Закоулок

Евангелина Александровна Атанор (2018)

Перед вами сборник рассказов из цикла «Городские легенды", включающий в себя как и чудесные случаи, произошедшие на улицах неизвестного города, так и различные странные рассказики, написанные в разные моменты жизни, на старых салфетках, блокнотах и сигаретных пачках. Содержит нецензурную брань.

История первая: Кривая дорожка

Содержит нецензурную брань.

— Я бы не советовал тебе, шутки ради, пытаться прыгнуть прямо в середину, — с предельно серьезным лицом посоветовал мне мой не менее пьяный, как мне тогда казалось, приятель.

— Расшибешься, костей не соберешь. А достать мы тебя уже не сможем. Это будет так, если ты окажешься среди подходящих людей. Я серьезно говорю — так уже бывало. Люди по глупости падали туда и не могли выбраться самостоятельно. Это тропа такая.

Я скосил глаза на говорящего, поморщившись от слишком резкого, визгливого голоса моего сегодняшнего собутыльника. Вот гонит, то ли насупив кустистые черные брови.

По лицу видно, что гонит, как и то, что его мамка точно подгуляла с кем-то с прославленного бахчами Таджикистана. Да и сам Сашек, как представился тот, горячего нрава, в чем я успел убедиться сразу же после знакомства, чуть не заехав тому в нос за предъявы.

Потом разговорились более-менее, он нормальным показался, и вот мы здесь.

— Это здесь, — указал он на проулок, как раз в трёхстах шагах от ларька, где у нелюдимой женщины неопределенного возраста можно запастись куревом. Об том сам Сашок мне тут же и поведал.

Я поддержал идею, будучи только за, меня нещадно ломало по этой теме.

Сам проулок был достаточно широкий, такой, чтобы в нем могли развернуться две колымаги вроде моей. Только если бы дорогу с двух сторон не ограничивали канавы, скрытые сейчас от глаз прохожих бетонными блоками.

Как я успел заметить, одна из канав, блестящая поверхностью застоявшейся воды, как ни странно чистой поверхностью между прочим.

Ни мусора в ней, ни пакетов ни утопленных дохлых кошек на крайняк не наблюдалось и в которую я еще, следуя природной склонности запустил окурком от последней сигареты в моей пачке. А канава была к тому-же, при всей своей узости по видимости довольно глубокой.

Того и гляди на дне мелькнёт что-то живое, рыба типа, ага. Место же, которым пугал меня чувак, с которым я познакомился пару часов назад и впрямь выглядело запоминающемся.

Если разбить проулок на части, то мы бы стояли на его второй четверти, как раз у левой границы круга, граффити; спирально закрученная лестница, хреново прорисованное на самом деле.

Что-то вроде гипнотизирующей спирали кем-то намалеванной дешевой краской частично на асфальте, частично на стенке горелого гаража.

Давнишний рисунок.

Тут только придурок ошибся бы! Всё напоминает спираль.

Неясно, где начинается, если бы не железные штыри, воткнутые в асфальт, изображающие перила от лестницы. И то, лестницы, похоже, для каких-то гномов, не для людей.

Самая длинная палка едва достигает моего колена. Всего их штук восемь, словно частокол, вогнаны в асфальт, вбитые так, что кое-где он даже растрескался, кусками развалился, а из земли вовсю прет трава, тянущаяся навстречу солнцу. К свету тянется, гляди ка!

А самая короткая палка — тщательно вбитое железное полукружие уже в самом рисунке, отделяет первую ступень от остальных, ближе к центру круга ограничивает, чуть заступая за линию спирали. Да и рисунок цветной, коричневой краски из баллончика явно не пожалели.

Только вот художник, похоже, рукожопый — тут ничего не сделаешь. Перевожу взгляд на Шурика, с трудом ворочая распухшим от многократных возлияний языком. Мямлю

— Заливаешь," — смеюсь, представляя ситуацию. Ему бы книги писать с такой фантазией. — "И кто же эти подходящие, по твоему мнению?

На что мой приятель отвечает нецензурным выражением, вызывая смех у обоих. Он продолжает изливать свои мысли.

— Присесть, штыри перебирать, дойти так даже до того штыря, что в асфальт утоплен и все случится. «Туда» попадешь если… подходишь.

— А если кто-то на него поссал? Кто-то, кто тебе эту историю втирал? Вон туда, прямо в трубу залил, тип давай, ага? — с превосходной логикой, едва работающей сейчас, я с ехидцей осведомляюсь.

А потом, какого-то чёрта, присаживаюсь, задирая пятки, с трудом сохраняя такое положение и равновесие, ухватываю за ржавый крайний штырь (ржавчина пачкает ладони, кожа неприятно свербит) и перебираю каждый в руках пробираясь на корточках к забитой так, что лишь край выпирал, трубе.

Внутри ржавой трубки как ожидалось, оказался мусор. Окурки, пластиковая палочка от чупа чупса и еще невнятная мелкая дрянь. Хлопать со всей дури по земле я не собирался. Так, дурковал.

Потом, все что я вспомнил, — шаги моего нового знакомого сзади и болезненный, до белых молний, распарывающих виски, удар по голове. Потом чужая рука распирает, натягивает карман моей куртки. Вытягивает мобильник, с матом грубо откидывает прицепившиеся к чехлу ключи, да так что и мою руку царапает. Ключи от дома звякают об асфальт, который уже приласкал мою физиономию, и зрение само собой милосердно гаснет. Лошара.

Прихожу в себя, когда уже почти угасает вечерний свет, скребу пальцами по земле, цепляюсь за что-то металлическое, последняя труба, ага. Так тебе и надо! Поливаю и себя, и его отборными матами. Со злобой ударяю кулаком об асфальт, да так, что кажется и краска подмокнув от крови, что с башки натёкла, прилипает к коже на сгибе ладони. Боль при движении жестоко прошивает тело, отрезвляет, еще и по ребрам получил. Заслужил.

Привстаю медленно. Тащит вперед, почти теряю равновесие. Неверные шаги. Прямо в круг, первая ступенька, рисунок. Отмечаю про себя, вторая нарисованная ступенька проваливается под ногой, выемкой в асфальте, что за хрень, от неожиданности спотыкаюсь, следующая! Глубже, ударяясь боком о твердую стену. Такую же серую как и все вокруг, даже серее, чем асфальт, адски холодную.

Странный камень бликует, стремительно, до простреливающей в виски боли, поворачиваю голову, на дороге растянулся скрюченный черный силуэт, большой для лежащей собаки, не помню поблизости собаки, собачников так же не видел. Все произошло так быстро. Да человек это… Это же… Кричу, срывая голос, куда-то бросаюсь в панике, спотыкаясь, почти срываюсь с узкого скользкого карниза, мелькают коричневые, цвета дерьма ступени.

Удачно валюсь спиной на самый край этой же лестницы. Чудом не ухнув вниз, в темноту, противную, должно быть. Скользкую как гадины, душную. Ступени впиваются в бока, больно давят, но под пальцами разъезжаются как глина, омерзительно. Мне еще никогда так противно, мутит, словно бы от похмелья. Но все куда хуже. Намного хуже!

Не хочу! Не хочу подниматься наверх, видеть это. Спину, мою грязную футболку. С позавчера ношу. Глюк. Может, я просто ужрался в хлам и лежу в баре, удобно положив щеку на горсть смятых салфеток, вытащенных и использованных… Да плевать!

Приподнимаюсь, встать-то сил нет, ползу на четвереньках. Ползу, пачкая свои штаны, а спиральная лестница длинная, под сильным уклоном, расширяется книзу, заполняя, как я понял, центр рисунка…А мне казалось, она не такая и длинная. И не видно что в темноте. Пытаюсь встать а ноги снова… ступени мягкие, скользкие… глина как она есть… а упрешься рукой или ногой — холоднючий камень… То же самое и со стеной.

Словно именно я делаю все это реальным… Поднимаю несмело взгляд, не знаю, расширены ли от ужаса мои зрачки, совсем не слышу своего частого дыхания… А в глаза свет, лазурный, словно небом над морем плеснуло.

Ступеньки лестницы разделяются, открывая еще более коричневый камень, до черноты, весь в трещинах, темных, глубоких, как та канава где-то в другом месте, а сами ползут на стены, нависают над головой уже через пару шагов по этому, уже твердому исподнему лестницы, без шуток, подобно арке над головой… чертовой арке из ступеней. Там я их и увидел. Всех.

Точно из темного подъезда выхожу… с вывернутой лестницей… По лицу веет этим невозможно синим, теплым светом, как листком сухим проведешь по коже. Ломко, приятно. Капельку царапающее прикосновение. Такой вот странный свет. Такое место.

Жмурюсь… слишком смелый очередной шаг, даже вскрикнуть не успел, неожиданно теряя твердую опору под ногами. Падаю на что-то душистое, мягкое… цветущие травы, лес… Да, лес внизу!

Настоящий лес, утопленный в синем мистическом сиянии. Не отвожу потрясенного взгляда от пышных крон. Пытаюсь все это осмыслить, пока с трудом. Другие не могли выбраться самостоятельно. Переломанные, едва живые.

Падали и разбивались. Наступали прямиком в середину. Угодив в ловушку, никогда не видели этого чуда. Я ловлю себя на том, что впервые за вечер улыбаюсь. Пусть все что угодно, даже если бы я умер. Это того стоит…

Тяну к лесу руку… И вдруг распахиваю глаза, бездумно уставившись на проржавевший обод трубы, вбитой у самого начала тропы.

История вторая: Хронос

Иногда мне хочется чудесного, — чтобы сговор людей о времени исчез и у нас все было бы как у прочих живых существ.

Когда надо или когда просто удобно. Чтобы мы исчисляли свои жизни опавшими листьями, памятными порывами ветра или сухой травой. Чтобы яркий рой божьих коровок, спешащих скрыться к зиме — был предвестником празднества последних ягодок облепихи.

Чтобы мы больше замечали, привязывая к этим предметам неторопливо разматывающуюся пружину наших лет и событий. Потому что все так похоже на эту частичку зловредных, изобретенных верно, чтобы нас пленить, часов.

Сперва туго-туго смотано в самых ранних, оленьих годах. Концентрация сперва всегда на том ведь, верно? Стоит лишь начать вспоминать, как возвращаемся мыслями к юности и детству… чаще всего.

А потом постепенно все свободнее и свободнее, дальше от центра и потому так тоскливо — хлябающее, беспокойно неприкаянное, стремящиеся вытянутся в мятую, но совершенно как бы на первый взгляд, прямую до безыскусности ленту.

Такую хрупкую, что однажды она просто осыпается ржавой пыльцой времени куда-то вниз. Опылив, удобрив собой прочие точно такие же змейки-ленточки. И куда там одержимому часовому коловороту?

Круг за кругом, каждый раз в маленьком своем мире. С выверенными стрелками, пронзающими такой же плененный идеально отполированным стеклом воздух подобно проклятию.

Сжатый. А дышат ли они? Эти стрелки? Просачивается ли через них плененный где-то в шумном скрежете шестеренок ноябрь? Или горечавка, устилающая раз и навсегда выбранные, хоженые-перехоженые странными зверьми тропы?

Мы робко раскидываемся такими вот нежными, как пух одуванчика думами о том, что могло бы быть, и те на проверку оборачиваются колкой стекловатой.

Но это если приглядеться, как нельзя более острым, критическим взглядом к поребникам седеющих пуховых семян.

Они точно не вспорхнувшие с дерзким весенним ветром ввысь мечты, навечно переломанные остовы почивших в тайной русалочьей бухте кораблей, с обломанными подводными ревнивыми барышнями крыльями парусов, сгнившим килем!

Навсегда вроде как принадлежащих морю, но лишенных ветреной своей души и оттого бессмысленные.

Иногда я так низко склоняюсь над своими часами, так, что стекло запотевает, но увы лишь с моей стороны.

Никоим образом это не дыхание тех чудных скрытых в них миров. Мира. А иногда мне охота разбить их. Обманка..время…хех..

Ведь иногда и мне хочется невозможного. Которого я привыкла достигать…впрочем…

История третья: Смена

Глава первая: Натяжение

Холод, щедро замешанный с поднимающимися с земли тяжелыми испарениями, едва ли был способен связать на нагревшихся перепонках окон внятный глазам узор заиндевелых перьев, а может ссыпающихся в никуда членистых лепестков.

В помещении было накурено и дым куда как охотнее, стелясь под потолком бросал на гладкую полировку стола явно самим дьяволом вышколенные до самого что ни на есть фантасмагорического вида следы, неясные пока что тени.

Трогательно прерываясь на особо трагичных нотах плакала скрипка, звук ее покачивал на колыбельных, развязных волнах невнимательную, уставшую публику. Но внимал музыке со всем возможным усердием единственный благодарный слушатель.

Ядовито-рыжий узел скрученных лощеным змеем волос изрядно поистрепался, женщина была уже далеко не юна, по крайней мере не так юна, как скрипач, терзающий струны в этот поздний вечер.

Но ее красота была очевидна всем. Красота дерзкого осеннего цветка, которую сгубит первый же заморозок, первый же душевный надлом. Яркие, синие глаза ее лихорадочно сверкали на заострившимся лице. Совсем молодые той тайной, неистовой любовью к музыканту, чьей музой она себя мнила.

Чьи тонкие, обнаженные запястью так часто целовала, прикладываясь к пульсирующим синим венкам, проступающим под тончайшей кожей с жадностью стригоя и надеждой праведницы, лобзающей икону.

Иногда она яростно трясла головой, отчего рот ее гневно кривился, сбрасывая с обнаженных плеч чужие, грязные ладони. Мужчин самых разных сословий и нравов сегодня набилось как сельдей в бочке и все желали найти на сегодня приятную, желательно женскую компанию и неблагопристойного веселья на дышащую смрадным телесным жаром липкую ночь.

Музыкант устало и блаженно прикрыл веками темные, совершенно ничего не отражающие глаза.

Без живого блеска, подобные акульим, зрачки его чуть-чуть сузились.

Сия странность совершенно не привлекала внимание, он был подобен холодному озеру, столь же равнодушному и невозмутимому, столь же неинтересному на первый, и лишь на первый взгляд…

История третья: Смена

Глава вторая: Разрыв

Из резного хрустального графина сцеживали последние капли водки. Ее тяжелый дух забивал ноздри, заставлял туманиться рассудок. Черные завитки волос музыканта слиплись и пристали к чистому белому лбу, поражая своим контрастом.

Юноша втягивал в себя этот малоприятный запах с каким-то упоением, все больше сгибаясь в пояснице, смычок едва-едва касался струн, рука устала, и запястье как казалось молодому мужчине вот-вот готово было раскрошиться на мельчайшие мраморные крошки.

Мелодия оборвалась, сладострастная улыбка едва тронула тонких и хищных губ скрипача при единственном взгляде на замершую женщину, чем-то похожую в этот момент на застигнутое лучом света ночное насекомое.

Отставив скрипку саму по себе надрывно плакать провисшими струнами, кавалер наконец потянулся к своей леди, что должно быть истосковалась уже, несколько упоительных часов следя за его виртуозной игрой.

Кончики их пальцев коснулись друг друга, свет загадочно мерцал в складках аметистовой газовой ткани, покоящиеся в трогательных локтевых ямках, стекающей по запястьям вниз, практически к полу…темное шанбери осыпалась закатившимися за тень от стола звездными крупинками-блесками, пачкала капрон чулок, набиваясь в ажурные нити вышивки.

Музыкант подмечал даже подобные мелочи. Враз накатило раздражение, когда хочется ворчать древним патлатым волком на пустолунное небо.

Маетно было ему, совершенство уже раздражало, самая мелкая неряшливость выводила из себя, а естественные вещи, такие как липкий любовный сок на ладони и аромат впитавшей за жизнь не одну каплю духов кожи — откровенно говоря вгонял в меланхолию.

А она была счастлива сейчас, исполненная достоинства и в самом деле готовая выполнять малейшую его прихоть. Пьяные и прокуренные голоса вокруг, резкие женские, похожие на вскрики чаек, всем их обладателям уже становилось невыносимо скучно.

Музыка имела власть, она придавала их вечеру толику осмысленности. Недешевая еда, которую все эти люди пережевывали под его музыку сыпалась из ртов и вряд-ли могла утолить что-то кроме телесного голода. Ох, как скрипачу это было знакомо, он сам пил свою музыку, вкушал ее как хрустящий крупный ломоть хлеба…

Ах, если бы они знали, что и музыке иногда нужна пища. Внимание… и даже больше чем внимание.

— Анастасия, пожалуйста, пока выдалась минутка.. — тон юноши был наверное через-чур капризный, он мог бы заставить ее спасительно ощутить легкое сомнение, или же умилится его порывистости..

Его неожиданно крупные для музыканта, но все же изящные пальцы завладели ее ладошкой, потирая нежную внутреннюю поверхность.

Прошлись по линии жизни и сердца, скользнули холодными ногтями по основанию ее собственных, унизанных колкими кольцами с вспыхивающими в искусственном свету мертвящими бриллиантами…

— Анастасия.. я хотел сказать что благодарен той минуте, когда встретил вас и что наши судьбы крепко сплетены..моей музыкой.

Да, она разулыбалась его словам, оставаясь все такой же бледной, точно краски жизни покидали ее с каждой минутой. Но глаза влюбленной женщины сияли все ярче, куда как ярче камней, украденных кем-то у неведомых богов вулканов.

Пошатываясь, она наконец обошла стол, на инстинкте потянулась к его инструменту, где сплавлялся кипящий накипью конский волос, гнала хлесткую волну к грифу провисшая струна, издавая густой, басовитый звук"соль".

Серо-седые прядки слабея и истончаясь выбились из прически дамы пепельным пухом. Женская рука с вздувшимися суставами пальцев подрагивала, все сильнее сжимая его руку.

Мужчина с будто прилипшей к устам усмешкой вновь негромко позвал свою спутницу по имени.

— Моя милая Анастасия, что в этот вечер исполнить для вас? Лишь для вас, а не на потеху здешней публике.

Он ловко ухватил инструмент свободной рукой, притягивая его к своему колену, а затем потащил кверху. Привычным мостиком устраивая в уютной выемке плеча. Наслаждаясь благодарственным поцелуем, полным слепого, незаслуженного обожания.

Рот женщины был привычно влажен и послушно приоткрылся в ответ на его желание, затем, она торопливо призналась что устала, что ей так нужно попасть домой…

Когда скрипач останется наедине со публикой, а она незаметно уйдет, как уходила всегда, чуть приоткрыв тяжелую дверь и ускользнув в ночь невесомым осенним призраком…

Только на этот раз она не вернется из хоровода увядающих листьев.. а он исполнит свое обещание, наконец сыграет что-нибудь и для нее.

История четвертая: Допрос

Полумрак и сахарно-белые полукружия увитых госпожой-метелью ажурных спинок. Далекое свечение стынущих без солнца небес над безликими громадами многоэтажек.

Конец ознакомительного фрагмента.