Зов гордости

Донна Кейлин О'Лири

Древняя Империя, униженная поражением в последней войне, живёт надеждой на возрождение. В полотне её истории причудливо переплетаются эпоха пара и воспоминания о магии, радикальные идеи и политические интриги, судьбы эльфов из разных слоёв общества и жажда обрести утраченную гордость.

Глава 9. Искра

«Если бы наши предки не приручили огонь, мы бы до сих пор ничем не отличались от животных».

Руддрайг Бриттгерн. «Величие эльфов».

Было жарко, хоть солнце и скрылось за домами уже пару часов назад. Площадь Империи и окружающие её здания, впитывавшие в себя тепло весь долгий день, теперь отдавали его обратно. Пахло нагретой краской, чем-то гниющим и нечистотами из передвижных сортиров.

Кейнамарр, эльф средних лет, в обычное время работавший грузчиком в порту Фэйрхаэля, вскарабкался на баррикаду, нашёл своё любимое место — мягкий стул за перевёрнутым на бок прилавком. Стул был хорошим. Удобным и дорогим. Подороже, чем вся обстановка спальни в квартире Кейнамарра. Он положил на него глаз сразу после строительства баррикады, выдернул из общей кучи мебели и пристроил в сторонку, пока никто не переломал его резные ножки, не распорол или не прожёг обивку. Остальным объяснил — пригодится. Удобно сидеть, наблюдать за улицей. Полезная вещь, одним словом. На самом деле он рассчитывал как-нибудь незаметно умыкнуть его домой, когда всё это закончится. Поставить в общей комнате. Хоть какой-то прибыток в хозяйстве в обмен на недели, потраченные на сидение на площади. Глядишь, и жена скорее перестанет ворчать, если он вернётся не с пустыми руками.

То, что она недовольна, было очевидно. Ещё днём, когда она приходила навестить его, забрать грязные вещи и отдать выстиранные. Всё время только и бубнила про то, что вместо того, чтобы, как обычно, навестить детей в Эстархале на праздник Середины лета, ей пришлось торчать дома «из-за всего этого». И так скривилась при упоминании «всего этого», словно говорила о крысе, которая сдохла под задней дверью.

«Не понимает».

Кейнамарр вздохнул и отхлебнул большой глоток из бутылки с сидром. Посмотрел за баррикаду, на улицу, притихшую, затаившуюся в темноте на подступах к завалу из мебели. Здесь не работали даже уличные фонари. Говорили, что городские власти перекрыли газовые магистрали «ради безопасности». Так что единственными источниками света теперь были две переносные лампы, подвешенные на шестах по краям баррикады. Их света хватало лишь на то, чтобы освещать мостовую на пару шагов. Дальше улица утопала в вязкой, душной летней темноте.

Он сделал ещё глоток и вернулся мыслями к жене.

«Не понимает и не одобряет».

С одной стороны, её можно понять. Когда весной они собирались пойти колонной от профсоюза портовых рабочих на митинг, никто и представить не мог, во что это выльется. Что они будут сидеть тут уже полтора месяца. Но ему объяснили — и он понял. Надо держаться, стоять до конца. Они уже продавили этих взяточников, добились отмены слушаний по выплатам ветеранам. Значит, могут добиться и всего остального.

«А она не понимает».

Кейнамарр отпил ещё глоток. Было немного обидно. Ведь он не бросил её и дом на произвол судьбы. Точно знал, что и от профсоюза и ещё откуда-то им приходит помощь. Что какие-то молодые эльфы обходят дома тех, кто сидит здесь, на площади. Разносят продукты, раздают пусть небольшие, но деньги. Расспрашивают о том, что нужно, помогают. Он знал, что протестующие сменяли друг друга, если в этом возникала нужда, но сам отказался. Был дома один-единственный раз, две недели назад, чтобы помыться, как следует, и выспаться на нормальной постели, а не на тюфяке в палатке. Жена тогда смотрела с надеждой, но он сказал — нет. Нужно назад. Пусть домой идут молодые, те, у кого есть малые дети. А он вернётся.

Будет стоять до конца.

Честно говоря, сидение на площади уже начинало утомлять его самого. Первые дни было шумно и весело. Они строили баррикады, ждали чего-то, слушали речи, готовились отбиваться от стражей, защищать своё право быть услышанными. Много пили. Он впервые за долгие годы снова чувствовал себя юным, в жилах клокотала энергия, воздух казался пряным и ароматным, как молодое вино на празднике Предзимья. Потом они узнали об отмене слушаний в Совете и ощутили невероятную эйфорию, вкус победы, возможностей, близких свершений.

А потом всё будто завязло.

Ораторы продолжали приходить, произносили зажигательные речи, но прежнего отклика уже не вызывали. Обитатели лагеря сменяли друг друга, но всё больше становилось таких, кто говорил, что отправится домой на день, максимум на два, а потом непременно вернётся — и не возвращался. Привычных лиц на площади становилось всё меньше. А знакомиться с новичками ему почему-то не хотелось. Слишком многие из них выглядели нездешними и говорили как-то иначе.

Но он был упрям. Раз решил, что останется — значит, так оно и будет.

Кейнамарр выпил ещё и посмотрел в другую сторону, на лагерь. На площади горели костры, вокруг них сидели эльфы, кто-то слонялся от одного огня к другому. Где-то хохотали, выкрикивали ругательства. Откуда-то доносилось пение. Пели старую, заунывную солдатскую песню.

«Ветераны».

С них всё началось. Сообща добились своего, отстояли их права. После этого они могли бы развернуться и уйти, решив, что их цель достигнута. Кто-то так и сделал. Но многие остались. Особенно эти, из самой «Партии ветеранов» — крепкие ребята, суровые и твёрдые. Как камень. За недели сидения здесь он познакомился со многими из них, послушал разговоры. Узнал много нового. Особенно про гоблинов. Эти мелкие уродливые создания и так никогда ему особо не нравились, а после того, что он услышал и прочёл в листовках, которые раздавали тут же…

«Нет уж, вот вернусь домой, и с тех пор его двери будут для вас закрыты. Пусть вам помогают такие же, как вы. Вас много, вы разбежались по всему свету. Вот и клянчите теперь помощь у своих братьев и сестёр, банкиров и купцов, нажившихся на разорении вашей собственной Родины! А я вам больше руки не подам. Никогда».

Он сделал несколько глотков, почувствовал, что в голове закружилась приятная хмельная карусель.

Посмотрел на саму баррикаду.

И вдруг осознал, что на ней кроме него нет ни одной живой души.

Это было странно.

Обычно на каждой баррикаде, закрывавшей выход на площадь с примыкавших улиц, несло вахту не меньше десятка наблюдателей. Порядок был уже устоявшимся за недели митинга, привычным. Дежурили по часам, сменяли друг друга. Кроме того, он отлично помнил, что когда подошёл сюда с бутылкой сидра и полез к стулу, здесь кто-то был. Вроде бы те молодые ребята, что обычно ходили с повязанными на нижнюю часть лица платками. Он их сначала в шутку называл «сопляки-романтики», но потом перестал, когда ему объяснили, что некоторые из них принадлежат к известным семьям и не хотят, чтобы их родители, кое-кто из которых заседал в Совете, узнали, что их сыновья встали на сторону народа.

Теперь же на баррикаде не было никого.

В душе шевельнулось беспокойство, Кейнамарр вытянул шею и приподнялся. За прилавком, со стороны пустой улицы послышался шорох. Он осторожно высунулся наружу.

Из бархатной темноты выскакивали фигуры, одетые в чёрное, головы и лица замотаны тряпками, только на рукавах белели повязанные ленты. В руках у нападающих были палки и бутылки с обмотанными тлеющей паклей горлышками.

Баррикада затряслась, когда десятки ног ударили по ней, взбираясь наверх. Кейнамарр вскочил на ноги — и растерялся. Звать на помощь? Бежать? Ударить бутылкой первого попавшегося противника по башке?

Над краем перевёрнутого прилавка возникла голова. В узкой щели между повязанными платками блеснули глаза, отразив костры, горевшие на площади. Кейнамарр перехватил бутылку за горлышко, замахнулся, не замечая, что сидр плещется наружу, течёт по руке, но сбоку уже вылетела дубинка, ударила его по предплечью. Он почувствовал острую боль и услышал хруст. Бутылка выскользнула из ладони, полетела в сторону, со звоном разбилась о стену здания. Тот, что карабкался со стороны прилавка, поднялся над ним по пояс и ткнул Кейнамарра кулаком под дых. Он согнулся и тут же следующим ударом его сшибли вниз. Он скатился с баррикады, несколько раз ударившись об острые углы мебели, затем грохнулся навзничь на булыжники мостовой. Удар вышиб из него дыхание, в глазах помутилось, но он успел увидеть на фоне чёрного неба дуги искр от пакли на бутылках, полетевших в сторону площади. Звякнуло, хлопнуло, со стороны лагеря протестующих пыхнуло оранжевое зарево, и заорали голоса. Чёрные фигуры нападавших соскакивали с баррикады и, перепрыгивая через Кейнамарра, неслись в ту сторону, размахивая дубинками. С его точки зрения, снизу, они выглядели перевёрнутыми и нелепыми, словно он видел дурной сон.

Затем в его глазах потемнело. Окончательно. Он потерял сознание и больше не увидел ничего. Ни того, как напавшие на лагерь штурмовики атаковали и избили тех, кто оказался на этом краю площади, громя попутно всё, что попадалось под руку. Как тут же ушли обратно, за баррикаду, в темноту ночи, пока к месту нападения не успела подойти помощь. Как горели палатки, и пылала сама баррикада. Вместе с тем замечательным и удобным стулом, который ему так нравился.

***

Руддрайг Бриттгерн дождался, пока его боевики высадятся из грузовых закрытых экипажей и построятся перед ними. Грузовики принадлежали разным предприятиям и были любезно предоставлены в качестве «акта поддержки» их владельцами. Все фирмы были известными, никому не пришло бы в голову останавливать их фургоны для проверки.

Полувоенную дисциплину в «Союзе действия» Бриттгерн придумал и ввёл сам. И страшно гордился собственной идеей. Нет лучшего способа держать молодняк в узде, чем выстроить его в шеренгу. Ясно давая понять, кто тут старший, а кто подчинённый. Начни разговаривать с ними на равных, и завтра у них появится желание обсуждать твои приказы, а послезавтра они вообще решат, что лучше знают, как надо вести дела.

Он вышел перед строем и заложил руки за спину. Руддрайг знал, какое впечатление сейчас производит. Ничего лишнего в костюме — чёрный сюртук с глухим воротником-стойкой, чёрные брюки, заправленные в начищенные сапоги.

Просто. Лаконично. Значительно.

Он повернул голову налево, коротко кивнул. С правого фланга строя к нему направился, по-военному чеканя шаг, командир группы.

Сет Трайгтреттон.

«Я не ошибся в этом мальчишке. Он просто упивается доставшейся ему властью».

Сет остановился перед ним, отсалютовал.

— Операция прошла успешно! Среди группы пострадавших нет! Задание полностью выполнено!

Бриттгерн кивнул:

— Отлично. Секретность?

— Не нарушена. Наших лиц никто не видел.

— Листовки?

— Оставили и на площади, и на улице перед баррикадой.

— Хорошо, — он указал Сету на место по правую руку от себя. Затем обратился к строю: — Господа, поздравляю с успехом. Сегодня вы сделали важный шаг на пути к победе в нашей борьбе.

Он заметил, что один из молодых эльфов в первом ряду чуть заметно покачал головой.

— У кого-нибудь есть вопросы? Сомнения?

Бриттгерн смотрел на паренька в упор, хотя вроде бы обращался ко всем. Наконец тот не выдержал, вытянул руку вверх. Совсем по-детски, как в школе.

— Разрешите?

— Разумеется.

— Меня беспокоит вопрос. Правильно ли мы поступили? Ну, всё же, там, на площади — там же эльфы. Достойные граждане, есть ветераны, даже герои войны. Правы ли мы, причиняя им такое?

Бриттгерн покосился на Трайгтреттона:

«Ну, Сет, а ты что об этом думаешь?».

Затем спросил вслух:

— Кто-нибудь желает ответить на этот вопрос?

— Позвольте мне.

«Я знал, что ты об этом попросишь».

— Конечно, Сет.

Тот вышел на полшага вперёд, заложил руки за спину, так же как Бриттгерн.

— Я понимаю сомнения некоторых из вас. «Правы ли мы?», «Допустимо ли действовать так жёстко?», «Ведь это же наши братья-эльфы, наши ветераны, более того — наши соратники по борьбе». Отвечу на эти сомнения так. Наша борьба, которую мы ведём, та битва, в которую мы вступили — это не игра. Это жёсткое противостояние, схватка за будущее всех эльфов. Это война. Сражаясь в такой войне, нельзя забывать о соотношении великой цели и тех жертв, на которые мы можем и должны пойти, чтобы её достичь. Ведь если мы проиграем, то всё будет напрасно. В том числе и усилия тех, кто незначительно пострадал сегодня во время нашей вылазки. Знай они об истинном смысле того, что мы делаем, и я уверен — большинство из них согласилось бы добровольно на такую жертву. Потому что в их груди бьются такие же сердца, что и у нас — сердца патриотов. Жаль, что в интересах нашей победы, нашего общего дела мы не можем открыть им, кто мы и во имя чего действуем. Но я уверен, что когда сегодняшняя акция подтолкнёт тех, кто колеблется, к решительным действиям, когда вспыхнувший гнев народа эльфов приведёт нас к победе, весь этот незначительный ущерб покажется ерундой, не имеющей значения на фоне великой цели, к которой мы стремимся.

Сет отступил назад, покосился на Бриттгерна. Тот ответил одобрительной улыбкой.

«Ты далеко пойдешь. Очень далеко».

Затем обратился к строю:

— Думаю, что Сет дал прекрасный и убедительный ответ. Добавлю лишь, что как только мы добьёмся успеха и решим стоящие перед нами задачи, все те, кто пострадал во время сегодняшней акции, получат достойную компенсацию. Обещаю, что прослежу за этим лично. А теперь — вольно!

Он повернулся к Сейтеннину. Сказал негромко:

— Отправь его домой. Ты понял, кого я имею в виду. Не стоит ему сейчас появляться на площади. Ты был убедителен, но рисковать тем, что у него вдруг развяжется язык, я не намерен. Потом придумаем его какое-нибудь занятие, не такое ответственное.

Сет кивнул. Руддрайг продолжил:

— Ну, а сами — отдохните и возвращайтесь на место. Ваше отсутствие не должно бросаться в глаза. Кроме того, помни, о чём я говорил — оттаскивайте за штаны особо рьяных, кто будет подбивать других штурмовать Совет. Нам сейчас нужно раскачать страну, а не давать канцлеру повод ввести военное положение.

Он положил юноше руку на плечо.

— Иди. Я знаю — ты меня не подведёшь.