ВРЕМЯ ЛАСТОЧЕК. Роман о первой любви

ЕКАТЕРИНА БЛЫНСКАЯ

Действие в основном происходит с весны через всё лето и до глубокой осени в одной из южнорусских деревень Антоново и её живописных окрестностях, однако произведение насыщено самыми разными колоритнымисобытиями. И они вполне искупают отсутствие закрученного на парадоксах и неожиданностях сюжета. Перед нами обнажённо-безжизненная, местами даже колющая глаза наползающая разруха и проступающая обречённостьсоседствуют – по Высоцкому – «с гибельным восторгом» не собирающейсясдаваться жизни.

Глава вторая

Новые люди

Нина Васильевна, Лиза и Григорьич распаковывали коробки, выставляли посуду, трясли подушками и одеялами. Нина Васильевна была довольна. Она уже познакомилась с соседями.

— Там вон, в каменном доме, живет дядька, чуть постарше меня… Максимыч. Фамилия их — Отченаш, только не падай. У них есть две собаки, одна ощенилась, и нам дадут песика Бимку. Максимыча жена — Фая. Она работает в сельсовете главбухом, зря ты назвал их идиотами, хорошие люди. Правда, немного странные… Справа — двое детей и родители, за ними — Шура и ее муж. Ну, потом лес… С лесничкой я еще не говорила. Слева… от Отченашей тоже какие-то дети и за ними тоже трое детей.

— А возраст этих детей, мама? — перебила ее Лиза.

— Ах, от десяти до… до… двадцати… в общем, тебе будет с кем мячик погонять.

— Феклуша, бросай куклы, иди замуж… — процитировал Григорьич.

— Сами идите туда, — отмахнулась Лиза и шумно чихнула.

— В зависимости от местности слово «главбух» звучит двусмысленно, — добавил Григорьич. — А он кем работает? Максимыч твой?

— Он ведет хозяйство по новаторской системе.

— Слышал. А что там за система?

— Система экспрессивной экономии. Его жена сажает картошку в лыжах.

— Зачем!

— Чтобы экономить землю в междурядье!

— Это как? — роясь в инструментах, спросил Григорьич. — Где мой молоток, женщины?

— У него работник есть, он не один! — гордо сказала Нина Васильевна, выуживая из дамской сумочки молоток. — Вот твой молоток! Так как это самое важное, я его далеко не убирала!

— Один главбух уже наниматься приходил, — сказала Лиза, еще раз чихнув от пыли. — Молодой совсем. Крал тюльпаны в палисаднике, там и поймала его.

Нина Васильевна, бережно обтирая стеклянную конфетницу под хрусталь, фыркнула.

— Я думал, народ уже не нанимается. А ты, со своим чуйством юмора, тут не это самое. Не понимают тут твоих приколов, ясно, Лизка? — сказал Григорьич. — Интеллектуалов ни фига тут нет.

— Но я еще не начинала… — хмыкнула Лиза.

— И не надо! Кушать все хотят, — сказал Григорьич. — Может, нам понадобится работник. Тут дел много. У меня же нет сыночка! А, мать?

— И что? — снова фыркнула Нина Васильевна. — Ты с девками не справишься.

Григорьич ударил молотком по деревяхе, и весь дом, казалось, вздрогнул. Лиза зевнула.

— Я пойду спать.

— Иди лучше к соседям. Там девчонка такая, как ты. Познакомишься.

Лиза вспомнила, как мельком видела толстую маленькую девушку, больше похожую на тетку, идущую до колонки с двумя ведрами.

— А, эта, что ли… невеста…

— Чья? — удивилась Нина Васильевна.

— Этого работника, что к нам приходил…

Григорьич ухмыльнулся.

— А каков… Ишь… Все и разузнал. Вот я сразу сказал! Хитропродуманные они все тут!

— Бабки обуховские мне говорили, что народ тут гнилой. Говорили, что вы там, в вашем Антоново, будете плакать по нам! Да! — поддакнула Нина Васильевна.

Лиза на своей веранде, лениво разобрав еще несколько коробок с вещами и книгами, переоделась в спортивный костюм и вышла за ворота.

Закат размазал красивую багряную краску по небу, недвижные облака бледнели, но не исчезали. Комары тучами клубились в акациях. Где-то вдали, у реки, раздавались странные звуки, словно кто-то опускал трубу в воду и со всей дури дул в нее, извлекая не только бульканье, но и небывалой силы звук. «Выпь… от слова „вопить“», — подумала Лиза.

С кордона, через три дома в сторону леса, где у лесника было большое крепкое хозяйство, мычали голодные телята. У соседей кто-то ругался и гремел ведрами, кидая в них что-то тяжелое, наверное буряки для коров. Все как обычно, только скучно…

***

Утром Лиза проснулась от яркого солнца. Скорее всего, мать и отец уже вышли на огород, а Лизе полагалось поваляться подольше и подумать о своей жизни.

Она погрустила о первом курсе, вспомнив неприятную ситуацию с окончанием своего обучения. Что ж, значит, ей не хватило таланта. И не только это. Целоваться с сокурсником Владом она тоже отказалась.

— А если ты пойдешь работать в кино и тебе нужно будет целоваться и раздеваться? — спросил худрук Тимофей Сергеевич, раздраженно подрагивая отвисшей губой. — Откажешься? Какая ты тогда артистка?

Лиза вспомнила свой стыд и мат, который не смогла вынести, и просто не пришла на генеральный прогон курсовой постановки.

Она даже не пошла забирать документы, так и осталась меж небом и землей, еще не пережив и не осмыслив эту ситуацию.

Хорошо, что мать поняла.

— Да на кой тебе эта сцена! Устрою тебя к себе в налоговую, и будешь работать! — сказала она. — Здоровье дороже.

Оставалось только снова поступить и снова начать учиться. Но в экономический институт на бюджет Лиза не прошла, и теперь ей светило только платное образование. Сестра настаивала на юрфаке.

— Пойду работать… — почти с отчаяньем и даже слезой думала Лиза, понимая, что очень сильно любит спать и просто ненавидит быстро собираться…

С такими пространными мыслями она услышала чуть слышный шорох по дороге и осторожно, через уже повешенную матерью занавеску, выглянула в маленькое окно. По дороге молодцевато шагал низенький солдатик с кривыми ногами и длинным некрасивым лицом. За спиной болталась потертая спортивная сумка. Он так и чеканил сапогами по белому песку с крапинками гравия.

Лиза чуть было не засмеялась. Это, наверное, тот, из предпоследнего дома… Сын тетки Шкурки и дядьки Дрона. Из армии вернулся… Тут уже ходили некие отрывочные разговоры, что скоро «Лизке будет весело, мой-то жених».

Сморщенная, хоть и молодая еще, тетя Шура, которую Лиза, большая любительница подмечать характеры, окрестила «Шкуркой», так прямо и лезла с дружбами. Эта древняя схема «у вас товар — у нас купец» ей порядком надоела еще в старой деревне, потому что по деревенским меркам Лиза была уже несколько лет на выданье. Бессчетное количество подкатывающих к москвичке женихов Нина Васильевна опытно разогнала.

Лиза вскочила, натянула джинсы и майку и вылетела из комнаты, не заправив кровать.

— Ма-ам! — протяжно крикнула она с крыльца. — Я пойду за водой!

Все равно ее не слышали, занятые переругиванием и рассадой. Она схватила ведро и вынырнула за калитку, успев проводить взглядом некрасивого солдатика. Тот действительно зашел в ворота тетки Шкурки, и теперь из их двора слышались какие-то мифологические причитания бабки и матери.

Лиза профланировала до колодца, лениво набрала полведра и так же лениво пошла назад, прислушиваясь к новому событию у соседей.

***

У ближних соседей Рядых, где жила Лизина ровесница Лелька, с которой Лиза успела уже перекинуться парой слов, праздновали приход из армии старшего сына дядьки Дрона, Мишки Дроныча, гордо называемого теперь Солдатом. Сам виновник торжества уже лыка не вязал, спал в летней кухне, а вот на столе еще все было тепленькое и неразобранное, тетька Людка, мать Лельки, и тетька Шкурка неустанно бегали до колодца, чтобы разводить водой компот.

Лиза наблюдала из-под уличной груши за съезжающимися на мотоциклах и велосипедах гостями, желающими выпить за «дембельнутого».

Прибывшие пропадали во дворе, как в чреве затонувшего корабля, и вываливались оттуда уже с видом кракенов, выжравших все матросское пиво, да и, кажется, закусив матросами.

— Вот кажется мне, шалава она… И вообще эти все… что с одной стороны — новаторы, что с другой — алкоголики. Не то что наши бабушки в Обуховке, да, Лиз? — рассуждала Нина Васильевна, вышедшая полюбопытствовать за калитку. — А ты тут одна, иди хоть посмотри, кто там.

— Да они все тут кто на рогах, кто на ногах… проходят мимо. Ничего хорошего не проходит.

— А девчонка та, соседка?

— Лелька-то? Да она там, в доме.

— И что, звала тебя?

— Звала. У нее кликуха Борона. И она уже была замужем и развелась.

— А лет-то ей сколько? — удивленно хлопнула себя по животу Нина Васильевна.

— Двадцать будет, как и мне.

— Вот это да! И что? Ну, я тоже первый раз замуж вышла… в девятнадцать, тут много ума не надо. А ты ну так сходи, а то стоишь, как во поле береза.

— Да, именно, — сказала Лиза.

— Иди, иди.

Лиза вздохнула. Ну конечно, сейчас подходящий момент познакомиться со всей молодежью села. Правда, назавтра молодежь и не вспомнит, как ее зовут.

— Пойдешь? Я бутылку водки папкину дам. И там шарлотку возьми. Я еще спеку.

Лиза укоризненно взглянула на мать и надула губы.

— Не дуйся! — схватив ее за голое плечо, сказала Нина Васильевна. — А то подумают, что ты дикая, нелюдимая. Ну надо же дружить!

— Надо… — протянула Лиза, вспоминая мелких друзей. — Они все взрослые! Мам… Не то что мои… обуховцы.

— А ты что! Нашлась тоже, маленькая! Тебе двадцатый год!

— Я хочу быть птичкой, — ответила Лиза, тряхнув распущенными волосами. — Жар-птичкой.

Нарядов здесь у Лизы не было, поэтому она надела длинный материн сарафан и каблуки, чтобы не запутаться в нем, подвела глаза стрелками и нарумянила вечно бледные, незагорающие щеки.

У Лизы была странная внешность, высокий лоб, некрупные черты лица, чуть оттопыренные ушки, которые она скрывала под волосами, тонкие губы и тонкий, немного острый нос, как у матери, но меньше. Лиза дорастила свои огненно-рыжие волосы до пояса, и теперь никто не мог пройти мимо, не посмотрев на нее со смешанными чувствами.

Путаясь в подоле материнского сарафана, с шарлоткой в одной руке и с бутылкой водки в другой, Лиза через уговоры отправилась поздравлять отслужившего.

Ковыляющие ей навстречу родители Лельки и Дроныча гостеприимно затолкали ее во двор.

— Заходь, заходь, девка, — сказала чернявенькая мать Лельки, удачно накрашенная под испанку.

— Да я просто поздравить… — робко ответила Лиза.

— Ну, давай, давай! Там ваш батька сказал, вам надо ощекатурить веранду и обложить плиткой камин! Я могу! Я плиточница! — и глаза испанской матери загорелись, и блеснули ее золотые зубы.

— Наверное… — неуверенно произнесла Лиза. — Надо…

И, разувшись в сенцах, Лиза вошла в хату. Хата была выбеленная, с печью в пятой стене, с деревянными полами, резными лавками, огромным столом посередине и… невероятных размеров телевизором, который транслировал сериал «Земля любви» во все горло.

— Заходи-и! — крикнул брат Лельки Андрей, которого она также видела один раз, мельком. — Выпей, пока есть что! А то придут Горемыкины с Белопольскими и все выпьют!

— Да я особо-то и не пью… — соврала Лиза, но ей уже налили в зацапанный стопарь.

— Пей! — скомандовал лохматый отец Лельки, дядя Женя Рядых, и ударил Лизу по плечу ладошкой.

— Это ж практически мой брат! — вещала Лелька откуда-то с высоты, разнося тарелки. — Мы же вместе выросли! Мы же родня! Братушка! А!

Молодой дембель Дроныч не слышал ее слов, он спал в кухне, уютно подложив руку под щеку, уже больше не знающую уставного бритья.

Лиза выдохнула и выпила. Горячий глоток прошел через все тело, оказавшись внезапно в каждом его уголке, пожег, защекотал, и где-то внутри стало тепло.

— Ну, как тебе наша херша? — укатывалась Лелька, разнося куски курицы на блюде. — Не бойся, не на кирзе! Не вштырит!

Лиза неподвижно сидела, обозревая исподлобья гостей, человек десять-двенадцать, в основном молодых парней и нестарых мужиков, но у всех были такие непростые лица, а у большинства такая дремучая и синяя щетина, что нельзя было понять их возраст. Девок было меньше, они все смотрели на Лизу с осторожностью и немного даже с вызовом.

Лиза уткнулась в тарелку с салатом, пытаясь поймать накромсанную капусту, потому что все остальное выглядело очень не по-свойски. Какой-то воняющий потом парень, подняв перед ней заросшую подмышку, перехватил словно бы летающую над столом бутылку и, громко двинув стул, отчего Лиза подскочила, бодро налил в ее граненый стакан чего-то светло-желтого.

— Пей! А я Сергей! Зови меня Сергей! — и чмокнул губами воздух. — Давай-ка с тобою выпьем на этот, будершафт.

— На брудершафт. Но только потом целуются обязательно. Троекратно. А от вас несет алкоголем, — ответила Лиза бесстрашно.

— Ладно… я вижу, что ты не дура. Ясно уже.

Лиза кивнула несколько раз, обреченно толкнула вилкой картошку и поняла, что пора линять.

— Ты с Москвы, кукла? — спросил Сергей, отхрущивая от редиски красную голову. — Учишься?

— Школу закончила.

— И что, прям девять классов?

Лиза взглянула на Сергея бледными глазами.

— Нет, двенадцать. У нас в Москве позакрывали все школы-девятилетки. Теперь только двенадцатилетнее обучение, а потом ты сразу в президенты идешь.

Сергей развел руки и скосил глаза, силясь уловить ход мысли, но ход мысли никак не ловился.

Он что-то хотел еще спросить, но Лиза выпалила:

— Мой папа прокурор, если что — обращайтесь. Он вас всегда посадит.

Теперь в глазах курносого Сергея отобразился вопрос и недоумение.

— А в клуб пойдешь со мной? — спросил он трогательно.

— В клуб? Нет. Не пойду.

— А почему?

— Потому что я не танцую.

— А! Ты не умеешь? Я тя научу! — и Сергей, подтаскивая стул поближе, плеснул в стакан еще чего-то прозрачного.

Лиза точно поняла, что ей уже пора, ловко вывернулась из-за стола и побежала прочь, на воздух, почуяв муть в горле.

Она вскочила в свои босоножки, сделала, приподняв сарафан, несколько прыжков по двору, к распахнутой калитке, как ей неожиданно перерезал путь стройный светловолосый парень в майке, полубрезентовых, словно рабочих, штанах и сапогах. Он залихватски курил, дымя папиросой, и, увидев Лизу, расставил руки.

— О-о-о… мадам… уже падают листья… — сказал он и шагнул вправо и влево, стараясь ее пропустить, но она тоже шагнула и вправо и влево, толкнулась о его фактурное плечо с сильно накаченным бицепсом и, стукнувшись о верею, выбежала прочь, пряча глаза и краснея через пудру.

Узнав того, кто воровал цветы в палисаднике, Глеба, Лиза совсем смешалась. Ей резко захотелось в Москву.

Глеб с минуту постоял во дворе, соображая, что за девка, и крикнул в разверстую пасть дома:

— Лель, а Лель! А что это за краля проскочила мимо меня?

— Иди сюда, Горемыкин! Иди, черт с рогами! Я тебя заобниму!

И парень нырнул в тяжелый мрак хаты, не выпуская папиросу изо рта.