Олег

Евгений Анташкевич

Вещий Олег – фигура легендарная в русской истории, и оттого весьма загадочная. Будучи то ли родственником Рюрика, то ли его воеводой, он сделал для образования древнерусского государства намного больше, чем Рюрик.По одному из преданий «Повести временных лет», князю была предсказана смерть от любимого коня.Е. М. Анташкевич, воссоздавая картины жизни Олега – живого, полнокровного, сильного мужчины, – приводит читателя к неожиданному финалу, который удивит и заинтригует.

© Евгений Анташкевич, 2021

ISBN 978-5-0053-9486-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Напоминать юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству с первыми впечатлениями памяти — вот верный способ для привития народу сильной привязанности к родине: ничто уже тогда сих первых впечатлений, сих ранних понятий не в состоянии изгладить. Они крепнут с летами и творят храбрых для бою ратников, мужей доблестных для совета».

Юлиан Немцевич (Предисловие к сборнику Исторических песен)

На берегу

Олег смотрел вдоль берега и видел, как люди рубят, тащат, катят, пилят бревна, стругают доски.

Много людей.

В белых рубахах они сходились, сливались и закрывали один другого, потом расходились, потом снова сходились; кто-то шёл к воде, кто-то от воды. Вдоль берега тащили на ужах новые ладьи и струги, на кормах стояли с кормовыми веслами и не давали ладьям и долблёным челнам сталкиваться, заводили всё новые корабли в Почайну и по берегам ставили на прикол. На каких-то ладьях уже торчали мачты, поднимались и спускались паруса. Сейчас, с этого места Олег не всё видел, только устье впадавшей в Днепр Почайны, дальше заслоняла большая Киева гора, больше той, выше, на которой он стоял, но он знал, что под его рукой много людей, множество, и множество ладей.

Днепр прошёл, снег растаял на южных склонах, но ещё белел в перелесках и на склонах северных, и пока была высокая вода, надо успеть.

Вот уже месяц, как Олег вернулся из полюдья. Пока ходил, вёл разговоры со светлыми князьями в Новгороде, Полоцке, Смоленске, доходили на пути и князья из Ростова, Любеча, Чернигова.

И с торговыми людьми встречался Олег, и жаловались все, что в Царьграде последние годы стало тяжко — не дают греки проходу, нарушают древний закон, когда можно всякому свободному человеку в городе и в окрестностях вести торг, выкупать русичей рабов, взятых в плен злыми мадьярами на своем пути на запад, и проданных в Корсуни. И про многое зло другое были разговоры, и стало Олегу понятно и его дружине, что надо наказать Царьград.

Он считал ладьи и вспоминал недавнее и не заметил, что его конь, могучий, вороной масти пятилетка, топчет задними копытами чужой огород, разбитый на свежей вырубке. Олег досчитался до тысячи девятисот тридцати шести ладей: «Сто ладей, сто… — думал он, придерживая нетерпеливо переступавшего вороного. — Два, три, четыре дня… ещё хотя бы сто сробить, и можно отправляться…», и вдруг он увидел, что из-под его левого плеча вышла босоногая девушка в длинной рубахе, с длинной косой ниже пояса, она взяла вороного за недоуздок и повела.

Олег от неожиданности поднял было плеть, а девушка обернулась:

— Потопчет твой конь хозяйские грядки, князь, только что посадили, — сказала она, вывела вороного, подобрала подол и пошла назад на огород.

— Стой! — крикнул ей Олег, он поворотился, отвернулся от Днепра и забыл про свой счет. — Стой! — крикнул он, и девушка оглянулась, она не успела уйти далеко. Олег увидел её глаза, он окинул её всю, и оторопел — какая перед ним стояла красавица. Он даже увидел её так, будто на ней не было рубахи, и светлая коса расплетена, и вообще ничего не было, хотя он знал, что рубаха, это и без того — всё, что на ней есть.

— Ну, — вдруг он услышал за спиной. — И чё ты встала, как вкопанная, дела, что ли нету?

Он обернулся, это прокричала вылезшая по пояс из кладовой баба, вытиравшая руки о передник. — Чё встала-то?

— Князева коня с огорода вывела, потопчет… — робко выговорила девушка.

— С тебя спрошу, коли потопчет, а князю… — баба ещё стояла в кладовой яме под низкой двускатной крышей, обложенной землёй и только концы берёзовых стропил торчали скрещенные у неё над головой, похожие на рога.

— А князю, — повторила она, — поклон… — Сказала баба и вправду поклонилась.

Баба тоже была красивая — не старуха, лет не больше тридцати, в полной силе, по всему смотрелось — дородная.

Баба распрямилась, ворот её рубахи был не сильно, не под самое горло затянут, и князь увидел, какие у бабы при тонкой талии пышные груди и одними губами спросил:

— Как зовут тебя, милая?

А баба, не будь до князя двадцати шагов, услышала, будто ей прямо в ухо нашептали.

— Ганной!

«Ганна-птица! — подумал Олег. — Орлица!»

Он пошевелил пальцами, будто гладил её бёдра, он знал, каково это, гладить такие бёдра, как у этой бабы и сжал кулаки. А девушка, глядя под ноги, пошла между краем росчисти и грядками к дальним постройкам под низкими земляными крышами.

— Князь! — Олег вздрогнул, он обернулся и увидел, что к нему скачет Родька и услышал, как бьют в землю копыта его лошадки. Родька пригнулся, держа на отлёте правую руку с плетью, а левая крепко сжимала поводья. Родька во весь опор поднимался по крутому плечу высокого берега Днепра, и будто сам стучал копытами в твёрдую землю. Ещё четыре шага и Родька осадил, и его лошадка чуть-чуть бы и упёрлась мордой в круп вороного. Князя обдало потом и Родьки и лошадки, лошадиный пот был крепче и приятнее.

— Приведи-ка мне в вечеру вон ту, только пусть в бане отмоют! — тихо сказал князь и кивнул в сторону уходившей девушки.

— Которую? — в глазах Родьки играла ухмылка — он переводил глаза с девушки на бабу, в его ушах ещё стоял стук копыт, но он расслышал князя.

Князь указал на девушку.

— А баба, князь, — Родька указал на бабу, — женка твоего сотского.

— Это которого?

— Радомысла…

— Этого старика? — удивился Олег. — А девка?

— А девку Радомысл из Царьграда привёл, прошлый год. Хотел выкупить, да греки заартачились, так силой отбил, а выкуп наземь бросил — еле ноги унёс.

«Вот она — правда, что люди говорят, что не стало древнего закона в Царьграде!» — подумал Олег и окончательно уверился — быть походу!

А Родьку озадачил вопрос «про старика», он выпятил губу — он точно знал, что Радомысл на два года младше Олега, на шестой десяток, и не знал, как ответить и вдруг вспомнил, о чём князь попросил его в начале.

— А сам? Сам чего не отмоешь?

— И сам отмою, — князь, и ближний отрок по имени Родька рассмеялись. — Только пусть отмоют от того, от чего мне отмывать уже не понадобится, а дальше я уж… как-нибудь! Или… чего смотришь?

— А ежли заартачится? — вывернулся Родька.

— Тогда пускай в огороде возится, или ты возьми…

Родька посветлел глазами, девка была хороша, он её уже видел.

— А кому отмыть?

— Баб на подворье мало что ли, не тебе же…

— Твоя воля, князь!

Отрок явно хитрил, и Олег погрозил ему плетью:

— А когда дело справишь, иди челны сечь, а отмыть, вон ей поручи, да отблагодари, — сказал князь и показал на Ганну. — А то, знаю я, скажешь, что заартачилась, — и он притворно замахнулся на отрока.

Был конец апреля, Днепр поднимался, вода заливала низкий левый берег и луга, тёплый воздух распространялся по земле, вот-вот зацветёт черёмуха, и сазан пойдёт на нерест, а ручей Почайна, приток с правого берега, превратился в полноводную реку.

«Вот, — Ганна поставила ногу на ступеньку, упёрлась одной рукою в коленку, а другой прижала к груди поднятую из свежевырытой кладовой кадку с мочеными яблоками. — Не дурил бы, — она смотрела вслед удалявшемуся князю и думала про своего мужа Радомысла ближнего княжьего дружинника, — не упирался, как годовалая тёлка, что на убой ведут, щас бы князь… — она бросила взгляд на свою ношу, — откушал бы моей стряпни, в моём доме, за моим столом, а не гоготал бы со своим отроком, и, наконец, понял бы…»

Но она не додумала этой своей мысли, Родька не дал. Отрок подъехал к Ганне прямо через грядки, Ганна его знала, он часто прибегал от князя к Радомыслу с поручениями.

— Забираю я, Ганна, твою девку, — сказал Родька, сидя в седле над Ганной, потому что она ещё не поднялась из холодной кладовки, ещё оставалась ступенька. — Тока князь велел её отмыть… Сказал, чтобы ты отмыла, а вечером, как хлопоты кончим, я за ней приду… И вот тебе! — договорил Родька и подал серебряную гривну. — Это от князя, чтобы ни ты, ни Радомысл урону не понесли… Купишь себе другую…

Ничего не поняв, Ганна протянула руку, и в её ладони оказался тёплый от ладони Родьки слиток, тяжелёхонький и бархатистый на ощупь. А Родька повернул низкорослую свою лошадку и ударил плёткой. Ганна заслонилась рукавом, земля из-под копыт полетела в лицо, она сплюнула, и только тут до неё дошло, что ей только что было сказано.

«Волчья пасть! Разрази тебя… и тебя и твоего князя!» Прямо на глазах обрушилась её мечта, которую она лелеяла уже много лет, как только была выдана за старика Радомысла, который сейчас со своей сотней был на ловах, солил рыбу, сушил и вялил впрок на стол князя и ближней дружине. Сам он дружины дичился и княжьей близости тоже, а Ганна по этой причине не давала ему продыха и пилила, как бревно на доски — повдоль.

Только что князь Олег оттолкнул её и предпочёл рабыню…

Ганне было не важно, кого он ей предпочёл, она даже в лицо не помнила этой девки — девка и девка, мало ли у неё таких, кого Радомысл приводил из походов. Но раз князь выбрал, значит красивая, это Ганна твёрдо знала, как всякая киевская женщина, у князя на баб — глаз вострый.

А что же он её-то проглядел?

«Тебе, князь, глаза повыцарапаю, а девку, чем мыть, в навозной яме сгною…»

Ганна утёрлась.

***

Олег открыл вьюшку.

— Не озябнешь?

Девушка не подняла глаз, только помотала головой.

— Как я погляжу, ты сраму не имешь?

— Я уже другой раз в плену… — она отвечала, но на князя ещё не посмотрела ни разу.

— А где была до того?

— Сначала в Корсуни, ещё совсем маленькая, а потом в Константинополе…

— Царьграде?

Девушка сидела, не прикрываясь, только поправляла длинные волосы, прикрывавшие груди и ниспадавшие на живот.

Олег дотронулся, и она посмотрела на него.

— Это его у вас так называют — Царьградом, а в самом Царьграде его называют Константинополем… городом Константина…

— И что?

— Уже ничего…

— А что это у тебя? — Спросил князь и кивнул на крестик.

— Это крест, на нём распяли нашего Господа, Иисуса Христа…

Князь знал, что это, но всё-таки спросил.

— А не боишься его?

— Уже нет…

Он зачерпнул ковшом квасу и отпил.

— А вот этого выпьешь, попробуй?..

Девушка пригубила и сморщилась. Князь увидел, что она собралась сплюнуть, но глянула на него и смутилась.

— Почему не пьёшь, не вкусно?

— Не вкусно…

— А что вкусно?

— Вино…

— Ты знаешь вкус вина?

— Да!

— А со мной пойдёшь?

— Куда?

— Куда я пойду…

— Пойду!

— А с конём совладаешь?

— И с луком тоже!

— А моря не боишься?

— Уже нет!

Олег потянулся всем телом, так хорош был пар, расправил плечи и вдруг ухватился за правое.

— Забыл совсем, — простонал он.

Девушка посмотрела на его плечо, большое, сильное мужское плечо и дотронулась.

— Болит?

— Болит…

— Давно?

— Давно…

— Сколько лет?

— Дак уж то ли два, то ли три…

— Из похода привёз?

— Оттуда, откуда же ещё?

— Подожди.

— Чего?

— Сейчас я приду.

— А не сбежишь? — прищурившись, посмотрел он, на его лице играла улыбка.

— Нет, — серьёзно ответила девушка, встала, подошла к корчаге и плеснула на каменья воды с квасом. Пар надавил, Олег опустил голову и прижал ладонями уши, а когда поднял, то только увидел подол длинной до пят рубахи мелькнувший под пологом.

«Сбежит! — подумал он и улыбнулся: — Не сбежит!»

Он встал и плеснул ещё и снова присел на полок, закрыл руками уши и зажмурился. А когда открыл, перед ним стояла девушка. Она снова была нагая.

«Не имет стыда! Откуда она такая?»

— Ты откуда будешь?

— Из вятичей…

— А откуда знаешь?

— Тятя сказывал… — она отвечала на вопросы Олега, а сама взяла его руку и положила ладонью себе на плечо, а его плечо стала заворачивать домотканиной, а под домотканину прежде насыпала какой-то тёртой сухой травы, трава прилипла, а домотканина уже была смочена.

— Вот так пусть будет, только сильно не шевели… Давай помогу одеться.

— Давай, — ответил Олег и опёрся на руку, которую — сильную, он это почувствовал, предложила ему девушка. — Зовут как?

— Василисой назвали в Константинополе.

На следующее утро чуть рассвело, князь снова считал, сколько добавилось ладей.

Он сидел, и на песке отмечал десятки новых, о которых ему докладывали Велимид и Фарлаф. Когда закончил, Родька подвёл вороного и составил ладони, но князь без его помощи взлетел в седло и пнул Родьку ногой, тот свалился в мелкую воду и рать загоготала.

— Может, без тебя мне и меч не поднять? — глядя сверху, через гоготание рати, прокричал князь и когда ратники успокоились, кивнул ближнему — тот подвёл Родьке лучшего из княжьей конюшни уже осёдланного коня.

Отрок исподлобья глянул на князя, отряхнул рубаху и штаны и из-под бровей глянул на девушку, та верхом была среди дружины и серьёзно смотрела на него.

«Хоть она меня не срамит!» — он закинул повод и вскочил в седло.

— Вот смеху-то! — сказал он ратникам. — Я вам!

— Ты возвращайся, — сказал Олег Василисе, она кивнула, повернула лошадь и поскакала к княжескому шатру.

«Видал, как держится, как заправский степняк!» — подумал князь и обратился к Родьке:

— Со мной пойдёшь.

Князь правил по омываемому мелкой водой песку. Родька не знал куда.

Князь молчал.

Родька думал.

«Как ему девка-то? — думал Родька. — Хотя, наверное, что там девка? Ганна-то как?..»

Князь остановился у большого куста ракиты, перегородившей путь и нависавшей над водой из-под высокого берега, спешился, зашёл в воду и стал пригоршнями пить.

«Запалился князь!» — подумал Родька и криво ухмыльнулся, представляя себе картину, как вчера в бане «запалился» пятидесятисемилетний князь Киевский Олег.

Олег глянул на него.

— Чего скалишься? Свистни по-сокольи два раза!

Родька удивился, но приказ Олега выполнил и свистнул.

Из-за куста, ещё князь не выбрел из воды, показался чёлн, в нём против течения по мелководью небольшим веслом как шестом толкался мальчик лет двенадцати. Он обогнул ракиту, подошёл к берегу и вытащил чёлн на песок.

— Что на порогах? — спросил Олег.

— Мелко ещё, пороги сухие, тятя сказывал.

— Когда шёл сюда, волну видел?

— Видел…

— Сколь дней?

— Семь.

— А что хазары?

— Стоят от берега далеко.

— Видать?

— Видать, но тятя сказывал — далеко.

— Шепни тяте, что через десять дней на большой волне большая рать пойдёт, он знает, что делать.

Обратно шли снова молча, Олег не торопил вороного, а Родька еле сдерживался, чтобы своему новому коню не дать плетей, а тот, сноровистый буланый трёхлетка так и гнул шею укусить за коленку, и приплясывал.

«Через десять, — подпрыгивая в седле, думал Родька, и помахивал перед глазом буланого плёткой, — как бы, не так! Завтра… крайний срок через день — ладьи будут готовы, снасть есть, поклажу погрузить — и можно в путь, а по высокой воде мы до порогов — за три дня добежим… да три ночи… четыре… Князь сказал, что за десять, значит даже ежели на подступах нас увидят, то только с нами их передовые и доскачут, значит, основная сила нас встретит уже на широкой воде, тогда, если „тятя“ на первую ладью сядет и посерёдке проведёт…»

Эти мысли занимали Родьку, но не сильно, он думал, а перед глазами во всей красе, как он себе это представлял, стояла новая княжья девка.

«Что же это я не узнал её имени, ведь видел же до этого, и не узнал?»

— Сегодня ночевать будем на берегу, — сказал князь, — вели шатёр поближе переставить, завтра снимаемся, распорядись, чтобы всё погрузили.

Родька кивнул и вдруг услышал далеко за спиной, от того места, где выплыл мальчик, короткое ржание.

«На конях малец прискакал, а чёлн, видать под ракитой прятал, тогда допреж нас к тяте-то успеет!»

***

После вчерашнего пару Олег прислушивался, болит ли плечо, но болело самую малость, и он даже забывал. Он вошёл в шатёр, девушка его уже ждала, она была одета в мужское, так приказал Олег, он ей улыбнулся:

— А не болит рука-то… кудесница…

— Ещё немного поболит, только надо ещё перевязать…

— Успеется, — сказал князь и сел на греческий раскладной стул. — Вели подать брашно — есть будем.

Василиса вышла и скоро вернулась.

— Из вятичей, говоришь, — Олег усадил её рядом и припомнил давешний разговор. — А что помнишь?

— Конные и у них псы под ногами…

— А дальше?

— Дальше студёно было…

— А тятя и матка?

— Смутно помню, кругом всё чужие, только младший брат…

— Как тебя родители звали?

— Полиной…

— А сейчас Василисой? А как хочешь, чтобы я тебя звал?

Девушка потупила взор.

— Ладно, время покажет, как тебя звать.

***

Ещё не рассвело, когда под берегом зашевелился народ, потянул за ужи и из-под Киевой горы стали тащить долблёнки и подкатывать кругляк, а из разлившейся Почайны большие ладьи выталкивались на шестах, и их подхватывало течением. В конце косого спуска к Днепру была широкая песчаная отмель.

— Да борта мне не побейте! — в рассвет крикнул Родька и кому-то погрозил плетью.