Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Дуглас Роджерс, 2015

Книга Дугласа Роджерса рассказывает о нефтяном буме, совпавшем с первыми постсоветскими десятилетиями, и о том, как резко возросшая роль нефти повлияла на различные стороны жизни российского нефтедобывающего региона – Пермского края. Автор исследует совместные усилия государственных органов и нефтяной компании «ЛУКОЙЛ», направленные на то, чтобы Пермь – в советский период закрытый город, в который вообще не пускали иностранцев и о котором даже жители центральных областей России имели довольно смутные представления, – «вернулась на карту» и даже обрела статус «европейской культурной столицы». Книга предназначена как для специалистов, так и для всех интересующихся российской экономической, социальной и культурной историей постсоветского периода. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Предисловие

В советский период Пермь была важным центром тяжелой и оборонной промышленности. Здешние заводы выпускали ракеты для советской космической программы, авиационные двигатели для военного и гражданского воздушного флота и артиллерийские орудия для армии. В Пермском крае, на западных склонах Среднего и Северного Урала, располагались десятки металлургических заводов и нефтяных месторождений, одно из крупнейших в мире калийных месторождений, а также множество тюрем и трудовых лагерей, входивших в систему ГУЛАГа. И все же немногие в Советском Союзе, не говоря уже об остальном мире, знали об этом хоть что-то, поскольку Пермь была закрытым городом. Иностранцев сюда вообще не допускали, а советские государственные СМИ почти не упоминали о ней. Некоторые из моих русских знакомых рассказывают, что, поработав в других регионах Советского Союза и получив указание отправиться работать в Пермь, они оказывались озадачены этими распоряжениями: у них было лишь смутное представление о том, что Пермь находится где-то на Урале. Другие утверждают, что на картах советских времен Пермь вообще не отмечали, хотя я пока не нашел ни одного экземпляра подобной карты. Мне запомнилось высказывание одного из друзей. Пермь, сказал он, «стерлась из сознания» советского обывателя.

Хотя в наши дни Пермский край занимает территорию около 160 000 квадратных километров с населением около двух с половиной миллионов человек — из них около миллиона живут в самой Перми, — порой кажется, что после распада Советского Союза место этой географической локации в восприятии обывателя не изменилось. В начале 2000-х годов на федеральном телевизионном канале выпустили новостной сюжет, посвященный Перми, перепутав ее с Пензой, которая удалена от Перми почти на тысячу километров. А в 2012 году я наблюдал за тем, как один ученый, приехавший в Пермь из Москвы, поставил себя в неловкое положение, заявив, что не каждый — в отличие от него — полетит «куда-то за Урал» читать лекцию. Но ведь Пермь, недовольным шепотом переговаривались слушатели, определенно находится по ту же сторону Уральских гор, что и Москва!

Интерес к месту, которое занимает постсоветская Пермь в России и в мире, возник не вчера. С тех пор как в конце 1980-х годов город открыли для приезжих, пермские политики и бизнесмены постоянно прилагали усилия к, образно выражаясь, возвращению этого города на карту, борясь за федеральные и зарубежные инвестиции. (Например, в начале 2000-х годов при губернаторе Ю. П. Трутневе Пермь претендовала на статус российской столицы гражданского общества, а при его преемнике, О. А. Чиркунове, — на статус европейской культурной столицы.) Просматривая свои полевые заметки и интервью, собранные за двадцать лет поездок в Пермский край, я отмечаю, что одной из их наиболее устойчивых тем действительно является переустройство пространства: постоянные изменения размеров и названий территорий и районов; качество, направление и ход строительства дорог и трубопроводов; отношения центра и периферии, столиц и провинций. Работая над сбором данных в 1990-х и 2000-х годах, я всюду натыкался на карты: от стен залов выставок современного искусства до глянцевых обложек бесчисленных отчетов органов госуправления и региональных компаний. В 2009 году один журналист организовал серию публичных дискуссий, приглашая на них местных лидеров общественного мнения, чтобы поговорить о «карте мира», служившей для них ориентиром. А одна чиновница, занимавшаяся вопросами финансирования проектов культурного развития в малых городах региона, убеждала меня, что ее задача — помогать людям «найти свое место».

Особенно часто репрезентацией пространств Пермского края пользовались в региональном филиале московской международной нефтяной компании «ЛУКОЙЛ» — «ЛУКОЙЛ-Пермь». К примеру, на крыше штаб-квартиры компании в центре Перми установили медленно вращающийся глобус, украшенный красными логотипами «LUK», которые указывали, в каких точках мира действует компания. В самом здании в нескольких залах открыли музей компании, одним из экспонатов которого стала большая интерактивная карта районов и городов Пермского края. Нажимая на подсвеченные кнопки, выстроившиеся на ней в ряд, можно поочередно выделять районы, где располагаются производство, очистные сооружения, автозаправочные станции и проекты социального и культурного развития, спонсором которых выступает компания. А если нажать на все кнопки сразу — кто же из школьников, посещающих музей с экскурсиями, не сделал бы именно так? — можно заставить весь регион сиять сверху донизу. Эта музейная карта Пермского края совершенно недвусмысленно указывала, что будущее региона связано с нефтью, а в некотором роде повторяла собственную организационную структуру корпорации «ЛУКОЙЛ» в регионе, но в каком-то смысле она была правдива. В 1990-х и начале 2000-х годов нефть практически вытеснила оборону и металлургию, став крупнейшей отраслью промышленности Пермского края.

Научная карта России тоже очень изменилась за последние два десятилетия, и теперь она отражает результаты гораздо большего числа исследований границ, пограничных областей, краев и окраин, чем когда-либо раньше. Большое внимание еще предстоит уделить изучению глубинной России — глубинки. С помощью понятия «глубинка», как правило, описывают локации, лежащие вдали от путей сообщения, наименее развитые, которые кто-то считает безнадежно устаревшими, тогда как другие завидуют устойчивости местных традиций. Глубинкой, безусловно, можно назвать многие отдаленные районы Пермского края, где добывается нефть. С точки зрения многих москвичей и петербуржцев — в число которых, полагаю, входит и упоминавшийся выше ученый, — глубинкой можно назвать весь Пермский край или даже, пусть и в шутку, весь Урал. Слово «глубинка» вошло в обиход в начале XX века, в период продразвёрстки, как и многие другие понятия, используемые в качестве характеристик территории. Эти языковые изменения происходили параллельно с трансформацией глубин России в ином, геологическом смысле — с возрастающей тенденцией к централизации разработки подземных нефтяных и газовых месторождений во всех возможных смыслах. Именно эти недра России — и сами места, которые зачастую рассматривают как удаленные и периферийные, и все более значительные залежи углеводородов в недрах под некоторыми из них — дали название моему исследованию.

Можно сказать, что эта книга является моим вкладом в дело возвращения Перми, Пермского края и его нефтяных месторождений на карту. На протяжении большей части XX века нефть, добываемая из недр Пермского края, питала социалистический политический и экономический строй, не создавший того типа производства, обмена и потребления, который в капиталистическом мире приводил к нефтяным бумам и спадам — а также к появлению целых библиотек исследовательских материалов об этом. Несмотря на то что Советский Союз занимал важное место среди крупнейших мировых производителей и экспортеров нефти, советские граждане не ощутили на собственном опыте, как прочно нефть связана с общественным неравенством, нестабильностью денежных потоков, головокружением от темпов модернизации или грандиозными культурными событиями — со всеми признаками капиталистического нефтяного бума. Советская нефть не стала фундаментом для возникновения финансово-промышленной элиты, которая могла бы влиять на госструктуры, конкурировать с ними или даже выполнять вместо них функции органов управления. Поэтому — и по многим другим причинам — в Советском Союзе нефти придавали совсем иное значение, чем в таких капиталистических державах, как США, или в нефтедобывающих странах европейской и американской постколониальной периферии — Нигерии, Саудовской Аравии, Венесуэле и т. д.

Эти отличия не исчезли ни после распада Советского Союза в 1991 году, ни в годы экономического подъема начала и середины 2000-х годов. Даже когда нефтяная промышленность Пермского края начала встраиваться в глобальную нефтяную индустрию, этот процесс в значительной степени опирался на практики советского периода и переходного постсоветского — например, в вопросах вертикальной интеграции и принятия программ корпоративной социальной ответственности. Получившаяся в результате гибридная многослойная структура, сочетающая в себе как опыт прошлого, так и инновации, является благодатной почвой для теоретического изучения вопроса о роли нефти в современном мире — ив этой книге я применяю к данному вопросу сравнительный подход. Например, нефтяные компании в постсоветском Пермском крае обрели свое влияние не посредством накопления денежного капитала, а, в отсутствие денег, в условиях бартера и суррогатных валют. К началу 2000-х годов запросы советской эпохи и условия эпохи постсоветской привели к возникновению необычайно тесных связей между региональными органами управления и региональными филиалами крупных корпораций, и эти связи оказывали значительное влияние на различные сферы жизни Пермского края — от инфраструктуры до здравоохранения, от экологии до религии. Особо следует отметить усилия этого союза администрации и бизнеса, приложенные к конструированию региональной идентичности и смысловых миров, названных мною постсоветским культурным фронтом. Этот фронт привел к смещению фокуса внимания местного населения с заводов советской Перми — с их долгой историей административных центров, с их символическим статусом цехов, в которых ковались советские люди, — на нефтяные запасы региона и заключенные в них символические возможности переосмысления роли Пермского края и его жителей. «Жить в Пермском крае» все чаще стало значить «жить в нефтедобывающем регионе» — даже для тех, кто не хотел, чтобы будущее региона было связано с углеводородами.

Само по себе влияние нефти на человеческие представления и возможности вряд ли можно рассматривать в глобальном контексте как уникальный случай. Но советское прошлое вкупе с трансформациями постсоветского периода сделали суть этого влияния в Пермском крае в чем-то отличной от сути такого же влияния нефти в других регионах и странах, хотя в чем-то это влияние неожиданно оказывается очень похожим на то, что мы наблюдаем в других местах. Таким образом, исследование недр России выводит изучение нефти на более широкий, чем прежде, глобальный уровень: внимание следует уделять не только странам первого и третьего мира и их взаимоотношениям в период холодной войны, но и, в еще большей степени, политическим системам XX и XXI веков, в которых нефть играла и продолжает играть значимую роль.