Ты слышишь?

Евгений Башкарев

Знал ли двенадцатилетний Рома Фетль, какой кошмар последует по его следам, когда он покинет класс биологии? Какие тайны сокрыты за удивительными голосами, которые завлекают в мир чуждого и неизведанного? Что находится глубоко под школой, и куда ведут старые вентиляционные шахты секретного объекта?Добро пожаловать в страшную историю, где дети слышат то, что не слышат взрослые. Где мирный уклад жизни рушит то, что не поддается объяснению. И где вера подчиняет себе то, что не содержит обоснования.

Глава шестая

Дети слышат

Пятидесятилетняя посудомойка Татьяна Николаевна услышала только конец беседы Ромы и Аллы. Она слишком усердно занималась подготовкой посуды к приходу второй смены, а когда случайно приблизилась к приемному окну, через которое доносились слабые голоса детей, было уже поздно. Она трижды прокляла себя за то, что не подошла к окну раньше, и со злости чуть не опрокинула ванну с дезинфицирующим раствором. Но вскоре порыв негодования прошел, женщина успокоилась и как ни в чем не бывало продолжила мыть посуду.

Татьяна Николаевна была по-своему несчастной женщиной. Маленький круг коллег, с кем она работала, острой необходимости в ней не проявлял. Кто-либо из учеников редко здоровался с ней в школе. С соседями по коммунальной квартире она не дружила из-за бытовых ссор. С мужем развелась через два года после свадьбы и с тех пор жила с недоразвитым сыном и мамой, чей возраст приближался к восьмидесяти годам. Жизнь ее, если когда-то и била ключом, то сейчас напоминала пересохшее русло, над которым изредка проносились дождевые облака. Как она считала, теми облаками были ее сын и вера в его постепенное выздоровление. Но облака на месте долго не задерживались, и вера Татьяны Николаевны все реже находила обоснование.

Способности ее милого мальчика с трудом цеплялись за огромный мир, потому что родился он едва зрячим.

Он умел предсказывать погоду, пощупав воздух за окном, мог слышать голоса соседей, перешептывающихся за бетонной стеной. Но все это было мелочью, по сравнению с главной способностью мальчика: он чувствовал болезни людей. И если подсесть к нему слишком близко, мальчишка мог либо порадовать вас, либо огорчить. За излишнюю болтливость Татьяна Николаевна не выпускала его на улицу. Всю свою одиннадцатилетнюю жизнь мальчик ютился в тесной квартире вместе с мамой и бабушкой, которая, наоборот, едва слышала, зато читала без очков.

Татьяна Николаевна работала на кухне семьдесят седьмой школы восьмой год. Помимо этой работы, у нее имелась еще одна. По пятницам и субботам к четырем утра она приезжала в ночной клуб «Дом Советов» и мыла там полы. Кстати, на уборку она тратила два часа за рабочие сутки, итого четыре часа в неделю, что приносило ей половину месячного заработка в столовой. Каким-то образом ночной клуб оказался куда прибыльнее целого дня, проведенного в школе. Осознав этот факт, Татьяна попыталась устроиться в «Дом Советов» на полную ставку, но, как выяснилось, таких, как она, были уже сотни. Женщину взяли лишь потому, что ее семья потеряла одного кормильца.

Работать в школе, хоть и за гроши, Татьяне Николаевне нравилось. Каждый день она слышала детский смех, плач, тайны и сплетни, ругань и крики. Каждый день ей было о чем поговорить с коллегами по кухне, если на нее кто-то обращал внимание. В противном случае она просто черпала интересную информацию от других.

В посудомоечном цехе, где она провела последние пять лет своей жизни, она знала каждую мелочь. И даже когда под посудомоечной машиной внезапно раздался скрип, она не обратила на это внимания, потому что за все время, что она здесь провела, не случилось ни одного чрезвычайного происшествия. Пару раз она застала здесь глупых школьников, забежавших в цех для фотосессии. Пару раз забивалась канализация, и она тонула в знойных нечистотах. Пару раз ей приносили цветы в знак благодарности за незаметный труд. Еще пару раз она ругалась с начальницей столовой. Но все это случалось так редко, что Татьяна Николаевна не ждала каких-либо необычностей. Когда раздался скрип, она выставляла продезинфицированную посуду на конвейер посудомоечной машины. Лента с посудой медленно заплывала внутрь агрегата и выплывала с обратной стороны, где Татьяна Николаевна ловкими движениями собирала чистые тарелки и складывала их на подносы для дальнейшего хранения.

Скрип повторился дважды, прежде чем женщина заметила неладное. Ей в голову пришла тревожная мысль. В прошлом году посудомоечная машина ломалась дважды, и перед каждым подобным случаем возникал похожий скрип. Конвейер будто что-то цеплял под днищем.

Женщина решила заглянуть под агрегат, чтобы удостовериться в своей правоте. Ее не покидало ощущение, что источником скрипа является застрявшая в обшивке кость, каким-то образом оставшаяся после смывателя. Стоило ей согнуться пополам, как голова ее закружилась, в глазах потемнело, а спина отозвалась громким хрустом.

«Нужно срочно избавляться от лишнего веса», — подумала женщина. Иначе край, который сынок недавно предсказал ей, наступит совсем скоро.

Однако избавиться от лишних сорока килограммов было сложно. Татьяна Николаевна это знала. В беседах с коллегами она не раз поднимала этот вопрос, ибо лишний вес объединял их всех. И когда у кого-нибудь случался день рождения или другой праздник, главным пожеланием виновнице торжества было проснуться худышкой. Это была их мечта. Женщинам, чей вес превышает все доступные пределы, всегда хочется проснуться худышкой.

Татьяна Николаевна не осилила столь крутой наклон. Она выпрямилась, подождала, пока голова перестанет кружиться, и вытерла лоб перчаткой, которой до этого работала в дезинфицирующем растворе. От резкого наклона кровь прилила к лицу, и женщина стала красной, как спелая вишня. Кожа ее заблестела. Нездоровый цвет распространился на шею и плечи. Если бы ее кто-нибудь увидел сейчас, то, скорее всего, предложил бы присесть. Но в посудомоечный цех никто никогда не заходил без надобности. Грязную посуду ставили на приемное окно, а чистую Татьяна Николаевна приносила в столовую сама.

Она склонилась над ванной с дезинфицирующим раствором, чувствуя в голове нечто среднее между болью, головокружением и сонливостью. В зеркально-чистой стенке посудомоечной машины она увидела свое отражение. Цвет кожи ее ошеломил. На пухлом лице вместо двух подбородков появился третий, щеки отливали, как бока медного чайника.

К такому внешнему виду Татьяна Николаевна не привыкла. Через три урока в столовую явятся третьеклашки, и, если они найдут ее в подобном состоянии, кто-нибудь расскажет родителям, что видел в школе чудовище.

Вскоре Татьяна Николаевна поняла, что задержалась над ванной с дезинфектором, и, возможно, голова идет кругом именно из-за паров хлора. Она сдернула перчатки, бросила их под ванну, а сама отошла к шкафам с чистой посудой. Ей стало немного лучше, и она решила сделать то, что не разрешала начальница.

Окно в посудомоечный цех открывалось только во время приема пищи. Дети сами убирали за собой посуду со столов, а грязные тарелки подавали ей в окно со стороны общего зала. На кухню никого не пускали с тех пор, как пара несносных подростков сфотографировала некоторые укромные уголки, пребывающие в антисанитарном состоянии. Чтобы исключить подобные инциденты, директриса запретила кому-либо из посторонних посещать кухню и велела открывать окна горячего и посудомоечных цехов только во время кормления детей. Все остальное время, хоть удавитесь от недостатка кислорода, но окна выдачи и приема должны быть закрыты и заперты на замки.

В отличие от горячего цеха, чьи размеры и расположение позволяли открывать окна во внутренний двор, посудомоечный цех был со всех сторон уставлен шкафами. Вентиляция в старой школе работала только перед проверками санэпидемстанции. Вытяжку вообще никто никогда не осматривал, и Татьяна Николаевна подозревала, что она наглухо забита. Одинокий вентилятор гонял спертый воздух из угла в угол, никак его не освежая. Чтобы работать в таком помещении, нужен не только опыт и терпение. Необходимо бешеное здоровье и огромная мотивация, чтобы продолжать гробить себя за гроши. И тем и другим Татьяна Николаевна обладала, но всему был предел.

Сегодня ей стало совсем плохо, и она решила плюнуть на указания начальницы. Даже если директриса увидит открытое приемное окно, а в нем — пухлое лицо алого света, она все поймет и простит.

Татьяна Николаевна скинула щеколду и распахнула створки. В лицо ударила волна прохладного воздуха, и вместе с ней, еще до того, как левая створка уперлась в стену, она услышала сдавленный женский крик. Окно открылось, словно в рай, но все-таки от внимания Татьяны Николаевны не ушел ни крик, ни последовавшее за ним бранное слово. Она открыла глаза и увидела перед окном длинноволосую девочку, потирающую правое плечо. Татьяна Николаевна поняла, что в девочке скрывается нечто обратное благодарности, но выплеснуть это наружу школьнице не хватает смелости.

— Прости, детка. — Тучная женщина быстро разобралась в ситуации. — Я же не знала, что ты тут стоишь. Мне через стенку не видно.

Девочка сняла с ушибленного плеча портфель и поплелась к выходу, а Татьяна Николаевна мысленно попросила ее не жаловаться маме и папе. В конце концов, она же заехала ей створкой по плечу, а не по лицу. Вот когда заедет по лицу, пусть жалуется. Ей даже стало интересно, кого тогда поставят на ее место в этот душный вонючий цех.

Пока Татьяна Николаевна стояла, прислонившись к широкому подоконнику, позади нее из-под посудомоечной машины выползло черное пятно. Поначалу оно расползлось в форме круга от одной ножки машины к другой, но чуть позже форма вытянулась. Спустя минуту лужица удлинилась и потянулась к ногам женщины.

Татьяна Николаевна никогда так не беспокоилась за свою жизнь, как сегодня. Скрытое чувство подсказывало ей, что из посудомоечного цеха пора бежать со всех ног. Но она твердила себе, что все эти опасения только из-за разговора с сыном.

«Лучше бы я вообще с ним не разговаривала, — упрекала она себя. — Хотя он сам начал разговор». Она не понимала, как родной сын мог сказать матери, что ее конец близок и виновата во всем она сама. Татьяна Николаевна понимала намек на невыдержанную диету. В последние годы ее разнесло, как воздушный шар, и, возможно, сыну это не нравилось. Но за последние две недели ее вес не менялся. Она не ела после вечернего сериала, ложилась спать в двенадцать и просыпалась в шесть. Она не курила. Дорогу в школу всегда преодолевала пешком, а путь занимал более получаса быстрым шагом. Может быть, если она немного улучшит режим, ей удастся снизить вес и все будет хорошо?

Но слова сына прочно засели ей в голову. Она их боялась.

Пятно вновь потеряло форму. Лужица прокатилась по ребристой плитке, образовав полукруг возле женщины, и замерла, будто боясь подступить ближе. Белые лучи флуоресцентных ламп полностью поглощались на этом участке пола. Несмотря на неестественный блеск, в пятне ничего не отражалось. Весь свет, что попадал на черную гладь, оставался внутри, словно под поверхностью имелась несоизмеримая глубина.

Татьяна Николаевна последний раз в своей жизни услышала детский смех. Он показался ей настолько милым, что она чуть не расплакалась. Она давно заметила, что после работы с дезинфицирующим раствором душа ее открывалась как-то по-особому и детские голоса приобретали безграничную сущность. Она вздохнула, вспомнила, что в ванне лежит гора посуды, и оторвалась от подоконника. Татьяна Николаевна едва успела вскрикнуть, и все перед ней померкло. Со стороны общего зала было видно, как ее облик исчез, будто кто-то вытолкнул из-под нее стул.

Через пару минут под посудомоечной машиной вновь раздался скрип, а тарелки, дошедшие до конца конвейера, стали падать на пол, оглашая замкнутую комнату оглушительным звоном.

Вечером Мария Александровна чувствовала себя так плохо, что даже не пыталась скрыть перед детьми усталость. Она готовила ужин на скорую руку: выложила на стол макароны, жареные сосиски и салат из овощей, которые не смогла аккуратно порезать. Салат выглядел так, словно его шинковала машина с тупыми лезвиями. Но Мария Александровна была слишком слаба, чтобы это заметить. Она плюхнулась на стул еще до того, как дети потянулись на кухню. Первым ее нервозность заметил Рома.

— Что-то случилось, мам? — поинтересовался он, накалывая на вилку огромный лист капусты.

Мария Александровна не отреагировала на вопрос. И тогда за дело взялась Диана.

— Мама! — окликнула девочка. — У тебя такой вид, будто по тебе прошлись катком! Что случилось? Опять приходили чьи-то родители?

Мария Александровна вдруг вспомнила, что сидит за столом. Дети не так часто интересовались ее самочувствием, а она очень хотела, чтобы кто-нибудь иногда спрашивал ее об этом.

— Ужасный день, — пробормотала она. Тарелки двоились в ее глазах. — Просто ужасный день.

— Так что случилось? — Диана отложила в сторону столовые приборы. Рома ел, не опуская головы.

— Сначала… приходили родители и жаловались, что старшеклассники запугивают их детей.

— Чем? Они их обижают? — Диана потеряла интерес к еде. Когда за ужином разворачивалась интересная тема для разговора, она слушала, ни на что не отвлекаясь. Девочка откинула волосы и придвинулась к столу.

— Какие-то наглецы напугали третьеклашек. Они сказали, что под нашей школой беснуются призраки. — Мария Александровна подперла лоб кулаком. Вилка с макаронами отказывалась лезть в рот. — Господи, кто бы мог в это поверить!

— Кладбище близко, — заметила Диана. — Вот они и поверили.

— Я провисела на телефоне все утро. Одни звонят, другие приходят в кабинет, третьи жалуются тем, кто звонил и приходил в кабинет. Как они меня достали!

— Ужас! — отреагировала Диана. — Какими глупыми нужно быть, чтобы в такое верить! Двадцать первый век на дворе.

— А какими глупыми родителями нужно быть, чтобы звонить мне по этому поводу? Они не могут достучаться до своих детей и считают, что это должны сделать мы!

— Ага. — Диана все-таки принялась за еду, но ее рот все равно не закрывался. — Неужели так трудно самостоятельно вправить мозги своему ребенку? Они бы не давали смотреть фильмы ужасов на ночь, тогда бы их дети не реагировали на подобные сказки!

— Потом в школу явился какой-то господин. Представился агентом ФСБ. — Мария Александровна вскинула брови, будто это вызвало у нее удивление. — Показал удостоверение и попросил вызвать всех детей, кто слышал голоса призраков.

Рома перестал жевать и прислушался.

— Я не знала, что делать. Отвела его в кабинет директора. Там состоялся сухой, непонятный разговор, потому что этот мужчина наотрез отказался выдать цель своего визита и прикрывался задачами государственной важности.

— И вы собрали детей? Их много?

— Пятеро детей слышали какие-то голоса под туалетом. Они сказали, что голоса раздавались из канализационной трубы и, якобы, звали их за собой. Куда — не понятно. — Мария Александровна оставалась где-то далеко, за пределами своей квартиры. — Еще человек десять-пятнадцать поверили им на слово и пожаловались родителям, что под школой воют призраки.

— Из канализационных труб? — переспросил Рома.

Диана проигнорировала его вопрос и, коснувшись руки матери, задала свой:

— Вы пригласили их в кабинет директора?

— Конечно, нет! — отрезала Мария Александровна. — Явился сотрудник неизвестно чего, сует нам под нос какие-то удостоверения. Мы сказали, что не имеем права. Собрание состоится только с согласия родителей и полиции, не иначе.

— И что он?

— Он, естественно, не согласился проводить собеседование в присутствии других лиц. Причем, полиции не испугался. А вот при упоминании о родителях вспылил. Мы не ругались, но после этого разговаривали на повышенных тонах.

— И чем закончилась беседа?

— Ничем. Он просто ушел. Директриса как-то не особо беспокоится о том, что происходит в школе. Наверное, думает, что все решится само собой. А вот мне все это ужасно не нравится!

— Мам, мне кажется, ты слишком беспокоишься о всякой ерунде. — Диана потянулась за кетчупом. — Конечно, явление таких личностей — не ерунда. Любые проверки оказывают давление, но тебе не стоит принимать это так близко к сердцу.

Конец ознакомительного фрагмента.