ЛИМБ

Дмитрий Соколов, 2022

Вместо ветеринарной академии родители внезапно отправляют Нику учиться в ЛИМБ – Ленинградский Институт Моделирования… что именно они моделируют, не знает никто, и вообще, там творится настоящая чертовщина. Студентов делят на фениксов и уроборосов и вместо химии учат алхимии, вместо биологии – биоэнергетике, а вместо географии – астральным путешествиям. А чему может их научить новый препод по истории искусств? Не иначе как искусно убивать. Это у Чернова получается отлично – Ника видела своими глазами. Почему этот красавчик всё ещё на свободе и спокойно ведёт свои семинары? Кто он такой и сможет ли единственная свидетельница преступления разоблачить этого демона?

Глава 10. Кровавый инструмент

Фотография была чёрно-белая, но лица моих ночных знакомых угадывались без труда. Я быстро пробежалась глазами по тексту новости: пропали неделю назад, написано заявление в полицию, начаты розыскные мероприятия. «Жигули» были угнаны, но вчера их нашли брошенными в пригороде Петербурга. Мать одного из пропавших даёт интервью и рассказывает, какой её сын хороший — с детства помогал животным, усердно учился, следует здоровому образу жизни и имеет спортивные достижения по боксу. Да-да, тот самый лысый тип, который тряс передо мной своим фаллическим атрибутом, оказывается, был прилежным маменькиным сынком, и его ждали дома…

Меня резко затошнило. Наверное, в этот момент я сильно изменилась в лице, потому что преподаватель озадаченно спросил:

— Ника, что с вами? Вы не отрабатывали дома упражнение?

— Я… нет, я… — заблеяла я слабым голосом.

— Вы меня неприятно удивляете. Впервые вижу, чтобы феникс не подготовился к уроку географии — это ведь ваш профильный предмет. На первый раз, так и быть, я вас прощаю, не бледнейте. Но должен предупредить: если такое повторится вновь, я вынужден буду доложить о вашей неуспеваемости куратору потока.

Ко мне тут же вернулся голос, и даже краска, судя по загоревшимся щекам, снова прилила к лицу.

— Не надо куратору! — воскликнула я. — Я готовилась! Сейчас, Виктор Николаевич!.. Просто нужно… настроиться.

Минутой позже свою заслуженную пятёрку я всё же получила, но настроение было неисправимо испорчено, и остаток пары я не могла думать ни о чём, кроме той газеты. Как назло, Яшку с Лизкой к доске не вызвали, а сразу после конца занятия препод сгрёб вещдок в портфель вместе с остальными бумагами и отправился восвояси — быстрее, чем я успела рассказать ребятам про то, что прочла.

— Вы что, опять мне не верите?! Давайте его догоним!!!

— Антипова, тише, не ори, — осадила меня Чародеева. — Полагаю, это был не единственный в природе экземпляр газеты. Ты название не запомнила?

— Нет, — выдохнула я.

— Тогда сегодня сходим в газетный киоск, пересмотрим их все. Только не сейчас, а после пятой пары.

— Я к Чернову не пойду! — меня снова начало внутренне потряхивать. — Не могу его видеть! Неужели вы не понимаете?! Это было на самом деле! Он убийца!

— А вдруг всё же совпадение? — тихо спросил Яшка. — Ну пропали и пропали — они же наркоманы, тусуются где-то. Сегодня пропали — завтра найдутся. В любом случае, семинары Льва Станиславовича я прогуливать теперь не рискну и вам не советую! Лучше скажите, кто-то первый параграф в его методичке читал?..

* * *

Только к началу пятой пары я поняла, почему именно сегодня — в четверг — почти все наши девчонки пришли на занятия в мини-юбках. По всей видимости, закадрить молодого куратора считала своим долгом каждая уважающая себя первокурсница. То тут, то там по аудитории постоянно раздавались кокетливые перешёптывания. Ножки в туфлях с высокими каблуками, призывно выглядывали в проёмы между рядами парт.

Чернов, казалось, всего этого безобразия не замечал. Уверенным жестом сняв с плеча чехол со скрипкой, он оглядел зал. Из женской половины группы его внимание привлекла лишь Лизка, которая сегодня была одета неброско и даже линзы выбрала скромные — орехово-карие:

— Чародеева, а ты что здесь делаешь? Если мне не изменяет память, тебя, по стопам твоей матушки, отправили на факультатив по астрономии?

— Не изменяет, Лев Станиславович, — протянула она ангельским голосом, вскочив с места. — Всё правильно, вы не внесли меня в список, но я всё равно пришла. Просто я очень… очень!.. хочу посещать ваш курс. Я совсем не такая как моя мать. Меня тянет к искусству, понимаете? Я чувствую в этом своё призвание!..

Чернов искривил губы в подобии улыбки. По-моему, едва сдержался, чтобы саркастически не рассмеяться, но всё же взял себя в руки и проговорил:

— Что ж, Чародеева, если ты всё хорошо взвесила и это твоё сознательное решение…

— Сознательнее некуда, Лев Станиславович!

— Учти, обратно я тебя посреди семестра не отпущу.

— Обратно и не нужно, — воодушевлённо щебетала Лизка. — Клянусь, я пойду с вами до конца! Я…

— Да будет так, — бесцеремонно перебил её Чернов. — Начнём. Сегодня нам предстоит отработать технику пассивного подключения.

Сев за стол, он раскрыл журнал и вписал туда Лизкину фамилию, а потом за пару секунд, будто бы между прочим, отметил красной ручкой отсутствующих — даже не устраивая переклички. Неужели запомнил нас всех с одного раза?!

— Как вы могли бы прочесть в первом параграфе, если бы его открыли, любое произведение искусства — будь то музыка, живопись, поэзия или скульптура — это канал. С помощью него можно соединиться с автором, живым или мёртвым, и получить гораздо больше информации, чем изначально было вложено в его творение. Художник Бэзил Холлуорд в романе Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» сказал: «Я не хочу никому показывать эту картину, потому что вложил в неё слишком много меня самого». И он такой не единственный. В любую работу автор всегда вкладывает себя самого — всего, без остатка. Такова суть творчества. Этим мы и намерены воспользоваться для выполнения задания.

Щёлкнули запоры чехла. Какой знакомый звук! В руках Чернова оказался смычок — тот самый, с чёрной каменной рукоятью — а вместе с ним и скрипка из тёмного дерева.

— Сейчас вы прослушаете отрывок из произведения великого композитора и виртуозного скрипача. Попробуйте открыть канал и установить подключение к его личности через музыку, используя инструкции, приведённые в первом параграфе. У тех, кто не соизволил накануне изучить методическое пособие, есть примерно две минуты, пока я готовлю инструмент. В конце упражнения я попрошу вас рассказать всё, что вы смогли прочесть между нот.

Кстати о нотах — никакой нотной книжки у него с собой не было. Похоже, он собирается воспроизводить мелодию по памяти. Удивительно! До этого момента я и не думала, что он на самом деле умеет играть. Я даже не уверена была, что его скрипка настоящая. Глядя, как Чернов натирает канифолью рыжеватый волос смычка, я мысленно передёргивалась. Неужели эта штука, помимо того, чтобы кромсать людей, может извлекать из струн звуки?

— Если удастся установить контакт, не нужно вопить об этом на всю аудиторию. Молчите. Подключившихся я почувствую.

Музыкант вышел на центр кафедры и, встав полубоком к залу, опустил скрипку на плечо. Коснувшись её подбородком, закрыл глаза. Звякнул браслет под манжетой его чёрной рубашки, блеснула серебристая запонка, рука со смычком вспорхнула вверх… Я инстинктивно отшатнулась на стуле назад, зажмуриваясь. Нервная дрожь прошлась по позвоночнику, и только после того, как воздух наполнили первые звуки музыки, я смогла справиться с собой. Уф! Он не собирается никого убивать. По крайней мере, не в этот раз.

Когда его глаза закрыты, лицо становится другим — спокойным, умиротворённым, доброжелательным. Наверное, свою скрипку он любит гораздо больше, чем людей. Внимает мелодии, весь ушёл туда, а от реального мира отключился. Из-под рукава поднятой руки виднеется край ещё одной татуировки — тоже круглой, наподобие той, что на шее, но на этот раз моего пытливого взгляда на ней он не чувствует. Он вообще ничего не замечает, даже не слышит восторженного шёпота своих обожательниц. И тем более не обращает внимания на то, что одна прядка волос вот-вот выскользнет из хвоста и упадёт ему на лицо…

Теперь девочки в аудитории уже не громко шептались, а тихо охали. Наверное, на следующее занятие они придут совсем без юбок — про себя хмыкнула я.

Чернов слегка мотнул головой, убирая выпавшую прядь. Впрочем, ненадолго. Вскоре она снова непослушно легла на гладко выбритую скулу, и он сдался. Рука продолжала порхать, нежно водя смычком по струнам, скрипка тянула медленную, принизывающую воздух невидимыми нитями мелодию. Нет, ну разве можно так безжалостно охмурять студенток! Кажется, у них уже напрочь вылетело из головы, какое было задание. Даже Чародеева — и та, похоже, очаровалась. Подалась вперёд, подперев подбородок рукой, едва дышит и почти не моргает, пухлые губки разомкнуты, глаза томно прикрыты.

На одну только меня «чары» не действовали, наоборот — раздражали. Вряд ли я вообще успокоюсь до тех пор, пока он не уберёт свой кровавый инструмент.

Чтобы хоть как-то отвлечься от страшных картинок, приходящих на ум, я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов и попробовала настроиться.

Дыхание замерло само собой — как во время упражнения на астральный выход. Тёмный силуэт Чернова на фоне белой доски размылся, а потом поплыл по контуру волнами, расходясь в стороны, будто гладь реки, в которую бросили булыжник. Только вместо булыжника был мой взгляд.

Я смотрела на аудиторию откуда-то издалека и немного сверху, а вокруг разрастался хвойный лес. Огромные, могучие, многовековые ели и сосны скрыли меня своими «лапами». В лицо пахнуло свежим воздухом — чистым и прохладным. До ушей донеслось журчание кристальных вод, через которые видно илистое дно. Я не понимала, где я, но дышать больше не хотелось. Меня и Чернова сейчас разделяли не два ряда парт. Между нами были тысячи километров, и с каждым новым стуком сердца, с каждым новым звуком скрипки, дрожащим на беспокойном ветру, я летела куда-то всё дальше и дальше…

Шум аплодисментов выбил меня из транса. Красивые картинки исчезли, рассыпались серыми тусклыми осколками.

— Увы, не могу ответить тем же, — глубокий надменный голос заглушил стройное хлопанье в ладоши. — В зале тридцать два студента, и всего девять подключений. Негусто. Гадалкина, начнём с тебя. Расскажи, что тебе удалось считать?

— Человек, сочинивший эту мелодию, — поднявшись, неуверенно начала любительница чипсов, — уже мёртв.

— За этим к гадалке не ходи, — хмыкнул Чернов, откладывая скрипку. — Произведение классическое, написано три века назад. Меня интересуют эмоции, вложенные композитором. Кто этот человек, о чём он думал, что происходило в его жизни?.. Знахарев, помогай соседке.

— Ну… это была неординарная творческая личность, — ляпнул одногруппник, старательно попадая пальцем в небо, — и он пребывал в депрессии от того, что его гениальность остаётся непонятой светским миром.

— Н-да, — Чернов демонстративно закатил глаза и, сев обратно в учительское кресло, откинулся на спинку. — А ты ведь подключался, Знахарев, даже дважды, я чувствовал. Ворожеева, попробуй ты?

— Композитор был геем, — ляпнула та.

— Это не Чайковский! — рыкнул Чернов, хватаясь за красную ручку. — С группой «М» всё понятно. Остальные маги получат двойки автоматом.

— Но!.. подождите!

— Мы же ещё не ответили!!!

— За что?!

Аудитория утонула в возмущённых возгласах.

— Уважаемые студенты, — поморщился скрипач, — прекратите балаган. В будущем, надеюсь, никто из вас не решится играть со мной в эту унизительную угадайку, и вы начнёте работать. Теперь перейдём к группе «У», кто смелый? Сыроежкин?

— Ну конечно, — бухтел Яшка, поднимаясь, — если на расстрел, то первый как всегда я…

— Громче, Сыроежкин, не стесняйся.

— Я говорю, он болел, Лев Станиславович. Черепно-мозговая травма в детстве и как следствие — бессонница. А после смерти отца у него открылся необычный дар, он начал видеть духов. Кажется, пытался убежать от своих видений в монастырь, но это не принесло ему спокойствия…

— Уже интереснее. Продолжай.

— Я сказал всё, что почувствовал. Извините.

— Композитор умел выходить сознанием из тела и общался с сущностями из нижнего астрала, — пришла ему на выручку девочка из группы «У». — Его считали бесноватым.

— Лярвы и черти посещали его даже в годы затворничества в монастыре, — подключилась её соседка.

— Он не является автором произведения, которое ему приписывают, — сверкнули жёлтым глаза ещё одного змея.

Не желая следом за магами всем скопом получить двойки, ребята начали «вытягивать» друг друга, по крупицам собирая сквозь время и пространство нужную информацию.

— И кто же настоящий автор? — практически с издёвкой переспросил Чернов. В ответ честная компания только развела руками. — Ладно, садись, Сыроежкин, три. Остальным ничего не ставлю, так как подтвердить или опровергнуть данные гипотезы, пользуясь историческими источниками, не представляется возможным.

Ребята с облегчением выдохнули. Кто-то стёк по спинке стула, кто-то размял затёкшие плечи, кто-то положил в рот мятную конфету.

— Антипова, теперь ты. Удиви нас.

Колени слегка подрагивали. Хотелось спрятаться, воздуха не хватало. Порыв ветра снова подхватил меня, и я действительно спряталась — там, далеко-далеко, высоко-высоко над пахнущими влагой деревьями. Как хорошо было бы на самом деле улететь сейчас отсюда подальше!

Картинка расщепилась. Я видела два места одновременно и второе из них начала описывать безэмоциональным, глухим голосом:

— Старая железная дорога рассекает напополам густой лес. Изгибается, виляет между высокими тёмно-зелёными елями и соснами, которым нет конца и края. Мелькают потрескавшиеся, мокрые деревянные шпалы. Несмотря на сильный ливень и шквалистый ветер, поезд несётся так быстро, как может, пока его не останавливает поваленное ураганом дерево…

Чернов вздёрнул бровь. Потом, нахмурившись, стал тереть подбородок.

— Где-то далеко шумит крупный город, а рядом с ним разливается большое чистое озеро — как настоящее море. Но я не там. Я лечу над тёмными густыми лесами, кроме которых ничего не видно, а если расширить обзор выше и вправо, то дальше, за лесом, начнутся горы, и у подножья раскинется маленькая неприметная деревенька на десять домиков. Сейчас их десять, один старый деревянный и девять кирпичных, но когда-то было в два раза больше, а позже — всего один-единственный. Остальные разрушила буря… — я прервалась и добавила неуверенно. — Мне продолжать?

— Да, — выдохнул Чернов. — То есть, нет. Спасибо, Антипова, этого достаточно. Садись. Четыре.

— А почему не пять? — вклинился Яшка.

— Я могу нарисовать карту! — воскликнула я, вернувшись в реальность. — Я не очень точно передаю словами мелкие детали, нарисовать будет проще!..

— Не нужно, — строго одёрнул меня Чернов. — Я просил тебя считывать мелодию. Мелодию, Антипова, а ты что читала?.. Настраиваешься ты неплохо, но в следующий раз потрудись правильно услышать задание.

Я почувствовала шлепок, будто меня кто-то больно ударил по руке. Или даже по крылу?! Меня вышибло из контакта, и подключиться больше не удавалось. Прочная металлическая стена с колючей проволокой, которая вдруг выросла вокруг кафедры, надёжно глушила все попытки снова открыть канал.

— Только что вы прослушали первую часть сонаты Джузеппе Тартини в соль-миноре, более известной под названием «Дьявольская трель», — пояснил Чернов, убрав скрипку в кейс. — Как утверждал композитор, эту мелодию он впервые услышал во сне в исполнении самого Дьявола — в те годы, когда прятался в монастыре от римской полиции. Кто знает, возможно это был вовсе не сон, а выход в астрал, где он и повстречался с Его Величеством Сатаной? В таком случае, справедливо ли будет сказать, что смертный человек действительно не имеет отношения к авторству данного произведения?..

Его вопрос повис в воздухе, оставшись риторическим. Эта информация уже никого особо не волновала, интерес к загадочной сонате иссяк, и вообще, вступать в полемику никто больше не хотел.

Конец ознакомительного фрагмента.