доставили — с графином на пенисе.

У К. быстро развился отек полового члена (врачи называют это парафимозом), извлечь его пенис без специальной помощи стало невозможно.

Спасли мы инженера и его несчастный орган и диагноз поставили необычный: «Половой член в инородном теле». Я долго думал, как это сформулировать.

Валя Б. и ее сожитель возвращались с центрального рынка к себе домой в деревню Фролово. Уже смеркалось, день удался, они выгодно продали пару-тройку мешков картофеля и ведро молока. На радостях купили литр самогона, который и употребили, не сходя с телеги.

Возле железнодорожного переезда остановились, дожидаясь, пока пройдет поезд и поднимется шлагбаум. То ли эта парочка тоже порнухи насмотрелась, то ли больше им нечем было заняться — в общем, Валя решила сделать милому минет.

В пылу страсти любовники не заметили, как длинные волосы Вали опустились вниз и прилипли к переднему колесу телеги. В разгар действа, громыхая, мелькнул поезд; лошадь испугалась и двинула от переезда. Валины волосы намотались на колесо и слетели вместе со скальпом и обоими ушами. От боли женщина потеряла сознание и вывалилась из телеги. Путейцы подобрали любительницу экстремального секса, оторвали от телеги скальп и доставили все вместе в больницу.

Честно говоря, увидев пострадавшую, я растерялся.

На голове девушки не было ни волос, ни ушей — только голые кости просвечивали сквозь кровь и грязь, и видны были обрубки слуховых проходов. Рядом лежал скальп с обрывками волос и двумя фиолетовыми ушными раковинами. Зрелище то еще, Хичкок отдыхает!

Как назло, наш лор опять отлучился из поселка. «Чего мне с ней делать? Уши, похоже, уже мертвые, но выбрасывать жалко, как же девка будет без ушей?» Звоню в область, обрисовал ситуацию, всех удивил. Мне посоветовали все равно пришить уши обратно — а вдруг приживутся; я взял Валю в перевязочную прямо на каталке.

Девушка была пьяна в усмерть, ни на что не реагировала, только храпела да губами причмокивала.

Я развернул скальп, полный земли и обрывков волос, промыл его под краном обычной водой, сбрил волосы. Было воскресенье, растворы антисептика закончились и пополнить их можно было только утром через аптеку.

Отмытый скальп я поместил в раствор антибиотика и начал мыть череп. Развел марганцовку (хоть какое-то обеззараживание), удалил землю с головы. Когда все было готово, натянул скальп на место, совместил ушные раковины с слуховыми проходами, стараясь не торопиться и работать аккуратно. И начал шить.

Медсестра помогала: держала скальп и следила, чтобы все было ровно и симметрично, сама при этом стараясь не сблевать.

Уши тоже надо знать, как пришивать. Хрящ, что внутри расположен, не прошивается, иначе будет гнить. Я шил только кожу, спереди и сзади. Хорошо, на ординатуре видел, как шьют ушные раковины — правда, на операции по устранению лопоухости.

Через некоторое время я восстановил целостность кожного покрова головы, Валя стала приходить в себя. Уложив по линии швов резиновые полоски, отрезанные от стерильных медицинских перчаток для оттока воспалительного экссудата, неминуемо сопровождающего такого рода травмы, я стал бинтовать рану.

Валя очнулась и попросила воды. «Жива — и ладно, с ушами посмотрим, что завтра будет».

Закончив операцию, я вышел в коридор — там ходил плохопахнущий пьяный мордоворот с расстегнутой ширинкой и требовал позвать Вальку.

— Что орешь? — начал я. — Тут больница, а не сарай! Чего надо?

— Доктор, позови Вальку, она моя сожительница!

— И что с того?

— Да, лошадь куда-то подевалась! Может, она знает?

— От ты ж сволочь! Тебе лошадь дороже Вальки значит?

— Да что ей сделается! А я как без лошади?

— А ты знаешь, что у нее уши оторвались?

— Ну вы же пришили, так ведь?

— Пришили, только ты шагай отсюда. Протрезвеешь — подойдешь.

— Ну, можно только спрошу?

— Да спит она! Придурок, тебе лошадь дороже человека!

— Баб много, а лошадь я другую где возьму? Ладно. Я завтра приду.

— Давай топай!

Валя на удивление быстро поправилась, уши прижились, раны зажили без воспаления, волосы отрасли, лицо зарумянилось и в день выписки передо мной предстала довольно симпатичная особа.

Пить она бросила, сожителя выгнала — он, кстати, больше в больницу не приходил, — взялась за ум. А вскоре встретила хорошего парня, вышла за него замуж и уехала в другой регион, откуда тот был родом. Перед отъездом зашла ко мне попрощаться и поблагодарить за спасенные уши. Она снова отрастила волосы, и ничто больше не напоминало об ужасной травме.

Как-то в прессе, через пару лет, я встретил сообщение, что индийские хирурги столкнулись с подобной травмой и за десять часов, применив микроскоп и микрохирургическую технику, пришили уши и скальп владельцу, пострадавшему в автокатастрофе.

Примечания

14

Кашицеобразная размозженная мозговая ткань, содержащая частицы серого и белого вещества мозга, мелкие инородные тела (костные фрагменты, обрывки тканей, головного убора и т. п.), смешанные с кровью.

15

Обезболивающее.

16

Недостаточное питание тканей кислородом, транспорт которого осуществляется клетками крови.