Пустота

Ева Видмер

Есть люди, которые не могут просто жить, просто быть счастливыми. Они чувствуют себя одинокими, неприспособленными к жизни. «Пустота» о жизни, о людях, отношении к себе и другим, об одиночестве, которое знакомо каждому, но для кого-то становится обычным привычным мироощущением. Эта книга о взрослении, о смелости распоряжаться своей жизнью, бороться за убеждения, о попытках построить свою собственную семью.

13 июля

Маргарита укрылась на кухне своей маленькой квартирки. Из-за нее только что было столько шума… Девушка сейчас не казалась довольной ни поездкой, из которой они с мужем только что вернулись, ни возвращением домой. Она ежилась, пробегая взглядом по стенам, искала хоть что-то в их знакомом сероватом цвете, за что можно было зацепиться и удержаться. Могла ли Маргарита подумать, что перемены, коснувшиеся ее, окажутся столь разрушительными, что снесут привычную старую жизнь подчистую, и камня от нее не оставят?

Стоило моим людям вернутся из Норвегии, как Кирилл заговорил о продаже ее квартиры, которая больше им была не нужна. Маргариту испугало его предложение и та решимость, с которой он говорил. Она наотрез отказалась. Он уже заставил ее бросить работу, которая раньше занимала всю ее жизнь, пусть и не была ни хорошей, ни интересной, но Маргарите нравилась. Ей нравилось общаться с людьми, наблюдать за ними и, в конце концов, быть полезной. Теперь мой человек не знал, чем будет себя занимать. Ей оставалось вести дом и заботиться о муже, и Кирилл требовал безраздельного внимания к себе, хотя сам почти все время был занят. Он требовал и ее компании, когда нуждался в слушателе или вдохновении, но отрывать его от работы и отвлекать ни в коем случае было нельзя, Кирилл мог вспылить и начать кричать, даже если ему вдруг помешала зашумевшая на кухне вода. Ему хотелось такого порядка в доме, какого прежде у него я никогда не видела.

Но день и ночную уборку в уже убранном доме Маргарита не выносила и не хотела выносить. Кирилл ничего не запрещал и никак не касался ее занятий и компании, если не считать настояния, касавшегося работы, но она сама вдруг перестала поддерживать старые связи, которых и раньше-то не было много. Утешало лишь то, что у нее совсем рядом оставался другой мир, собственный, куда можно было убежать и снова почувствовать себя собой, не волнуясь, что муж посмотрит косо. Кирилл, конечно, отдал в ее распоряжение пустую комнату, где можно было попробовать устроить ее новый мир, но мой человек не мог себе представить свои чудесные вещи: карты, свечи, книги, камни-амулеты — в его доме, где все жило по другим правилам — рациональным и не терпящим духовного беспорядка. Что бы Кирилл ни говорил, тот дом не был их домом, только его, а сюда Маргарита приходила перевести дух, вздохнуть с облегчением и подзарядиться так, чтобы было чем после усиливать его, и не переживать, что на ней остановится тяжелый взгляд. Кроме того, здесь девушка могла писать. В доме мужа писать должно было только ему — Маргарита сама так решила и ни разу не рискнула спугнуть его музу своей, даже когда Кирилла не было дома и в это время дом совершенно пустел, Маргарита не могла его оживить.

Теперь Кирилл настаивал на продаже ее мира, ее дома, и они впервые поссорились так сильно, что Маргарита была вытеснена сюда. Нет, она ни за что не могла допустить исчезновения своего мирка. Только он ей по-настоящему принадлежал. На покупку этой квартиры и переезд сюда ушли все средства, оставшиеся ей от ее семьи. Это место никогда не душило ее теснотой, а только защищало от огромного внешнего мира, помогло начать жизнь заново. У этой квартиры была душа, и она хозяйку любила. Маргарита не могла ее предать.

Дошло даже до того, что моя Маргарита отказалась вовсе жить у мужа, хотя ни он, ни я всерьез не поверили этой угрозе, и все же девушка сидела сейчас здесь одна, дожидаясь утра, когда все равно придется вернуться и к мужу, и к разговору. Она уже знала, что ему предложит, но даже от этого собственного решения у нее болело сердце.

Кирилл согласится сдавать квартиру, чтобы она не стояла пустой и не мозолила ему глаза. Мои люди в тот же день начали переселение вещей через лестничную клетку. Оглядывая в последний раз опустевшую спальню с голой кроватью и обнаженными стенами и полками шкафов, как будто ей запрещено возвращаться, Маргарита заметила отклеивающийся уголок обоев под потолком.

Видишь, она страдает.

— Ремонт нужен не только тем, кто переезжает. — ворчливо забормотал Кирилл, не скрывая раздражения, Маргарита покачала головой. — Прекрати. Мне кажется, ты просто не хочешь жить со мной. Тебе нравится приходить и уходить, когда вздумается, только мы теперь семья. Если ты жалеешь об этом, то просто скажи, не нужно глупых отговорок, сотни людей переезжают, но дома не рушатся.

Маргарита опустила голову от обрушившихся на нее чувства и обиды, и вины. Но ей казались его слова преувеличенными. Мои люди никогда ничего не решали вместе. Один принимал решение, а второй либо соглашался добровольно, либо подчинялся. Кирилл был старше и был мужчиной. Все сильнее и сильнее он давил на Маргариту. Она продолжала молчать, ее накрыло волной бессилия, слабости и тошноты. Перестало хватать воздуха. Девушка побледнела.

— Пойдем, — тихонько выдавила она, чтобы они вместе смогли вернуться домой, — я просто боюсь. Мне ведь просто нужно место, которое было бы моим, понимаешь? — девушка взглянула в лицо мужа с опаской, — не надо душить меня. Пожалуйста. Я ведь не поступаю так с тобой.

Кирилл сделал маленький шаг назад, как будто его ударили, молча глядя на жену, ошарашенный. Но в себя он пришел быстро, поставил на пол коробку, которую прижимал к груди, и протянул Маргарите руки. Она беззвучно подошла и прижалась к его груди, разом провалившись в его руки.

— Прости, если я все порчу. — сказал он, и от его голоса даже у меня по спине забегали мурашки. Маргарита прижалась крепче, собирая последние силы. Я ведь ни разу не слышала, чтобы они говорили, что любят друг друга. Мои люди просто знали и так, что значат друг для друга больше, чем может вместить в себя это слово.

Я по себе знала, как соблазнительно и опасно желание полностью контролировать жизни своих людей, держать их на расстоянии вытянутой руки. Интересно, в какой момент понимаешь, что слишком сильно сжал в своих руках своего самого главного человека? Когда он уже еле дышит и уже даже не просит пощады? Или чуть раньше? Или, может, никогда?..